CC BY
59С. В. Капустина
ОБРАЗ БАШМАЧКИНА В ДУХОВНЫХ КООРДИНАТАХ Н. В. ГОГОЛЯ (ПРИГЛАШЕНИЕ К ДИСКУССИИ)
В статье на материале повести Н. В. Гоголя «Шинель» реконструируется смысловое содержание художественных концептов «беспорядок» и «богатырство».
Ключевые слова: концепт, оппозиция, богатырство, беспорядок.
Устаттi наматерiалi повiстiМ. В. Гоголя «Шинель»реконструюеть-ся смисловий зм^т художнiх концептiв «безлад» i «богатирство».
Ключовi слова: концепт, опозицiя, богатирство, безлад.
In the article semantic content of artistic concepts «besporyadok» («disorder») and «bogatirstvo» («heroism»)is reconstructed on the material by Nikolai Gogol's story «Shinel» («The Overcoat»).
Keywords: concept, opposition, heroism, disorder.
Сюжетный «покрой» и стилистическая «отделка» «Шинели» Н. В. Гоголя становились объектами пристального внимания филологов разных поколений. При этом «лицевая сторона» повести традиционно связывалась с социальной трагедией; глубинные же причины духовного краха «маленького человека», заключенные в метафизической «подкладке» произведения, открывались далеко не каждому исследователю.
Вехой в истории изучения религиозно-философской подоплеки повести считаем статью профессора Чинции де Лотто (Верона, Италия) «Лествица "Шинели"». Здесь доказывается, что нравственная и физическая смерть Акакия Акакиевича Башмачкина наступила из-за его движения «от святости к падению, <.. .> к служению нечистой силе» [7, 66]. Концепция итальянской исследовательницы была при-
нята в гоголеведческом сообществе далеко не всеми, мы же в данной публикации постараемся подтвердить и уточнить гипотезу де Лотто посредством анализа гоголевских концептов «беспорядок» и «богатырство», художественно имплицированных в повести «Шинель».
Антитетичность понятий «беспорядок» и «богатырство» у Гоголя была впервые зарегистрирована В. Я. Кирпотиным [11] и получила концептуальное обоснование в ряде наших работ [8; 9; 10]. В них, во-первых, реконструировалась прямая связь между «ядерным» смыслом гоголевского концепта «беспорядок» и народной этимологией, которая трактует этот феномен как «бесовский порядок»; а во-вторых, вскрывалась его противопоставленность авторскому концепту «богатырство» как «силе от Бога и во Имя Бога»
К богатырскому братству, согласно Н. В. Гоголю, принадлежат не только воины, отстаивающие веру и Отечество на поле брани, но и подвижники в миру, каждый из которых призван «служить Богу на своем месте» [5, т. 6, с. 110]. Несмотря на то, что в позднем творчестве писателя эта идея является одной из магистральных, ее истинная суть намеренно искажалась советскими исследователями. С. И. Машинский, например, писал о самоотреченной преданности Баш-мачкина своему делу следующее: «Отупляющая работа переписчика бумаг парализовала в нем малейшее проявление духовности» [13, 172]. Диаметрально противоположное мнение о связи жизненного поприща Акакия Акакиевича и его душевного строя было высказано современными гоголеведами православной ориентации. Так, И. В. Виноградов, опираясь на суждения писателя об истинном значении гражданского долга и государственной службы, заключает: «...должностное занятие Акакия Акакиевича - переписывание бумаг - является для него почти "религиозным" служением и доставляет едва ли не "духовное" утешение» [3, 215]. Чинция де Лотто, восстанавливая генетическую связь между «Шинелью» Гоголя и свято чтимой им «Лествицей Райской» Преподобного Иоанна Лествичника, в отличие от И. В. Виноградова, пренебрегает частицами «почти» и «едва ли»: «Общественное, гражданское и религиозное значения сливаются в образе чиновника-подвижника. В нем художественный синтез гоголевского призыва "Очнитесь! Монастырь ваш - Россия!". А переписывание - его молитва, его средство постоянного общения с "дру-
гим", внутренним миром» [7, 66]. С. А. Гончаров также указывает на «трансцендентную природу обыденного занятия и службы героя» и даже называет Акакия Акакиевича «человеком Божьим», увиденным «сквозь призму христианских ценностей и христианской эстетики» [6, 160].
Примечательно, что образ «человека Божьего», традиционно наделяемый чертами юродства, порой отождествляется Н. В. Гоголем с образом богатыря и, следовательно, поясняет самую «сердцевину» концепта «богатырство». Справедливо ли, в таком случае, считать богатырем и ревностно служащего делу Башмачкина? Изображение внешности героя, который был «низенького роста, <.. .> несколько на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу.» [5, т. 3, с. 117] будто бы свидетельствует об обратном, но, как ни парадоксально, все же не исключает вероятности положительного ответа на поставленный вопрос, ведь богатырская сила, по мнению Н. В. Гоголя, присуща не столько телу, сколько духу.
В сочинении «О тех душевных расположениях и недостатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии» писатель прямо противопоставил физическую мощь духовной несокрушимости: «При первом приступе несчастья они <внешне сильные - К. С.> оказываются малодушными, низкими, бессильными, как ребёнки; тогда как слабейшие возрастают, как исполины, при всяком несчастье. "Сила наша в немощи совершается", - сказал Бог устами апостола Павла.» [5, т. 6, с. 311]. Думается, по аналогичному принципу противопоставлены и герои повести «Шинель» Акакий Акакиевич (в «период капота») и «значительное лицо» (в период расцвета своей карьеры).
Как Башмачкин, так и генерал принадлежат к петербургскому «суррогату» богатырского братства - «братству чиновничьему» [3, 219], по законам которого и строятся их судьбы. Для «порядочного общества» вполне привычен сценарий должностного роста значительного лица, приобретающего вместе с повышением по служебной лестнице гордость, тщеславие, пренебрежение к младшим по званию. Поначалу, напомним, генерал казался «в душе добрым человеком» [5, т. 3, с. 137], однако высокий чин «совершенно сбил его с толку» [там же], заставил уподобиться беспорядствующему большинству и
в итоге духовно надломить Башмачкина. В финале повести автор язвительно высказывается по поводу «богатырской наружности» [5, т. 3, с. 144] значительного лица, которая оказывается лишь обманчивой оболочкой его духовной ущербности.
Антиподом генерала, насмерть разящего подчиненных громогласным «распеканьем», является внешне неказистый Акакий Акакиевич, сумевший, тем не менее, несмотря на свойственное ему косноязычие, произнести свое воистину животворящее слово. Не случайно нравственную силу Башмачкина ощущает «недавно определившийся» чиновник, душу которого еще не отравил царящий в департаменте бесовский порядок. Молодой человек, «по примеру других, позволил было себе посмеяться» над Акакием Акакиевичем, но «вдруг остановился как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде» [5, т. 3, с. 119]. Сердце юноши перевернул по-детски наивный, но, вместе с тем, удивительно важный и точный, истинно человеческий вопрос «...зачем вы меня обижаете?...»1 - и «какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей» [там же]. Молодой чиновник ощутил в Акакии Акакиевиче то, что его коллегами воспринималось как слабость и ничтожество - «великое терпение, достижение "совершеннаго неощущешя и безболезненности въ укоризнахъ и досадахъ"» [7, 64].
Как видим, в начале повести Башмачкин наделен некоторым духовным потенциалом, но, чтобы реализовать его, герою недостает религиозной осмысленности своего земного предназначения. Вот почему он всецело подчиняется мирскому соблазну, исказившему его дальнейшую судьбу и подтолкнувшему на путь беспорядка.
«Сильный враг» всех титулярных советников - петербургский мороз - вынуждает героя отнести изрядно прохудившийся «гарде-
1 Принципиально то, что «проникающие слова» Башмачкина исследователи соотносили с цитатами из Священного Писания и произведений аскетической литературы. Так, по мнению Ч. Дж. де Микелиса, в «Шинели» отозвалось «далекое эхо» Евангелия, а именно реплика Христа «.что ты бьешь меня?» (Иоанн, 18:23) [7, 65]. Ч. де Лотто услышала «в так называемом "гуманном месте"» повести голос Иоанна Ле-ствичника: "Никогда не стыдись того, кто передъ тобою злословит ближняго; но лучше скажи ему: "перестань, братъ..."» [7, 65]. Полагаем, что вопрос гоголевского героя является и отзвуком вопроса Христа к будущему первоверховному апостолу Павлу: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня?...» (Деян. 9:4).
роб» к портному, встреча с которым и раскалывает жизнь Акакия Акакиевича на две принципиально разные части - уБОГую, т. е. бедную, но духовно здоровую, и ЗЛОсчастную, т. е. псевдонапол-ненную, духовно отравленную. Характерно, что образ Петровича по-разному истолковывается специалистами: Ч. де Лотто, например, видит в нем «простого исполнителя» принятого Акакием Акакиевичем решения [7, 73]; О. А. Кравченко обнаруживает наличие «устойчивых смысловых параллелей с инфернальным персонажем "Портрета"» [12]; В. Шкода же прямо ставит знак равенства между портным и бесом [14].
Связь Петровича с нечистой силой явственно обозначена в тексте повести: показательно здесь частое упоминание лукавого в соседстве с именем портного и даже его наречение «чертом» [5, т. 3, с. 124]; неслучайна и акцентировка читательского внимания на бесовской отметине в облике героя - наличии у него только одного глаза. Авторская сосредоточенность2 на этой портретной детали свидетельствует о ее особой смысловой нагрузке, влияющей на целостную характеристику персонажа. Думается, объяснение того, что Гоголь изобразил Петровича одноглазым, следует искать в мифологических сюжетах о Полифеме или Лихе Одноглазом. В частности, модели поведения сказочного Лиха и гоголевского портного во многом сходны: «зловредный дух» примыкает к морально слабому (ослабевшему) человеку и «отвращает» его «от добрых дел» [1, 118]. Петрович же своим категоричным приговором «капоту» Башмачкина пробивает первую брешь в чиновничье-богатырской броне бесстрастия и, замечая уныние своего визитера, понуждает его покориться временному, тленному.
2 В тексте повести насчитывается 7 повторов, указывающих на этот дефект внешности портного: «Петрович <...> несмотря на свой кривой глаз и рябизну <...> занимался <.. .> починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков.» [5, т. 3, с. 122]; «...как выражалась жена его <Петровича>, "осадился сивухой, одноглазый черт"» [там же, с. 124]; «Петрович прищурил <.> очень пристально свой единственный глаз.» [там же, с. 125]; «Петрович <...> покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича.» [там же, с. 124]; «.Петрович <.> обсмотрел в то же время своим единственным глазом весь вицмундир его <Акакия Акакиевича>.» [там же, с. 124]; «.он <Петрович> после канунешной субботы будет косить глазом.» [там же, с. 127]; «Петрович, точно, после субботы сильно косил глазом.» [там же, с. 127].
\
Тем не менее прямое отождествление портного с дьяволом представляется излишне категоричным, поскольку сам Н. В. Гоголь уточняет: черт «точно как будто <...> толкнул» [5, т. 3, с. 127] Петровича к обольщению Башмачкина, т. е. мастер - лишь орудие бесовской воли. В свете сказанного весьма любопытным представляется следующее замечание М. Я. Вайскопфа: «.возвышаясь над героем, Петрович подан в качестве какого-то исполина, чем и объясняется тот факт, что Акакию Акакиевичу "прежде всего бросился в глаза большой палец ноги <...> с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп" (несомненный реликт демонической хромоты и вообще хтоники)» [2, 458]. Вторым случаем аналогичной «несоразмерности» ученый считает то, что новая шинель, извлекается портным из носового платка, подобно гофмановскому фраку из табакерки [2, 459]. Несмотря на то, что последний довод М. Я. Вайскопфа опровергается замечанием В. А. Воропаева и И. А. Виноградова о том, что «в ХУШ-Х1Х вв. носовые платки были иногда значительных размеров, величиною с наволочку» [5, т. 3, с. 594], можно все же предположить, что оба легионера бесовщины - портной и значительное лицо - отличаются избытком внешних сил, а это еще раз косвенно доказывает необязательность физической мощи для истинных богатырей.
Подвергшись увещеваниям Петровича, Акакий Акакиевич вынужден усилить строгость своей мирской аскезы, которая отныне лишается ореола духовности и трансформируется в служение материальному. Ч. де Лотто справедливо замечает по этому поводу: «.его <Башмачкина> способность к подвижничеству как бы приобретает знак "минус" - она направлена на достижение греховной цели» [7, 76]. Тем не менее, нередко этот «минус» заменяется литературоведами на «плюс»: твердость характера и готовность к самопожертвованию, проявленные Акакием Акакиевичем в период накопления «шинельного капитала», интерпретируются, в том числе, и как показатель его духовной состоятельности. На неубедительность подобных интерпретаций указывает то, что Башмачкин стремительно близится к погибели, безобразию, смерти. Он с радостью и благоговением надевает новую шинель, не подозревая, что вскоре ее заменит саван. Торжественно неся на своих плечах «новую подругу жизни»,
не замечает, что единственный глаз ее создателя пристально наблюдает за ним, предвещая беду.
Чувство «чего-то недоброго» возникает у Башмачкина лишь перед кражей шинели. «Бесы, "невидимые тати", уже убили и украли его душу. Теперь на арене появляются настоящие воры, <...> завершающие дело воров невидимых», - пишет Ч. де Лотто [7, 79]. Полагаем, однако, что посягнувшие на душу чиновника посланцы иноми-рия и лишившие его земного достояния воры действуют сообща. Возможно, поэтому в описании обидчиков Акакия Акакиевича присутствует явный намек на ирреальность. В черновом варианте повести виновниками кражи выступают «солдаты или что-то похожее.» [4, 541]. Неопределенное местоимение «что-то» со значением неодушевленности, скорее всего, характеризует грабителей как «инструмент» темных сил. Думается, указание на этот «тандем» содержится и в словах Башмачкина, сетующего на то, что он был «ограблен бесчеловечным образом» [5, т. 3, с. 139]. Эта фраза воспринимается двусмысленно: во-первых, она может обозначать отсутствие у похитителей человеческих чувств (без человечности); во-вторых же, - инфернальную природу злодея (образ беса-человека / бес в образе человека ограбил несчастного Акакия Акакиевича).
Роковая встреча на площади оставляет характерный отпечаток на внешности героя: «Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке (курсив мой. - К. С.): волосы, которые еще водились у него в небольшом количестве на висках и затылке совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу.» [5, т. 3, с. 135]; «распеканье» же значительным лицом сказывается на рассудке Башмачкина: «...беспорядочные (курсив мой. - К. С.) слова и мысли ворочались около одной и той же шинели.» [5, т. 3, с. 141]. Слияние портретных и психологических деталей свидетельствует об одержимости «маленького человека» греховной страстью и, как следствие, о гибели его духовного «я».
Яд бесовщины, поразивший душу Акакия Акакиевича, мешает ей найти упокоение в Жизни Вечной: мучимый жаждой отмщения, герой-призрак поЯвляется на улицах Петербурга. В этом видится наказание всем, променявшим подлинные ценности на фантомы и
забывшим завет Спасителя «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Матф. 5:40).
Список использованных источников
1. Белякова Г. С. Славянская мифология / Г. С. Белякова. - М.: Просвещение, 1995. - 239 с.
2. Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст / М. Я. Вайскопф. - М.: РГГУ, 2002. - 686 с.
3. Виноградов И. А. «Я брат твой». О повести Н. В. Гоголя «Шинель» / И. А. Виноградов // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск, 2003. - Вып. 3. - С. 214-239.
4. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. - М.: Издательство АН СССР, 1937 - 1952. - Т. 3. - 632 с.
5. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: в 17 т. - М.: Издательство Московской Патриархии, 2009-2010.
6. Гончаров С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте / С. А. Гончаров. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 1997. - 340 с.
7. де Лотто Ч. Лествица «Шинели» / Чинция де Лотто // Вопросы философии, 1993. - №8. - С. 58-83.
8. Зябрева Г. А. Художественный концепт «богатырство» в творчестве Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского / Г. А. Зябрева, С. В. Капустина // Ученые записки Таврического национального университета им. В. И. Вернадского. - Т. 24(63), №1. - Ч. 1 (Филология. Социальные коммуникации). - Симферополь, 2011. - С. 114-124.
9. Капустина С. В. Концепт-оппозиция «беспорядок-богатырство» в прозе Н. В. Гоголя / С. В. Капустина // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность. - Ростов-на-Дону: ИПО ПИ ЮФУ, 2010. - С. 63-69.
10. Капустина С. В. Богатырство как христианское служение в миру (на материале прозы Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского) / С. В. Капустина // Вюник Харювського нацюнального ушверситету iм. В. Н. Каразша. - Харюв: ХНУ iм. В. Н. Каразша, 2012. - № 994 (Серiя Фшолопя). - Вип. 64. - С. 230-236.
11. Кирпотин В. Я. Гуманизм Гоголя. «Беспорядок» и «богатырство» / В. Я. Кирпотин // Достоевский-художник. - М.: Сов. писатель, 1972. - С. 54-70.
12. Кравченко О. А. Призраки «Шинели»: о природе фантастического в повести Н. В. Гоголя / О. А. Кравченко. - Режим доступа: http://www.newruslit.ru/for_classics/gogol/tak-kak-zhe-sdelana-shmel-n.v.gogolya-doneck-2009/art_10.01.12.15/view
13. Машинский С. И. Художественный мир Гоголя / С. И. Ма-шинский. - М.: Просвещение, 1979. - 432 с.
14. Шкода В. АйюШш. Новая «Шинель» / В. Шкода. - Режим доступа: http://subscribe.ru/archive/philosophy.w1937/200605/
13010521.html
