CC BY
158
Female discourse in Nikolai Gogol’s story “Shinel” (« The Overcoat»)
Section 5. Russian literature
Abdullaeva Al'bina Suratovna, Acting Associate Professor of the Philological Faculty of Samarkand State University E-mail: abdullayeva-as@mail.ru
Female discourse in Nikolai Gogol’s story “Shinel” (« The Overcoat»)
Abstract: In the article features images of female characters and female general theme in the story of Nicolai Gogol's “Shinel” (“Overcoat”). The article suggests an appeal to micro-poetics of the text to the functioning of certain parts of the text in order to expand the representation of some of the classic works of the content level.
Keywords: Female image, artistic detail, portrait, copyright outlook, infernal, sin.
Абдуллаева Альбина Суратовна, И. о. доцент филологического факультета, Самаркандский государственный университет E-mail: abdullayeva-as@mail.ru
Женский дискурс в повести Н. В. Гоголя «Шинель»
Аннотация: В статье рассматриваются женские образы в повести Н.В. Гоголя «Шинель». Статья предполагает обращение к микро-поэтике текста с тем, чтобы расширить представление о содержательном уровне классического произведения.
Ключевые слова: женский образ, художественная деталь, портрет, инфернальное, авторская позиция, грех.
Нередко внимание к частным, на первый взгляд, деталям позволяет выявить новые грани произведения, идейно-смысловой уровень которого, казалось бы, давно определён.
В критике давно устоялось представление о гоголевской повести как об истории титулярного советника Акакия Акакиевича Башмачкина, истории трагических обстоятельств жизни человека, задавленного гнетом социальных отношений. Между тем, в «Шинели» присутствует ряд мотивов, которые как бы выбиваются из привычных рамок традиционного взгляда на повесть.
История жизни героя представлена в повести весьма отрывочно — упоминается рождение героя, затем следует временной пробел, вслед за которым и возникает фигура Акакия Акакиевича — «вечного титулярного советни-
ка». Самая насыщенная часть жизни — детство, юность, зрелость — вообще оставлены автором за рамками произведения, что, конечно, характеризует эту часть жизни героя как ничем не примечательную, не достойную внимания читателя, да и чем может быть интересна жизнь персонажа с таким именем и такой фамилией! Однако факту появления на свет Акакия Акакиевича уделено немало места, и «сопровождают» этот факт образы двух героинь — матери героя, социальный статус которой оговорен сразу — «чиновница» (вот кто определил жизненную колею героя!), и кумы Арины Семеновны Белобрюшковой — «жены квартального офицера» (вспомним, что после кражи шинели все хором отговаривали героя обращаться к квартальному за помощью). Кума, а не присутствующий на крестинах кум
43
Section 5. Russian literature
(имя и фамилия которого также продублированы — Иван Иванович), нарекла героя его именем. Именно мать героя и кума Белобрюшкова задают мотив роковой предопределенности, воплощенный в различных женских образах повести.
Женская тема далее будет «подхвачена» образом 70-летней старухи — квартирной хозяйки героя, которую сослуживцы шутя прочили ему в жены, «острились над ним (...), спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом» [1, 143]. Таким образом, сама возможность увязывания судьбы героя с женщиной осмеяна уже в зачине повести, но более существенна здесь другая деталь: женский образ сопровождается образом снега, и именно этот тандем в дальнейшем определяет трагические события в жизни Акакия Акакиевича.
Развивает женскую линию образ жены портного Петровича, которую сам он называет «мирской женщиной и немкой», и при встрече с которой «одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом (здесь и далее подчеркнуто мной — А. А.) и испустивши какой-то особый голос». Эти усы и голос остаются в данном контексте бытовыми деталями, пока не особо обращающими на себя внимание, значимыми уже, однако, тем, что и они скреплены с женским образом, а главное, не забудем о чеховском «ружье», которое у мастера обязательно «выстрелит».
В продолжение ряда как будто случайных деталей возникает табакерка Петровича, «с портретом какого-то генерала (...), место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четырехугольным лоскуточком бумажки» [1, 150]. Гоголь словно нанизывает создающие бытовой фон детали, чтобы затем по-новому выявить их сущность. Вспомним, что после первого визита к Петровичу Акакий Акакиевич, сбившись с пути, натыкается на булочника, который «натряхивал из рожка на мозолистый кулак табаку» [1, 152], претерпевший в дальнейшем важные изменения. Вообще, будочник с табаком как знаком мужской идентичности сопровождает образ главного героя от начала до конца повествования, идя в параллель с женскими образами.
Своё логическое продолжение женская тема получает с того момента, когда героем овладевает
идея будущей шинели: «с этих пор как будто само существование сделалось как-то полнее, как будто бы он женился» [1, 154]. Женщина и шинель в сознании Башмачкина сливаются, таким образом, в единое целое. Если припомнить в этой связи достаточно убедительную версию о том, что в основе повести лежит житийный сюжет об Акакии, наказанном за подмену духовных исканий материальными [2, 123], то мечта о будущей шинели — греховная мечта — оказывается увязанной с женским образом. Именно в этот момент пара «женщина» — «грех» становится синонимичной. Парадоксальным, едва ли не мистическим образом всякая деталь, соприкасаясь с женским началом, обретает у Гоголя роковое звучание (деталь, много говорящая об отношении писателя к женскому полу).
Сама эта женская тема претерпевает в повести значительную трансформацию, выстраиваясь в логическую цепочку: открывает ряд, напомним, крестница Белобрюшкова, затем 70-летняя квартирная хозяйка, далее — жена Петровича и, наконец, увиденная героем по дороге к дому чиновника, где отмечалась покупка шинели, на витринной картине «красивая женщина, которая скидала с себя башмак (более чем говорящая деталь! — А. А.), обнаживши таким образом всю ногу, очень недурную» [1, 159]. Можно предположить за всем этим глухой намёк на впервые возникший у Акакия Акакиевича интерес к женскому полу, вещи для него «вовсе незнакомой, но о которой, однако же, всё-таки у каждого сохраняется какое-то чутьё» [1, 159]. Завуалированный эротизм момента тут же обрывается, совершенно по-гоголевски табуируется.
Упомянутые выше усатые гвардейские солдаты напоминают о себе на той же картине «каким-то мужчиной с бакенбардами и красивой эспаньолкой под губой» [1, 159], словно предвосхитив дальнейший ход событий. Педалируя внимание на подобных «говорящих» портретных деталях, Гоголь так и оставляет Башмачкина вне отношений «мужчина-женщина», не позволяя ему познать тайну этих отношений, оставляя его непорочным. Другое предназначение готовил автор своему герою, приберегая для него роль вершителя справедливости, высоко парящего над
44
Female discourse in Nikolai Gogol’s story “Shinel” (« The Overcoat»)
грешным миром, едва устоявшего перед самым главным соблазном. Великое искушение, однако, не вполне преодолевается героем, что и служит причиной всех его дальнейших злоключений. Выпив у чиновника два бокала шампанского, Акакий Акакиевич, выйдя в переднюю, видит свою шинель лежащей на полу, что, конечно, не предвещает ничего хорошего. Домой он отправляется в 12 часов ночи, и эта деталь как бы знаменует композиционный рубеж повести, за которым начинает разворачиваться настоящая фантасмагория, начало которой задаёт, опять-таки, женский образ: Башмачкин «побежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою (...), у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения» [1, 160]. Это, образно говоря, максимальная точка приближения героя к женщине, образ которой оказывается губительной границей в жизни героя. Детали биографии самого Гоголя отразились здесь совершенно очевидно. Практически в каждом его произведении женщина явно ассоциируется с чем-то непознаваемым, с едва ли не бесовской силой, уводящей героя с пути истинного. Чертовское, к слову, сидит в той же Коробочке, явившейся в грозу выяснять — не продешевила ли она при продаже мертвых душ.
Бесконечная площадь, которую приходится преодолевать Акакию Акакиевичу по пути к дому — для героя такой же своеобразный жизненный рубеж. С этого момента и художественное время повести обретает небывалую до тех пор динамику: если предыдущее повествование охватывало три месяца, то после трагического происшествия проходит всего-то неделя, предельно насыщенная событиями.
За этими рубежами указанные выше детали, ранее составлявшие как бы бытовой фон, обретают инфернальное перевоплощение. Усатые солдаты, забавы ради заглядывавшие под чепчик портновской жене, превращаются в «каких-то людей с усами» и «громовым голосом», кулак будочника — в «кулак величиною с чиновничью голову». Все предыдущие события словно отражаются в каком-то кривом зеркале, представая в трагически-саркастическом виде. Красивая женщина, скидывавшая с ноги башмак в витрине магазина, оборачивается старухой, хозяйкой
квартиры, встречающей героя после кражи шинели «с башмаком на одной только ноге» (вот и панночка-ведьма из «Вия» мелькнула в зеркале!). Оживает и портрет генерала с проткнутым лицом на табакерке Петровича, превратившись в значительное лицо. И фантастическим образом в этом значительном лице восстанавливается «незначительное лицо» Акакия Акакиевича, разыгрывается как бы «лже-бытие» героя. Так же, как и Башмачкин, значительное лицо в роковой вечер отправляется на вечеринку к одному из приятелей, так же выпивает «стакана два шампанского» и по пути домой так же сворачивает в сторону — решает ехать «к одной знакомой даме, Каролине Ивановне, даме, кажется, немецкого происхождения» [1, 172]. (Вот, кстати, аукнулось и «немецкое происхождение» жены Петровича, обнаруживая известное нескрываемое автором недоверие к немцам). И в этой части повести женский образ так же знаменует собой роковой поворот событий. Встретив призрака, значительное лицо переживает ужас, похожий на тот, который испытал отчитанный им Акакий Петрович.
Показательно, что повесть не заканчивается после совершенного отмщения. Привидение несчастного Акакия Акакиевича продолжает бродить по окраинам города, расширяя, таким образом, географию своих прогулок. Если вспомнить, что автор назвал героя в начале повести «вечным чиновником» и упомянул о «вечной идее будущей шинели», то можно предположить, что своё произведение автор завершает пародийным «перевертышем» легенды о Вечном жиде, и эта аллюзия придаёт повести дополнительную глубину. Согласно гоголевской логике превращений и образ чиновника теперь трансформирован до неузнаваемости: у него теперь «преогромные усы» и «такой кулак, какого и у живых не найдёшь» [1, 174]. Мученик и мучители словно поменялись местами, подобная же метаморфоза высвечивает гоголевское, явно невесёлое мнение о свойствах человеческой природы, в которой добро весьма охотно уступает место злу.
Выстроенная таким двухчастным образом композиция повести, в которой каждая деталь, каждый образ имеет своего ирреального «двойника», как бы уравнивает реально-бытовую и
45
Section 5. Russian literature
мистическую стороны жизни, допуская и даже ния, помогая приблизиться к лучшему понима-утверждая возможность такого сосуществова- нию авторского мировосприятия.
Список литературы:
1. Гоголь Н. В. Полн.собр.соч. в 14 т. - Л., Изд-во АН СССР, 1937-52. Т. 3. - 1938
2. Турбин В. Н. «Пушкин. Гоголь. Лермонтов. Опыт жанрового анализа». - Москва.
46
