CC BY
49
ОБРАЗ БАРНАУЛА В ПОЭЗИИ БАРНАУЛЬЦЕВ1 Т.А. Богумил
Ключевые слова: городской текст, М.И. Юдалевич,
Н. Николенкова, локус, топос, модель города.
Keywords: urban text, M.I. Yudalevich, N. Nikolenkova, locus,
topos, pattern of the city.
DOI 10.14258/filichel(2019)3-08
Изучение литературных репрезентаций города является одним из актуальных на сегодняшний день подходов в литературоведении. Традиция исследования «городских текстов» начала формироваться в работах о Петербурге Н.П. Анцифирова и представителей тартусско-московской семиотической школы (В.Н. Топорова, Ю.М. Лотмана, Т.Г. Цивьян и др.). На сегодняшний день созданы труды не только о столичных Петербурге и Москве, но и о провинциальных русских городах: Архангельске, Петрозаводске, Челябинске, Екатеринбурге, Старой Руссе... Пионерской работой о Барнауле стала написанная в 1990-е годы статья В.В. Десятова и А.И. Куляпина [Десятов, Куляпин, 1998]. Существуют публикации об образе Барнаула в прозе местных авторов [Богумил, 2016а; 2016b]. В настоящей статье в качестве материала изучения была избраны стихотворения барнаульских поэтов.
Образ Барнаула в местной поэзии формировался в русле двух главных векторов: исторического и психологического, общественного и частного. Соответственно, в центре внимания представителя той или иной парадигмы становились разные городские объекты: краеведчески значимые, вызывающие эмоции в диапазоне «патриотическая гордость - историческая вина», и обыкновенные, ничем не примечательные для «большого времени» элементы города, несущие, тем не менее, личностно важный смысл. Надо сказать, любой человек моделирует картину мира, в том числе пространства своего обитания, избирательно и антропоцентрично, даже эгоцентрично. Весьма показательны в этом смысле результаты психолингвистического эксперимента по созданию субъективной «карты» Барнаула горожанами. В языковом сознании
1 Исследование выполнено в рамках научного проекта РФФИ (№ 18-412-220004) и Министерства образования и науки Алтайского края (договор Н-26) «Алтай в отечественной литературе ХХ-ХХ! вв.: культурно-туристический потенциал».
горожан есть заполненные и незаполненные зоны города. Освоенными, как правило, являются центр города, конкретное место проживания (дом) и жизнедеятельности (место учебы, работы, отдыха) человека [Позднякова, 2014].
Известный на Алтае писатель-краевед М.И. Юдалевич писал о Барнауле разнообразно: и в прозе (художественной и публицистической), и в поэзии. Главный ракурс стихотворений о Барнауле - память города. Знаковые места, например, Демидовская площадь, чередуются с обычными для любого городка старыми кварталами и улицами, но все эти локусы одинаково «пропитаны» историей. Ход времени отмечен сменой имен топонимов. Например, «Площадь для обелиска» становится «Конюшенной», а в советский период - «Пионерской». Официальной номинации противостоит народное название - «Демидова», которое и стало окончательным на сегодняшний день названием площади («Демидовская площадь») (Юдалевич, 2000, с. 79)1. Своего рода историко-культурным комментарием к названию улиц и возникновению зданий выглядят лиро-эпические произведения другого представителя «общественной» линии, Г.П. Панова: «Сказ откуда есть пошли Олонские да Тобольские улицы» (1730), «Ставленье Знаменского храма» (1748) (Панов, 1980, с. 96-99).
Благодаря знаниям и фантазии лирического субъекта М.И. Юдалевича старые дома начинают жить в двух временных пластах, настоящем и прошлом. Сквозь современность просвечивает горнозаводское начало города: «...в приземистой избушке той /демидовские рудознатцы /зимой вставали на постой» («Старые кварталы») (Юдалевич, 2000, с. 78). Старые кварталы помнят «уличные бои» и штурм домов «колчаковскими вояками», гражданскую войну: «были белые, были красные» («Старый город! Не надо хмуриться...»)2. Память о прошлом зачастую сопровождается ощущением вины. Так, в стихотворении «Собор в Барнауле» (Юдалевич, 2000, с. 80) описывается варварское крушение храма, в котором принимал участие авторизованный рассказчик:
И весь устремлен в поднебесье, как будто к полету готов, он символом был мракобесья
1 Здесь и далее в круглых скобках даны ссылки на тексты из списка источников, приведенного в конце статьи.
2 https://www.amic.ru/news/308195/
по меркам тридцатых годов. За это с размахом немалым, довольные очень собой, мы рвали собор аммоналом, ломали ломами собор. Мы были не люди, а масса, и в этот вписались оскал ребята из нашего класса, конечно, и я не отстал.
Возможно, именно ощущение своей причастности к гибели «летящей его красоты» и стало импульсом к противоположному, созидательному вектору пути М.И. Юдалевича, собирателя и хранителя «золотой давности» края.
Город в его стихах описан как живое существо, пространство последовательно антропоморфизируется: «Старый город! Не надо хмуриться», «вспомни», «дома рвались в небеса, / и приземистые, плечистые / заводские росли корпуса». Из текста в текст переходят «славные сыны» города, его гордость: Иван Ползунов («.творил мужик мастеровой / чертеж невиданной машины, / своей машины огневой...»), «генерал Фролов». Обязательно упоминается «опальный Достоевский»1 («Старые кварталы») (Юдалевич, 2000, с. 78).
Другой метафорический ряд связан с представлением города как текста: «Эти домики, словно томики / в давнем детстве прочитанных книг. /Эта улица книжною полкою...» («Улица Анатолия») (Юдалевич, 2000, с. 81). Маленькая, неприметная улица детства вписывается в традиционный для региональной лирики сюжет о возвращении блудного сына: Я не знаю, что с нами сталось бы, если б где-то, пусть далеки, нас не ждали до самой старости эти тихие уголки. Если б наши дороги дальние, и кривить и прямить устав, не вели бы в исповедальные, в изначальные те места (Юдалевич, 2000, с. 81).
1 О роли Барнаула в жизни и творчестве Ф.М. Достоевского см.: [Сафронова, 2015; 2018].
103
Тем самым родной город по значимости своей приближается к статусу сакральной Книги Книг, что советским поэтом, конечно же, не имелось в виду, но на уровне подтекста прочитывается.
Обе обозначенные модели: город-человек, город-книга -являются инвариантными матрицами для построения текста о любом городе. Уникальным высказывание о Барнауле делает его исторически и топонимически конкретная «плоть».
В целом, стихотворения указанных авторов носят иллюстративно-краеведческий характер. Поэтому они особенно востребованы в экскурсоводческой деятельности. Возможность кратко и эмоционально соотнести городские объекты с историческим прошлым помимо мнемонической, эвристической и развлекательной функции способствует, вне всяких сомнений, формированию в слушателях и читателях локальной самоидентичности.
Совсем иначе представлен город в лирике Натальи Николенковой, пожалуй, самого «барнаулоцентричного» автора. Элементы локуса также насыщены смыслом, но не общественным историческим и прошедшим, а личным и настоящим. Улицы, переулки города являются пространством любовного сюжета: «Они созвонились почти случайно /И весь вечер гуляли по городу. <... > /Они целовались очень осторожно» («В день рождения Ирвина Уэлша...») (Николенкова, 2014, с. 51), «Давай устроим детский сад: /По подворотням обниматься, / Сюсюкать, гладить все подряд, /Как будто нам опять двенадцать» («Рахат-лукум») (Николенкова, 2010, с. 87); «Мы встречаемся в странных местах, / Под дождем, возле дедушки Ленина. / Все свидания - там, сто из ста, /Все мужчины и все поколения» («Мы встречаемся в странных местах.») (Николенкова, 2010, с. 11); «Пойдем гулять по Осипенко, /По Пивоварке, по солярке! /Как незаметно, постепенно /Любовь меняет аватарки! <... > Ты где-то рядом, чую носом, / Тебя по запаху узнаю» («Пойдем гулять по Осипенко.») (Николенкова, 2014, с. 64).
Прогулка по городу носит отчетливо эротический характер:
Как я люблю по городу гулять
Без видимых причин, спонтанным курсом,
Опустошая вафельный рожок
С бесстыдством подростковой Камасутры.
(«Эротика») (Николенкова, 2010, с. 97).
Финал любовного романа также связан с перемещением по городу. В стихотворении с рефреном «Прощай моя любовь!» упомянуты магазин «Под шпилем», безымянные кофейня, базар и кинотеатр, площадь Октября («Прощай моя любовь!..») (Николенкова, 1993, с. 14). Город спасает от отчаянья, возможно, потому, что именно он и является подлинным возлюбленным героини:
Блуждая по вечерним городам, Рассмотришь даже то, чего не видно, Забудешь, что бедна и голодна, Что влюблена безжалостно -постыдно <... > Как этот город ласково горяч! Как эта темнота сентиментальна!
(«Блуждая по вечерним городам.») (Николенкова, 2001, с. 66)
А возможно, потому, что город и есть поэт:
Сердце залети - и расплети, Будешь совладельцем артефакта. Нарисуй мне звезды на груди, На асфальте Павловского тракта
(«Сердце залети - и расплети.»), (Николенкова, 2010, с. 66). Как следствие, тема провинции, неизменно возникающая в связи с маленькими городками, решается у Н. Николенковой весьма своеобразно. Известно, что наиболее важным хронотопом в системе отношений «провинция - столица» является вокзал или аэропорт, предоставляющий возможность вырваться или, наоборот, вернуться. Не случайно предметом особого внимания С.М. Козловой в статье, посвященной провинциальной самоидентичности барнаульских поэтов, становится вокзал. Центробежный вектор имеют строки Тамары Степанской, Елены Вагнер. Возможность вырваться из «этой Богом забытой страны» оказывается иллюзорной для лирического героя Евгения Банникова и оборачивается «внутренней эмиграцией» [Козлова, 2008, с. 68-78]. У Николенковой же вокзал не выделен из ряда типичных городских локусов, тема отъезда / приезда не затронута вовсе: «И городской пейзаж прекрасен /Возле бессонного вокзала» («Мороз») (Николенкова, 2014, с. 31). И вокзал, и другие атрибуты города для лирического субъекта овеяны эмоцией любви, являются предметом любования: «Еще люблю чахоточные дни, / Ртуть октября, разлитую в природе, / Кафешантанов мерзлые огни, / Стук каблуков в подземном переходе, / Слепой пунктир осеннего
дождя, /Последнего в сезоне уходящем» («Еще люблю чахоточные дни.») (Николенкова, 2010, с. 27), «Мне нравятся вечерние бульвары, / Тугие толпы маленьких людей» («Мне нравятся вечерние бульвары.») (Николенкова, 2014, с. 65), «Вкусно пахнет от хлебозавода» (Николенкова, 2014, с. 68).
В то же время Николенкова более чем далека от патриотических установок, тиражирующих лозунг «Барнаул - Столица Мира». Это выражение придумал Сергей Лазорин, барнаульский рок-музыкант, лидер группы «Девять» и прототип персонажа повести С.М. Орехова «Барнаул - столица мира»1. Одна из песен группы начиналась так: «Говорит "Радио-Барнаул". Барнаул - Столица Мира». В повести акцентировано географическое положение города в центре Евразийского материка и мессианские чаянья горожан: быть провинциальному Барнаулу Столицей Мира, столицей духа. Давно став расхожим штампом среди барнаульских обывателей, этот концепт проник и в поэзию. Так, Алексей Власов в стихотворении «Барнаулу» восклицает: «Нет места в мире лучше Барнаула! /Весны столица - город Барнаул!» (Власов, 2014, с. 29). Елена Гешелина в стихотворении «Родному городу» язвит: «Ты очень хочешь быть столицей, / но столицей нужно родиться» (Гешелина, 2010, с. 6). А Юлия Нифонтова вопрошает: Почему называют столицею мира Не веселый Париж, не горячий Стамбул, Не монгольскую степь, не вершины Памира, Не какой-нибудь сити - тебя, Барнаул? («Почему называют столицею мира.»)2
Сознательно, или нет, но поэтесса обращается здесь к некоторым опробованным ранее рифмам и контрастам. Так, в ироничном стихотворении В. Нечунаева «Необычайная история, бывшая в городе Барнауле жарким летом 19. года» обыгрывается пара «Барнаул - не Стамбул». Специфика «орденоносного Барнаула» по сравнению с восточным Стамбулом обнаруживается в отсутствии малоподвижных соревновательных форм деятельности: «карт не любят, не играют в домино». Стихийная активность барнаульцев направлена на стадион «Локомотив», грозя снести малопоместительное сооружение. Народные массы обуздал водопровод: включили воду и все побежали не на стадион, а домой, запасаться ею. Государственной «орденоносности» и агитации спорта противостоит неизбывная
1 Издавалась в разных редакциях в 1989, 1992, 1998 годах. Последнее, дополненное, издание: (Орехов, 2002).
2 https://www.amic.ru/news/308195/
провинциальность городка и его бытовые неурядицы (Писатели Алтая, 2000, т. 2, с. 143-144). Частотность рифмы «Барнаул - Стамбул», по замечанию А.И. Куляпина, может быть прочитана в историософском контексте. Как известно, Стамбул - это в прошлом Константинополь, то есть второй Рим. В «Папской булле» А. Вознесенский называет Барнаул четвертым Римом (Вознесенский, 1990, с. 64). Путь Барнаула прямо противоположен Константинополю, который пал и стал столицей Востока. Барнаул же преодолевает свою «азиатчину» и становится мировой столицей - четвертым Римом.
Барнаул и Париж впервые поместил в пределах одной фразы В. Высоцкий в стихотворении «Я верю в нашу общую звезду.» (1979). Е.А. Худенко комментирует это соседство следующим образом: «.во-первых, полюсность заданной системы координат работает как символ западного (Париж) и восточного (окончание «-аул» несведущим людям часто позволяет думать, что город азиатский), и во-вторых, любовная история отношений Высоцкого с Мариной Влади масштабируется не только вертикальным пространством полета, но и «полюсностью» типично западного и типично азиатского миров» [Худенко, 2019]. Оппозиция Запада и Востока в связи с Барнаулом прослеживается и в черновике стихотворения «Москва-Одесса» (1967): Затеяли интригу летящие на Ригу -Их самолет угнали в Барнаул... Барнаул - это вам не Бейрут, -Зря рижане поверили - врут, Террористы туда не попрут,
Их там живо самих заберут... (цит. по: [Худенко, 2019]). Одномоментное противопоставление Барнаула Риге (европейскому городу) и Бейруту (Ближний Восток), по мнению исследователя, проявляет «маргинально-конфликтную и глубоко провинциальную природу этого городского топоса» [Худенко, 2019]. Добавим, что в приведенных примерах пространство аэропорта как бы расширяется, подминая под себя весь город, превращая его в транзитный пункт.
Список городов, которыми не является Барнаул, достраивается в стихотворении Н. Николенковой «В кафе»: «не Петербург, не Прага, не Оттава» (Николенкова, 2001, с. 63). Столичность города отрицается, но в то же время и утверждается: «И целеустремленная ходьба / По Ленинскому, словно по Гаване, / По Рио-де-Жанейро, по Москве. / По Питеру, по Бресту, по Парижу!». Двойственный статус
города объясняется его бытованием в материальном и фантазийном мире: «вижу даже то, чего не вижу» («Меня уволили. Да здравствует судьба.») (Николенкова, 1993, с. 32). То, что в реальности провинция и неуют, в творческом воображении преображается в прекрасное зарубежье: «Под ногами - дерьмо и Венеция. / В голове - васильки и Флоренция» («Весна») (Николенкова, 2001, с. 19). Подобного рода бегство от реальности, согласно наблюдениям С.М. Козловой, характерно для женской лирики Барнаула (на материале лирики Т.М. Степанской, Ф.А. Габдрауповой и Е.Н. Вагнер). Провинциальная саморефлекция реализуется либо в форме «имитации столичных стандартов», либо как «вытеснение из сознания реального места обитания и замещение его иллюзорными проектами райских садов, театром, ездой в страну любви» [Козлова, 2008, с. 74]. Вот, к примеру, Елена Гешелина пишет: «я задыхаюсь в четырех стенах / шестисоттысячного города / забери меня к себе в стихи» («Раньше в Сибирь ссылали.») (Гешелина, 2010, с. 45). Эскапические настроения возникают и у Н. Николенковой: «Ну что, душа, заманчиво свернуть /К зеленым побережьям Суринама? /Заходишь в Атлантический по грудь - /И где там Барнаул, и где там мама!.. ». Но возможность ухода в иные пространства и миры в итоге отклоняется: «Вот штука в чем: ты не свернешь, мой друг, / Так и замерзнешь в северных широтах» («Парамарибо») (Николенкова, 2010, с. 36); «Мы не поедем в Занзибар, / Оставим глупые мечтанья» (Николенкова, 2014, с. 76). Лирический субъект принимает свое существование в этом пространстве без надрыва и истерик, как должное и по-своему прекрасное:
По социуму, по Соцу1, По маленькой жидкой реке, Сама себе штурман и лоцман, Со щеткой зубной в рюкзаке... Не вырваться? Да и не надо! Невесело? Это вранье: В любом закоулке ада Есть очарованье свое2
(«По социуму, по Соцу.») (Николенкова, 2014, с. 70).
1 Социалистический проспект.
2 Ср. с переживанием невозможности вырваться из замкнутого круга карусели в стихотворении В. Тихонова «Из детства»: «А какой-то мальчик плачет, словно стонет. / Как укор или восхищение горсаду? / Он не верит: как же так - неужто пони / Не сумеют, не ускачут / за ограду?» (Писатели Алтая, 2000, т. 2, с. 266).
Пусть «Барнаул не стоит мессы» и представители городской богемы встретятся «в горниле адовых пекарен» («Все встретимся, в конце концов.») (Николенкова, 2010, с. 80), но именно в этом, неказистом для стороннего взгляда пространстве возможно рождение чуда поэзии:
И в этих скудных декорациях, Среди загаженных снегов, Цветут роскошные акации И для друзей, и для врагов. И в этой жалобной провинции, Где даже дети не смешны, Идут по улицам провидцы Благоухающей весны
(«И в этих скудных декорациях.») (Николенкова, 2001, с. 42). Вспоминается ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора /Растут стихи, не ведая стыда». Стихотворения Н. Николенковой - своего рода апология провинциального Барнаула, обнаружение его позитивной, любовной и креативной, составляющей.
Необходимость подробного рода оправдательной стратегии становится очевидной на фоне стихотворения В.Н. Токмакова «Вон там начинается частный сектор.» (Токмаков, 2017, с. 258-259). В противовес овеянным историей старым кварталам Юдалевича и пропитанным любовью улочкам Николенковой «дальний квартал» вмещает в себя маргинальные и уродливые явления провинциального города: «По трущобам, притонам, гадюшникам, / по цыганским развратным домам» бродит «неподкованным Пушкиным» лирический герой Токмакова, «чтобы познать свою родину». Метонимический перенос превращает окраину города в образ провинции как таковой, шире - образ страны. Итог «хождения в народ» в 1990-е годы неутешителен: «Здесь погиб не один ломоносов, / сколько репиных сгинуло тут». Пространство города у Токмакова, с одной стороны, обращено к типовым объектам маленького провинциального города, достоверным и конкретным: «Трубы, заводы, хрущевки, мосты, /Еду к родителям в спальный район», «Стройки, общаги, пивбар "Без проблем"...». С другой, как и в вышеупомянутом стихотворении, стремится оказаться большим, чем есть. Весь приведенный перечень вмещается в символичное название «интерната» - «Русь» («Трубы, заводы, хрущевки, мосты.»)
(Токмаков, 2017, с. 237-238). Другой пример. Поездка на трамвае с реальными названиями остановок оборачивается развернутой метафорой человеческой жизни:
Остановка Покровский Собор... Все религии - просто вздор, Дальше идет - остановка Конечная... Жизнь моя - простая и вечная, Не проехать бы, не промахнуться... Кольцевая - чтоб снова вернуться, Но уже с другой стороны, -Где ни Бога, ни этой страны... (Токмаков, 2017, с. 261).
Отнюдь не случайно название одного из ранних сборников стихотворений поэта - «Двойное дно». В поэтическом мире Токмакова действительность многомерна, сквозь реалии просвечивают инвариантные структуры. Так, возлюбленная лирического героя «едина в сотне лиц», увидеть ее можно «одновременно и в кино, и в церкви, и за окном идущего трамвая» («Подъезд») (Токмаков, 1997, с. 11). Аллюзия на идею В. Соловьева о Мировой душе, Софии, о чем недвусмысленно написано в ироничных примечаниях к стихотворению, позволяет увидеть в подобном мироустройстве не только неоромантическое двоемирие, сочетающее явный и подлинный миры, но и дополнительный цитатный уровень, своего рода семиосферу. Игра с культурными концептами особенно очевидна в постмодернистском опыте В. Токмакова «Стихотворение с эпиграфами» (Токмаков, 1997, с. 22-23), где «в эту дыру, Барнаул, Богом проклятый угол» сослан Н.В. Гоголь, живущий вечно в разных ликах и пространствах, наказанный за свое «гениальное Слово». Сквозь призму культуры воспринимает пространство города и М. Гундарин. Например, в поэме «Рассвет на Балтийской» в связи с улицей упоминается «охранная грамота» Б. Пастернака (Литературный путеводитель., 2014, с. 6), многократны отсылки к мировой литературе в прозаических фрагментах о Барнауле, но этот материал выходит за рамки настоящей статьи.
Авторские рефлексии о сути любого города рано или поздно обращаются к его астиониму (названию). Так, например, Л. Мерзликин писал, рифмуя западное с восточным:
Отгостил ты месяц в Барнеаполе, Так зову я город Барнаул, Мало мы деньжат тебе накапали,
Но пойми: ведь это же аул
(«Борода») (Мерзликин, 1997, с. 102).
Наиболее очевидны смысловые потенции имени города для поэтов, оказавшихся в нем проездом, так сказать, со свежим взглядом и слухом. Видимо, ассоциативный процесс более активен в отношении незнакомого слова. Местным же поэтам приходится предварительно «остраниться» от топонима1. В песне В. Высоцкого «Летела жизнь» (1977) возникает рифма «Барнаул - караул», характеризующая локус как место конфликтов, криминала и маргинальности [Худенко, 2019]. Позднее эта рифма повторится в стихотворении А. Вознесенского «Барнаульская булла» (Вознесенский, 1990, с. 59-64), которое может считаться своего рода апофеозом параграмматических игр с именем города. Весьма развернутый и показательный реестр ассоциаций подытожен авторами статьи «Барнаульский миф в русской литературе», по мнению которых важнейшими образно-смысловыми аспектами города являются «дикость, агрессивность ("а то б пырнули "), святость ("Афонград?"), аграрность (центр сельскохозяйственного края: "АГРАГРАД"), соотнесенность с фольклорным "тридевятым царством", на пороге которого сказочный герой встречается с бабой Ягой ("Бабьягад?"), и с рериховскими Гималаями ("В вас проступают Гималаи", "к вам Рерих/шел по струящемуся плато")» [Десятов, Куляпин, 1998, с. 196]. Добавим, что звуковой комплекс топонима увязывается поэтом одновременно с синонимом бескультурья - словом «варвар» (= удвоенное «бар»), и культурой - авангардистским Дырбулщил и символистским Бальмонтом; телесным низом - «кассет порнобаул» и духовной высью - г. Белухой. Создаваемая на основе паронимической аттракции поэтическая реальность мыслится пространством контрастов, благословимым и благословляющим. Рифма «Барнаул - выборы на ул. » в стихотворении Вознесенского не только затрагивает характерную для эпохи перестройки тему политического голосования, но и ситуацию экзистенциального выбора, приуроченную именно к Барнаулу.
Наталья Николенкова подхватывает эстафету: «Это только Бар на ул., /Прочерк в сводках ВВС» («Косяки ночных акул.») (Николенкова, 2014, с. 73). Малость городка, не позволяющая ему стать предметом международного интереса, превращает его в бар на
1 Лингвисты полагают, что концептуальное наполнение топонимов особенно интенсивно происходит в языке людей, относительно недавно закрепившихся на территории, где сохранились географические названия предыдущих культур и языков. Непонимание этимологии слова провоцирует рост фонетических и иных ассоциаций [Калинина, 2008].
карте мирового города. Следует отметить, что кафе или бар - едва ли не самый частотный локус в пределах николенковского Барнаула: «Я -в Pistols 'е. Бьет рок-н-ролл по ушам» («Мышиный горошек не ведом мышам.») (Николенкова, 2010, с. 4), «На Ленинском поземка начинается.» (Николенкова, 1993, с. 9), «В кафе» (Николенкова, 2001, с. 63), «Джаз-клуб» (Николенкова, 2001, с. 93). Но главным для города являются улицы, «спрятанные» в его имени. «Мы бродим по Барнаулу, не совпадая, - но рядом», - написано в раннем стихотворении «Если друзья не звонят.» (Николенкова, 1993, с. 25). Отстранившись от конкретной лирической ситуации одиночества, укажем на звуковые переклички топонима и глагола (бродим - Барнаул), что делает процесс блуждания, прогулок неотделимым от города. Действительно, лирический субъект Николенковой постоянно перемещается по городу:
Полгорода прошла пешком
Моя разнеженная тушка.
Душа летела мотыльком.
Она должна летать, старушка!
(«Вино не может быть сухим.») (Николенкова, 2014, с. 46).
Ощущение полета и счастья усиливают транспортные средства, притом не всякие, а лишь автобус: «Мы обогнали 57-й /На нашем скоростном 60-м. /Какое упоенье, Боже мой!» («Мы обогнали 57-й.») (Николенкова, 2014, с. 69); «... Словно ангел, подлетит/Мой ночной 48-й» («Косяки ночных акул.») (Николенкова, 2014, с. 73); «А счастья -много <... >/Когда в автобусе трещишь/С подругой, словно гимназистка» («Димитрова, 66 - АлтГУ») (Литературный путеводитель., 2014, с. 9). Автомобили, такси и трамваи связаны с агрессией: «Косяки ночных акул -/ Плотоядные такси» (Николенкова, 2014, с. 73); концом любви: «Ты будешь яростно ловить такси» («Прощай моя любовь!..») (Николенкова, 1993, с. 14); смертью: «Когда кружится голова, / Откатываясь от трамвая» («Сонет») (Николенкова, 1993, с. 57), «Опять замело Барнаул по самые крыши. / Сто двадцать автомобилей столкнулись, летя. / Я ухом - к снеговику: тихонечко дышит. /А я? Приложите ухо ко мне! Хотя... » («Давно-давно ни с кем не спала в обнимку.») (Николенкова, 2010, с. 81).
Подытоживая вышеизложенное, следует признать, что проведенное нами исследование далеко от исчерпанности. Несомненно, литературная модель Барнаула может и должна быть дополнена как именами авторов, ее создателей, так и мотивами, образами, атрибутами, заполняющими специфически барнаульское семиотическое пространство. Как «знаковая система, состоящая из предметных реалий, сложившихся ценностей,
литературных архетипов, мотивов, имен, устойчивых идеологем» [Голубков, 2010, с. 4], «барнаульский текст» находится на начальной стадии изучения. Тем не менее, можно с определенной долей уверенности утверждать, что основные параметры фрагмента этого текста, сформированного лирикой местных, и не только, поэтов, могут быть дифференцированы на типологические и индивидуальные. Универсальными для любого «городского текста» являются системные аналогии «город-человек» (в том числе сам поэт), «город-книга, текст» (в том числе интертекст), «город-центр мира», «город-ад», «города-двойники (близнецы и антиподы). Типично обращение поэтов к паронимической аттракции при «расшифровке» имени города. Но то, как воплощаются эти общекультурные модели и творческие стратегии в применении к конкретному историко-географическому, психолого-биографическому и топонимическому материалу, является совершенно уникальной поэтической реальностью.
Литература
Богумил Т.А. Голубая Дама: барнаульский текст и миф // Сибирский филологический журнал. 2016а. № 4.
Богумил Т.А. Прогулки по Барнаулу мистическому // Геопоэтика писателей Сибири и Алтая. Барнаул, 2016Ь.
Голубков С.А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века. Самара, 2010.
Десятов В.В., Куляпин А.И. Барнаульский миф в русской литературе // Культура и текст. Литературоведение. СПб; Барнаул, 1998. Ч. 1.
Калинина Е.Л. Проблема концептуального содержания субстратных географических имен // Филология и человек. 2008. № 3.
Козлова С.М. Провинция в зеркале рефлексии современных поэтов -барнаульцев // Алтайский текст в русской культуре. Барнаул, 2008.
Позднякова Е.Ю. Проблема восприятия городского пространства и его отражения в языковом сознании горожан // Филология и человек. 2014. № 2.
Сафронова Е.Ю. Ф.М. Достоевский: «Желаю в Барнаул», «именно в Барнаул»: к 160-летию первого визита писателя // Сибирский филологический журнал. 2015. № 4.
Сафронова Е.Ю. Комическая повесть «Дядюшкин сон»: барнаульские впечатления Ф.М. Достоевского // Филология и человек. 2018. № 3.
Худенко Е.А. «Алтайский текст» в творчестве В. Высоцкого // Мир науки, культуры, образования. 2019. № 4.
Список источников
Власов А.В. Цветы для мамы. Барнаул, 2014.
Вознесенский А. Аксиома самоиска. М.,1990.
Гешелина Е. Антисобытие. Барнаул, 2010.
Литературный путеводитель по Барнаулу (М. Гундарин, К. Гришин, П. Госсен, Н. Николенкова, Е. Ожич, В. Токмаков) // Ликбез. 2014. № 26.
Мерзликин Л.С. Избранное. Барнаул, 1997.
Николенкова Н.М. Девятое марта. Барнаул, 1993.
Николенкова Н.М. Завтрак на траве. Барнаул, 2014.
Николенкова Н.М. Карманная психиатрия. Барнаул, 2001.
Николенкова Н.М. Малютка жизнь. Барнаул, 2010.
Орехов С.М. Барнаул - Столица Мира. Человек последнего круга. Барнаул, 2002.
Панов Г.П. Высокий полдень. Барнаул, 1980.
Писатели Алтая: в 15-и тт. Барнаул, 2000. Т. 2. Антология алтайской поэзии.
Токмаков В.Н. Двойное дно. Барнаул, 1997.
Токмаков В.Н. Стихи из захолустья // Токмаков В.Н. Запретная книга Белого бурхана. Барнаул, 2017.
Юдалевич М.И. Золотая давность. Стихи о Барнауле // Барнаул. История культуры. Барнаул, 2000.
References
Bogumil T.A. Golubaya Dama: barnaul'skiy tekst i mif [The Blue Lady: The text and myth of Barnaul]. Sibirskiy filologicheskiy zhurnal [Siberian Journal of Philology], 2016a. No 4.
Bogumil T.A. Progulki po Barnaulu misticheskomu [Walks in the Mystical Barnaul]. In: Geopoetika pisateley Sibiri i Altaya [Geo-poetics of Siberian and Altai writers]. Barnaul, 2016b.
Golubkov S.A. Semantika i metafizika goroda: «gorodskoy tekst» v russkoy literature XX veka [Semantics and Metaphysics of the City: "urban text" in Russian literature of the twentieth century]. Samara, 2010.
Desyatov V.V., Kulyapin A.I. Barnaul'skiy mif v russkoy literature [Barnaul Myth in Russian Literature]. In: Kul'tura i tekst: Literaturovedenie: Ch, 1 [Culture and text: literary criticism: Pt. 1]. Sankt-Peterburg, Barnaul, 1998.
Kalinina E.L. Problema kontseptual'nogo soderzhaniya substratnykh geograficheskikh imen [The Particularities of Conceptual Filling of Substrative Toponyms]. Filologiya i chelovek [Philology & Human]. 2008. No 3.
Kozlova S.M. Provintsiya v zerkale refleksii sovremennykh poetov-barnaul'tsev [Province in the Mirror of Reflection of Modern Barnaul Poets]. In: Altayskiy tekst v russkoy kul'ture [Altai text in Russian culture]. Barnaul, 2008.
Pozdnyakova E.Yu. Problema vospriyatiya gorodskogo prostranstva i ego otrazheniya v yazykovom soznanii gorozhan [The Problem of the City Space Perception and Its Reflection in the Language Conscious Ness of the Citizens]. Filologiya i chelovek [Philology & Human]. 2014. No 2.
Safronova E.Yu. F.M. Dostoyevskiy: «Zhelayu v Barnaul», «imenno v Barnaul»: k 160-letiyu pervogo vizita pisatelya [F.M. Dostoyevsky: «I wish to go to Barnaul», «precisely to Barnaul»: in commemoration of the 160th anniversary of the writer's first visit]. Sibirskiy filologicheskiy zhurnal [Siberian Journal of Philology]. 2015. No 4.
Safronova E.Yu. Komicheskaya povest' «Dyadyushkin son»: barnaul'skiye vpechatleniya F,M, Dostoyevskogo [Comic story Uncle's Dream: Impressions of Barnaul on F.M. Dostoevsky]. Filologiya i chelovek [Philology & Human]. 2018. No 3.
Khudenko E.A. «Altayskiy tekst» v tvorchestve V. Vysotskogo [«Altai text» in the works of V. Vysotsky]. In: Mir nauki, kul'tury, obrazovaniya [The world of science, culture, education]. 2019. No 4.
List of sources
Vlasov A.V. Tsvety dlya mamy [Flowers for Mom]. Barnaul, 2014.
Voznesenskiy A. Aksioma samoiska [Axiom of Self-Search]. Moskva, 1990.
Geshelina E. Antisobytie [Anti-Event]. Barnaul, 2010.
Literaturnyy putevoditel' po Barnaulu (M. Gundarin, K. Grishin, P. Gossen, N. Nikolenkova, E. Ozhich, V. Tokmakov) [Literary guide to Barnaul (M. Gundarin, K. Grishin, P. Gossen, N. Nikolenkova, E. Ozhich, V. Tokmakov)]. In: Likbez [Likbez]. 2014. No. 26.
Merzlikin L.S. Izbrannoe [Selected Poems]. Barnaul, 1997.
Nikolenkova N.M. Devyatoe marta [March 9]. Barnaul, 1993.
Nikolenkova N.M. Zavtrak na trave [Breakfast on the Grass]. Barnaul, 2014.
Nikolenkova N.M. Karmannayapsikhiatriya [Pocket Psychiatry]. Barnaul, 2001.
Nikolenkova N.M. Malyutka zhizn' [Baby Life]. Barnaul, 2010.
Orekhov S.M. Barnaul - Stolitsa Mira. Chelovek poslednego kruga [Barnaul - the Capital of the World. The man of the last round]. Barnaul, 2002.
Panov G.P. Vysokiypolden' [High Noon]. Barnaul, 1980.
Pisateli Altaya: v 15 t. [Altai Writers: in 15 vols] T. 2. Antologiya altayskoy poezii [Vol. 2. Anthology of Altai poetry]. Barnaul, 2000.
Tokmakov V.N. Dvoynoe dno [Double Bottom]. Barnaul, 1997.
Tokmakov V.N. Stikhi izzakholust'ya [Outback Poems]. In: Tokmakov V.N. Zapretnaya kniga Belogo burkhana [The forbidden book of the White Burkhan]. Barnaul, 2017.
Yudalevich M.I. Zolotaya davnost'. Stikhi o Barnaule [Golden Prescription. Poems about Barnaul]. In: Barnaul. Istoriya kul'tury [Barnaul. Cultural history]. Barnaul, 2000.
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ КАК ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СМЫСЛООБРАЗУЮЩИЙ ТЕКСТОВЫЙ ПРИЗНАК (НА ПРИМЕРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Э. ДИКИНСОН «PARTING»)
И.В. Сергодеев
Ключевые слова: интертекстуальность, поэтический текст, текстовый признак, смысловой комплекс, контекст, интерпретация.
Keywords: intertextuality, poetic text, text feature, semantic complex, context, interpretation.
DOI 10.14258/filichel(2019)3-09
Изучение текста как продукта речемыслительной деятельности человека является актуальным и перспективным направлением языкознания. План содержания и план выражения (как два формальных текстовых аспекта) представляют собой интегративные
