CC BY
50
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2018. №3(53)
УДК 821.161.1
ОБРАЗ АВТОРА И ПОЛИФОНИЯ В ДОКУМЕНТАЛЬНОМ РОМАНЕ АНАТОЛИЯ КУЗНЕЦОВА «БАБИЙ ЯР»
© Павел Балдицын
AUTHOR'S IMAGE AND POLYPHONY IN THE DOCUMENTARY NOVEL "BABI YAR" BY ANATOLY KUZNETSOV
Pavel Balditsyn
"Babi Yar" presents a synthesis of various forms of narration and discourse practices. First-person speech dominates in the novel but the subjective account of the terrible experience suffered by a youth, growing under the Nazi occupation of Kiev in 1941-1943, includes many official documents plus voices and speeches of a great number of other men and women: the author's relatives and friends, some witnesses and survivors of the hell of mass destruction in Babi Yar. The combination of personal narration and polyphony, and the dramatic presentation of multitude utterances and opinions is the base of objective and versatile vision of human evil and a path laid to the cruel truth. "Babi Yar" begins with the statement: "I'm telling a true story. My book is a document" and concludes with the following affirmation: "...it's a cry of thousands perishing people. And we dare not forget this cry". The voice of a single ordinary person merges with the voices of the suffering nation and humankind, the destiny of a man is closely connected with the destiny of the people. It is the main constructive principle of the book by Kuz-netsov.
Keywords: Anatoly Kuznetsov, Babi Yar, documentary novel, author's image, first-person narration, polyphony.
Роман Анатолия Васильевича Кузнецова «Бабий Яр» представляет собой полифонический синтез различных приемов повествования и речевых форм. Авторская речь от первого лица господствует в тексте романа, однако субъективный рассказ о себе и собственном страшном опыте взросления в период фашистской оккупации Киева включает множество документов, а также голоса многих людей - родных и друзей автора и героя, знакомых и незнакомых ему людей, прошедших ад Бабьего Яра. В этом взаимодействии личного письма, драматического представления жизни, высказываний и рассказов других людей заложена основа для объективного и объемного видения жизни, проложен путь к жестокой правде. Документальный роман «Бабий Яр» начинается с заявления: «Я рассказываю, как было. Моя книга - это документ.», а заканчивается утверждением: «... это крик тысяч гибнущих людей. Мы не смеем забывать этот крик». В этом ключевой принцип построения книги Анатолия Кузнецова - в ней голос одного, самого обыкновенного человека сливается с голосом страдающего народа, а личная судьба тесно связана с судьбой всего человечества.
Ключевые слова: Анатолий Кузнецов, «Бабий Яр», роман-документ, образ автора, речь от первого лица, полифония.
«Бабий Яр» впервые был напечатан в журнале «Юность» осенью 1966 года (№ 8-10). Книга произвела оглушительное впечатление неприкрашенной, обжигающей и чудовищной правдой - война была в ней показана глазами 12-14-летнего мальчишки. Книга была переведена на английский и другие языки, получила множество откликов, но адекватного отражения в критике так и не получила. Обычно «Бабий Яр» воспринимают как документ и свидетельство о злодеяниях Второй мировой войны, «простое сообщение из первых рук». Можно найти множество от-
кликов, суть которых сформулировал Андрей Лучников: «„Бабий Яр" - на самом деле не художественное произведение» [Лучников]. С этим нельзя согласиться. Перед нами художественная проза без вымысла.
Анатолий Кузнецов определил жанр «Бабьего Яра» как роман-документ, однако в его книге художественное начало не просто присутствует, но доминирует. Как свидетельствует опыт литературы ХХ века, у такого жанра две полярных возможности. Одна из них - строго объективный рассказ в форме драматизированной историче-
ской хроники, как в «Хиросиме» Джона Херси, или романа-расследования, как в «Хладнокровном убийстве» Трумена Капоте, где повествование подчеркнуто безлично и отстраненно, о себе же автор упоминает редко и только в третьем лице: «репортер». Иная традиция идет от жанров воспоминаний и автобиографий, она предполагает речь от первого лица, как сейчас нередко говорят: «эго-документ». Примером может служить «Лес богов» Балиса Сруоги, иронический и жуткий рассказ о его пребывании в нацистском концлагере. Порой документальный роман может принять облик вымышленного повествования, где сюжет и события имеют строгую фактическую основу, как в романе Константина Воробьева «Это мы, Господи!».
«Бабий Яр» Анатолия Кузнецова - это не только гибрид воспоминаний и романа, но еще и синтез различных речевых форм и приемов повествования. Вроде бы, в романе господствует авторская речь в первом лице, однако субъективный рассказ о себе и своем страшном опыте взросления в период германской оккупации Киева с сентября 1941 по ноябрь 1943 года включает множество голосов других людей: его родных -матери, деда и бабки, его друзей и знакомых, подруг его матери, соседей и т. д., а затем и целые рассказы тех, кто на собственной шкуре испытал ад Бабьего Яра и чудом спасся - Дины Прониче-вой и Владимира Давыдова, побывавшего в плену Ивана Свинченко, вырвавшегося из Дарниц-кого лагеря Василия... Кроме того, Кузнецов приводит в своей книге множество документов, запечатлевших официальную речь: основной текст начинается с сообщения Советского информационного бюро о сдаче Киева, дающего неверную дату этого события, есть победные реляции германского командования, статьи из оккупационных газет, описания нацистских плакатов, тексты расстрельных приказов и объявлений немецкой комендатуры, автор приводит указ Советского правительства 1960-х годов о присвоении звания Героя Советского Союза тому, кто взорвал Киево-Печерскую лавру, и лживую надпись на месте разрушенного Успенского собора.
Автор прямо обращается к своим читателям: Все в этой книге - правда [Кузнецов, с. 35], подчеркивает главную свою роль - очевидца, свидетеля на суде истории:
Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком честном суде - и отвечаю за каждое слово. В этой книге рассказана только правда - ТАК, КАК ЭТО БЫЛО [Там же, с. 36].
И начинает он с простых и достоверных фактов: указывает свое имя, национальность, место жительства. По случайности судьбы Анатолий вырос на окраине Киева, в Куреневке, совсем рядом с большим оврагом Бабий Яр, который стал названием и символом абсолютного зла. Главная цель книги - сохранить память о преступлениях германского нацизма и других тоталитарных систем власти, и это не только память отдельного человека, но и память многих людей, целого народа, всего человечества. Этой цели «Бабий Яр» достиг безусловно, его во всем мире воспринимают как достоверный и авторитетный источник фактов, как документ о массовых казнях и чудовищном попрании свободы и всех прав человека, цитаты из него приводят в различных сборниках, справочниках, энциклопедиях.
Во вступительной главе «Пепел» появляется одно из ключевых понятий книги - правда ни, она противостоит правде художественной, которая может оказаться лживой и подлой [Там же]. В ней автор рассказывает, как попал в Бабий Яр уже после изгнания фашистов. Там он увидел оборванного старика с торбой, который так уверенно шел, что было понятно, он бывал здесь не раз.
- Дед, - спросил я, - евреев тут стреляли или дальше? Дед резко остановился <...> и сказал: - А сколько тут русских положено, а украинцев, а всех наций? И ушел.
Четырнадцатилетний Толик подобрал кусок интернациональной золы килограмма на два [Там же, с. 39], где сплавились останки убитых и сожженных жертв фашизма. Это и стало нравственным императивом «Бабьего Яра»: ...я решил, что надо все это записать. Начитанный автор вспоминает здесь известный литературный образ:
<...> как говорено в «Тиле Уленшпигеле», пепел Клааса стучит в мое сердце [Там же, с. 40].
Развитие повествования и образа автора идет по пути художественных обобщений и символов, но в границах реального. И этому движению мысли верит читатель, ведь подобная цитата вполне естественна в сознании начинающего писателя. Образ человеческого пепла и испепеляющего огня стал одним из образных лейтмотивов книги.
В документальном романе Кузнецова двойной фокус: судьба отдельной личности и судьба многих людей. Рассказывая о себе, автор напоминает о страданиях тысяч и миллионов людей, погибших во время нацизма. Автор так опреде-
лил свою писательскую стратегию: На основании своего, чужого, всеобщего опыта [Там же, с. 87]. Он хотел сохранить крик тысяч гибнущих людей, чтобы от их имени обратиться к будущим поколениям:
Мы не смеем забывать этот крик. Это не история. Это сегодня. А что завтра ... Будем ли мы понимать когда-нибудь, что самое дорогое на свете - жизнь человека и его свобода? Или еще предстоит варварство? [Там же, с. 523].
Этими вопросами он завершает «Бабий Яр».
Принцип восхождения от индивидуального к общечеловеческому определил строение документального романа Анатолия Кузнецова и его авторской речи: чудовищное преступление гитлеровцев становится символом абсолютного зла на долгие времена, из сравнения немецкого нацизма и сталинского террора появляется тема протеста против подавления свободы, история взросления одного человека содержит в себе идею прозрения всего человечества.
Главная тема романа - столкновение обычного маленького человека с тоталитарным режимом, особенно жестоким в условиях войны и распространения нацистской доктрины, которая предполагала уничтожение целых народов. Его герой - реальный Толик Кузнецов, чье взросление происходило под непрерывный звук пулеметных выстрелов Бабьего Яра. В некоторых статьях и диссертациях можно встретить утверждения, что «в романе non-fiction не создаются обобщенно-типические образы, а описываются реальные люди и события» [Бозрикова, с. 179]. Конечно, это не так. Слово само по себе обобщает, а художественное слово способно создать образы без вымысла, из точных фактов.
Герой романа «Бабий Яр» - это реальный мальчишка, переживший два года гитлеровской оккупации, но вместе с тем это типизированная личность, о чем красноречиво пишет автор в короткой главе «Сколько раз меня нужно расстрелять!»:
К четырнадцати годам я совершил столько «преступлений» перед немецкой властью, где дан список 20 этих «преступлений» против чудовищной власти. При этом я не был еще членом партии, комсомольцем, подпольщиком, не был евреем, цыганом, <...> а был ОБЫКНОВЕННЕИШИИ, рядовой, незаметный, маленький человечек в картузе [Кузнецов, с. 462463].
Это самое настоящее обобщение, героем книги становится маленький человек - по росту, возрасту и социальному положению, который
попал в «пограничную ситуацию», на грани жизни и смерти. Типичны его происхождение и семья, реакция на приход немцев его деда, бабки и матери, его детские и школьные впечатления 1930-х годов, его поведение во время нашествия. Поясню лишь одним примером, важным в проблематике романа. Идет описание оккупированного Киева в первые дни: улицы усыпаны соломой, бумагами и стеклом, обесточенные брошенные трамваи стоят уже без лампочек, иные без стекол и сидений, на заборах советские плакаты с карикатурами на Гитлера и немецкие плакаты с картинками счастливой жизни украинцев при Гитлере.
И вдруг я прочел такое, что не поверил своим глазам: «ЖИДЫ, ЛЯХИ И МОСКАЛИ -НАИЛЮТЕЙШИЕ ВРАГИ УКРАИНЫ!» У этого плаката впервые в жизни я задумался: кто я такой? Мать моя - украинка, отец - русский. Наполовину украинец, наполовину «москаль», я, значит, враг сам себе. Дальше хуже. Мои лучшие друзья были: Шурка Маца - наполовину еврей, то есть жид, и Болик Каминский - наполовину поляк, то есть лях [Там же, с. 90].
Неважно, пришла ли эта мысль Толику в сентябре 1941-го или Анатолий Кузнецов сделал такое наблюдение позже, главное - факты достоверны и типичны, в Советском Союзе было великое множество семей со смешанным этническим происхождением. И эта мысль героя легко обнажает чудовищную разрушительную ложь любого нацизма, немецкого, украинского или русского.
Речь от первого лица имеет особый смысл -читатель узнает переживания, мысли и мнения конкретного человека, который говорит о себе от своего собственного имени. Он не рисуется перед читателем, он обнажает свою душу. Исповедь по своей природе - это признание в грехах, именно эту жанровую установку сохранил Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди», где признавался в воровстве, прелюбодеянии, эксгибиционизме. Толик Кузнецов тоже признается в своих грехах: рассказывает об участии в грабежах магазинов, о своей трусости, слабости и лжи, о проявлениях жестокости...
Казалось бы, между автором, героем и рассказчиком нет никакой дистанции в книге. На самом деле она есть. Образ автора развернут в двух планах: объективно - как герой, и субъективно - как рассказчик, вдобавок еще ив нескольких временных измерениях. «Бабий Яр» дает слоистый образ автора, в авторской речи присутствуют несколько пластов, где главным становится вовсе не смятенный голос двенадца-
тилетнего подростка, возмужавшего под звук пулеметных очередей массовых убийств, а взгляд взрослого, тридцатипятилетнего писателя, пытающегося осмыслить то, что он пережил много лет назад. Кузнецов не пытается, как Джойс в «Портрете художника в юности», дать развитие писательского сознания через движение стиля, однако и в его книге встречаются фразы и речения, в которых ярко и точно запечатлено наивное сознание мальчишки. Например, в самом начале, в главе о первом дне немецкого вторжения в Киев герой, услышав чужие слова, что где-то немцы кричали: «Масло, булки!» - и сбросили ящик с маслом и корзины с булками, поверил этим посулам и побежал к мосту. У моста масла и булок не оказалось, но был пожар [Там же, с. 51]. Да и последующее описание пожара выглядит вполне адекватным возрасту наблюдателя.
В «Бабьем Яре» присутствуют развернутая глава о прошлом, где есть детские воспоминания героя - от младенческих до начала войны (там он передает речь отца об ужасах коллективизации, о голоде и людоедстве 1933 года), рассказывает о своей школе, о пионерии, о елочке, которую вернул советским детям Постышев в 1935 году, о том, как стали уничтожать портреты самого По-стышева в 1937-м, как жгли книги и резали фотографии в период террора НКВД в 1937-38 годах, как он воспринимал дружбу с Германией в 1939-м, вторжение в Польшу и самое начало войны.
В «Бабьем Яре» можно увидеть и роман воспитания, в нем представлено развитие сознания героя в возрасте, который многие ученые-психологи считают решающим для становления личности - от 12 до 14 лет. Здесь очень важно влияние среды на героя, как это обычно показано в романах. Толик слушает своего деда и бабку, других людей, читает книги, жадно впитывает слова и мнения окружающих, изменяется под воздействием событий и впечатлений. Например, одна из ключевых идей книги, важная для сознания взрослого автора, который постоянно проводит сравнение гитлеровского и сталинского режимов, изначально появляется в устах одной из подруг его матери, которую зовут Елена Гим-пель. Когда дед Толика цитирует фашистскую газету, где убедительно разъяснялось, как необходимо молодым людям ехать на работы в Германию во имя борьбы за счастливое будущее, она восклицает:
<...> хоть какую мерзость можно объяснить и возвеличить. Это самое про жертвы ради будущего и Ленин говорил, и Сталин... [Там же, с. 272].
Именно она равняет Гитлера, Ленина и Сталина:
Все одинаковые сволочи <...> История вечная: какая бы распоследняя гадина ни пришла к власти, сейчас же объявляет, что до нее было плохо и только теперь начинается борьба во имя счастливого будущего, а поэтому надо приносить жертвы [Там же].
В романе Кузнецова показано становление личности героя-рассказчика. Двенадцатилетний мальчишка, который бежит грабить магазины, внимает нелепым надеждам своего деда и верит, что при Гитлере придет счастливая жизнь, сильно отличается от четырнадцатилетнего подростка, который с нетерпением ждет прихода советских войск, пишет антифашистскую листовку и ведет дневник последних дней перед бегством немцев. Но почти всегда в речь героя-подростка вплетается голос взрослого автора, что создает стилистическую многомерность и идейную противоречивость текста.
«Бабий Яр» Кузнецова - это непрестанная полемика с самим собой и конфликт собственных взглядов в разные времена. Достаточно почитать главу о взрывах на Крещатике через считанные дни после прихода немцев в Киев, чтобы услышать два противоположных мнения об этом событии. Один голос восхищается:
<.> многие приняли акцию с Крещатиком как <...> проявление подлинного патриотизма. Ни одна столица мира не встретила Гитлера так, как Киев <...> Город Киев не мог больше обороняться <...> но он сжег себя сам у врагов на глазах и унес многих из них в могилу [Там же, с. 107].
Другой возмущается:
<...> уничтожать древний и великолепный центр столицы ради одной патриотической пощечины врагу, губя при этом и множество мирных жителей, - не слишком ли это? [Там же, с. 108].
Эти разные голоса одного человека возникли в разные времена, и это отмечено в тексте.
Особенность окончательного варианта «Бабьего Яра» заключается в том, что в нем графически отмечена борьба автора за свой текст с советской цензурой и с редакторами журнала «Юность»: курсивом отмечено вырезанное цензурой, в квадратных скобках появляются вставки в первоначальный текст, сделанные после бегства автора из Советского Союза. Таким образом видны различия не только между двенадцатилетним и четырнадцатилетним героем, но также и между тридцатипятилетним и сорокалетним писателем. Повзрослевший и почувствовавший
полную свободу автор 1970-го года, у которого мысль о тождестве фашистского и советского режимов становится главной, надо признать, уступает советскому писателю Кузнецову. Его роман - откровенно неровный, многослойный и стилистически сбивчивый, но в этом, наверное, его художественное своеобразие. Человек, столкнувшийся с чудовищным и абсолютным злом, не может писать гармоничную прозу. Как сказал Борхерт: «Хорошо темперированные клавиры не для нас».
Письмо от первого лица дает автору совершенную свободу в организации сюжета и многочисленных отступлений - ретроспекций и публицистических обращений к читателям, но при этом в романе сохраняется определенный и целостный сюжет: опыт автора за два года, проведенных в оккупации, и одновременно опыт многих других людей. Авторская речь вбирает в себя иные голоса и чужие высказывания. Композиция романа построена на чередовании глав личных, исповедальных, от первого лица, и драматических, исторических, в которых повествователь играет роль лишь очевидца или регистратора событий, в них также звучат рассказы многих людей. Полифония и драматический показ жизни -еще один важный принцип романа Анатолия Кузнецова.
Многие воспринимают «Бабий Яр» как книгу о Холокосте1. Конечно, это сужает ее смысл, автор мыслил гораздо шире. Но невероятное по своей жестокости массовое уничтожение киевских евреев в его романе описано вполне достоверно именно потому, что автор обращается к опыту других людей, переживших массовую казнь. Глава «Бабий Яр» в первой части романа рассказывает о первом массовом расстреле 29 сентября 1941 года. Ее предваряет сухая справка:
Из самого оврага <...> в те дни спаслась женщина, мать двоих детей, актриса Киевского театра кукол Дина Мироновна Проничева - единственный свидетель, вышедший оттуда. Привожу ее рассказ, записанный лично мною с ее слов, не добавляя ничего [Кузнецов, с. 122].
Но в самой главе повествование идет в третьем лице: Она ходила читать приказ <... > Она пошла <...> Она помнит <...>, и вся история Дины Проничевой изложена безлично, в драматической манере. Субъективное восприятие конкретной женщины, где описаны ее чувства и мысли, превращено в полифонический текст: на
1 Юрий Щеглов пишет: «„Бабий Яр" во всем цивилизованном мире воспринимается как символ Холоко-ста» [Щеглов].
двадцати страницах главы слышны голоса 35 или 36 человек. Здесь есть крики толпы, которая пытается поймать еврейскую девушку, обещавшую перед приходом немцев сжечь свой дом: Вон она!, и ее короткая фраза с этим обещанием. В толпе обрывки разговоров: - Это война, война! Нас вывозят подальше, где спокойнее [Там же, с. 126]. Так киевские евреи успокаивали себя.
Старики говорили: - Немцы есть разные, но в общем это культурные и порядочные люди, это вам не дикая Россия, это Европа - и европейская порядочность [Там же, с. 127].
Здесь есть реплики на разных языках, по большей части предельно краткие, особенно немецкие команды: солдат зазывает Дину помыть полы: Ком вашен! [Там же, с. 125], офицер командует: Ком. Усач в вышитой сорочке, которого все называли «пан Шевченко», распоряжался, кричал в оцеплении; он потребовал паспорт у Дины и воскликнул по-украински: Э, жидивка! Назад [Там же, с. 128]. Зато немец предложил помощь рассказчице, если она согласится с ним спать. А потом идут совершенно чудовищные эпизоды избиения и массовой казни мирных людей - женщин, детей, старух, которые показывают истинный облик «немецкой порядочности». Появляется мальчик по имени Мотя, он вылезает из ямы с убитыми людьми и тут же погибает, спасая Дину криком: Тетя не ползите, тут немцы! [Там же, с. 137]. Кажется, что это бесхитростный рассказ очевидца, передающий голые факты, однако они становятся образами впечатляющей силы. Роль автора и здесь велика: чужие реплики и слова обработаны, сокращены и типизированы, все это многоголосие организовано и переплавлено авторской речью. Сам ритм ее умело сочетает лихорадочные метания героини и чудовищную логику событий, которую она не может до конца осознать. Да и кто способен понять такое! Рассказ Дины Проничевой превращен в объективное свидетельство с помощью внешне спокойного, точного и детального драматического повествования.
Еще две главы, продолжающие тему, носят перекликающиеся названия: «Бабий Яр. Система» и «Бабий Яр. Финал». Они передают рассказы о концлагере реального человека Владимира Давыдова, однако и в них автор пошел по пути драматического повествования в третьем лице. Глава о попытке гитлеровцев сжечь трупы убитых и скрыть следы своих преступлений построена на контрапункте технической речи с описанием особых профессий тех, кто раскапывал и сжигал трупы, выискивал среди них золо-
то, и драматическом рассказе об отчаянном восстании обреченных на смерть пленных. Завершается третья глава о Бабьем Яре сухой фактической справкой:
Из 330 заключенных спаслись всего 15 человек. Они потом пошли в Советскую Армию, часть погибла на фронте [Там же, с. 428].
В ней названы имена спасшихся из Сырецко-го лагеря и доживших до мирной жизни.
Авторская речь в документальном романе Анатолия Кузнецова созидает смыслы, образы и символы, обнажает чудовищное противоречие ХХ века: тоталитарные системы государства использовали прекрасные идеалы коллективизма, гуманизма и социализма, призывали к борьбе за счастье угнетенного народа, эксплуатируемого большинства или обиженной нации. В результате они совершенно испортили, исковеркали многие ценности, символы и слова. Против всего этого восстает автор «Бабьего Яра», так же как против насилия над человеком, против строя, в котором нет места свободе.
В результате исследования можно сделать вывод о гибридной форме романа Анатолия Кузнецова: в нем не только синтез достоверного документа, социально-философского исследования современной истории и страстной публицистики, обращенной к будущим читателям, но также и яркой художественной прозы, соединяющей самые разные формы - исповедального лиризма, острого драматизма и масштабной эпики, трагического и комического, глубокую серьезность и горькую иронию в восприятии жизни; в «Бабьем
Балдицын Павел Вячеславович,
доктор филологических наук, профессор,
Московский государственный университет
имени М. В. Ломоносова,
125009, Россия, Москва,
Моховая, 9.
pavel_07@bk.ru
Яре» автор использует самые разные приемы, которые обеспечивают целостность, композиционную завершенность и образное мышление, через систему идейных, символических и словесных лейтмотивов повествования.
Список литературы
Бозрикова С. А. Синтез публицистического и художественного в романе non-fiction (на материале «Хладнокровного убийства» Т. Капоте // Филология и культура. Philology and Culture. 2012. № 4 (30). С. 179-181.
Кузнецов А. Бабий Яр. М.: АСТ: CORPUS, 2015. 704 c.
Лучников А. Пропавший шестидесятник // Независимая газета, 13.11.1999.
Щеглов Ю. В окопах Бабьего Яра // Континент. 2002. № 11.
References
Bozrikova, S. A. (2012). Sintez publitsisticheskogo i khudozhestvennogo v romane non-fiction (na materiale "Khladnokrovnogo ubiistva" T. Kapote [Synthesis of Journalism and Belles-lettres in Non-fiction Novels (Based on "In Cold Blood" by T. Capote)]. Filologiia i kul'tura. Philology and Culture. No. 4 (30), pp. 179-181. (In Russian)
Kuznetsov, A. (2015). Babii Iar [Babi Yar]. 704 p. Moscow, AST, CORPUS. (In Russian)
Luchnikov, A. (1999). Propavshii shestidesiatnik [The Lost Man of the Sixties]. Nezavisimaia gazeta, 13.11.1999. (In Russian)
Shcheglov, Iu. (2002). V okopakh Bab'ego Iar a [In the Trenches of Babi Yar]. Kontinent. No.11. (In Russian)
The article was submitted on 26.06.2018 Поступила в редакцию 26.06.2018
Balditsyn Pavel Vyacheslavovich,
Doctor of Philology, Professor,
Moscow State University named after M. V. Lomonosov, 9 Mokhovaya Str.,
Moscow, 125009, Russian Federation. pavel_07@bk.ru
