CC BY
38
В. Н. Гришанова (Орёл)
Обращение в говоре как отражение менталитета его носителей
Большую роль в процессе общения играет обращение, которое достаточно хорошо изучено в разных аспектах (структурном, семантическом, социолингвистическом) 1 как в русском литературном языке, так и в других языках 2. Исследователи литературного языка выделяют ряд функций обращения, характерные для него. Наш диалектный материал также позволяет вычленить определенные функции обращения. Однако степень значимости их в литературном языке и говоре не совпадает, кроме того, обращение в говоре может манифестировать такие отношения коммуникантов, которые в литературном языке не находят отражения.
Рассмотрим обращения в говоре села Борилово Волховского района Орловской области. Прежде всего, в отличие от литературного языка круг обращений в говоре села Борилово гораздо уже, что объясняется в первую очередь относительной замкнутостью и локальностью социума, пользующегося данным говором, и отсутствием многих социальных различий, находящих отражение в обращениях.
Употребление наиболее типичного в литературном языке обращения по имени и отчеству в говоре ограничено и имеет ярко выраженную эмоциональную окраску (уважения, почтительности и т. п.), зато довольно широко распространено обращение по отчеству. Заметим однако, что оно играет разную роль в мужской и женской речи, лто составляет важную особенность говора, не характерную для русского литературного языка.
Характер обращения изменяется с возрастом коммуникантов. В традиционном говоре села Борилово среди детей и подростков были приняты в качестве обращения усеченные формы имени: Коль, Вань, Федь, Варь, Морь (Матрена), Наташ и т. п. В этой возрастной группе были очень развиты прозвища, как безобидные, так и обидные. Прозвище было практически у каждого, однако оно использовалось обычно тогда, когда говорили о ком-либо в третьем лице, за глаза, но практически не использовалось как обращение. Исключение составляли случаи, когда собеседника хотели оскорбить, обругать, выразить
ему свое возмущение и т. п. Однако и в этом случае обращение по кличке допускалось только к тому, кого не уважали, к кому относились с пренебрежением. Таким образом, обращение по кличке в среде детей и подростков манифестировало отрицательные эмоции и отношение к адресату, проявляя характер его оценки в сообществе ровесников. Знаменательно в этом плане замечание информанта: «Были рибята, каторых уважали, у них тожъ были прозвища, но ниабиднъи. К ним никогда ни обращались па прозвищу, а нъзывали толъкъ зъ глаза». Чтобы завершить тему прозвища, заметим, что среди взрослых почти не употреблялись обидные прозвища - это считалось неприличным. Исключение составляли случай7 когда человек получал прозвище за общественнонеодобряемые поступки, поведение, тогда неприличность поведения как бы подчеркивалась языковым фактом - наличием обидного прозвища. Необидное прозвище оставалось у человека до старости, но употребить его как обращение могли только в случае досадной оплошности, которая вызывала чувство неловкости и расценивалась как нечто анекдотичное. М. А. Киреева вспоминает: «Нашъ мамъ смиялъсъ (рассказывая). Встретилъсь с сватъм (думает про себя): сват идетъ, Рыжъй идетъ. «Здаровъ, Ры-ы-жъй!» А он: «Здрастуй, свашынькя, ды токъ ни дражнись». Заметим в конце, что с возрастом и тот, кого в юности не уважали, не позволял себя оскорбить (а именно так расценивалось обращение по прозвищу), это могло закончиться дракой, местью и т. п. Чувство собственного достоинства было чрезвычайно развито у мужчин в Борилово.
С возрастом обращения начинали различаться в мужской и женской речи. Женатые молодые мужчины продолжали обращаться друг к другу по имени, но уже не усеченному, а полному: Иван, Николай, Фёдор. Так же обращались друг к другу и мужчины среднего возраста, находившиеся в дружеских отношениях, к тем же, с кем не были близки, обращались по отчеству: Абрамыч, Алексеич. С возрастом на такое обращение переходило большинство мужчин, но к тем, кто пользовался большим уважением или был наделен властью (но при этом был уважаем, этот фактор продолжал играть главенствующую роль!), обращались по имени и отчеству. «Б силъсаветпе, кто събирал налоги, к притцидатилю - толъкъ па имени -атечиству, а вот к бригадиру - если полъзъвълся автъри-тетъм, а если нет — то нет. Учитиля, фелыиер, все люди,
принъдлижавшые власти, — к ним былъ очень балъшое уважение». Тем не менее официальное положение и уважение окружающих совпадали не всегда, и в этом случае к официальному лицу могли обращаться и без отчества. «К бригадиру - па званью (т. е. по имени), а был притцидатилъ сильсавета -Иван Ягорыч, а притцидатилъ калхозъ у нас Паша был, иво нихто ни звал па имени-атечеству, а был у нас притцидатилъ сильсавета къмисар прислънъй, иво звали па хвамилью». То, что должностное лицо именовалось «по имени и отчеству лишь в случае уважения его как человека, свидетельствует о приоритетных ценностях в среде бориловских мужчин. Ценился человек, а не должность, по крайней мере, человек ценился больше, чем должность, и это находило языковое выражение в обращении к нему. Среди ценностных ориентиров приоритетными были также знания, мастерство, поэтому к учителю, фельдшеру, мельнику, бондарю, сапожнику обращались только по имени и отчеству.
Таким образом, нейтральное в литературном языке обращение в говоре имело ярко выраженную, подчеркнуто положительную эмоциональную окраску, а в качестве нейтрального выступало обращение по отчеству, обращение по имени имело оттенок дружества, фамильярности. Эмоционально окрашенным, но иначе, чем в литературном языке, было обращение по фамилии.
В литературном языке обращение по фамилии имеет официальную окраску. Оно стало широко употребляться и в разговорной речи школьниками и студентами при общении между собой: «Петров, ты решил задачку?»; «Иванов, тебя декан вызывает». В городской среде фамилия сопровождает ребенка с детского садйГ^де в группе может оказаться несколько детей с одним именем, и, чтобы сообщение было адресным, воспитатель называет их по имени и фамилии, что продолжается затем в школе и далее в жизни. В Борилово ситуация была иной. Фамилий в селе было меньше, чем имен. Реестр официальных фамилий был очень невелик, чаще, чем официальная, использовалась фамилия уличная. Но ни официальная, ни уличная фамилия никогда(!) не употреблялась как обращение. Это было слишком официально, неприемлемо в среде односельчан. Начиная с раннего детства, ребенок осознавал себя как часть сообщества хорошо, близко известных ему людей, к которым обращался по имени, т. е. использовал личное, индиви-
дуальное именование. Имя как бы сигнализировало: я тебя хорошо знаю, йменно тебя, я не спутаю тебя с другим. Односельчан никогда не называли по фамилии, даже говоря о них в третьем лице. Упоминание официальной фамилии сигнализировало о том, что это человек со стороны, чаще всего присланный властью. Однако уважаемый всеми учитель Иван Осипович Царьков и в его отсутствие именовался Иваном Осиповичем, а об ином обращении к нему не допускалось и мысли.
По воспоминаниям информантов, обращение по фамилии стало изредка звучать в период коллективизации, когда присылаемый в село человек представлялся крестьянам по фамилии и так и воспринимался ими в дальнейшем-: «А был у нас притцидатиль силъсаветъ къмисар прислънъй, иво звали па хвамилъю. Так иво и званья была — Колкълъв. Приходили, обращались к ниму: «Колкълъв, пъчиму у миня адбирають, грабють?» Он: «Ни грабють, а атчуждають». И ни знали, как иво зватъ-та». Официальная фамилия и тем более использование её в речи как обращения было равнозначно понятию «чужак», такое обращение как бы манифестировало это знание, при этом сигнализировало о том, что это чужой человек по духу, по нравственным представлениям, по образу жизни и т. д. Обращение по фамилии как бы дистанциировало адресанта и адресата и имело явно отрицательную окраску, выражая отчужденность, скрытое недоброжелательство и подчеркнутую официальность, имевшую, в отличие от литературного языка, подчеркнем еще раз, отрицательный характер.
Чрезвычайно употребительными в говоре были обращения кум, кума, сват, сваха. В каждой семье было много детей, их крестили — родственники ребенка и крёстные родители становились кумовьями. Отношения кумовства оказывались широко распространенными, они осознавались как очень важная, хотя и не кровная, но почти родственная близость. И уж совсем как родственные осознавались отношения свойства в результате женитьбы или замужества. Эти связи как бы цементировали общество, делали его сплоченным. Значимость их хорошо проявляется в сфере обращений, среди которых кум, кума, сват, сваха были, пожалуй, наиболее частотными. «Если ани кумавья, то щщиталъсь дажъ ниприличным абращатцъ па имени».
Как уже упоминалось ранее, обращения в женской речи имели некоторые отличия. Прежде всего, ни женщины друг к другу, ни мужчина к женщине никогда не обращались по имени
и отчеству. Такое обращение стало употребляться в селе довольно поздно по отношению к учительнице, медработнику, женщине — должностному лицу. Обращение по отчеству имело в женской речи ограниченную сферу употребления, оно функционировало только в семейном кругу и при этом жестко регламентировалось иерархией семейных отношений, о чём речь пойдет далее.
Своеобразие женских обращений было и в том, что они не претерпевали изменений с возрастом коммуникантов: выйдя замуж, достигнув зрелого возраста и до старости женщины примерно одинакового возраста продолжали обращаться друг к другу, используя усеченные имена: Дунях, Хвень, Натпаш, Ва-ричк. Вероятно, это было отражением более низкого социального статуса женщины. Женатый мужчина, пусть ещё и очень молодой, осознавался как социально значимая фигура. Замужняя женщина и в зрелом возрасте не имела такой значимости (до 1917 года на женщину не полагалось выделения земельного надела, он выдавался на душу, а женщина к числу таковых не относилась), возможно, поэтому полное женское имя звучало нечасто и практически не употреблялось при обращении, которое в устах женщины было обиходным, никогда не носило официального характера, а в устах мужчины как бы отражало положение женщины в семье и в обществе, подчеркивая её незначительность (хотя в семье волевая женщина могла играть главенствующую роль, но усеченная форма имени как бы «ставила её на место», указывая на общепринятую, общественную её оценку по поговорке «всяк сверчок знай свой шесток»).
Таким образом, усеченная форма имени являлась знаком незрелости (в детской речи) или незначимости (в речи женщин), и в том, и в другом случае - знаком социальной неполноценности. Татоэе обращение - выражение общественного сознания, общественной оценки роли и места женщины в жизни и одновременно выражение самосознания женщины, её осознания своего места, своего статуса.
Очень распространены были в Борилово имена с суффиксами субъективной оценки, при этом преобладали суффиксы -к, -ах и подобные, с которыми имена приобретали грубоватый оттенок: Дуняха, Моряха (Матрёна, Моря), Хорка (Ефросинья). Гораздо реже употреблялись имена с ласкательной окраской: Варечка, Моречка, Анисочка. Некоторая суровость характера бориловского человека, независимого, не склонного к внешним проявлениям чувств, душевным излияниям, проявляется в
этом, а также и в том, что в Борилово не было принято употреблять ласковое обращение ко взрослым. Преобладание личных имен с грубоватой окраской отражает, на наш взгляд, ещё одну особенность рассматриваемого социума: стремление не обнажать чувства, не выставлять напоказ тонкие движения души, сентиментальные порывы. Это проявление ещё одного ценностного ориентира — сдержанности в чувствах. Внешняя грубоватость как бы снимала подозрения в слюнтяйстве, аморфности. Идеал - человек сильный, волевой, не склонный к сантиментам. Женщина же интуитивно подстраивается под мужской идеал, как бы проецирует его на себя, даже вопреки своей природной эмоциональности, которая проявляется, кстати говоря, в том, что, казалось бы, вопреки логике мужские имена чаще, чем женские, употреблялись с ласкательными суффиксами: Иванушка, Лёвочка, Коленка и под. Между тем тут нет алогичности: в этом, во-первых, как раз и проявляется скрытая женская эмоциональность, во-вторых, это еще раз подчеркивает приоритет мужчины, в-третьих, обнаруживает в связи со вторым направленность чувства от женщины - к мужчине.
Истинные и исконные свойства женской натуры, нежность, ласковость, эмоциональность и под, находили языковое выражение и в том, что именно в женской речи гораздо чаще звучали обращения-апеллятивы с ласкательной окраской: кумочка, свашенъка, голюбочка, сударушка и подобные.
И, наконец, принадлежностью только женской речи было своеобразное обращение-междометие эичка, являвшее собой универсальное эмоциональное обращение к женщине. «Эичка, глянь, што я нашла-тъ. - О, ни знаю, эичка, што эта»; «Маш, иди-къ я пъкажу табе платью сваю. - О-ох, эичка, вот хъраша-тъ, и я тожъ такуя хачу!»; «Эичка, што я слыхалъ-та...». В ситуациях, связанных с удивлением, восхищением, жалостью, доверительностью сообщения, и других, эмоционально окрашенных положительно, при общении подруг, близких друг другу женщин, видимо, интуитивно ощущалась неуместность усеченного имени с грубоватой окраской. Но именно такое имя было общепринято, ласкательные имена не то что запрещены, но малоупотребительны, а между тем чувство требовало языкового выражения - и в женской речи возникает обращение эичка. Оно универсально, применимо в любой ситуации, связанной с положительными эмоциями, оно не превращает Дуняху в Дунечку, но позволяет показать собеседнику
свое отношение к нему как к человеку близкому, эмоционально положительно воспринимаемому и подчеркнуть сопереживае-мость ситуации, т. е. выразить душевное состояние, не используя многих, а главное, негативно воспринимаемых средств эмоционального самовыражения. Это обращение уже само по себе сигнализировало об эмоциональной окраске высказывания, экспрессивности ситуации.
Заметим, что статус этого слова в речи не вполне ясен. С одной стороны, оно функционирует Kaít явное обращение и осознается как таковое самими информантами, подчеркивающими его эмоционально-экспрессивную окрашенность. «Эичкъ при удивлении гъварили. Падруги, девки гъварили. Вот кли-къли (звали) чилавека, ни нъзывали, а кликъли: «Эй, пади-къ суда! Эичка, а я што слышълъ пра Машку-та, ана вот с Ванькей дружытъ..» А я удивляюсь: «А! эичка, этъ правда?» -«Ды правда, эичка». В речи зрелой женщины (с сожалением): «О-ох, эичка, этъ у тибе штой-тъ у сирётке балить». С другой стороны, высокая степень эмоциональности, сопровождающая это слово, дает основания расценивать его как междометие, поскольку оно выражает эмоции. Примером подобной речевой ситуации может служить полилог пожилых женщин: «О ох, эичка, Нинка тъ Минаева умерла! - Паш, Нинка-тъ умерла! - О-ох, эичка! Када? - Ды учира.» Таким образом, слово эичка в некоторых случаях может быть идентифицировано и именем, например, Варечка, и междометием типа матушки, батюшки, господи, которое по форме является обращением, представляя собой остаток древнего вокатива.
Обращения дают достаточно ясное представление о различиях в мировоспридаии мужчины и женщины, проявляя их отношение к окружающему миру, ценностные ориентиры: если для мужчины это подчеркнутая грубоватая суровость, то для женщины -скрытая эмоциональность, теплота, сердечность, не выставляемы однако напоказ, а как бы стыдливо скрываемые.
И в мужской, и в женской речи при выборе обращения важную роль играли различия по возрасту.
Старшие обращались к младшим по имени (по званью). При обращении младшего к старшему существенным фактором была разница в возрасте. Если она была небольшой, то коммуниканты обращались друг к другу как ровесники, если же лет пять или больше, то как обращение к чужим* людям использовались термины родства - важное языковое проявление общно-
сти, соборности, некой родственности, сплоченности, особенно отличавшей, по воспоминаниям информантов, жителей Бори-лово. При этом к пожилым обращались дедушк, баушк, к людям старше себя - дядь, тёт. «Младшие к старшему, и не только подростки, обращались дядь, тёт, при этом без имени». В сферу общения с неродственниками вовлекались и другие термины родства, например, когда возрастные различия вступали в противоречие с изменившимся статусом человека. Молодую замужнюю женщину уже нельзя было называть по имени, но и обращаться к ней как к тётке было нелепо - в этом случае использовалось обращение, как к старшей сестре. «Мъладыя жэнщины были, а мы малинький.'Тёткъ ие ни нъзавеш — мълада, и ни нъзавеш па званью — стара, ие звали нянькя, чу жуя, и систру, што старшы, звали тожъ нянькя». «И чужых, если мъладая, и тётпкъй звать, и па званью нипри-лична, то девъчки мъладых бап нянькей звали».
В сфере обращения к родственникам наряду с различиями в возрасте большую роль играли внутрисемейные иерархические отношения. В разных семьях отца и мать могли называть по-разному, этим названиям соответствовали и обращения: к отцу - батя, папаша, папаха и усеченные папаш, папах, к матери — мать, мама, ма. И в этих обращениях проявлялись различия мужской и женской речи. Так, в одной и той же семье сыновья обращались к отцу — папаха, папах, а дочери -папаша, папаш. «У некоторых батя, папаша, в основном, женщины, а ребята — папах, папаха. Папаша — это было более такое ласкательное обращение». Названия отца и обращения к нему дифференцировались в речи. С одной стороны, была оппозиция папаха/папаша как выражение противопоставления мужское/женское, нейтральное/эмоционально окрашенное. С другой стороны, была оппозиция батя/папаха, папаша, в которой, судя по информации, обращение батя было как бы более холодное и больше дистанциировавшее адресанта и адресата (детей и отца). Вероятнее всего, оно употреблялось в семьях с более холодной эмоциональной атмосферой. Об этом можно судить, сравнивая обращения в семьях, где бытовали все три слова, но батя употреблялось по отношению к дедушке (чаще батя старый) или свёкру, т. е. как бы подчеркивало или возрастную дистанцию, или родственную. «У некътърых семьях дедушку звали дедушкъй, а у нас звали батя старъй. У некътърых семьях атца звали батя, а у нас атца звали па-
паша, и наш папашъ сваиво атца звал папаша, а дедушку -батя, а мама свёкъръ (т. е. отца мужа) звалъ батя». Таким образом, обращение папаша, отличавшееся смягченностью, ласка-тельностью, употреблялось в речи взрослого сына (мужской) по отношению к старику отцу как уважительно-ласковое. Подобная оппозиция свойственна и для обращений к старикам: батя, батя старый/дедушка. Последнее было, видимо, более холодным, хотя и употреблялось в семьях (опять-таки, вероятно, отражая внутрисемейные эмоциональные отношения), но-оно было употребительно как обращение прежде всего к чужим старикам.
Дифференциация характерна и для обращений к матери. Слово мать выступало в говоре как нейтральное название женщины по отношению к её детям: Я ваша мать. Она вам мать. Это сказала мать. Оно же употреблялось и сыновьями: «Смотри, я матери расскажу,» — но при обращении они использовали усеченное ма, между тем как дочери - более мягкое мама, мам. Эта дифференциация мужского и женского в речи могла и отсутствовать, что сигнализировало о некотором моральном неблагополучии, эмоциональной холодности, отсутствии теплоты отношений в некоторых семьях. Подобные отношения осуждались, что находило языковое отражение в неприятии способа выражения, «Адни называли мать, а дру-гия - мама. У вас нашэй матери нету? А другия: У вас нашэй мамы нету? И эти агаваривъли: мать - этъ чужая, а наша -мама. Я вот как сичас помню, хто-тъ назвал мать, а Нюхъ Башакинъ агаварила: «Какая мать! Мама. Этъ пръ чужуя мать можнъ сказать.» Девкъ девку агаварила».
Что касается обращения к бабушке, то бытовали формы баушка, мама старая, ма старая, мбстарая, при обращении к чужой - тоЛ£ко баушка. «У многих звали бабушку мамъ старья, этъ былъ вроде как вежливей. Дети были привиты к бабушке, как к матери. А чужая этъ была баушка. А у некътърых семьях и сваю баушкъй звали. А так мамъ старья, а кликъли мастъръя: Мастъръя, што будим абедъть?» Таким образом, наряду с составным обращением в беглой речи в результате редукции и произношения с сильным ударением на первой части, соответствующим звательной интонации, возникло самостоятельное слово-обращение, не использовавшееся в речи в другой функции: мама старая-ма старая—маетарая.
Обращение к бабушке мама старая порождало в семье еще одно распространенное обращение к матери — мама (ма) молодая.
Для человека не из Борилово такие обращения и названия ведут к неадекватному восприятию информации. «У мине учитиля разбирались (в 60-е годы семья переехала из Борилово в Орел). Сашке (внуку) сказали, на сабрание штобы мамъ пришла, а он гъва-рит: «А можнъ у мине мамъ старья придёт?» Четырёхлетняя девочка, которой в больнице Волхова вскрывают нарыв, сидя на коленях у отца, плачет и зовёт: «А мама молодая! А мама молодая.'» Врач спрашивает: «Вы женаты второй раз?»
В обращениях к дедушке и бабушке как к старым родителям проявляется интуитивное осознание крепости семейных уз, непрерывности рода. Связь поколений, составлявших семью, осознание кровной родственности получает таким Образом языковое выражение. Обращения к родителям вполне очевидно дают представление о тех нормах внутрисемейных отношений, которые существовали в крестьянской среде: при внешней холодности, нелюбви к демонстрации отношений в семье ценились уважение, почтительность к старшим, чувство семейного единства и теплота отношений. Приоритет старшинства в семье проявляется и в обращениях детей друг к другу. Старшие дети обращались к младшим, используя усеченную форму имени: Федь, Груш (Аграфена), Варичк. Младшие называли старшего брата и обращались к нему - брат, братка (при этом девочки в его отсутствие говорили братка, а обращались - брат), старшую сестру - няня (нянь), нянька (няньк). Последнее весьма знаменательно. Обращение к старшей сестре возникает как реакция языка на объективную ситуацию и отражает реальное распределение обязанностей в семье, показывая вовлечение детей с весьма раннего возраста в трудовую жизнь семьи, привлечение их к посильной работе: старшие девочки с раннего возраста начинают присматривать за младшими детьми, выступая в роли нянек. Эти обращения сохраняются между братьями и сестрами фактически на всю жизнь. «Наташкъ на два с пълавинъй годъ старшы, а я ие няней звала, и умирла — няня. Сами старъи стали, а Наташ-къй мне ие стыднъ былъ звать». Эти обращения могли употребляться и по отношению к молодым, не очень отличающимся по возрасту дядям и тёткам. *А Васъкю нашыеъ дети звали браткъй, он дядей прихадился, а малодинькъй, иво браткъй и звали. Што ш иво дядей звать, кода он мъладой». «А меня Петькъ-тъ (племянник) няней звал».
В обращениях к дядям и тёткам были свои нюансы, касавшиеся пиитета. Статус родственников мужа был выше, чем
родственников жены, что требовало особо почтительного отношения, также находившего отражение в обращениях. аТётшк, дядюшк — этъ звали братьев и систёр свёкъра, свикровьи, а свой - дядя Иванушка, дядя Илюшка, а тёткъ Грушка, тёткъ Лиска, как ана и даводитца, а этъ уш с пачётъм — тётшк, дядюшк. А патом аташло, аташло».
Помимо кровных родственников в состав семьи входили жёны сыновей. Обращения весьма своеобразно фиксируют их место в семейной иерархии. Младшие братья и сестры, если это были дети не старше лет двенадцати, возраста, который был как бы пограничным между детством и недетством, называли жену старшего брата няней, а она их - по имени. Если же деверям и золовкам (братьям и сестрам мужа) было лет по двенадцать и больше, то они называли жену брата по имени, а она их - по отчеству. Обращение к сестре мужа было, пожалуй, единственным регламентированным обращением к женщине по отчеству. «У нас так. Мъладайкя пришла — заловък, деверей па атечеству, у симъе этъ нада, хоть любили, хоть ни любили, токъ малинъких ни звали. А то у нас мама при-, шла (в семью мужа) - Акульке двинатцътъ лет была, а ана Ахванасьевна. Хоть ругались, и то Ахванасьевна, ни за што ни пирименють, и у глаза, и за глаза. У мине и сичас (золовка) Данильевна, я думъю, если сичас Даркъ скажу, то и нихто ни паймёть, а ком гъварю». «Мне двинатцътъ лет была, а жына старшывъ братъ (на семь лет старше) мине звалъ Аликсеивна, па атечеству». Обращение по отчеству было как бы мужской привилегией, поэтому по отношению к женщине оно допускалось лишь к сестрам мужа. Оно как бы отмечало их принадлежность к мужской линии родства, подчеркивая высокий статус кровной родственницы мужа.
Обращение свидетельствует о том, что положение невестки в семье было ниже, чем положение мало-мальски подросших детей. При этом ярко проявляется приоритет мужской линии: даже младших детей, в том числе и девочек, невестка называла по отчеству (вспомним, что в мужской речи это обращение ко взрослым зрелым мужчинам), между тем её называли по имени.
Приоритет мужчин проявлялся еще в одной языковой детали: мужа старшей сестры, человека, находящегося вне данной семьи, младшие братья и сестры называли браткай, т. е. безусловно включая его в круг близких родственников на равн&х со старшими братьями. Родных жены: брата, сестру — муж называл по имени.
Несмотря на некоторую «дискриминацию» невесток в семье, не только они, но и их родственники включались в круг близких людей (вспомним обращения сват, сваха, имевшие в общении большую весомость, чем имя или отчество). Таким образом расширялся родственный круг и укреплялось единство, сплоченность крестьянского социума.
В большой крестьянской семье была, как правило, не одна невестка. Отношения между ними также имели характер иерархических и отражались в обращениях. чМенъшъя нъзывалъ большую нивеску па отечеству, а старшъя млатшую - па з ванью (т. е. по имени)». Однако такая иерархия могла нарушиться, если младший брат женился раньше старшего или старший, женившись вторично, привел в дом новую жену (и то, и другое встречалось, правда, крайне редко). В этом случае «старшинство» принадлежало той невестке, которая пришла в дом раньше, и уже к ней, младшей по возрасту, другая обращалась по отчеству, а та называла её по имени.
Таким образом, обращения достаточно ясно выявляют также систему иерархических отношений в семье и место конкретного человека в этой системе.
Примечания
1 См., например: Земская Е. А. Русская разговорная речь: лингвистический анализ и проблемы обучения. М., 1979; Фор-мановская Н. И. Русский речевой этикет: лингвистический и методический аспекты. М., 1987; Проничев В. П. Синтаксис обращения. Л., 1971; Костомаров В. Г. Русский речевой этикет: Обращения, формулы приветствия прощания, благодарности Ц РЯЗР, 1967, № 1; Копыленко М. М. Об этикете обращения Ц Страноведение и преподавание русского языка иностранцам. М., 1972; Мизин О. А. Функции обращения в современном русском языке Ц Вопросы методики преподавания языка и литературы. Вып. 4. Минск, 1973. Останин А. И. Некоторые лексико-грамматические особенности обращения в русской разговорной речи / Вопросы стилистики. Вып. 14. Саратов, 1978. Улиссова Н. И. Свободное и несвободное обращение Ц Лингвистика и проблемы стиля: Сб. научн. работ. Вып. 1. Л., 1977 и др.
2 См., например: Рыжова Л. П. Обращение как компонент коммуникативного акта: Дисс. канд. филол. наук. Калинин, [1982]; Ж. Лендел. Обращения, приветствия и прощания в ре-
чевом этикете современных венгров Ц Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977; Оликова М. А. Обращение в современном английском языке (опыт структурно-семантического и социологического анализа): Дисс. канд. филол. наук. Киев, [1973] и др.
