CC BY
19
Об отражении в лексике особенностей национальной ментальности (на примере эвфемизмов и «числовых» фразеосочетаний в разноструктурных языках)
А. Д. Каксин
Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова (Абакан, Россия), [email protected]
Давно устоявшееся научное мнение (почти клише): традиционное мировоззрение древних находит вполне определенное выражение в языке того или иного народа, а наиболее адекватное - в пословицах, поговорках, загадках и других малых, а также больших фольклорных произведениях.
Переворачиваем эту формулу и получаем столь же верное утверждение: во многих фрагментах языка очень верно (метко, точно, адекватно) отражается миропонимание, мировоззрение означенного народа. При этом народное сознание, переходящее в вербальную форму (в язык), естественно, никоим образом не ориентируется на «законы жанра», оно попросту их не ведает. Вот, к примеру, «в тувинских загадках о природе, человеке, быте, хозяйстве многие даже сугубо материальные образы одухотворены, осмыслены мировоззренчески, что в целом загадке как фольклорному жанру не свойственно» [Курбатский 1995: 153].
Принимая в целом оба этих постулата, после выполнения в отношении эмпирического материала (коим в нашем случае являются вербальные конструкции, сконцентрированные в словарях) процедур анализа, сравнения и обобщения, решимся развить эти положения в типологическом духе, т.е. с позиций лингвистической типологии. Общая
мысль в первом приближении достаточно проста, а для последовательных приверженцев типологии и вовсе лежит на поверхности: эта соотнесенность народного сознания (мышления) и языка народа, так же как и структурные схемы языков мира, может быть разложена на типы. То есть, связь коллективного разума и словесных конструкций может быть рассмотрена применительно к каждому отдельно взятому языку, но лингвисты будут настаивать на том, что в результате общего взгляда на получающуюся картину (на все языки именно в этом одном аспекте) так или иначе придется констатировать наличие нескольких немногих типов языков. Существенный момент: поскольку мир многолик, человеческое сознание многомерно, целесообразно исследовать указанную связь постепенно, каждый раз применительно к отдельным самостоятельным явлениям (субстанциям, понятиям, концептам, категориям).
Например, можно сравнивать, как отражаются в языковой картине мира разных народов отношения человека, животных и ландшафта. Известно, что наиболее ярко, вербально указанные отношения проявляются в таких языковых единицах и синтагмах, как табу, эвфемизмы, сравнения с животными, оценочные слова и словосочетания, фразеологизмы, поговорки и пословицы. Эту своеобразную типологию языковых единиц и синтагм, актуальных в аспекте соотнесения человека с окружающим его миром, могут начинать словесные табу и эвфемизмы: часто именно они первыми приходят на ум, если мы хотим выстроить ряд сегментов языковой картины мира, производных от национального менталитета.
Охотничьи табу и эвфемизмы - обозначения животных и ландшафта, имеющиеся в хакасском языке, мы хотели бы сравнить с аналогичными элементами хантыйского языка. Другими словами, интересно сопоставить фрагменты языковой картины мира народов, живших и живущих в разных географических условиях.
Главная линия сравнения: «медвежий язык» в составе хантыйского языка и «подставные слова» хакасского языка (функционирующие в основном в сфере лексики охотничьего промысла). При этом табу анализируется как запрет, связанный с магической функцией языка (речи),
как явление, характерное для языков народов с архаичной культурой. Из числа эвфемизмов рассматриваются только те, что употребляются вместо синонимичных им слов или выражений, представляющихся неуместными на охоте и в разговоре об охоте, о поведении в «охотничьем ландшафте».
Известно, что у ханты существует так называемый «медвежий язык», в словарь которого входят около 100 слов, обозначающих не только самого медведя и части его тела, а также почти все предметы и действия, связанные с охотой на него тем или иным образом. Возникновение этого специального «медвежьего языка» естественно связывать с выработанным ханты (совместно с родственными манси) и хорошо устоявшимся еще в середине прошлого века культом медведя.
У хакасов нет культа медведя, но и в хакасском языке возник круг слов, составляющих специальный охотничий язык. Этот язык, в свою очередь, неразрывно связан с тем образом жизни, который вели хакасы-охотники. Вот, например, что пишет об охоте хакасов известный этнограф К.М. Патачаков (предварительно он сообщает, что хакасы охотились преимущественно на медведя, марала, лося, рысь, соболя, выдру, белку, волка): «Основными видами техники, которыми пользовались хакасские звероловы с давних времен для добычи зверей, были различные ловушки своеобразной конструкции, загороди, петли и сети. Позже появились кремневые ружья и капканы. ... На каждый вид зверя существовали своеобразные приемы. ... При тогдашней примитивной технике охоты слабо вооруженный охотник, часто подвергавшийся случайностям стихии природы, нередко голодный, в поисках зверя попадал во власть созданных его воображением сверхъестественных существ» [Патачаков 2006: 10, 1321].
«Медвежий язык» в составе хантыйского языка может служить ярким примером формирования собственно табу. Охотничий язык хакасов, конечно, отличается от обычного языка, но собственно табу в нем почти нет. Часть так называемых подставных названий хакасского языка сближаются с табуированными словами (поскольку в них выражается почтение к зверю), другая часть - с описательными образными оборотами. Как можно видеть из разных источников по хакасскому языку,
почтительное отношение выражается не только медведю, но и волку (хотя это другая почтительность). С образом волка как свирепого безжалостного хищника связано образование многих сравнительных оборотов, пословиц и поговорок хакасского языка, содержащих указание на упомянутые «отрицательные» признаки зверя: Пуур волк: ... пуур хылыхтыг кiзi жестокий, свирепый человек; пуур чарымы негодяй, подлец (буке. волка половина); пуур чох таг чогыл, чабалы чох чон чогыл погое. нет гор без волка, нет народа без дурного; пуур - чир хулахтыг погое. и стены имеют уши (буке. волк имеет земляные уши) [ХРС 2006: 408].
В восприятии и передаче повадок лисы и зайца хакасы не оригинальны, с этими животными связаны большей частью образные выражения: Тулгу 1) лиса. 2) перен. плутовка; хитрец, льстец; тулгучек полба! не будь плутовкой. тулгу - хайдар, хузуругы - андар погое. куда лиса, туда и хвост; тулгу тузшде дее танах корче погое. лиса и во сне видит кур [ХРС 2006: 691]. Хозан заяц. хозан чурек трусливый, заячья душа; хозан пас глупец; разг. бестолочь; хозан сурерге мерзнуть (так, что нельзя заснуть) [ХРС 2006: 833].
Табуированными словами и выражениями в хакасском языке можно считать, очевидно, следующие: соок пас 'костяная голова' (белка), саарасхыр 'соловый жеребец' (колонок), чирк пурун 'раздвоенный нос' (заяц), сазах оды 'пахучее курево' (табак), киопг 'резак' (нож), сапачах 'топор' (топор), атынчац 'то, чем стреляют' (ружье), тоглах 'круглый' (пуля), пщенген 'замаранная' (собака), хызарган 'краснеющее' (мясо), типсечец 'то, что топчут' (зола), сарыгмай 'желтеющий' (дрова), хахтыг 'таган' (таган).
Описательными образными оборотами следует признать слова и выражения типа: узун азах 'длинноногий' (конь), чызыг пурун 'гнилой нос' (корова), маарас 'блеющая' (овца), узун сас 'длинноволосый' (поп), пас пулгас 'головомахатель' (шаман).
Итак, выясняется, что табуированная лексика в хакасском языке есть; она представлена не столь богато, как в хантыйском языке, но выделяется вполне явно, в виде части слов охотничьего языка. В контексте сравнения языковых картин мира адекватным представляется
вывод о том, что охотничьи табу и эвфемизмы хакасского языка занимают промежуточное положение между «медвежьим языком» хантыйского языка и табу и эвфемизмами в языках многих современных народов, далеко ушедших от архаики в своей культуре. Другой вывод сводится к тому, что в области междисциплинарных исследований (в нашем случае - на стыке лингвистики и этнографии) важно правильно оценивать соотношение мифологического сознания и обыденного, прагматичного сознания в формировании отдельных фрагментов национальной языковой картины мира.
Еще, к примеру, можно сравнивать разные языки на предмет того, как в них в качестве словообразовательных элементов используются слова типа один, два, три...сорок пять, т.е. лексемы, за которыми стоят числа. Такое исследование, действительно, было проведено: известный лингвист сравнил по названному признаку целый ряд языков, в том числе особенно пристально он анализировал данные русского и китайского языков. Сфера языка при этом была правомерно сужена: рассматривались явления только лексико-фразеологического уровня. И вот к каким выводам пришел исследователь.
«Китайский язык во много раз активнее любых знакомых нам языков использует в качестве словообразовательных элементов числа. ... Все факты использования имен чисел в качестве строительного материала китайской лексико-фразеологической системы мы разделили на три группы: числа входят во внутреннюю форму отдельных слов; 2) числа используются в пословицах и поговорках; 3) числа входят в состав своеобразных «формул-предписаний». Проводя параллели с русским языком, заметим, что немногочисленные случаи использования чисел в лексико-фразеологической системе русского языка по предложенной классификации полностью уложились в первые две группы» [Корнилов 2003: 218-219].
Мы пошли по этому же пути, и под предложенным углом зрения проанализировали материал хакасского языка, содержащийся в академическом Хакасско-русском словаре (ХРС) 2006 года.
Если по предложенной схеме рассмотреть материал хакасского
языка, можно констатировать, что он представляет тот же тип языков, что и китайский, - языков, в которых случаи семантически связанного, «фразеологического» использования чисел относятся и к внутренней форме слов (и словосочетаний), и к структуре пословиц (и поговорок), а также и формул-предписаний. Единственный нюанс заключается в том, что в системе хакасского языка много не просто слов (в том числе -сложных), а словосочетаний с числами: П1Р один ... тр чуурлер презр.-ирон. всякие люди (сооте. одного поля ягодки); тр чуурлер шршклеп алтырлар собрались всякие; бродяги; тр ондайнан чуртирга жить однообразной жизнью; тр чтке тартарга судить обо всех одинаково (буке. на одну нитку натянуть); тр чахсы ^ аал чазидыр, пiр чабал ^ аал путхидыр посл. один хороший человек прославит село, другой (дурной) может опозорить село [ХРС, 367]. ТОРТ четыре; торт азахтыг четвероногий; торт терпеклг четырехколесный. торт орынныг машина четырехместная машина; торт азахтыг - нымырха туупча (табырган) фольк. загадка с четырьмя ногами - несет яйца (белка-летяга) [ХРС, 664]. ПИС 1) пять. пис чыллыг пятилетка; 2) пять, пятерка (оценка, балл); пис салаа тударга здороваться, приветствовать (буке. пять пальцев держать); пис адай тр шде чуртапчалар (мелейдеп хол) загадка пять собак в одной конуре живут (рука в рукавице) [ХРС, 362]. ЧИТ1 семь. чит кун религ. семь дней (поминки). ЧИТ1ГЕН Большая Медведица (созеездие); Адай Чилгеш созвездие Малой Медведицы; Чилген, Чилген, чит чылтыс погое. Большая Медведица, Большая Медведица, семь звезд [ХРС, 972].
Итак, типологическую характерологию можно найти даже в тех семантических сферах, которые сильно «зависят от» ментальности этноса. В перспективе просматривается возможность создания когнитивной грамматики естественного языка. Строй языка, его подсистемы, категории и единицы можно рассматривать как результат познавательной деятельности именно данного человеческого сообщества, данного этноса. Сама деятельность этноса, создавшего этот конкретный язык, предполагается совершенной пусть и не по точному плану, но в неком заданном направлении. Исходная мысль: развитие «коллективного
разума» этноса шло в определенном направлении, и потому получился тот язык, который получился. Также следует иметь в виду, что одни фрагменты лексики языка могут опираться на обыденное, «повседневное» человеческое сознание, другие - на «виртуальное», одним из которых, как выясняется, является сакральное, мифологическое сознание.
Литература
1. Корнилов О.А. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. 2-е изд., испр. и доп. - М.: ЧеРо, 2003. - 349 с.
2. Курбатский Г.Н. Традиционное мировоззрение тувинцев в их загадках // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур: Тезисы Международной научной конференции. Новосибирск (Академгородок), 26-30 июня 1995 г. Том II: Археология. Этнография. - Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 1995. - С.153-155.
3. Патачаков К.М. Некоторые сведения об охоте хакасов / Рукописное наследие Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. Выпуск №1. - Абакан, 2006. - 38 с.
4. Хакасско-русский словарь = Хакас-орыс с0сш / О.П.Анжиганова, Н.А.Баскаков, М.И.Боргояков, А.И.Инкижекова-Грекул, Д.Ф.Патачакова, О.В.Субракова, М.Д.Чертыкова, П.Е.Белоглазов, З.Е.Каскаракова, А.С.Кызласов, Р.Д.Сунчугашев. - Новосибирск: «Наука», 2006. - 1114 с.
— • —
