CC BY
62
3. Гилинский Я. И. Девиантология. СПб.: Юрид. центр Пресс, 2004 . 253 с.
4. Карасев Л. В. Знаки покинутого детства («постоянное» у Платонова) // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 33-38.
УДК 140. 8
ОБ ОТНОШЕНИИ ЧЕЛОВЕКА К ПРИРОДЕ:
ОТ СМИРЕНИЯ МАРКИЗА ДЕ САДА К ДЕРЗНОВЕНИЮ ИММАНУИЛА КАНТА
Рассматриваются две версии отношения к природе в их крайних формах. Позиция подражания природе представлена творчеством маркиза де Сада. Пафос покорения природы - вариациями буквального прочтения гносеологии Иммануила Канта. Показано, что развитие науки и техники ведет к их объединению.
Ключевые слова: природа, подражание, преодоление, наблюдение, эксперимент, наука.
Едва ли можно установить, когда именно была впервые сформулирована идея подражания природе, отношения к ней как к учителю, но очевидно, что достаточно давно. К примеру, трактат Марка Витрувия «Десять книг об архитектуре» написан (предположительно) в 13 году до н. э. Автор усматривает подражание природе в строительстве храмов, театров, даже машин, которые «происходят» от изучения мирового вращения. Согласно В. В. Чешеву, аналогии Витрувия не вызваны необходимостью, а предстают скорее как социально-культурное явление [1, с. 31]. Тем не менее указанное социально-культурное явление уже было. Стремление подражать природе оказалось исключительно устойчивым. Одно из его относительно современных проявлений - появление в 1960 г. бионики -науки, изучающей природные конструкции с целью реализации принципов их построения в технике. Правда, в ходе истории науки и техники не раз оказывалось, что человек нечто изобретает сам и лишь после этого обнаруживает, что природа это уже изобрела. Например, как справедливо заметил Э. Мах, «камера-обскура не скопирована с глаза, но по ней объяснен глаз Кеплером и Декартом» [2, с. 3]. Тем не менее бионика существует, определенные результаты достигаются.
Как оказалось, подражать природе можно не только в области создания искусственных сооружений. Наши поступки тоже могут быть природосообразными, причем апелляция к природе позволяет оправдать очень многое, если не все, что угодно. Этот аспект «природности» замечательно емко представлен в творчестве маркиза де Сада. Героиня одного из его романов, молодая девушка, лишившись родителей, оказывается во власти преступников. Стоит ей спастись от одних, как она попадает к другим. Все они оказываются философами, умеющими прекрасно обосновывать свои неблаговидные действия, причем некоторые идеи философов-садистов впоследствии обнаруживаются в трудах дру-
5. Новая философская энциклопедия. URL: http://www. iph.ras.ru/elib/2474.html (дата обращения: 02.11.2013).
© Фёдорова Н. В., 2016
fl. M. 0edaeB D. M. Fedyaev
ON ATTITUDE OF MAN TOWARDS NATURE:
FROM HUMILITY OF THE MARQUIS DE SADE TO BOLDNESS OF IMMANUEL KANT
Two versions of the attitude towards nature in their extreme forms are discussed. The position of imitating the nature is represented by works of the Marquis de Sade. The pathos of conquering the nature is represented by variations of literal interpretation of Immanuel Kant's gnoseology. The author shows that the development of science and technology leads to their unification.
Keywords: nature, imitation, overcoming, watching, experiment, science.
гих авторов, садистами не являющихся. Представим некоторые из их рассуждений, распределив их по тематике.
О добровольной проституции. «Ведь природа мудра, и если бы эти движения, эти помыслы были опасны, она бы и не знала их... разве природа может внушить женщине желание, которое было бы преступным?» [3, с. 41].
О предназначении женщины. «По замыслу природы каждая особь в этом мире должна выполнять то, ради чего она была создана. Женщина же создана на радость мужчине, для его наслаждения. Это ее предназначение, так ее замыслила природа, и сопротивляться тому, что она замыслила для нас, - значит оскорблять ее» [3, с. 86].
О грабежах, воровстве и пр. «Ей-Богу, дураками бы мы были, если б отказались от преступлений. Мы все равны между собой. Такими нас создала природа, и если суровая несправедливая судьба нарушила этот порядок, то мы исправляем эту несправедливость и возвращаем себе самое необходимое из того, что было у нас отнято» [3, с. 74]. Вспомним, что гипотетический Общественный договор был заключен по причине природного равенства всех людей.
Об интересах других людей. «Нас не должны. волновать судьбы других, когда дело идет о нашем благополучии. Разве люди рождаются не в одиночку? <...> Каждый сам по себе - вот первый из законов природы, самый мудрый, самый нерушимый. С другими мы должны поступать сообразно нашим желаниям и возможностям: притворяться, если мы слабее, брать все силой, подобно зверям, если мы сильнее» [3, с. 72]. Через некоторое время А. Шопенгауэр напишет кратко и емко: «Каждая ступень объективации воли оспаривает у другой материю, пространство и время» [4, с. 56].
О безразличии природы и об изобилии. «Природа не противится бессмысленной гибели плодоносного семени. Она позволяет нам тратить этот драгоценный нектар с тем же равнодушием, с каким она его производит. Она терпимо относится к умножению нашего рода, но ей далеко до того, чтобы
стремиться только к этому и во что бы то ни стало увеличивать число людей. Наш выбор ей безразличен. Мы, зарождая новую жизнь или же губя ее, не радуем и не печалим природу. Мы, стало быть, вольны в своем выборе... она создает лишь для того, чтобы уничтожить созданное. Разрушение - вот важнейший ее закон, без этой перспективы ничто не рождается на свете» [3, с. 89-90]. Природа А. Шопенгауэра «говорит нам вот что: смерть или жизнь индивидуума ничего не значит» [4, с. 93]. Согласно П. Т. Де Шардену, изобилие и безразличие к индивидам являются способами действия жизни [5, с. 94-96].
Об убийстве. «Что касается уничтожения себе подобных. это преступление мнимое: уничтожение вообще не во власти человека. В самом крайнем случае он может изменить форму существования, но заставить жизнь исчезнуть он не в силах. Все формы жизни равны в глазах природы, ничто не пропадает в ее гигантском горниле. Там идет непрекращающаяся плавка» [3, с. 162]. «Различные части материи исчезают в ней и появляются вновь, но уже в ином обличье. Что природе наши поступки? <...> Осмелимся ли мы утверждать, что создание этого двуногого стоит ей больше, чем изготовление мириадов червей, и что именно двуногое животное интересует ее больше всего?» [3, с. 91].
Маркизу вторит А. Шопенгауэр: «Материя, которая лежит теперь перед вами как прах и пепел, сейчас, растворившись в воде, осядет кристаллом, засверкает в металле, рассыплет электрические искры, в своем гальваническом напряжении проявит силу, которая, разложив самые крепкие соединения, обратит земные массы в металл; и мало того: она сама собою воплотится в растение и животное и из своего таинственного лона породит ту самую жизнь, утраты которой вы так боитесь в своей ограниченности» [4, с. 91].
Далее оказывается, что «все животные, все растения гибнут, потребляют пищу, разрушаются и вновь возникают, не зная подлинной смерти, подлинного исчезновения, а лишь бесконечное число раз видоизменяясь. Всякий организм. который сегодня предстоит перед нами в одном виде, завтра будет в другом. Надо только тем действием, которое очень несправедливо называют преступным, вызвать к жизни энергию созидательного разрушения» [3, с. 163].
«Созидательное разрушение» воскрешает в памяти привычные для нас диалектические оксюмороны (свое иное и др.) и идею диалектического отрицания: «Для каждого вида предметов, - пишет Ф. Энгельс, - как и для каждого вида представлений и понятий, существует. свой особый вид отрицания, такого именно отрицания, что при этом получается развитие» [6, с. 146].
Маркиз продолжает: «Ей (природе. - Д. Ф) нужно, чтобы на свет явилось новое существо, - она внушает нам любовь, и это существо рождается на свет - это созидание. Она нуждается в разрушении - роняет в наши сердца семена мщения, скупости, тщеславия, страсти к наживе, и вот происходит убийство. Но она всегда старается ради самой себя, а мы становимся, может быть, не сознавая, лишь проводниками и исполнителями всех без исключения ее капризов.
Законам природы подчинено все в мире. Так убедимся же наконец, что жизнь человеческая подчинена тем же общим законам, что и жизнь животных, - по этим общим законам рука природы управляет всем миром» [3, с. 164].
«Раз доказано, что природа может созидать, лишь разрушая, разве не в ее целях множить число разрушений?..
Я совершаю преступления - следовательно, я существую, служу природе, следую ее предначертаниям, исполняю ее желания» [3, с. 168].
О добродетели. Я «говорю об относительности добродетели, о том, что ее необходимость диктуется или общественным мнением, или обстоятельствами. Ведь добродетель, не будем обманываться, не абсолютная ценность, она всего лишь некая манера поведения. Она не более чем мода, которая может быть разной в каждой провинции: в одной ведут себя так, в другой эдак. Это не то, что в совершенно равной мере подходит всем возрастам, всем народам, всем странам. Но то, что так переменчиво, не может считаться благом. Добродетель зависит не только от веры, моды, обстоятельств, темперамента, климата, но даже от способа правления. Добродетели революции, к примеру, весьма далеки от добродетелей легитимных правительств. Словом, нет на земле двух народов с одинаковыми признаками добродетели. Итак, в добродетели нет ничего устойчивого, ничто действительное ей не присуще, и она не заслуживает нашего уважения» [3, с. 224-225]. Добродетель сомнительна, поскольку она не имеет природной основы. Религиозное же основание маркиз де Сад решительно отрицает, критикуя христианство в стиле барона Гольбаха.
Вернемся к Ф. Энгельсу: «Какая мораль проповедуется нам в настоящее время? Прежде всего христианс-ко-феодальная, унаследованная от прежних религиозных времен; она, в свою очередь, распадается в основном на католическую и протестантскую, причем здесь опять-таки нет недостатка в дальнейших подразделениях от иезуитс-ко-католической и ортодоксально-протестантской до либерально-просветительной морали. Рядом с ней фигурирует современно-буржуазная мораль, а рядом с последней -пролетарская мораль будущего. Какая же из них является истинной? Ни одна, если прилагать мерку абсолютной окончательности.» [6, с. 94].
Обратим внимание, сколь смиренной выглядит позиция маркиза де Сада по отношению к природе. Он только следует ее велениям, не более. Самое дерзкое, что он себе позволяет, это «чуть-чуть корректировать» природные законы «тем или иным способом, доступным для человека», в чем опять же «ничего нет противоестественного» [3, с. 165]. Допустимо, например, прибавить ей немного разнообразия путем распутства, которое в наши дни принято называть нетрадиционной сексуальной ориентацией. Распутство опять же не противно природе, напротив, «человек холодный и сдержанный - место отдыха природы, перерыв в ее деятельности» [3, с. 218].
Современник маркиза Иммануил Кант занимает по отношению к природе другую позицию, в высшей степени активную. Различие позиций отчасти объясняется научными и околонаучными реалиями того времени. Творчество маркиза де Сада - продукт эпохи Просвещения, когда становящаяся наука опиралась по преимуществу на систематическое наблюдение и математическое обоснование его результатов. Определенная умозрительность тоже присутствовала. Кроме того, наука была принята в салонах. Разумеется, новое знание не рождалось в салонах, но оно было в моде. В свете считалось хорошим тоном умение поддержать разговор о механике и астрономии. Но в это же
время акцент научной методологии смещался от наблюдения к эксперименту, иной раз неэстетичному и в буквальном смысле дурно пахнущему. Соответственно наука «перемещалась» из салонов в лаборатории, а экспериментальный метод нуждался в философском осмыслении.
Наблюдение было для своего времени революционным методом, его пафос состоял в непосредственном «чтении» книги природы, а не библии, не сочинений Аристотеля и его последователей. Кроме того, в небесной механике метод наблюдения совершенно естествен. Эксперимент же применим преимущественно к доступным объектам познания. Надо сказать, что в период становления нововременной науки, в самом ее «начале» все было причудливо перемешано: свет и лаборатория, собственно научные методы и почтение к авторитетам. Например, в высшей степени занимательны перипетии открытия Уильямом Гар-веем принципа действия системы кровообращения. Гарвей начал с попыток резать себя, потом собаку (убежала), потом вскрывал самых разнообразных животных и трупы людей. Наконец схема кровообращения была создана.
Первый доклад в узком кругу он сделал в 1615 г., но только в 1628 г. решился выпустить книгу, опасаясь, что коллеги-врачи его «съедят». Так и получилось. «Молодые и перспективные» коллеги подвергли его жесткой критике, ссылаясь на авторитет Галена (последователя Аристотеля), который считал, что кровь зарождается в печени. Травля притихла после непосредственного заступничества Декарта, но не совсем: злопыхатели пожаловались королю. Король ответил: «А вам завидно?». Когда же Гарвею понадобились для экспериментов беременные животные, он тоже обратился к королю [7, с. 18-22].
В кантовской гносеологии нашел выражение пафос активного отношения к природе, характерный для Нового времени и далее - до современной эпохи. Она в высшей степени «многослойна». Не случайно говорят, что у каждого философа свой Кант. Следует отметить, что любой опубликованный текст отчужден от автора и предоставлен произволу читателя. Читать же можно по-разному. Можно искать в тексте глубинный смысл, а можно прочитать буквально, ища прямые ответы на интересующие вопросы. Итак, зададимся вопросом, каково, согласно Канту, отношение человека к природе, и просмотрим «Критику чистого разума» буквально и непосредственно.
Переломным в развитии естествознания Кант считает момент, когда «естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти впереди, .а не тащиться у нее (природы. - Д. Ф.) словно на поводу». После того как перелом совершился, стало очевидным, что к природе следует подходить с наличными принципами и с «экспериментами, придуманными сообразно этим принципам для того, чтобы черпать из природы знания, но не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на поставленные им вопросы» [8, с. 85-86]. Если целенаправленный, технически оснащенный эксперимент - операция научного поиска - был в известной мере новостью во времена И. Канта, то замечательный образ судьи показывает связь нововременной культуры с типичным средневековым
образом мысли и действия. Термин «естествоиспытатель» первоначально означал: тот, который пытает природу, а его инструментарий суть орудия пытки. Итак, с целью поиска знаний природу следует пытать.
Поскольку же субъект познания «идет впереди», то он, как далее выясняется, предписывает природе законы. «Категории суть понятия, a priori предписывающие законы явлениям, стало быть природе, как совокупности всех явлений (natura materialiter spectata)» [8, с. 212]. Правда, чуть ниже говорится, что «законы существуют не в явлениях, а только в отношении к субъекту» [8, с. 213], но мы уже получили ответ: предписывает.
Наконец, антиномия «природа - свобода» тоже принадлежит И. Канту.
Одно из наиболее своеобразных прочтений Канта принадлежит В. Ф. Эрну, который в 1914 г. объявил Канта предтечей и идеологом германского милитаризма: «О, Кант недаром чувствовал законодательный характер своего разума! Хотел он предписывать законы Природе, поистине же стал Ликур-гом выступающего на всемирную сцену германского духа» [9, с. 102]. В статье «От Канта к Круппу» читаем, что «орудия Круппа были, всенемецкими, национальными a priori всего военно-политического опыта, долженствовавшего развернуться перед ними. коим с неизбежностью весь сырой материал грядущих потрясений должен быть оформлен категориями и «схемами» основных вожделений пангерманизма» [9, с. 105]. В. Ф. Эрн заменил духовные орудия (категории) материальными (пушками Круппа), но сохранил логику кантовских рассуждений: категории несут порядок природе, крупповские орудия несут германский порядок человечеству.
Если статья В. Ф. Эрна более или менее «единична», то активно-победительный настрой по отношению к природе, представленный буквальным прочтением Канта, на долгое время стал господствующим. Например, в «Материалах XXII съезда КПСС» читаем: «Мы разбили и уничтожили темные силы эксплуататоров, навсегда покончили со всеми видами экономического и духовного гнета. И теперь мы все больше направляем наши усилия на то, чтобы устранить зависимость людей от стихийных сил природы, подчинить их человеку. Тем самым будет взят последний барьер на пути человечества в подлинное царство свободы» [10, с. 197]. Авторы «Материалов» не ссылались на «Критику чистого разума», но антиномия природы и свободы видна совершенно ясно.
Материалистическая версия кантианства удивительно соответствует самоощущению современной культуры, для которой характерно известное упоение технологической мощью. Так, по мнению Дж. П. Гранта, самое слово «технология» выражает суть современной эпохи, тогда как для прежних была характерна «только» техника. Оказывается, что великая перемена произошла в западной идее блага. В изначальном понимании благо есть то, что предъявляет к нам непререкаемое нравственное требование. В сравнении с нашими предками мы исключили из слова «следует» значение безусловного обязательства. «И больше того, приход в мир новой изменившейся интерпретации блага связан с восхождением технологической цивилизации. Мы свободны желать какого нам угодно хода событий и выбирать средства для этого. Совокупность природы в растущей мере переходит в наше распоряжение, как если бы сама по себе она была просто «сырым материалом» и больше ничем» [11, с. 161]. Аналогичные оценки современ-
ной культуры мы встречаем и у других авторов. Это уже не хайдеггеровский по-став. Получается, что современная эпоха предписывает природе законы почти по Канту.
«Почти по Канту» в наши дни нередко осмысливается и эволюция научного знания. Обратимся, к примеру, к теме смены типов рациональности. В философии науки общепризнанна и представлена во всех учебниках версия В. С. Сте-пина. Так, в современном постнеклассическом типе рациональности учитывается «соотнесенность характеристик получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ее ценностно-смысловыми структурами. Причем эксплицируется связь внутринаучных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями» [12, с. 634].
Вспомним, что Кант рекомендует подходить к природе «с принципами», а подходить к ней без категорий субъект познания просто неспособен, категории априорны. Систему категорий не раз сравнивали с узловыми пунктами сети, которую человек набрасывает на мир. Можно сказать иначе: категории составляют традиционный набор вопросов, которые человек задает природе, причем традиция началась тогда, когда они были выработаны. Субъект познания задает природе вопросы: в чем причина того или иного явления, что в нем необходимо, а что случайно, какие возможности оно открывает и др. Разумеется, для каждого конкретного субъекта познания они априорны. Вопрошая о причинах чего-либо, он не сомневается в существовании причинно-следственных связей. Но кроме традиционных вопросов, каждая эпоха выдвигает и собственные вопросы, которые, разумеется, соотнесены с ценностно-смысловыми структурами, с принципами, которыми живет эпоха. Пытаемая при помощи специально изготовленных средств, природа вынуждена на них отвечать.
В современную эпоху (хотя трудно сказать, откуда следует отсчитывать современность) линия Иммануила Канта и линия маркиза де Сада причудливо пересекаются. Создаваемые человеком материальные условия его существования принято называть второй природой. Ее активным компонентом является техника. После промышленной революции в развитии «второй природы» обнаруживается собственная внутренняя логика, а также признаки, присущие саморазвитию, несмотря на ее рукотворность. Тенденция «саморазвития» усиливается с каждым десятилетием. Техника как целое обрела системное строение, а общая производительность труда настолько возросла, что любое изменение каких-либо элементов технической системы, вызвавшее повышение производительности, ведет к соответствующему изменению других элементов, поскольку оно в принципе не может быть «компенсировано» дополнительными затратами живого труда. Развитие техники в целом носит не столько целесообразный, сколько энтелехийный характер: каждое новое техническое средство создается для определенной цели, но его применение, как правило, вызывает ряд последствий, которые не планировались и не ожидались, а взятые в совокупности технические инновации обнаруживают некоторые тенденции, напоминающие о ходе природных процессов. Техника стремится к некоторой идее-форме, но эта форма не была задана каким-либо субъектом технической деятельности. В результате оказывается, что человек следует логике технической эволюции, но не определяет ее реально.
Вторая природа тоже нечто подсказывает человеку. В процессе развития техники постоянно открываются новые возможности, под которые создаются потребности. Это особая, специальная тема, поэтому ограничимся только одним примером. Производство через рупор рекламы говорит человеку: «Покупай, тебе это нужно», и он покупает, хотя накануне даже не подозревал, что остро в этой вещи нуждается.
До поры до времени техника (сейчас, как уже отмечалось, принято говорить о технологии) строила искусственную среду, преобразуя более или менее первозданную природу. Ситуация качественно изменилось, когда понятие технологии обрело приставку «био». Л. А. Максименко, описывая современные биотехнологические тенденции, выделяет следующие направления: а) попытки создания причудливых симбиозов человеческого и технического; б) стремление к усилению и усовершенствованию человеческого разума на генном уровне; в) идею близости человека и животного, обоснованную последними достижениями биологии [13, с. 136-138]. Современный субъект познания как когда-то наблюдает за природными объектами, но на качественно новом научном уровне.
Мы уже знаем, что именно подсказывала маркизу де Саду первозданная природа. Что будет подсказывать измененная природа человеку, усовершенствованному при помощи биотехнологий, покажет будущее.
1. Чешев В. В. Техническое знание как объект методологического анализа. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1981. 194 с.
2. Энгельмейер П. К. Теория творчества. С предисловием Э. Маха. СПб.: Книгоизд-во «Образование», 1910. 208 с.
3. Маркиз де Сад. Жюстина, или Несчастья добродетели: Роман / пер. с фр. Е. Храмова. СПб.: Азбука-классика, 2007. 288 с.
4. Шопенгауэр А. Избранные произведения / сост., авт. вступ. ст. и примеч. И. С. Нарский. М.: Просвещение, 1993. 479 с.
5. Шарден П. Т. Феномен человека / пер. Н. А. Садовского. М.: Наука, 1987. 240 с.
6. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М.: Гос. изд-во полит. лит, 1961. Т. 20. 827 с.
7. Плавильщиков Н. Н. Гомункулус. Очерки из истории биологии. М.: Дет. лит., 1971. 432 с.
8. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч: в 6 т. М.: Мысль, 1964. Т. 3. 799 с.
9. Эрн В. Ф. От Канта к Круппу // Вопросы философии. 1989. № 9. С. 101-107.
10. Материалы XXII съезда КПСС. М.: Политиздат, 1961. 464 с.
11. Грант Дж. П. Философия, культура, технология: перспективы на будущее // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс, 1986. С. 153-162.
12. Степин В. С. Теоретическое знание. М.: Прогресс -Традиция, 2000. 744 с.
13. Максименко Л. А. Об актуальности проблемы природы человека в современной философии // Реальность. Человек. Культура: трансформация человека. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2016. С. 134-139.
© Федяев Д. М., 2016
