CC BY
21
УДК 37.0
И. Ф. Медведев
ОБ ОСНОВНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ НАУЧНОЙ И УЧЕБНО-ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ П. Е. ТАДЫЕВА
Еще не забылись траурные речи на его похоронах, но я хочу сказать несколько слов о живом Павле Егоровиче, отметить те редкие штрихи в его жизни, научной деятельности, практической работе, отношениях со своими сверстниками и сослуживцами, старшими по служебному положению и с молодежью, что отличали его как человека
Для нашего ненадежного времени, времени всеобщего обнищания и, в первую очередь, обнищания духовного, это очень важно, особенно в деле воспитания подрастающего поколения, в плане «с кого бы пример брать». Кстати сказать, написано самим Павлом Егоровичем совсем немного. Но это тот случай, о котором можно сказать: мал золотник, да дорог. Из этого сам по себе напрашивается вопрос: почему же тогда научная общественность нашей республики, многим из представителей которой он определил путь не только в науке, но и в жизни, до сих пор не озаботилась хотя бы собрать его творческое наследие, опубликовать его, в крайнем случае, научно осмыслить и описать, объединить в нечто единое и удобное для ознакомления с ним. На наш взгляд, этой работой вполне мог бы заняться наш научно-исследовательский институт алта-истики им. С. С. Суразакова, с которым Павел Егорович был связан всю свою творческую жизнь и достаточно длительное время возглавлял его.
Но это, надо надеяться, дело будущего. Задача же этой статьи - обозначить, на мой взгляд, основные сюжеты его творческой, научно-педаго-гической деятельности.
Во второй половине 50-х - начале 60-х гг. XX в. в нашей Горно-Алтай-ской автономной области остро стоял вопрос о повышении ее национально-государственного статуса. Одним из его инициаторов и теоретиков этой инициативы был П. Е. Тадыев. Лично ему принадлежала практическая разработка обоснования и доказательства того, что алтайский этнос (для того времени это было очень важно, но небезопасно для инициатора) имеет все основания называться нацией. Чтобы понять смелость подобного заявления, надо вспомнить то, теперь уже далекое, время, когда все измерялось особыми мерками. Например, согласно печально знаменитой сталинской формулировке понятия «нация», этнос, претендующий на это название, должен обязательно иметь четыре (почему четыре, а не три, или пять, Иосиф Виссарионович не уточнял) определенных признака — развитую экономику, территорию, язык и свой психический склад, выраженный в культуре. Сам И. В. Сталин едва ли что-либо определенное об алтайцах (тогда — ойротах) как этносе знал и, конечно, не вникал в тот вопрос, что у алтайцев из его «признаков» есть, а чего нет. Но сталинские клевреты и, в первую очередь местные, «вычислили», что алтайцы на «нацию» не тянут, значит, это «народность», а народнос-
ти полагается не республиканский статус с его довольно большими по конституции правами и возможностями, а только областная автономия с подчинением местным, более крупным территориальным номинациям. Так, с 1922 г. Ойротская, с 1947 г. Горно-Алтайская автономная область была составной частью Алтайского края с вытекающими отсюда политическими, экономическими и т. п. положительными, но, несомненно, и отрицательными для области последствиями. Такое положение дел сохранялось не только при жизни вождя всех народов, корифея всех наук, но и долго после его смерти (1953 г.).
Так, подлежали суровому наказанию попытки нарушить установки Сталина, высказанные им в геростратовски знаменитом для исторической науки письме в журнале «Пролетарская революция» — «О некоторых вопросах истории большевизма». В нем Иосиф Виссарионович выводы классиков марксизма-ленинизма, в первую очередь свои, особенно по вопросам теории наций, межнациональных отношений, назвал аксиоматичными, т. е. не нуждающимися в «дальнейшей разработке» учеными. В письме было сказано даже более определенно: «Клевету (Сталин имел в виду попытки историков что-либо из выводов классиков переосмыслить - И. М.) нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссий».
Согласно этому постулату (отметим, несмотря на критику культа личности Сталина, все еще действовавшему), инициатива горноалтайцев снизу была пресечена и имела печальные результаты. Зачинщиков примерно наказали. Был снят с работы, естественно, под другим предлогом, первый секретарь обкома КПСС Н. М. Киселев. Оказался на новой работе бывший секретарь по идеологии обкома партии П. Е. Тадыев.
Ученый-историк и этнограф П. Е. Тадыев одним из первых алтайских ученых начал разработку проблемы добровольного вхождения алтайцев в состав России. В этом аспекте ему принадлежит открытие ряда исторических имен судьбоносного для алтайского этноса времени. Не обошел он своим вниманием и такой важный период в жизни Горного Алтая, как грозные годы гражданской войны. Он же одним из первых с присущей ему обстоятельностью занимался проблемами бурханизма, вопросами народного образования.
Особым сюжетом в его научной работе следует выделить проблемы психолого-педагогического цикла. До настоящего времени, на мой, понятно, субъективный взгляд, его характеристики, умение проникнуть в существо работы при обобщении опыта деятельности многих и многих преподавателей нашего бывшего пединститута являются непревзойденными.
Сейчас эта работа забыта и заброшена вовсе, а надо было бы к ней вернуться и сделать заглавной во всей учебно-воспитательной работе университета, дать ей название «им. П. Е. Тадыева» или создать для поощрения лучших студенческих работ фонд им. П. Е. Тадыева.
Нельзя не отметить, обращаясь к памяти П. Е. Тадыева, и то, с каким вниманием он, будучи проректором по науке, относился к преподавательской молодежи. Из среды сегодняшнего, теперь уже старшего
поколения преподавателей Горно-Алтайского университета ни один не обошелся без доброго, отеческого наставления Павла Егоровича. Умел он убедить, заинтересовать, а при необходимости конкретно помочь молодому преподавателю выбрать интересную тему исследования, помочь в подготовке реферата, статьи, выступления. Из многих случаев умения Павла Егоровича убедить, а если необходимо для пользы дела, переломить, но, во всяком случае, настоять на своем, в памяти у меня сохранился рассказ Любови Васильевны Кыпчаковой (в годы девичества Чанчибаевой). В студенческие годы она была, что называется, круглой отличницей. У нее были оригинальные курсовые работы, она отлично подготовила и защитила свой диплом, и П. Е. Тадыев, как проректор по науке, не без основания видел в ней в будущем научного работника и преподавателя института. Он обратился к ней с предложением готовиться и поступать в аспирантуру. Однако у самой Любови Васильевны планы были более прозаичными. Она без лишних раздумий, в отличие от многих нынешних выпускников университета, готовилась стать сельским школьным учителем.
Сейчас стало проще с распределением выпускников, практически нет никакой обязаловки и «трепета» по поводу заполнения вакантных мест, скажем, в аспирантуре. Тогда было иначе. Если приходило на институт место в аспирантуру (собственной аспирантуры при нашем институте в ту пору не было), не заполнить его считалось таким проступком, по поводу которого грозили большие неприятности.
Пришло место, занять которое П. Е. Тадыев, хорошо зная выпускников исторического факультета, предложил Любе Чанчибаевой. И здесь начались непредвиденные затруднения. Любовь Васильевна никак в аспирантуру ехать не хотела, ссылаясь на свою неподготовленность и неспособность к научной работе. Но и Павел Егорович хорошо знал не только свое дело, но и превосходно разбирался в людях. После двух-трех уговариваний поступил, что называется, неординарно. Он согласился с Любовью Васильевной, но попросил ее написать реферат для конкурса среди претендентов на это место. По словам самой Любови Васильевны, она и не стремилась к тому, чтобы победить. Однако она была талантливым человеком и не умела плохо выполнять предложенную ей работу, на что и рассчитывал Павел Егорович. Написанный ею в два-три дня реферат был лучшим и победил на конкурсе. Отступать было некуда. Впоследствии Любовь Васильевна с блеском защитила свою кандидатскую диссертацию.
В моих личных отношениях с Павлом Егоровичем можно отметить два периода: первый, когда он был проректором, а я молодым рядовым доцентом. И второй, когда я стал заведовать кафедрой, а он был ее рядовым членом. И в том, и в другом случаях, прежде всего, запоминалась какая-то особая хитроватая улыбка Павла Егоровича, постоянно поддерживающая и одобряющая. В первом случае очень важная для начинающего преподавателя и аспиранта, во втором - по документам и должности ученого и руководителя, по знаниям и умениям - молодого специалиста. До настоящего времени помню эту одобряющую, по-азиат-
ски хитрую улыбку и готовность постоянно прийти на помощь.
Нельзя не отметить и еще одну важную черту характера Павла Егоровича - его раскрытую, распахнутую навстречу людям душу. Сегодня, все взвешивая, вижу, что он многое делал как алтаец и для алтайцев, для своего этноса, для Горного Алтая. Это, прежде всего, проявилось в выборе тематики его научной работы (алтайцы - нация!), борьбе за открытие у нас в области сначала учительского, затем педагогического института, образовании алтайского отделения, открытии и укомплектовании учеными кафедры алтайского языка и литературы. Большой вклад внес П. Е. Тадыев в разработку проблем истории Горного Алтая, истории алтайского языка и литературы, работая директором Горно-Алтайского научно-исследовательского института истории, языка и литературы. Однако, подчеркивая все это, надо прежде всего отметить присущее Павлу Егоровичу неприятие противопоставления алтайцев и русских, их культур, их настоящей и будущей судьбы.
Будет неправильным оставить без внимания и хотя бы беглой оценки П. Е. Тадыева как преподавателя. В этом плане, на мой взгляд, говорить надо и об уровне его лекций, которые постоянно заслуживали высоких оценок, готовились на высоком научном уровне, были прямо связаны с жизнью, включали в себя новинки научной и политической литературы, строились с учетом самых передовых педагогических приемов и достижений лучших лекторов, педагогов-новаторов, и о том, как эти лекции воспринимались студентами. В этом плане, а мне часто приходилось подменять Павла Егоровича и впоследствии вести курс лекций на филологическом факультете, в том числе на алтайском отделении, могу сказать, что пришлось изрядно потрудиться, прежде чем студенты перестали сравнивать то, что получали от меня, и то, что имели от Павла Егоровича.
На заседаниях кафедры при обсуждении лекций преподавателей, в том числе самого Павла Егоровича, молодые преподаватели интересовались, как ему удается при любой теме и, что называется, при любой политической погоде заинтересовать студентов? Обворожив всех своей хитрой улыбкой, он говорил: «А в этом нет ничего сложного, просто надо, чтобы лекция несла в себе новую информацию, была обучающей, и, — он на мгновение замолкал, — э-э, воспитывающей». Нет, он не говорил о том, что для этого надо было проработать 30—40 лет учителем, пропагандистом, агитатором, лектором, информатором, переводчиком, занимать очень высокие руководящие посты и не по своей воле покидать их, затем снова подниматься, но никогда не забывать, что ты человек и живешь в человеческом обществе, состоящем из людей, жизнь которых редко можно было назвать благополучной.
Уже после похорон Павла Егоровича Тадыева я говорил со многими долго знавшими его людьми. Я спрашивал их, какая, по их мнению, самая отличительная черта характера Павла Егоровича. Суждения были разными, но было и нечто общее. Это общее выражалось простым русским словом «доброта» и его синонимом — алтайским «дьымжак дью-ректю».
