CC BY
2«... УПЕК МЕНЯ В КАМЕР-ПАЖИ ПОД СТАРОСТЬ ЛЕТ...»
Пожалование А. С. Пушкина камер-юнкером в конце 1833 г. — одно из самых драматических событий в биографии Пушкина последних лет — неоднократно привлекало внимание исследователей. Так, С. А. Рейсер, комментируя запись от 1 января 1834 г. в дневнике Пушкина, анализирует возрастной состав камер-юнкеров 1834 г. и выясняет при этом, было ли обидным для Пушкина это пожалование.1
В этой связи мы напомним известное высказывание Пушкина «о трех царях» в письме к Н. Н. Пушкиной от 20 и 22 апреля 1834 г.: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут» (XV, 130). Откуда появилась в письме фраза о камер-паже?
Указ Николая I придворной конторе был подписан 31 декабря 1833 г. Вот его текст: «Служащих в Министерстве иностранных дел, коллежского асессора Николая Ремера и титулярного советника Александра Пушкина, всемилостивейше пожаловали мы в звание камер-юнкеров Двора нашего. Николай».2
Ироническая реплика Пушкина безусловно содержит указание на молодость камер-юнкера Ремера. Но, возможно, здесь есть и намек на указ от 25 декабря 1833 г. о возведении в камер-пажи «графа Иосифа Виель-горского по отличным успехам в науках».3 Сын одного из друзей Пушкина, И. М. Виельгорский (1817—1839), был возведен в камер-пажеское * достоинство в 16-летнем возрасте, а в 1834 г. выпущен из пажеского корпуса прапорщиком лейб-гвардии Павловского полка и состоял при великом князе Александре Николаевиче.
Итак, предполагаем, что указ о Виельгорском мог послужить для Пушкина одной из причин иронического сопоставления своего камер-юнкерства со званием камер-пажа. Оба указа хранятся в фонде «Коллекция высочайших повелений по придворному ведомству» в собрашпт ЦГИА СССР.
А. А. Алексеес
ОБ ОДНОЙ ОШИБКЕ КОММЕНТАТОРОВ
В биографической литературе давно утвердилось сообщение П. А. Вяземского о каком-то катастрофическом проигрыше Пушкина, имевшем место в конце 1835 г. Вяземский рассказывает об этом в своих письмах
1 Рейсер С. А. Три строки дневника Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1981. Л., 1985. С. 146—151.
2 ЦГИА СССР, ф. 466, оп. 1, д. 303 (Наряды повелений по придворному чину), л. 38.
3 Там же, л. 37.
4 Звание камер-пажа жаловалось воспитанникам Пажеского корпуса, наиболее отличившимся в учении.
6* 83
к А. И. Тургеневу, написанных в последних числах декабря 1835 г. и в начале января 1836 г. Первое из них было опубликовано в третьем томе Остафьевского архива в 1899 г., второе стало известно тридцать лет спустя.
29 декабря 1835 г. Вяземский сообщал Тургеневу: «Пушкины едут на несколько лет в деревню. Муж, сказывают, в пух проигрался».1 Несколько дней спустя, в очередном письме к Тургеневу, Вяземский снова вернулся к этой теме и разъяснил: «Проигрыш Пушкина как-то не так значителен, как предполагали, но всё поедут они в деревню».2 Это письмо, написанное в начале января 1836 г., опубликовала в 1931 г. В. С. Нечаева в сборнике «Памяти П. Н. Сакулина». Опираясь на сообщенпя Вяземского, она пришла к выводу, что в конце 1835 г. Пушкин решил покинуть Петербург и уехать с семьей в деревню.
Несколько лет спустя В. В. Вересаев в своей книге «Пушкин в жизни» сделал об этом проигрыше подборку из трех фрагментов.
Открывается эта подборка отрывком из так называемых «воспоминаний» А. П. Араповой — дочери Натальи Николаевны от второго брака, напечатанных в 1907—1908 гг. в газете «Новое время». Своему сочинению Арапова придала вид документального повествования, заполнив его ссылками на рассказы матери, тетки, прислуги. На самом деле все эти «воспоминания» являются ее собственным вымыслом; они должны были убедить читателя в правдоподобии сочиненных ею сцен из семейной жизни Пушкина.
В отрывке, избранном Вересаевым, Арапова сообщает читателям, что Пушкин в последние годы жизни проводил ночи «то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории» и, возвращаясь домой, «смеясь», посвящал жену «в свои любовные похождения».3
Далее следует цитата из уже известного нам письма Вяземского о том, что в декабре 1835 г. Пушкин «в пух проигрался».
Завершается этот сюжет рассказом А. О. Россета в изложении П. И. Бартенева: «По словам Арк.<адия> Ос.<иповича> Россет<а>, Пушкин, играя в банк, заложит, бывало, руки в карманы и припевает солдатскую песню с заменою слова солдат:
Пушкин бедный человек, Ему негде взять, Из-за эвтова безделья Не домой ему идтить».4
Вересаевская подборка производит сильное и, скажем прямо, тягостное впечатление. Правда, рассказ о Пушкине Араповой развязностью и пошлостью самого тона пробуждает у современного читателя интуитивное недоверие. Зато следующая за ним цитата из письма Вяземского, по всей
1 Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 3. С. 283.
2 Нечаева В. Письмо крестьян к Пушкину//Памяти П. Н. Сакулина. М., 1931. С. 161.
3 Новое время. 1907. № 11413.
4 Вересаев В. Пушкин в жизни. М., 1984. С. 417.
<видимостп, дает точную информацию о бесспорном факте. Документальный характер этого свидетельства придает дополнительную весомость и убедительность всей подборке в целом. И, наконец, бытовая сценка, обрисованная А. О. Россетом, в данном контексте служит лишним подтверждением того, что игра для Пушкина была будничным, постоянным времяпрепровождением. В целом страсть к игре рисуется здесь как некая характеристическая черта личности поэта, как величина постоянная: играл всегда, вплоть до последних дней... играл по крупной даже осенью 1835 г., получпв правительственную ссуду, т. е. в тот момент, когда его материальные обстоятельства были ужасными...
Но так ли это было на самом деле? Попытаемся проверить, насколько все это соответствует действительности.
Если мы внимательно перечтем приведенный Вересаевым фрагмент из ппсьма Вяземского, мы увидим, что в нем есть ряд необъяснимых странностей. Вызывает недоумение сама форма этого сообщения: «Муж, сказывают, в пух проигрался...». Почему Вяземский узнает о таком событии, грозящем перевернуть всю жпзнь Пушкина, из городских слухов? Они Еедь постоянно общаются п живут в 10 минутах ходьбы друг от друга. Почему Вяземский так необычно именует поэта: «Муж»? Никогда до тех пор в переписке Вяземского с Тургеневым А. С. Пушкин не был так поименован. И сама интонация этого сообщения не может не вызвать удивления.
Однако еще удивительнее следующее письмо, написанное в первых числах января, в котором Вяземский без всяких оговорок заявляет о том, что Пушкины уезжают на несколько лет в деревню. Ведь как раз в эти дай поэт ожидал ответа на свое ходатайство об издании «Современника». 31 декабря Пушкин отправил на имя графа Бенкендорфа письмо, в котором просил разрешения издать в будущем году «4 тома статей чист® литературных». Отсылая Бенкендорфу это письмо, предназначенное для царя, Пушкин предпринял шаг, от которого зависела вся его дальнейшая судьба. Ближайшие друзья и сподвижники поэта, конечно, знали о его ходатайстве и тоже с нетерпением ожидали, каков будет ответ царя. Как же все это согласовать с решением Пушкина ехать в деревню?
Естественно, что для выяснения этих противоречий мы прежде всего должны обратиться к первоисточнику — к полному тексту письма Вяземского от 29 декабря 1835 г. В этом большом и подробном письме Вяземский, как обычно, сообщал А. И. Тургеневу все последние новости — литературные, светские, семейные. Имя Александра Сергеевича Пушкина впервые появляется в нем вот в каком контексте: Вяземский рассказывает Тургеневу о том, что его парижские письма читались вслух на субботнем вечере у Жуковского в присутствии «Крылова, Пушкина, Одоевского, Плетнева, барона Розена etc., etc.». После чего, по словам Вяземского, все в один голос закричали: «Жаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!».
Далее он пишет, что в декабре «трещал мороз от 25 до 30 градусов», и добавляет: «... а в Москве, сказывают, и более. А жена моя в самый этот ужас поехала к матушке в Москву! Сегодня ожидаю ее обратно и отгадай с кем? Забилось ли сердце сильнее? — С Авророю! Пуш-
кины едут на несколько лет в деревню. Муж, сказывают, в пух проигрался».5
Внимательное чтение письма Вяземского убеждает нас в том, что в этом абзаце речь идет не о поэте, а о каких-то Пушкиных, живших в Москве. О каких же? Ключом к ответу на этот вопрос служит имя красавицы Авроры Карловны Шернваль, которая была предметом поклонения всего пушкинского круга. Ее сестра Эмилия Карловна была замужем за графом Владимиром Алексеевичем Мусиным-Пушкиным ж жила в Москве. К своей сестре Эмилии, при имени которой тотчас же вспоминаются лермонтовские строки «Графиня Эмилия — белее чем лилия. ..», и поехала погостить Аврора. О муже прелестной графини Эмилии и о его проигрыше и сообщал Вяземский Тургеневу, рассказывая о московских новостях.
После того как Вяземский упомянул в письме имя Авроры, ему уже не нужно было объяснять, кого из Пушкиных он имел в виду. И А. И. Тургенев, читая его письмо, конечно, сразу же понял, что на несколько лет в деревню собирается граф В. А. Мусин-Пушкин с женой.
В. И. Сайтов, полвека спустя готовивший письмо Вяземского к публикации, уже не помнил об этих родственных связях и в своих комментариях дал к этому месту письма следующее объяснение: «Пушкины Александр Сергеевич и Наталья Николаевна». В. И. Сайтов находился под гипнозом соответствующего представления о личности поэта, прочно сложившегося к тому времени, и ни на минуту не усомнился, что Вяземский пишет о катастрофе, постигшей за игорным столом Александра Пушкина.
Между тем, как уже было сказано, в письме речь шла о знаменитом проигрыше графа Мусина-Пушкина, о котором в конце 1835 г. шумела вся Москва и весь Петербург. В. А. Мусин-Пушкин, проигравший огромные суммы, оказался на грани разорения, и по Москве распространился слух, что оп удаляется на несколько лет в деревню, чтобы поправить свои дела. Шли разговоры о нечистой игре, об участии шулеров. В связи: с этим московский полицеймейстер назначил специальное расследование.
Эта история нашла отражение и в переписке Пушкина. Когда в Петербурге стало известно, что среди выигравших был Павел Воииович Нащокин, Пушкин очень встревожился. Он не сомневался в порядочности Нащокина, но опасался, что этот выигрыш бросит тень на репутацию его друга. В десятых числах января поэт писал Нащокину в Москву: «О тебе были разные слухи, касательно твоего выигрыша; но что истинно' меня утешило, так это то, что все в один голос оправдывали тебя, и тебя одного...» (XVI, 73). В свою очередь П. В. Нащокин в эти же дни сообщал Пушкину о том, что полицеймейстер предписал ему не выезжать из. города до окончания следствия.
Но вернемся к началу нашего разговора. Итак, нам удалось распутать недоразумение, касающееся одного частного биографического факта. Но даже это небольшое уточнение ведет нас к принципиально важным биографическим проблемам. Как видим, отдельные фактические неточности, наслаиваясь одна на другую, создают почву для возникновения
5 Остафьевский архив. Т. 3. С. 280—283.
биографических легенд, в которых Пушкин предстает как бы в кривом зеркале.
Что касается истории, о которой у нас шла речь, теперь очевидно, что подборка Вересаева о постоянной карточной пгре и ночных кутежах поэта, вызывавшая у нас чувство гнетущего недоумения, основана на неточных и ошибочно истолкованных материалах. Естественно, возникает вопрос: почему этот эпизод, связанный с письмом Вяземского, до спх пор не был правильно прокомментирован? По-видимому, давно сложившийся стереотип очень сильно воздействует и на наше сегодняшнее представление о личности Пушкина. Мнение о «двух планах», противопоставлявшее Пушкина-поэта Пушкину-человеку, оказалось очень устойчивым; его влияние чувствуется и до сих пор. Вот почему в течение многих десятилетий никто не выразил сомнения в справедливости комментария Саитова. Легенды, подобные той, которая закрепилась благодаря подборке Вересаева. легко укладываются в рамки обывательского сознания. Такой Пушкин обывателю понятен и по плечу. Но эта обывательская версия оказывается очень далекой от истины.
Отношение Пушкина к карточной пгре — и в его житейском поведении, и в художественном осмыслении темы — претерпело сложную эволюцию. Не имея возможности в краткой заметке всерьез касаться этой проблемы,6 остановимся лишь на фактической стороне дела.
Хорошо известно, что после женитьбы Пушкин решительно изменил •свой прежний холостой образ жизни. Он совершил этот поворот по собственной воле. К этому его побуждала ответственность перед своим даром, его стремление привести свою жизнь «в соответствие с нравственным призванием русского поэта, как он его понимал».7 За эти годы поэт, как он сам говорил, почтн «отстал» от карт. 15 января 1832 г. Пушкин писал М. О. Судпенко: «Надобно тебе сказать, что я женат около года н что вследствие сего образ жизни моей совершенно переменился к неописанному огорчению Софьи Остафьевны и кавалергардских шаромыжников. От карт п костей отстал я более двух лет; на беду мою я забастовал будучи в проигрыше...» (XV, 4). Пушкин, конечно, участвовал в обычной для того времени карточной игре в семейных домах, на вечерах у своих знакомых. Но что касается игры «по крупной», нам известен лишь один случай, когда поэт в эти годы снова оказался во власти игорных страстей. Это было летом 1834 г., когда Пушкин был вне себя от нанесенного ■ему оскорбления: он узнал, что его письмо к жене было распечатано на почте и передано на просмотр царю. Тогда поэт решил уйти в отставку. И вот в эти дни, когда он был в тяжелейшем состоянии духа, Пушкин снова начал играть.
В начале июня он записал в своем дневнике: «Вечер у Смирновых; играл, выиграл 1200 р.». Выигрыш был настолько значительным для него, что Пушкин отметил это в своем дневнике, куда он вообще очень редко заносил факты своей частной жизни. В один из таких вечеров двадцати-
6 О роли карточной игры в жизни людей этого поколения см.: Лот-ман Ю. М. Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Труды по знаковым системам. Тарту, 1975. Т. 7. С. 175 и след.
7 Непомнящий В. С. Поэзия и правда. М., 1983. С. 127.
двухлетний Аркадий Россет мог наблюдать в доме своей сестры А. О. Смирновой сцену, которая надолго запомнилась ему: поэт, отойдя от карточного стола, ходит взад и вперед по комнате, заложив руки в карманы и напевая: «Пушкин — бедный человек...». В доме Смирновой он всегда чувствовал себя свободно и держался с полной непринужденностью.
А через две или три недели Пушкин написал жене: «Я перед тобой кругом виноват в отношении денежном. Былп деньги... и проиграл их. Но что делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Все Тот (Николай I. — С. А.) виноват; но бог с ним; отпустил бы лишь меня во-своясн...» (XV, 168).
Зто единственное известное нам свидетельство о каком-то значительном проигрыше Пушкина в последние годы жизни. Правда, в списке долгов, который составил поэт в 1835 пли 1836 г., есть помета: «5000 — за карты», но эта цифра в точности совпадает с суммой карточного долга, который много лет мучил Пушкина. Он проиграл профессиональным игрокам еще до женитьбы, и в 1831 г. на остаток долга выписал вексель на 5000 рублей, по которому так и не смог расплатиться.
Об этой бытовой стороне пушкинской жизни не стоит стыдливо умалчивать. Без изучения этих мелких частных фактов невозможно создание научной биографии поэта.
С. Л. Абрамович
ИЗ КОММЕНТАРИЯ К ПУШКИНСКИМ ТЕКСТАМ
1. Лицейская надпись Пушкина
В начале 1950-х годов при описании документальных материалов о Пушкине, хранящихся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, был обнаружен список стихов:
Известно буди всем, кто только ходит к нам: Ногами не топтать парчевого дивана, Который получил мой праотец Фатам В дар от персидского султана.
Стихи эти в 1951 г. были опубликованы Б. В. Томашевским со следующим комментарием: «Печатается по копии, сделанной одним из лицеистов, из собраний Пушкинского лицейского музея (дар Н. Фетисова) (ИРЛИ, ф. 244, оп. 25, № 285).
Запись приведенного четверостишия находится на том же листке, на котором аккуратной рукой А. Д. Илличевского написано принадлежащее его перу „Послание к моему рисовальному учителю" (т. е. Чирикову).
При первом же взгляде на запись можно определить, что писал ее не автор. Так, первый стих ошибочно разбит на два:
Известно буди всем, Кто только ходит к нам...
