CC BY
79
А.С. Королев
Об одном оригинальном сюжете из начальной русской истории в сочинениях западнославянских авторов XVI-XVIII вв.
В статье анализируются данные о русском князе Олеге (вторая треть X в.), встречающиеся в сочинениях ряда западнославянских авторов XVI—XVI11 вв. Согласно этим известиям, князь бежал из Руси в Моравию, спасаясь от преследований киевского князя. На своей новой родине беглец не только нашел пристанище, но и начал играть заметную политическую роль, а впоследствии стал родоначальником знатного рода Жеротинов. Автор доказывает, что история русского беглеца Олега является плодом фантазии сочинителей генеалогии Жеротинов, и показывает, как происходило складывание этой родословной легенды.
Ключевые слова: русские князья, Жеротин, князь Олег, генеалогия, князь Яро-полк, древняя Русь, князь Игорь, Моравия.
Фонд письменных источников по начальной русской истории довольно ограничен и давно известен, а потому любой текст, позволяющий расширить наши знания о древней Руси, не остается без внимания исследователей. В произведениях ряда западнославянских авторов XVT-XVTII вв. содержится любопытная информация о некоем русском князе-беглеце, оказавшемся во второй трети X в. на территории Моравии.
В 1593 г. чешско-польский поэт и историк Бартош Папроцкий (1540-1614) в своем сочинении «Зеркало славного маркграфства Моравского» («Zrdcadlo slawneho Margkrabstwij Morawskeho») изложил историю появления в Моравии русского князя, сына князя Колги (Олега) и племянника князей Ярополка и Владимира Святославичей. Молодой князь (его имя Папроцкий не сообщает) с большим запасом золота и серебра отправился из Руси «на службу к чешским князьям», спасаясь от «сурового тирана» Ярополка, убившего своего брата Колгу. Сын Колги прижился в чужих краях, вошел в состав знати, хотя и лишился титула князя. Он так часто приговаривал по-русски «иди к врагу» («иди к черту»), что получил прозвище Враг. От него берет начало местный знатный род Жеротинов [15, s. 46]. В рассказе о столкновении Колги, Ярополка и Владимира явно отразилась история борьбы русских князей
О'З^О
m ^ ;:г
и S из ™
^ 5 2?
VO
О ^ - О.
t I
; ж
и >
О
fi Святославичей в 70-х гг. X в. Однако Папроцкий, связывая свое повесь ^ ствование с «анналами русскими и польскими», датировал описывае-§ о мые события почему-то 861 г.
g 1 Иначе передавалась история русского беглеца в трактате «Происхож-s g дение баронов из Жеротина» («De origine baronum a Zierotin»), напи-s санном Яном Амосом Коменским (1592-1670) в 1618-1621 гг., когда он проживал в Моравии и состоял в числе приближенных Карла Старшего из Жеротина. Рукопись эта до нас не дошла, но содержащиеся в ней данные о Руси были использованы в появившемся в 1677 г. сочинении Томаша Пешины из Чехорода (1629-1680) «Марс Моравский, или Жестокие и кровавые войны» («Mars Moravicus sive bella hórrida et cruente»). Согласно известиям Коменского и Пешины, беглеца из Руси звали Олегом (Olegus) и появился он в Моравии в первой половине Х в. Олег был племянником князя Ярополка, но Пешина допускал, что он мог быть и братом Ольги, жены Ярополка (?), отца «Jori» (Игоря). При этом Пешина сообщал, что Коменский использовал материалы некой «древней русской летописи» [16, p. 230]. Через «русское звено» Комен-скому хотелось вывести Жеротинов от византийских императоров [10, с. 68]. Затем Ян Стржедовский (1679-1713) внес сходные известия в свою книгу «Священная история Моравии, или Жизнеописание святых Кирилла и Мефодия» («Saaa Moraviae Historia sive Vita SS. Cyrilli et Methudii») (1710). Стржедовский был твердо уверен в том, что русский беглец Олег являлся сыном Вещего Олега и родственником Игоря.
Согласно информации Стржедовского и Пешины, беглец Олег оказался в Моравии, спасаясь от преследований Игоря, сына Рюрика. Моравией после пресечения династии Моймировичей некоторое время управляли германские короли. В 936 г. моравские вельможи избрали чешского князя Вацлава (Венцеслава, Вячеслава) своим государем, но вскоре он был убит старшим братом Болеславом, правившем в это время в Чехии. Болеслав хотел нераздельно править обеими землями: и Моравией, и Богемией (Чехией). Но он просчитался. Германский король, позднее император, Оттон I поднял в 939 г. мораван против тирана и его чехов. В 940 г. знатнейшие мораване избрали, при поддержке Оттона I, своим правителем русского беглеца Олега. Болеслав собирался было воевать с Олегом и его подданными, Моравия готовилась противостоять Богемии, но столкновения удалось избежать. А после неудачного похода на Византию в 941 г. князь киевский Игорь помирился с Олегом. Все вроде бы складывалось удачно для нового правителя Моравии, но в 947 г. венгры напали на мораван. Олег, получивший помощь из Польши и Руси и выступивший с войском против неприятеля, был разбит на берегу реки Моравы. Венгры заняли южную Моравию со столицей
р ^ ж
(3 2 УЗ
государства Велеградом. Попытка Олега в 948 г. отбить Велеград ™5о не увенчалась успехом. В этой части Моравии утвердился венгерский ^ 2 п-т вождь Токсис. Олег засел в Оломоуце, ожидая помощи из Польши 'о з ^
и Руси. |
В 949 г. война продолжилась. После некоторого успеха Олег был разбит в трехдневной битве при г. Брюнне (Брно). Отступая, он ушел ^ в Польшу к своему союзнику князю Земомыслу. Сюда бежало и много о моравских вельмож, священнослужителей и простых христиан. Их появление способствовало христианизации Польши. Моравия досталась венграм. В 950 г., воспользовавшись тем, что основные силы венгров отправились в Италию, а оставшиеся в Моравии кочевники были заняты вспыхнувшим конфликтом с герцогом Баварии Генрихом, Олег попытался отвоевать Моравию. Собрав остатки своих войск, соединившись с поляками, он вступил в Северную Моравию. Решающую роль должна была сыграть русская помощь, которую обещал Олегу Игорь. Но киевский князь был убит своими подданными, и русское войско не пришло в Моравию. Олег потерпел поражение и бежал в Польшу (на этом сведения Пешины прерываются), а оттуда (по версии Стржедовского), под давлением венгров - на Русь. Здесь он был с почетом принят Ольгой, которая тогда правила в Киеве. Вместе с Олегом в Польшу и на Русь бежало множество христиан из Моравии, которые и способствовали распространению христианства в этих странах. Именно мораване основали на Руси христианскую общину, а Олег убедил Ольгу креститься. Умер князь на Руси в 967 г. [16, р. 230-233; 17, р. 395, 493-494, 497, 501-503, 504, 511-517, 523, 540-543].
В отечественной исторической науке внимание на известия о русском князе-беглеце Олега обратили лишь во второй половине XX в. А.В. Флоровский, изучив информацию Папроцкого и Пешины об Олеге, отнесся ее к достоверности скептически, придя к выводу, что «в руках генеалогов Жеротинов, в частности, в руках Коменского, была какая-то своеобразная литературная обработка древнейшей истории Киевской Руси и ее княжеского рода. В ее состав входили восходящие к летописной традиции "Повести временных лет" сведения о роде Святославичей и их взаимных отношениях, приводились имена боровшихся за власть братьев-князей. Однако в ткань этого рассказа была вплетена и нить домыслов о представителе более молодого поколения русских князей -об Олеге, существование которого не было отмечено старой русской традицией, хотя, по существу, и не исключалось ею. Введение в изложение князя Олега едва ли могло иметь место еще на русской почве, скорее, это случилось уже в рамках чешской или польско-чешской историографии. Шла уже свободная игра фантазии, ввиду чего разные генеалоги
те ^
=ё XVI и XVII вв. свободно и независимо друг от друга дописывали каж-
ср ^ дый по-своему историю этого князя Олега» [11, с. 315-316]. Ни о какой
ё о «древней русской летописи», или какой бы то ни было другой, здесь
¡2 1 речь идти не может. «Корень чешско-моравских сведений об Олеге»
и
^ р следует искать в традициях поздних «литературных историографиче-ы ских текстов», характерных как для польско-чешской, так и московской и украинской историографии XVI и следующих веков, в которых наличествовала «смесь исторической достоверности с вымыслом» [Там же].
Точка зрения А.В. Флоровского была принята далеко не всеми. Активным популяризатором известий об Олеге Моравском стал А.Г. Кузьмин, который познакомился с известиями об Олеге Моравском не по «первоисточникам» (Б. Папроцкий и др.), а в переложении историка конца XVIII в. королевско-польского придворного советника Х.Ф. фон Фризе, сочинение которого «История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших дней» вышло на русском языке в 1895 г. в Варшаве (первая публикация состоялась в 1786 г. в Бреславле на немецком языке). Фризе знал историю Олега в «редакции» Стржедовского [14, с. 33, 34, 41-46]. А.Г. Кузьмин поверил в достоверность «обстоятельного рассказа о русском князе эпохи Игоря и Ольги», даже не зная, откуда Фризе черпал информацию об Олеге Моравском, и решил, что в распоряжении церковного историка «были - достоверные или легендарные - источники моравского происхождения» [3, с. 153-154]. Позднее он без какой-либо дополнительной аргументации признал источником рассказа о «деяниях сына Олега Вещего Олега» некое «сказание позднейших богемских хроник» [4, с. 143]. Не стал утруждать себя аргументацией в пользу достоверности известий об «Олеге Олеговиче» и Г.М. Филист, ограничившийся лишь замечанием о наличии в период средневековья русско-чешских «церковных связей» [9, с. 97]. Как и Кузьмин, Филист считал, что об Олеге Моравском нам «известно только из "Истории польской церкви" Х.Ф. Фризе» [Там же]. Исследователь не исключал, что Олег «и его моравское окружение могли внести значительный вклад в христианизацию киевской знати, в распространение христианской идеологии и культуры» [Там же].
Более обстоятельно подошел к проблеме А.В. Назаренко. Изучив имевшуюся в статье А.В. Флоровского информацию, А.В. Назарен-ко почему-то не заметил, что в сообщениях Папроцкого и Пешины (и Коменского) имеются существенные расхождения, и выбрал, без объяснений, вариант изложения Папроцкого, который заинтересовал его в связи с предполагавшимся фактом заключения русско-германского союза при князе Ярополке Святославиче. Сообщения о неизвестном
(3 2 УЗ
по русским летописям сыне Олега Святославича Назаренко признал ^ у о «позднейшим источником», прямо подтверждающим предложенную ^ 2 т исследователем «реконструкцию событий». Назаренко решил, что 'о з ^ в распоряжении западнославянских авторов ХУН-ХУП вв. «находились § ^
О
какие-то древнейшие русские анналы» [6, с. 131, прим. 159]. Оперируя ^ е^ информацией, извлеченной из статьи Флоровского, Назаренко не согла- ^ сился с его выводами по поводу достоверности известий о беглом рус- о ском князе, выдвинув следующее соображение: «Конечно, мотивы поступка Олега могли быть восстановлены и на основе известных летописных текстов о вражде между Святославичами; но откуда взялись сведения о связях Олега Святославича с Чехией? В отличие от громкого имени Владимира Святославича или его сына Ярослава Мудрого, имя безвестного и бесследно сгинувшего древлянского князя вовсе не подходило на роль "легендарного прародителя" моравского рода Жероти-нов» [Там же].
Замечание А.В. Назаренко о «безвестности» Олега Святославича несправедливо. Европейский читатель знал историю противостояния и гибели несчастного древлянского князя от рук брата Ярополка в изложении Яна Длугоша, Сигизмунда Герберштейна, Мачея Стрыйковского и других авторов ХУ-ХУ1 вв. По крайней мере, Папроцкий пользовался при написании своих сочинений хрониками Длугоша, Меховского, Кромера и какими-то позднейшими русскими летописями [8, с. 252]. Позднее А.В. Назаренко отметил отличия в изложении истории похождений русского беглеца, имеющиеся у Папроцкого, с одной стороны, и у Коменского и Пешины - с другой, объяснив их тем, что «в дальнейшем Пешина пытается неудачно "усовершенствовать" предание, сообщая заодно ряд деталей о деятельности Олега в Моравии, которые нас здесь ни в коей мере не интересуют» [7, с. 369]. Выходит замечательная избирательность: что-то исследователя интересует, а что-то отвергается, где-то выводы Флоровского (об «усовершенствовании» преданий) признаются, а где-то игнорируются. По мнению Назаренко, «взаимосвязь между версиями Б. Папроцкого и Пешины, с одной стороны, а с другой - между ними и летописным повествованием об усобице Святославичей, очевидна. Ближе всего к летописи дело изложено у Б. Папроц-кого, тогда как Пешина по недоразумению перенес на сына имя отца. Единственное, чего нельзя было заимствовать из летописи в ее нынешнем виде - это сведений о сыне Олега Святославича и его отправлении в Чехию» [Там же]. Конечно, оценка достоверности оригинальных известий, встречающихся в иностранных источниках, по принципу их «близости» к русским летописям непродуктивна. Но в общем заключении по поводу известий о беглом русском князе Назаренко
те ^
=ё стал осторожнее: «Мы, конечно, поостережемся воспринимать сведе-
ср ^ ния о сыне Олега Святославича буквально и считать их частью утерян-
ё о ных "древних русских анналов". Их можно было бы вообще оставить
¡2 1 в стороне как труднообъяснимый и бесполезный для изучающего X в.
и
^ ¡2 генеалогический курьез, если бы не вырисовывающийся "чешский фон" ы событий второй половины 970-х гг. на Руси. Поэтому допускаем, что так или иначе память о каких-либо связях (быть может, брачных) с Олегом Святославичем могла сохраниться в Моравии и в генеалогически упрощенном виде - через постулируемого сына Олега - отразиться в родословии Жеротинов» [7, с. 369].
Достаточно много о русском князе-беглеце писал и я, но, в отличие от А.В. Назаренко, история, рассказанная Пешиной и, особенно, Стржедовским, показалась мне более правдоподобной. В ее пользу, казалось, свидетельствовало то, что датировка гибели Великой Моравии в начале X в. в результате нашествия венгров, принятая в историографии, основана на довольно произвольной трактовке источников. Мной были приведены и выводы археологов о том, что до середины века венгры не могли занять моравские земли, и результаты археологических исследований, свидетельствующие о переселении на Русь в первой половине X в. моравских христиан, и многочисленные примеры культурного, религиозного взаимодействия Моравии и Руси [1, с. 165-174; 2, с. 167-182]. История князя-беглеца Олега вроде бы убедительно сочеталась с «моравским фоном» (пользуясь выражением А.В. Наза-ренко) середины X в., выглядела вполне логичной и, главное, четко вписывалась в общеевропейскую хронологию событий. Известия о похождениях князя Олега Моравского могли, кажется, наполнить событиями как русскую историю второй трети X в., о которой известно немного, так и историю Моравии того же периода, о которой неизвестно вообще ничего.
И я, и А.В. Назаренко допустили одну и ту же ошибку. (Оставляю без комментариев упоминания об Олеге Моравском в работах А.Г. Кузьмина и Г.М. Филиста, поскольку и тот, и другой приняли информацию из сочинения Х.Ф. Фризе на веру как бы на эмоциональном уровне). Мы прикидывали возможности встраивания известий о русском князе-беглеце в тот или иной «исторический фон», почти не касаясь проблемы качества источника - сочинений Папроцкого, Пешины и др. (то, с чего начал А.В. Флоровский). Правда, Флоровский свой негативный вывод о «свободной игре фантазии» генеалогов XVI-XVII вв. и постепенном «дописывании» ими истории князя Олега почти не обосновал. Действительно, расхождения в известиях о русском князе-изгнаннике (при имеющихся ссылках на труды предшественников) настораживают. Его
ОЗЧЗ
история век от века, от сочинения к сочинению все более совершен- ¡2 5 о ствуется, обрастает уточняющими деталями, приобретает все больше ^ 2 от" и больше убедительности, достигая почти совершенства в труде Стрже- 'о з ^ довского. Отмечу, что среди трудов, которые Стржедовский указывал § ^
О
в качестве своих источников, были «Записки о Московии» Сигизмунда ^ е^ Герберштейна, посла императора Священной Римской империи, посе- ^ щавшего в начале XVI в. Россию. В них, как известно, содержались о рассказы по русской истории, в том числе о Вещем Олеге и Игоре, усобице сыновей Святослава, извлеченные из русских летописей. Поэтому, скорее всего, сообщение Стржедовского о родстве Олегов - его предположение.
И все-таки, прежде, чем сделать окончательный вывод, следует пройтись по всей цепочке авторов, определив, что же и как подпитывало фантазию того или иного сочинителя. Так, Б. Папроцкий в другом своем сочинении «Королевский сад» («Ogшd kшlewski, w когет о pocz^tku cesarz6w rzymskich, агсух^^ го^яИсЬ, kr6l6w ро^ЫЛ, czeskych, sl^skich, ruskich, litewskich, рг^ЫсЬ»), вышедшем в свет на польском языке в Праге несколько позже (в 1599 г.), излагает историю русского беглеца иначе. Теперь отцом изгнанника оказывается не Олег, а сам киевский князь Ярополк Святославич (в первом варианте - главный злодей и тиран), его сын, бежавший в Чехию от дяди Владимира Святославича, получает имя Враг (не надо изобретать поговорку) и становится родоначальников двух знатных фамилий - Враговцев и Жероти-нов. Папроцкий называет источником своих сведений некие «чешские хроники». А.И. Рогов, комментируя эти известия Папроцкого, писал, что «едва ли, однако, он имел в своих руках что-либо иное, кроме поздних чешских родословцев, в которых в Х^-ХШ1 вв. упорно проводится идея о происхождении чешской знати из других стран и чаще всего - из Руси» [8, с. 252-253]. Маловероятно, что за шесть лет, прошедших со времени публикации предыдущего своего сочинения, Папроцкий получил какой-то новый источник, столь радикально повлиявший на историю неизвестного по русским летописям Рюриковича. Выходит, здесь, как и в первом случае, мы имеем дело с фантазиями сочинителя.
Если исходить из положения, что выдумка Папроцкого стала источником генеалогических построений Коменского, Пешины и Стржедов-ского, и предположить, что превращение русского беглеца в сына Вещего Олега преследовало цель еще более увеличить древность и знатность рода Жеротинов, то как объяснить появление в их сочинениях столь любопытных подробностей из жизни Олега Моравского? Для этого, отказавшись от размещения повествования о неизвестном по русским летописям князе на том или ином «фоне» X в., необходимо разглядеть,
ее ^
I на фоне каких событий XVI-XVII вв. создавались творения Коменского, ср ^ Пешины и Стржедовского, какими знаниями по истории своей страны ^ о они располагали. И сразу же станет понятно, что в повествовании о под-¡2 1 вигах русского князя-беглеца Олега отразились острые вопросы совре-^ ¡2 менной сочинителям чешской и моравской истории.
ы Произошедшая в XV в. гуситская революция привела к разрыву связи чешских земель со Священной Римской империей, немцы были изгнаны, а на престол избран представитель чешского шляхетского рода Иржи из Подебрад (1458-1471). Его государство состояло из пяти земель: королевство Богемия (т.е. собственно Чехия), маркграфство Моравия, герцогство Силезия, Верхние и Нижние Лужицы, большинство населения которых исповедовало утраквизм, т.е. умеренный гусизм. Моравия тяготилась гегемонией Богемии и стремилась к широкой автономии. Эти настроения усилились при короле-католике Владиславе Ягеллоне (1471-1516), происходившем из польского королевского дома. В результате неудачной войны с венграми, по мирному договору 1478 г., подписанному в Оломоуце, Моравия отошла Венгрии, и хотя маркграфство со временем вновь оказалось с Богемией в составе одного государства (в 1490 г. Владислав Ягеллон, после пресечения местной династии, был избран еще и венгерским королем), мечты о независимости от чехов сильно занимали мораван.
После гибели в сражении с турками в 1526 г. короля Людовика, последнего представителя династии чешско-венгерских Ягеллонов, новым королем избрали австрийского эрцгерцога Фердинанда Габсбурга, младшего брата императора Священной Римской империи Карла V. Мораване на выборы короля приглашены не были, что их крайне разочаровало. Новый король предпринял серьезные усилия, направленные на укрепление единства государства и на восстановление здесь влияния римской церкви. Кроме того, он втянул своих подданных в общеимперские дела, что сразу увеличило финансовые поборы. Все это, на фоне неудачной войны с турками, завершившейся почти полной потерей Венгрии, привело к массовому недовольству подданных своим королем и восстанию чехов против Фердинанда I в 1547 г., впрочем, успешно подавленного королем. Активную роль в восстании приняли участие представители Общины чешских братьев - радикального течения в местном протестантизме, стремившегося к возрождению раннего гусизма. После восстания деятельность Общины была запрещена, но она не только не исчезла, но и сумела во второй половине XVI в. распространить свое учение на территорию Моравии. Мораване не просто не приняли участия в восстании, но и послали королю военную помощь, что обеспечило им в дальнейшем религиозную свободу и значительную
к
о-зчз
внутреннюю самостоятельность. Однако это ничего не изменило - ¡2 5 о
из ГМ
Моравия продолжала ощущать свою вторичность. И в 1549 г. при про- ^ 2 т ведении уже формальных выборов наследника Фердинанда I - его сына оз ^ Максимилиана II Габсбурга, и в 1575 г., когда наследником Максимили- § ^
О
ана был признан сын Рудольф II Габсбург, моравские делегаты не были сц ^ приглашены на обсуждение кандидатуры будущего короля - все опять ^ решали чехи.
При Рудольфе II, с 1576 г. ставшем не только королем чехов и венгров, но и правителем всей Священной Римской империи, Долгая (Пятнадцатилетняя) война с турками привела государство к финансовому разорению. На этом фоне возвращение части Венгрии не могло переломить недовольства общества, тем более что в 1604 г. венгры восстали против императора. У эрцгерцога Матиаса (или Матвея), младшего брата императора, управлявшего Верхней и Нижней Австрией, возник честолюбивый план отстранения Рудольфа от власти, разумеется, с целью занять его место. На этот раз первыми поддержали оппозицию императору мораване. Они, как и остальные подданные императора, устали от Долгой войны, но их, к тому же, раздражали попытки Рудольфа урезать внутреннюю самостоятельность Моравии. Вдобавок, после начала венгерского восстания, мораване оказались в непосредственной близости от территории, контролировавшейся повстанцами, и испытали на себе набеги венгров, сопровождавшиеся исключительной жестокостью нападавших. Лидером недовольных стал Карл Старший из Жеро-тина, представитель богатого панского рода, занимавший положение главы местной Общины чешских (или моравских) братьев, - замечательный оратор, блестяще образованный (учившийся в Гейдельберге и Страсбурге), повидавший мир (он долго жил во Франции, Англии и Нидерландах). Весной 1608 г. моравские сословия собрали сейм, на котором приняли решение присоединиться к конфедерации Венгрии, Нижней и Верхней Австрии, возглавляемой мятежным Матиасом. Карл Старший из Жеротина был избран земским гетманом, войска Матиаса вступили на территорию маркграфства. Между братьями началась война, в которой чехи воевали на стороне Рудольфа II (надо сказать, без особой охоты). В результате, Рудольф признал права Матиаса на Австрию, Венгрию и Моравию. Но удержаться в Чехии ему не удалось - в марте 1611 г. войска Матиаса подошли к Праге, Рудольф отрекся от престола и удалился от дел. Матиас стал императором Священной Римской империи.
Равновесие империи было вновь нарушено в июне 1617 г., когда в Чехии узнали, что наследником престарелого Матиаса, проявлявшего разумную веротерпимость, объявлен его двоюродный брат - эрцгерцог
те ^
=ё Фердинанд Штирийский, ярый католик, правивший во Внутренней ср ^ Австрии, Штирии, Каринтии и Крайне, вступление которого на импера-
о т
^ о торский престол означало резкое ограничение не только религиозных, ¡2 1 но и сословных свобод. В мае 1618 г. в Праге вспыхнуло восстание,
^ Р
и
которое привело к разрыву Богемии с Габсбургами. Повстанцы быстро сформировали армию и вступили в боевые действия с войсками Фердинанда Штирийского. Моравия в этих условиях заняла нейтральную позицию. Карл Старший из Жеротина считал, что Моравии выгоднее уклониться от прямого участия в этом конфликте. А.С. Левченков выделил причины, по которым глава моравских сословий занял эту позицию: «Во-первых, по мнению Жеротина, моравские сословия добились достаточно больших привилегий при Рудольфе II в 1608-1609 гг., а защищать их можно было мирными средствами. Во-вторых, он был убежден, что восставшие не смогут одержать победу при характерном для тех лет раскладе сил на международной арене. Сыграла свою роль и обида на чехов, неоднократно подчеркивавших свое привилегированное положение в составе королевства. Тем временем маркграфство само играло ключевую роль в союзе с венграми и австрийцами и, по мнению Жеротина, могло претендовать на равноправные отношения с Богемией» [5, с. 150]. Земский гетман отказался от финансовой и военной поддержки Габсбургов, взяв на себя роль посредника между воюющими сторонами. Но при этом Жеротин позволил императорским войскам проходить через территорию маркграфства, отказав в этом праве чехам.
Позиция Моравии подрывала надежды чехов на успех. И тогда в апреле 1619 г. чешская армия вторглась на территорию Моравии. Чехов поддержала местная оппозиция, на их сторону перешла часть армии, которую Жеротин собирал для отражения нападения. В результате чехи заняли Брно, где в мае собрался сословный сейм, принявший решение о поддержке Богемии в ее борьбе с Габсбургами. Карл Старший из Жеротина был отстранен от власти. В августе 1619 г. повстанцы избрали чешским королем курфюрста-кальвиниста Фридриха Пфальц-ского. Финал восстания, как и предсказывал Жеротин, был трагический. Несмотря на то, что движение против Габсбургов, кроме Венгрии и Моравии, получило поддержку еще и в Верхней и Нижней Австрии, Силезии и Лужицах, устоять против объединенных сил Фердинанда Штирийского (ставшего, после кончины в 1619 г. Матиаса, императором Фердинандом II), Испании, Польши, Баварии и Саксонии, получивших к тому же финансовую и моральную поддержку папы римского Павла V, повстанцы не смогли. В ноябре 1620 г. в сражении у Белой Горы (в нескольких километрах от Праги) они были разгромлены.
В течение 1621 г. Фердинанду II удалось восстановить контроль ™ у °
над Богемией, Моравией и прочими возмутившимися землями. Теперь ^ s
здесь началась католическая реакция, вызвавшая массовый исход про- оз ^
тестантов в соседние страны. Чешские братья и иные инакомыслящие § ^
О
бежали в Молдавию и Валахию, в Венгрию (сумевшую отстоять свою ^ е^ независимость) и Польшу. В последней, несмотря на господство като- ^ ликов, среди богатой шляхты было много протестантов, готовых при- о ютить братьев по вере (еще после восстания 1547 г. в Польшу бежало много чешских братьев). В изгнании окончил свои дни Карл Старший из Жеротина. Эмигрантом стал и другой известный чешский брат -знаменитый Ян Амос Коменский, возглавивший гимназию в польском Лешно, где им были созданы основные его работы.
К России чешские братья испытывали огромный интерес, усматривая определенное сходство между собой и православными в части обрядов (причащение хлебом и вином). Чехи хорошо представляли себе русских, поскольку посольства из Москвы, привозя богатые дары, приезжали в Чехию для переговоров с Рудольфом II в 1576, 1578, 1595 и 1599 гг. Замечу, что Б. Папроцкий подробно рассказывает о посольстве 1595 г. в сочинении «Диадохос, то есть наследование или преемство князей и королей Чешского королевства» («Diadochos id est successio, ginak poslaupnost knijzat a kraluv Czeskych»), опубликованном в Праге в 1602 г. [13, с. 3-4]. В 1612 г. русское посольство вновь прибыло в Прагу с надеждой найти в лице Рудольфа II посредника в деле урегулирования русско-польских отношений. Общаться послам пришлось уже с Матиасом, который принял посольство с почетом, но от поддержки интересов Москвы уклонился. Более того, когда в 1613 г. русские вновь прибыли к нему в Вену с просьбой, чтобы Матиас признал Михаила Романова законным правителем России, император отказался признать царя Михаила Федоровича, «нанеся тем самым серьезный ущерб международному престижу новой русской власти» [12, с. 24]. Ничего не изменилось и после кончины Матиаса и вступления на престол Фердинанда. Поэтому из Москвы с большим интересом следили за противостоянием повстанцев и Габсбургов (последних к тому же активно поддерживала враждебная России Речь Посполитая). Почувствовав симпатию Москвы, руководители восстания пытались наладить сотрудничество с русскими, неудачно прибегнув к посредничеству Швеции.
Сопоставив вышеизложенные факты из истории Моравии с тем, что писали в идеологически заостренных родословцах Жеротинов их составители, а затем использовали в своих трактатах неравнодушные к судьбам Чехии и Моравии авторы, можно заметить примерно сходный набор проблем, в той или иной степени представленных в сочинениях
ее ^
I и Коменского, и Пешины, и Стржедовского: славное прошлое Моравии,
ср ^ пресечение законной династии, вмешательство в местные дела немец-
о т
о ких государей, отстаивание своей самостоятельности в отношениях ¡2 1 с чехами, тирания пришлой династии, давление венгров, крах государ-^ £ ственности под напором иностранных полчищ, изгнание, распростране-ы ние беглецами слова Божьего. И, конечно, важный компонент: близкие и далекие одновременно русские, с правящим домом которых так хотелось состоять в родстве чешским и моравским вельможам [об этом см.: 10, с. 68].
Все вышесказанное не означает, что исследование русских сюжетов в сочинениях западнославянских авторов XVI-XVШ вв. необходимо «свернуть». Напротив, поиск в этом направлении может дать много интересного в плане изучения контактов западных и восточных славян в указанное время. Однако дальнейшее привлечение известий о русском князе-беглеце X в. Олеговиче в качестве источника для всевозможных конструкций по начальной истории Руси перспектив не имеет.
Библиографический список
1. Королев А.С. История междукняжеских отношений на Руси в 40-70-е годы X века. М., 2000.
2. Королев А.С. Загадки первых русских князей. М., 2002.
3. Кузьмин А. Падение Перуна: Становление христианства на Руси. М., 1988.
4. Кузьмин А.Г. Руги и русы на Дунае // Средневековая и новая Россия. К 60-летию проф. И.Я. Фроянова: Сб. ст. СПб., 1996. С. 130-147.
5. Левченков А.С. Последний бой чешского льва: Политический кризис в Чехии в первой четвери XVII века и начало Тридцатилетней войны. СПб., 2007.
6. Назаренко А.В. Русь и Германия в IX-X вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991 г. М., 1994. С. 5-138.
7. Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-XII вв. М., 2001.
8. Рогов А.И. Россия в польских исторических и географических сочинениях XVII в. // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VII Международный съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Доклады советской делегации. М., 1973. С. 250-266.
9. Филист Г.М. Введение христианства на Руси: предпосылки, обстоятельства, последствия. Мн., 1988.
10. Флоровский А.В. Чешско-русские торговые отношения X-XII вв. // Международные связи России до XVII в. / Под ред. А.А. Зимина, В.Т. Пашуто. М., 1961. С. 64-83.
11. Флоровский А.В. Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 312-316.
12. Флоря Б.Н. Россия и Чешское восстание против Габсбургов. М., 1986.
О'З^О
13. Францев В.А. Русские посольства в Чехии в XVI в. (Мелкие архивные ¡2 5 o сообщения). Б.м., б.г. ш g
14. Фризе Х.Ф. История Польской церкви от начала христианства в Польше до va Ч наших дней. Т. 1. Варшава, 1895. ^
15. Paprocky z Hlohol, B. Zrcadlo Cech a Moravy. Praha, 1941. ^ S
16. Pessina de Czechorod T. Mars Moravicus sive bella hórrida et cruente. Pragae, ^ ^ 1677. >
17. Stredowsky J.G. Sacra Moraviae historiae sive vita ss. Curilli et Methudii. o Solisbaci, 1710. ^
