CC BY
81
ВЕСТНИК ИНСТИТУТА
ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПРАВО
УБУШАЕВ В.Б., ШОРВАЕВ Э.У
ОБ ОБВИНЕНИЯХ А.Ч. ЧАПЧАЕВА В КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В 1936-1937 ГГ.
В архиве Управления ФСБ по Республике Калмыкия хранятся два объемистых тома следственного дела по обвинению Араши Чапчаева в создании «контрреволюционной, террористической, троцкистской, буржуазно-националистической организации» в Калмыкии. Листы заметно пожелтели от долгого хранения, ведь более семидесяти лет пролежали они за семью печатями в закрытых стенах архивохранилищ НКВД. Несколько лет назад довелось по случаю 100-летии со дня рождения А.М. Амур-Санана тщательно изучать его следственное дело, аналогичное чапчаевскому. В разное время по тому или иному поводу пришлось знакомиться с обвинительными материалами репрессированных калмыцких деятелей - Х.М. Джалыкова, Э.-А. Кекеева, К.М. Манкирова, А.П. Пюрбеева и других (1).
Знакомясь внимательно со сфабрикованными от начала до конца на них материалами с их так называемыми «искренними признаниями», схожими одно с другим даже по стилю, задаешься вопросом: что было сравнимо с той государственно-организованной клеветой, которая в течение многих лет предваряла и сопровождала физическое убийство человека, его арест и расстрел.
История знает немало тиранов, но было ли когда-нибудь, чтобы такое огромное число людей не просто было убито, но и предано до или после смерти позору глубокого бесчестия? На людей клеветали, чтобы их убить. Их пытали и убивали, чтобы оклеветать. Отнимали жизнь, плоды большого труда, достойную честь. Страна жила в извращенном, оклеветанном мире. Даже самые высокие мечты человечества о социализме и коммунизме были извращены так, что теперь эти слова ненавидят (2).
Счет жертвам репрессий, в подавляющем большинстве совершенно безвинным, шел не на тысячи, даже не на десятки и сотни тысяч, а на миллионы. Исследователи ныне расходятся в своих подсчетах репрессированных лиц лишь в количестве миллионов. Подобного преступного геноцида против собственного народа не позволил, пожалуй, никто в истории. Ежедневно, из года в год, из десятилетия в десятилетие многие ложились спать с постоянным страхом, что ночь будет прервана вторжением сотрудников НКВД, а утро придется встречать в тюремном застенке. Трагедия была всеобщая и беспросветная: никто не был застрахован от всевидящего ока «бдительных» соглядатаев. Карающий меч висел над головой каждого и мог снести ее в любую минуту, но особенно тяжко приходилось интеллигенции, в первую очередь, старой, дореволюционной.
Все более удушающей становилась обстановка и лично для Араши Чапчаева. Она была неразрывно связана с тем, что постепенно нарастало в стране, ее руководстве.
Араши Чапчаев не принадлежал и не мог принадлежать по своему характеру и предшествующей деятельности к многочисленной команде аллилуйщиков «великого вождя» и только по этой причине был взят на «заметку» преданными его блюстителями. Да и мог ли он в то страшное время разгула репрессий, когда любое неосторожно сказанное слово приводило к скорому аресту, уцелеть и сохранить себе жизнь. Он понимал, конечно, что такой возможности ему, одному из первых калмыцких революционеров, человеку заметному не только в своей местной среде, но и за пределами республики, знавшему непосредственно В.И. Ленина и многих старых партийцев из его когорты, они не дадут. Он хорошо знал и И.В. Сталина в бытность его работы в Наркомнаце, не раз с ним встречался и имел обстоятельные беседы по вопросам провозглашения автономии калмыцкого народа. Впоследствии, встречаясь с И.В. Сталиным в стенах ЦК РКП(б), ВЦИК и СНК, Чапчаев не раз убеждался, что Сталин знает и помнит его и, казалось, что относится к нему с доверием и оказывает поддержку (3).
Однако происходящее в стране в 30-е годы настораживало А.Ч. Чапчаева, многое ему было непонятно. Не могли дать убедительных объяснений и его товарищи в Элисте и даже в Москве. По-видимому, им самим было трудно до конца разобраться, а, может быть, понимая происходящее, не хотели делиться своими мыслями и сомнениями, чтобы не подвергать себя опасности. Начавшемуся расширению и ужесточению репрессий в середине 30-х годов дало законный ход решение ЦК ВКП(б) «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам», подписанное лично И.В. Сталиным. Отныне их надлежало «рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и предателей», в отношении которых «необходима расправа» (4). Фактически применение сталинской директивы не ограничивалось только указанными в ее названии «элементами», но и открывало шлюзы начинавшейся волне репрессий.
60
№ 1, 2008 г.
Она все ближе подходила и к Чапчаеву, находившемуся теперь на «краюшке земли» - в Хабаровске. Это проявлялось в доходивших до него из далекой Калмыкии печальных вестях об арестах работавших с ним в 20-е годы его товарищей или порой о неожиданных фактах. Так, в последнее время резко оборвал всякие связи с ним первый секретарь Дальневосточного крайкома партии Птуха (раньше часто звонил ему, приглашал к себе в гости). Ведь, собственно, по его настоянию он и был направлен на эту работу «Дальзерноживтрест». Вскоре обнаружилась разгадка такой линии поведения «хозяина края». Из Саратова пришло письмо с вырезкой из областной газеты об аресте разоблаченного троцкиста Меерсона - профессора Саратовского университета, с которым Чапчаев тесно сотрудничал в бытность работы в Саратове (5). Птуха, несомненно, знал об этом. Эти и еще другие неприятные явления вызывали у Араши Чапчаева серьезную тревогу за свою жизнь и судьбу близких ему людей. Его беспокойство усилилось еще более, когда на проходящем в Москве в августе 1936 года судебном процессе по делу «троцкистско-зиновьевского объединенного террористического центра» государственный обвинитель Вышинский заявил, что им в качестве прокурора СССР дано распоряжение начать расследование в отношении лиц причастных к судимой «преступной контрреволюционной группе». К этому времени были арестованы как активные троцкисты Петровский - редактор ленинградской молодежной газеты и профессор Саратовского университета Меерсон. Еще раньше был осужден как один из единомышленников Троцкого Лазарь Шацкий, с которым Чапчаев сотрудничал в Коминтерне в период поездки в Монголию и Тибет, а также в бытность его работы в агитпропе в Саратове (6). Таким образом, последние месяцы перед арестом у Араши Чапчаева были крайне тяжкими: один за другим объявлялись троцкистами, врагами народа его прежние друзья и товарищи по совместной государственной и общественной деятельности в Астрахани, Элисте, Саратове, Сталинграде, Москве и других городах страны. Значит, должен придти и его черед. Это он, надо полагать, понимал хорошо. В свете этого арест для Араши Чапчаева не был неожиданностью. Судя по сохранившимся документам, материалы для ареста Араши Чапчаева готовились заранее. Толстый том судебного дела А.Ч. Чапчаева начинается как раз с такого документа. Так, 20 ноября 1936 года помощник оперуполномоченного управления госбезопасности Дальневосточного края сержант госбезопасности Семенов, рассмотрев имеющиеся на Чапчаева А.Ч. материалы, нашел, что он является «участником контрреволюционной троцкистской организации», в которую якобы был завербован в 1930 году троцкистом Меерсоном, а это как преступление было предусмотрено ст.58 (п. 10 и 11) уголовного Кодекса РСФСР. Поэтому было решено «привлечь Чапчаева в качестве обвиняемого и мерой пресечения избрать содержание при арестном помещении комендатуры НКВД по Дальневосточному краю» (7).
Это решение на следующий день, 21 ноября, было санкционировано комиссаром госбезопасности Дальневосточного края Западным, а 24 ноября - прокурором края ДВК Сергеевым. На основании такой санкции уже 25 ноября был выписан ордер за № 757 на производство обыска и арест А.Ч. Чапчаева лейтенанту госбезопасности Шилову (8).
На следующий день, 26 ноября, трое сотрудников НКВД вечером постучались в дверь небольшого особнячка в глубине двора по улице Тургеневская, занимаемого семьей Араши Чапчаева в Хабаровске (9).
Дочь Чапчаева, Клара Арашаевна, которой тогда шел одиннадцатый год, хранила в детской цепкой памяти все, что было связано с арестом отца и случившейся после этого трагедии семьи: «Отец вечно был занят работой, собраниями и заседаниями, приходил домой поздно и рано утром уходил на работу. В день ареста папа тоже пришел поздно, трое военных, пришедшие за папой, долго сидели у нас в доме, пока он приехал с работы. После ареста папы нас осталось в чужом городе трое: мама, я и крошечный братик Марат, которому тогда было всего годик с лишним. Мама, очень тяжело переживая арест отца, заболела, и ее положили в больницу, братика Марата поместили в дом ребенка, там он тоже заболел, и, пока мама вышла из больницы, он умер. Я же все это время жила одна в нашем доме, ходила к маме в больницу, навещала Маратика в доме ребенка, и было мне тогда одиннадцать лет» (10). Все, что написано Кларой Арашаевной, является человеческим документом большой силы, наглядным свидетельством трагизма безвинных жертв сталинских репрессий.
Поздней ночью 26 ноября лейтенант госбезопасности Шилов вместе с двумя сотрудниками НКВД в присутствии коменданта треста произвели тщательный обыск в комнатах Чапчаева и изъяли его переписку и документы, пишущую машинку с латинским и русским текстом, два дробовых ружья и патроны к ним. Отобрали также орден Красного Знамени за № 13777, полученный за выполнение особого правительственного задания в 1928 г., и партбилет за № 0505014. Судьбе было угодно, чтобы Чапчаев через 3 0 лет после смерти еще раз соприкоснулся с фамилией Шилов. В 1936 г. лейтенант Шилов арестовал
61
ВЕСТНИК ИНСТИТУТА
Чапчаева как «врага народа», а в 1968 году другой Шилов, его однофамилец, освободил от страшного обвинения, реабилитировав его честное имя и восстановив в рядах партии со стажем с 1918 г. (11).
Первым документом арестованного Чапчаева явилась анкета, которую почему-то заполнил сам подсудимый, а не следователь, как полагалось по положению. Анкета небольшая, официального характера, содержавшая несколько типичных для такого документа вопросов и краткие на них ответы. В общем, ничего нового, заслуживающего какого-либо интереса, за исключением указания самим Чапчаевым месяца рождения (февраль), хотя в своих многочисленных анкетах, заполнявшихся до ареста, нет такого конкретного указания. Очевидно, конкретный месяц рождения он указал произвольно, ввиду поставленного следователем вопроса, который не знал национальной специфики. Примечательно также и то, что А.Ч. Чапчаеву в анкетных вопросах не были предъявлены те обвинения, которые содержались в постановлении следователя об его аресте (12).
По имеющимся в следственном деле протоколам допросов Чапчаева можно вполне проследить, когда начался у подследственного определенный надлом, в результате которого он начинает «признаваться» во всем сразу, оговаривать себя и других в проведении якобы контрреволюционной, троцкистской, террористической, буржуазно-националистической
деятельности. Первый протокол, оформленный следователем Шиловым, датирован 28 ноября 1936г., где Араши Чапчаев полностью отрицает предъявленные ему сфальсифицированные обвинения. Однако со временем он меняет свои показания, все более «признаваясь» в содеянном, хотя в отличие от других не сразу раскрывает свои «преступные действия», но это происходит до тех пор, пока он не был сломлен физически и морально (13).
Следует отметить, что такой надлом происходил почти со всеми, и многие репрессированные жаловались, хотя и безрезультатно, на применение по отношению к ним страшных пыток.
Арестованный вместе с Чапчаевым, Амур-Сананом и другими калмыцкими деятелями слушатель Института красной профессуры Александр Элюев в письме на имя И.В. Сталина писал: «Следствие необычайными мерами физического насилия принудило меня дать ложные показания, в которых я оклеветал себя и других в контрреволюционной деятельности. Меня держали 45 суток в положении стоя в кабинете следователя, только два раза дав отдых 8 часов. Большую часть времени находился в состоянии невменяемости и давал ложные показания» (14).
Свои «чистосердечные» показания Чапчаев подробно изложил в написанной собственноручно обширной «Платформе». Можно ли поверить в искренность признаний Чапчаева, посвятившего свою жизнь делу революции и социализма? Утвердительного ответа, безусловно, быть не может, ведь все предъявленные ему обвинения являлись настоящей ложью от начала до конца.
Несмотря на жестокое насилие над собой, Чапчаев продержался мужественно почти 8 месяцев. И только с 15 июля 1937 г. с допроса, который провели несколько сотрудников во главе с зам. министра НКВД КАССР ст. лейтенантом госбезопасности Саркисяном, начал давать ввиду их угроз, ложные показания о своей так называемой «контрреволюционной, троцкистской, буржуазно-националистической деятельности» в Калмыкии. Сценарий «саморазоблачения» Чапчаева, составленный полностью сотрудниками НКВД, был довольно объемист и занял 14 печатных страниц. Согласно запланированной установке, показания Чапчаева рассматривались как «признание руководителя и идеолога контрреволюционной организации в Калмыкии», в состав которой следом за ним были включены сначала 11 известных в Калмыкии деятелей, затем зловещий список был дополнен еще 17 «участниками преступной контрреволюционной группы». В дальнейшем, вплоть до 2 декабря 1937 г., когда следствие по делу А.Ч. Чапчаева было решено завершить, состав данной организации пополнялся в соответствии с замыслом новыми людьми. И обязательно во главе каждого «контрреволюционного» филиала «преступной» группы назывался А.Ч. Чапчаев, поскольку без него, как идеолога, все рассыпалось (15).
Участниками так называемой контрреволюционной троцкистской, буржуазно-националистической организации были объявлены известные партийные и государственные деятели Калмыкии: А. Амур-Санан, Х. Джалыков, А. Пюрбеев, А. Маслов, Э -А. Кекеев, У. Душан, А. Цатхланов, М.
Дедеев, Б. Очиров и другие, а также уже известные к тому времени поэты и писатели: С. Каляев, Х. Сян-Белгин, К. Эрендженов, Х. Косиев, Г. Даван (16).
Изучая материалы следственного дела А.Ч. Чапчаева, нельзя не отдавать дань умелому, а порой изощренному ведению допросов. Сбор «компромата» на А.Ч. Чапчаева начали еще до ареста, а в ходе следствия действовали исподволь, не торопясь, очень тонко. Первый допрос, проведенный во внутренней тюрьме Управления НКВД Дальневосточного края 27 ноября 1936 г., был посвящен выяснению взглядов Чапчаева и носил, на первый взгляд, ознакомительный характер. Второй допрос был проведен в отношении
62
№ 1, 2008 г.
вопросов, казалось бы, безобидных - знакомства и встреч с бывшим редактором ленинградской газеты «Смена» Петровским, с которым Чапчаев подружился в бытность его работы в Саратове, выяснению его взглядов. Третий и четвертый допросы Чапчаева касались встреч с Л. Шацким, бывшим председателем КИМа, и Г.Е. Меерсоном, профессором Саратовского университета. Однако на последующих допросах ему были предъявлены обвинения в связях с троцкистами (Шацким, Меерсоном, Петровским), которые якобы завербовали его в свою контрреволюционную, троцкистскую организацию, а он, Чапчаев, в свою очередь, возглавил деятельность подобной преступной организации у себя в Калмыкии (17).
Письма Чапчаева А. Амур-Санану из Урги, где он делится своими мыслями относительно создания в Калмыкии народно-революционной партии, наряду с ВКП(б), которую предлагал организовать на первое время из советских калмыков с центром в Москве или у границ Китая; затем его выступление с такой идеей в 1928 г. на собрании комсомольского актива в Элисте, статья в газете «Красный калмык» в этом же году «Лицом к нашим братьям в Азии» с предложением отметить юбилей 320-летнего пребывания калмыков в России с приглашением собратьев из Китая и т.д. - все это вменялось ему в вину (18). Эти «обвинения» в свой адрес Араши Чапчаев не только не отрицал, поскольку они являлись его убеждениями, а наоборот, сам подробно изложил их следствию, хорошо понимая, что оно располагает этими материалами. Более того, на допросах 31 декабря 1936 г. и 3 января 1937 г. он дает интересные и смелые по тому времени показания о том, что такое отсталое в экономическом и политическом отношении национально-государственное образование, как Калмыкия, не сумеет осуществить переход к социализму, минуя капиталистический этап развития, что это вызовет очень тяжелые для народа последствия, скажется на вымирании калмыков, не говоря о других последствиях. На допросе Чапчаев вполне искренне заявил, что об этом он говорил в беседах с калмыцкими студентами в Саратове в 1930 г. Кроме того, он также показал следствию, о том, что хвалил студентам Троцкого, какой он хороший оратор и один из лучших вождей партии. Конечно, Чапчаев не мог не понимать, что его сразу же обвинят в троцкизме, в сочувствии к Троцкому и неверии в победу социализма.
С позиции нашего времени нельзя не поражаться смелости его суждений, широте и глубине выводов и положений, не говоря об их дальновидности.
Необходимо отметить, что сотрудникам госбезопасности дальневосточного края так и не удалось, кроме выше указанных показаний, добиться от Чапчаева признаний в причастности к троцкистской организации в Саратове и создании «контрреволюционной, буржуазно- националистической организации» в Калмыкии. Поскольку к тому времени аресты «врагов народа» в республике, как и по всей стране, начали принимать широкий характер, и Чапчаев по замыслу планировался как главный идеолог, то было решено на основе приказа НКВД СССР первым отправляющимся из Хабаровска этапом направить его в распоряжение Управления Госбезопасности НКВД по Сталинградской области. Пробыв в пути 2 месяца, А. Чапчаев к началу июня 1937 г. был доставлен в Сталинград. Здесь завершился последний, самый тяжелый и трагический период его жизни (19).
Об этом периоде жизни Чапчаева, кроме следственных материалов, сохранились лишь свидетельства его дочери Клары: «Когда матери стало немного лучше, она решила ходатайствовать за отца. Мы собрали вещи и пустились в дальнюю дорогу из Хабаровска в Сталинград. Остановившись по дороге в Москве у сестры, мама ходила в НКВД просить за отца. Ничего не добившись, мы уехали в Сталинград, сняли квартиру в Красноармейске. Я пошла в школу в 4 класс, маме работу и прописку не дали. А свидание с папой назначили. Мы пришли в большое серое здание, где было много людей с узелками. Наконец, мама взяла меня за руку и повела во внутрь здания. Вошли в небольшой кабинет, за столом сидел следователь Саркисян. Через некоторое время ввели папу. Боже мой! Я помню папу с густой шевелюрой, а перед нами стоял человек наголо остриженный, в глазах застыла боль. Мы бросились к нему и заплакали, а он стоял и молчал. Саркисян приказал нам сесть. Отец спросил: «Где Марат?». Мама скрыла от отца смерть маленького сына и сказала, что он приболел, лежит в больнице. Свидание длилось недолго и было немногословным. Прощаясь, мы бросились к отцу, но нас остановил следователь. Так закончилась моя последняя встреча с отцом. Но если бы я знала, что вижу отца в последний раз!» (20). Сколько стоило это последнее свидание Араши Чапчаеву с родными ему людьми. Многие в таких случаях сходили с ума в тюремных застенках. Это не голословное утверждение, имеются документальные материалы о некоторых известных деятелях Калмыкии, когда их выводили на расстрел уже сумасшедшими.
Правда, с А.Ч. Чапчаевым подобного не случилось, он многое выдержал. Об этом свидетельствует акт медосвидетельствования от 2 декабря 1937 г. заключенного внутреннего изолятора управления НКВД
63
ВЕСТНИК ИНСТИТУТА
по Сталинградской области: «Чапчаев А.Ч. - 47 лет, страдает хроническим миокардитом, хроническим полиартритом. К легкому физическому труду годен». В тот же день, 2 декабря 1937 г., А.Ч. Чапчаеву было объявлено, что следствие по его делу закончено и ему предъявлено обвинение, предусмотренное ст. 58-!а, 10, 11, 17, ст. 58-а Уголовного Кодекса РСФСР, т.е. в проведении контрреволюционной, террористической, буржуазно-националистической деятельности (21). Через полтора месяца, 1 января 1938 года, состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР по рассмотрению дела с обвинительным заключением УНКВД по Сталинградской области, утвержденным ст. помощником прокурора СССР Розовским по обвинению Чапчаева А.Ч. в преступлениях, предусмотренных ст.58-8, II УК РСФСР, с применением закона от 1 декабря 1937 г. Наконец, 16 января 1938 г. состоялось закрытое заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством дивизионного военюриста Никитченко, которое длилось 15 минут. Начавшись в 20 часов 40 минут, включая перерыв на совещание, закончилось в 20 час. 55 минут. Понимая безысходность своего положения, А.Ч. Чапчаев признал себя виновным по всем предъявленным ему обвинениям и только в своем последнем слове попросил сохранить ему жизнь (22). Однако суд не принял во внимание последнюю просьбу подсудимого. Поскольку все было заранее предрешено, вынес решение приговорить его к высшей мере наказания - расстрелу. Той же ночью во внутренней тюрьме НКВД в Сталинграде приговор был приведен в исполнение. Акт о расстреле был подписан 16 января 1938 года лейтенантом госбезопасности Кривицким (23).
Прошло 18 лет, прежде чем восторжествовала справедливость. В 1956 г. Верховный суд СССР постановил:«приговор в отношении А.Ч. Чапчаева по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и в уголовном порядке дело о нем производством прекратить» (24).
Так, спустя много лет имя Араши Чапчаева - замечательного революционера, крупного государственного и общественно- политического деятеля Калмыкии было возвращено народу, из низов которого он вышел.
1. См.: Архив Управления ФСБ по Республике Калмыкия (Следственное дело А.Ч.Чапчаева. Т.1, 2). Ф-7, д. 422-р (далее: Архив УФСБ по РК).
2. Наберухин А.И. Героика и трагедия его жизни // Советская Калмыкия. -1990. -25 декабря.
3. Наберухин А.И., Убушаев В.Б. Первый председатель КалмЦИК. -Элиста, 1976. -С. 114.
4. Айтаев В. Шестнадцать месяцев до вечности // Известия Калмыкии. -1991. -14 мая.
5. Убушаев В.Б. Революционер, писатель, интернационалист // Амур-Санан А.М. - певец революции. -Элиста, 1988. -С. 21.
6. Убушаев В.Б. Последние 14 месяцев жизни Араши Чапчаева. // Профессор В.Б. Убушаев - Хранитель народной памяти. -Элиста, 2007. -С. 139.
7. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422-р. Т. 1, л. 9.
8. Известия Калмыкии. -1993. -8 октября.
9. Там же.
10. Убушаев В.Б. Указ. Соч. -С. 140.
11. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422-р, Т. 1.
12. Убушаев В.Б. Указ. Соч. -С. 141.
13. Убушаев В.Б. Указ. Соч. -С. 141.
14. Там же. -С. 142.
15. Убушаев В.Б. Указ. Соч. -С. 142.
16. Там же.
17. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422р, т. 1.
18. Там же.
19. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422р, т. 1.
20. Известия Калмыкии. -1993. -8 октября.
21. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422-р, т. 2.
22. Архив УФСБ по РК, Ф-7, д. 422р, т. 2.
23. Там же.
24. Там же.
64
