CC BY
69
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 21 (202).
Филология. Искусствоведение. Вып. 45. С. 62-69.
О ЖАНРОВОМ СВОЕОБРАЗИИ ПОЭМЫ О. СУЛЕЙМЕНОВА «КАКТУС» В СВЯЗИ С ОСОБЕННОСТЯМИ ЕЁ СУБЪЕКТНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
Автор рассматривает жанровое своеобразие поэмы О. Сулейменова «Кактус» в связи с особенностями её субъектной организации и выявляет связь творчества О. Сулейменова с казахским фольклором, а также доказывает, что произведение обладает жанровыми чертами айтыса. При этом исследователь на примере поэмы О. Сулейменова «Кактус» прослеживает модификацию традиционного жанра казахской устной поэзии.
Ключевые слова: жанровое своеобразие, жанровая специфика, жанр айтыса, гипербола, гиперболические сравнения, модификация жанра, поэма «Кактус», О. Сулейменов, субъектная организация, традиции русской и казахской поэзии.
Олжас Сулейменов - один из наиболее выдающихся деятелей казахской культуры, чьи известность и авторитет далеко перешагнули как национальные, так и дисциплинарные рамки. О нем много писала критика еще в 1960-е годы, начиная с 1980-х его творчество стало объектом исследования академической филологии, причем оно вызывало и продолжает вызывать интерес как литературоведов, так и лингвистов.
Впервые настоящую и очень острую полемику среди критиков вызвала вышедшая в 1969 году «Глиняная книга» (мы имеем в виду весь сборник поэм, включающий, кроме заглавной, также поэмы «Кактус», «Муравей», «Запомнить» и «Балкон»). Журнал «Вопросы литературы» в 1970 году посвятил ей дискуссионный раздел «Произведения, о которых спорят», напечатав две статьи - «В поисках “знака явлений”» Л. Миля и «Песнь песней - или исторический детектив» А. Марченко. Наиболее же острую полемику среди поэм, составивших «Глиняную книгу», вызвала поэма «Кактус». Это на первый взгляд может показаться странным, так как ни по объему, ни по сложности композиции она не идет ни в какое сравнение с заглавной поэмой, но произошло именно так.
Напомним, что основной конфликт «Кактуса» состоит в противостоянии двух героев поэмы - поэтов Амана, от лица которого идет повествование (подзаголовок поэмы - «Размышления классика Амана на тему “Быть и казаться”»), и Жаппаса. Последнего, впрочем, Аман описывает как бездарного халтурщика и плагиатора. Кроме того, Жаппас - главный редактор литературного журнала.
У подавляющего числа критиков такой взгляд Амана на конфликт поэмы не вызвал
вопросов. Однако Л. Миль в уже упомянутой статье «В поисках “знака явлений”»» предлагает совершенно иной взгляд на персонажей поэмы, на ее конфликт, и его мнение о главном герое «Кактуса» буквально следующее: «Аман, такая нервическая благородная натура (“единственная подлая черта в человеке (таком, как я) - он не может защитить себя”), оказывается, пошляк и беспардонный хам, идущий по жизни с широко расставленными локтями <...> житейская мораль Амана, как и его рассуждения о поэзии, необходимой времени и людям, тоже стоит недорого» [8. С. 31].
Убежденным противником точки зрения Л. Миля выступает М. Каратаев в своей статье «Диалектика поэтических дерзаний». Он определяет «Кактус» как «энергичнейший диалог между Аманом (настоящим талантливым поэтом) и Жаппасом (бесталанным, но преуспевающим приспособленцем)» [7. С. 365]. Интересна статья, впрочем, не самим этим выводом, который, по сути, ничего не добавляет к известному из самой поэмы, а полемикой с Л. Милем. М. Каратаев пишет: «Поэта Амана, чья жизнь “ярче, чем алмаз, и дорога своей алмазной хрупкостью”, поэта, “кто понимает стыд” и чей “стих, как штык”, критик зачислил в число пошляков и хамов. Право же, читателю предоставляется право сделать вывод, что критик Л. Миль задался целью унизить поэта Амана и тем самым всячески обелить жирного приспособленца Жаппаса. Ну что же, еще Герцен заметил, что язык без костей и печатный станок тоже» [7. С. 367].
Столь противоположные выводы обескураживают: можно подумать, что речь идет о двух совершенно разных текстах. Что скажут на эту тему другие критики?
Л. Аннинский в статье «Пройдя сквозь дебри... Олжас Сулейменов и его “Глиняная книга”» писал по этому поводу: «Достаточно прочесть в поэме “Кактус” спор лирического героя с его неповоротливым, тупым, совершенно круглым оппонентом, редактором по имени Жаппас, - и вы почувствуете острое, подвижное, вечно возбужденное состояние поэта, это его непрерывное выламывание из повседневности - риск торреро, который сиротеет без быка, - в самой парадоксальности душевного склада О. Сулейменова есть своя поэтичность» [2. С. 336].
Н. Ровенский в статье «О поэзии Олжаса Сулейменова» уделяет поэме «Кактус» большее внимание и предлагает ряд толкований ее образной системы. В частности, говоря о кактусе, он считает, что автор «развенчивает этого жителя южноамериканских пустынь, он снимает с него традиционный ореол выносливости и мужественного терпения. На самом деле долговечность его - “от бездуховности”, хорошо отлаженного механизма приспособления <...> О. Сулейменов создал сатирический образ поэта Жаппаса, позабывшего “что значит Долг, все превратившего в рубли - и только”, ловкого и безжалостного конформиста, решившего для себя все вопросы на много лет вперед. Это - кактус. Женщина, уверенная в прочности своей семьи на том основании, что муж заплатил за нее большой калым (“три тыщи новыми”), - это тоже кактус, дитя духовной пустыни...» [10. С. 280] - и так далее. Критик, однако, ни разу в статье не упоминает Амана, и создается впечатление, что для него этот образ не кажется спорным.
Л. Аннинский назвал Амана лирическим героем поэмы. Это положение перекликается с тем, что было высказано Дм. Молдавским в статье «Степь, стихи и время», опубликованной, впрочем, еще в 1966 году, то есть до появления «Кактуса»: «В стихах Сулейменова есть герой - это молодой человек, его сверстник, он повышенно чувствителен к справедливости и несправедливости. Он знает, что справедливость должна восторжествовать. Малейшее промедление - в этом он сходится с многими другими поэтами - нетерпимо. Любое отступление от этических норм кажется ему чуть ли не катастрофой» [9. С. 179]. Сказанное Дм. Молдавским действительно напоминает декларации Амана, но, на наш взгляд, одного этого еще совершенно недостаточно, чтобы назвать его лирическим героем.
Л. Миль, доказывая свою точку зрения, приводит достаточно аргументов в пользу того, что Аман никак не может считаться однозначно положительным героем. Так, «...в своих теоретических опытах Аман преимущественно шутит», причем «за каждой его шуткой явственно проглядывает желание шутить, а это уже сильно обесценивает юмор» [8. С. 30]. Что же касается собственно стихов Амана, то Л. Миль, цитируя их, замечает: «... здесь смущает не столько набор газетных штампов, сколько повод для декларации» [8. С. 30]. (Аман, напомним, пишет стихи о строителях, известных лишь тем, что они спьяну помочились на угол дачи Жаппаса.) Далее критик приводит стихи Амана, посвященные его возлюбленной, и характеризует их следующим образом: «...примечательны слова, которые он бросает ей пусть даже в запальчивости, - да нет, в какой запальчивости! - это скорее ленивая и сытая ругань: “обезьяна”, “стакан немытый”, “лапой”, “духов дешевых” и, наконец, особенно примечательное - “в мой ковер”, “в комнате моей”» [8. С. 31].
Далее Л. Миль ставит чрезвычайно важный вопрос, связанный с субъектной организацией поэмы: «Как же в конце концов относиться к Аману или, лучше сказать, к “теме Амана” автор? Нет оснований считать, что Жаппас и Аман волей автора сопоставлены, чтобы дополнить друг друга. Для этого Аман недостаточно карикатурен. Кроме того, некоторые из его деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по себе серьезны. Остается невероятное, но, видимо, единственное: О. Сулейменов противопоставляет Амана Жаппасу, оставаясь в блаженном неведении относительно того, как пуст и никчемен его положительный герой» [8. С. 31].
Этот вывод Л. Миля, хотя, как было показано выше, вызвал возмущение М. Каратаева и был проигнорирован рядом других критиков (впрочем, ведь и сам Л. Миль называет его невероятным), по сути дела, не противоречит высказываниям ни Л. Аннинского, ни М. Каратаева. В сущности, все они прямо соотносят Амана с автором. Разница между ними состоит в том, что Л. Миль, в отличие от других, не видит в Амане положительного героя и ставит это в вину автору. Мы также совершенно не согласны с этим выводом, хотя посылки Л. Миля, которые привели его к такому мнению, кажутся нам справедливыми.
Мы полагаем, что столь резкие отзывы с обеих сторон отчасти продиктованы внелите-ратурными причинами. М. Каратаев - давний и искренний поклонник поэзии О. Сулей-менова, автор доброго десятка статей о его творчестве. Что же касается статьи Л. Миля, то ее тон, при всей его корректности, трудно назвать доброжелательным по отношению к О. Сулейменову - или, по крайней мере, к его последней на тот момент книге, которую Миль в целом считает авторской неудачей. Критика Миля - внимательная и местами очень прозорливая, тем не менее едва ли может быть названа беспристрастной. Видимо, это задело оппонента, который, защищая любимого поэта, не смог или не захотел увидеть в поэме неких странностей, которые никак не объясняются его собственным взглядом на поэму, зато объясняются Л. Милем. Мы убеждены, что на эти особенности нужно не закрывать глаза, а сделать совершенно обратное - открыть их, и по возможности еще шире.
Мы не согласны в первую очередь с тем, что Аман «недостаточно карикатурен». Напротив, на наш взгляд, Аман карикатурен более чем достаточно, карикатурен в гораздо большей степени, чем это заметил Л. Миль. И это естественным образом опровергает вывод о «блаженном неведении» О. Сулейменова относительно своего героя. Если, следуя логике Л. Миля, уличать Амана в разнообразных неприглядных высказываниях и вольных или невольных признаниях, то к обвинениям в его адрес можно добавить еще очень многое.
Начнем с самого начала. Поэма имеет подзаголовок - «Упражнения классика Амана на философскую тему “Быть и казаться”».
В «Шумер-наме» О. Сулейменов вспоминает случай из своей молодости, когда один из посетителей газетной редакции, дилетант-стихотворец, принял его за сотрудника газеты: «Классиком я себя уже тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем смущались мы с ним наперегонки» [12. С. 191]. Речь идет о самом раннем периоде творчества поэта, тогда еще студента-геолога. Будем иметь в виду, что «Шумер-наме» написана от лица не вымышленного поэта Амана, а непосредственно от лица самого О. Сулейменова. Итак, еще не будучи профессиональным литератором, «классиком» О. Сулейменов «себя уже тогда не полагал», очевидно, считая это не самым серьезным и почтенным занятием. Аман, однако, безапелляционно назван «клас-
сиком». Если это ирония, то ее объект - именно Аман, а вовсе не Жаппас.
В самых же первых словах поэмы Аман с очевидной гордостью рассказывает о своем знатном социальном происхождении («Я по паспорту - Аман-хан. Хан - это титул...») и противопоставляет себя «безродному Жаппа-су». Аман еще ни слова не сказал о том, что он - талантливый поэт, а Жаппас - бездарный приспособленец. Речь об этом пойдет ниже, но с первых же строк Аман декларирует свое сословное превосходство, и сразу же после указания на безродность Жаппаса фраза Амана: «Пусть всегда чувствует дистанцию между нами» [1З. С. ЗО]. И это делает герой, который далее характеризует одну из героинь поэмы как «унылый реликт феодально-байской эпохи» лишь за ее обыкновение носить архаичную, с точки зрения Амана, одежду и украшения! Ниже тема сословной неполноценности Жаппаса усиливается упоминанием Амана о том, что Жаппас - автор стихотворения «Я
- бывший батрак». Такая сословная спесь у советского казахского поэта Амана в эпоху «развитого социализма» кажется по меньшей мере странной. (Еще более странно, что на это не обратили внимания тогдашние критики.) Таким образом, первым аргументом «настоящего поэта Амана» в его споре с «бездарным приспособленцем» Жаппасом становится то, что Аман - хан, а Жаппас - «безродный», «бывший батрак».
Теперь обратимся к портретной характеристике врагов. Со слов опять же Амана нам известно, что Жаппас очень толст, а сам Аман «неправдоподобно стройный». Обратим здесь внимание на это определение. Почему не «очень» или, предположим, «чрезвычайно», «весьма» и тому подобное, а именно неправдоподобно?
Дело, как нам кажется, в том, что и Жаппас толст вполне неправдоподобно. Вот описание Жаппаса, сделанное как бы средствами кинематографии:
«Я увидел покадрово:
Крупный план: его жирное лицо.
Отъезд до среднего: брюхо.
Общий: все еще - БРЮХО.
С противного холма с копьем наперевес идет на сближение Брюхо» [1З. С. З9].
Затем, используя один из излюбленных приемов О. Сулейменова вообще и в «Кактусе» в частности, - омонимичность русских и казахских лексем с весьма разным, а то и
прямо противоположным значением (казахское имя «Умер» значит ‘жизнь’ и т. п.), Аман пишет:
А ты подумал, жирши Жаппас, что песня - жир, соловей - булбул?
Все чаще жирных поэтов у нас народ-реалист называет пул-пул.
И далее: «Где он наел такое брюхо? В хлебном магазине его пропускают без очереди, как беременного. Читатели, заметив Жаппа-са, говорят задумчиво: “В нем что-то есть...”» [13. С. 43].
Таким образом, Аман не только настойчиво повторяет слова о жирности Жаппаса, но и развивает аналогию «брюхо - брюхатый, беременный». Гротеск совершенно очевидный, совершенно, опять же, неправдоподобный, ибо, конечно же, никто никогда не принимает мужчину-толстяка за беременного, и не пропускает его без очереди. Если этот гротеск есть острота рассерженного Амана, то она не очень высокого сорта. Это скорее площадная насмешка, что плохо вяжется с образом остроумного поэта-интеллектуала, каким пытается (и в ряде случаев небезуспешно) предстать перед нами Аман. О том, что здесь не случайная реплика, говорит то, что тема «толщина - брюхо - беременность» косвенно развивается Аманом и дальше, актуализируясь репликой Амана в споре: «- Так было или не было, рожай, Жаппас! - я уже откровенно издевался» [13. С. 42]. Это совершенно точное определение: очевидно, что Аман не спорит со своим оппонентом Жаппасом, не обличает его, а именно издевается над ним.
Обратимся к «упражнению классика Амана» «Как делать (писать, строить) стихи». «Упражнение» совершенно очевидно является римейком известной статьи В. Маяковского. (Мы намеренно используем англицизм «римейк», чтобы не утверждать, что Аман Маяковского пародирует.) Точно так же концептуальные построения автора немедленно и наглядно подкрепляются историей создания одного стихотворения. Прежде, чем углубляться в тонкости разрабатываемого Аманом на наших глазах нового если не творческого метода, то, как минимум, литературного направления «НЕО. ЛИТ», обратим внимание на то, что послужило поводом для этого важного литературного события. Если у Маяковского таким поводом послужило самоубийство Есе-
нина, то у Амана - уже упомянутый факт, что строители помочились на дачу Жаппаса. Критику логично было бы обвинить Амана (или О. Сулейменова, ибо в конце своей статьи Л. Миль напрямую адресует все претензии к образу Амана непосредственно автору) если не в кощунстве, то, по меньшей мере, в неуместной и чрезмерно развязной шутке (опять скажем - слишком уж площадной). Однако к моменту выхода «Кактуса» любой читатель стихов О. Сулейменова мог неоднократно убедиться, что сам поэт всегда был самого высокого мнения о В. Маяковском. И если мы поверим Л. Аннинскому, и Аман - лирический герой поэмы, трудно понять, почему О. Сулейменов выбрал такой повод для написания Аманом своего программного текста.
Если же мы обратимся к самому программному тексту - своего рода манифесту литературного направления НЕО. ЛИТ, то обнаружим в нем, сверх достаточно банальных тезисов («в нем благородно сочетаются модерн и уважение к традиции», «читатель хочет знать весь процесс умножения слов»), опять-таки нападки на Жаппаса. Сначала Аман каламбурит на воистину бессмертную тему «дважды два - четыре (пять)». «Мне лично не интересен результат (4) без подробно описанного действия (2*2 или 2*3) <...> Уже невозможно сохранить умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:
Стихи Жаппаса = 5
Почему 5, когда их структура “дважды два”, или чаще “одиножды один’, или вовсе “нуль”?» [13. С. 33].
Далее Аман выдвигает два принципа нового направления - теоретический и практический. «Метод неолита (новой литературы) заключается в следующем: а) неолит ищет в каждом дурном явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке - человека. Ибо история и истина не одно и то же. Начала - вместе, окончания - врозь» [13. С. 33].
Остановимся на этом первом, теоретическом тезисе. То, что он кажется Аману чем-то новым - очевидное недоразумение. Такое мнение было бы простительно для иностранного или дореволюционного литератора, но уж советскому-то поэту Аману следовало бы помнить, что такой творческий метод к моменту выхода его «упражнений» существует уже около сорока лет и называется социа-
листическим реализмом. «Искать в дурном хорошее и на нем основываться» - не то же ли самое, что «искать ростки нового в настоящем» и «изображать жизнь в ее революционном развитии»? А если изображение получится не слишком жизнеподобным - не беда; ведь «история и истина не одно и то же».
Вспомним слова Л. Миля об Амане: «...некоторые из его деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по себе серьезны». С этим нельзя не согласиться: весьма серьезны, речь идет, по сути, о «самом прогрессивном, основном художественном методе советской литературы и советского искусства». Но разве ничем не подкреплены? Подкреплены, и еще как! Стихами Амана, героем которых становится строитель Саид Бекхожин. Стихи длинные, основная суть их сводится к тому, что Саид Бекхожин, будучи человеком не без недостатков (выпивоха и дебошир, что иллюстрируется примерами), тем не менее останется в истории как самоотверженный труженик, способный в трудную минуту на героический поступок (что также иллюстрируется примерами).
В связи с вышесказанным можно было бы предположить, что тема Амана и его творчества в поэме - ирония О. Сулейменова по отношению к соцреализму и его представителям вообще. Однако, как мы помним, единственная причина обращения поэта Амана к «образу современного рабочего» Бекхожина совершенно иная и вполне личная. Аман продолжает свой манифест о новой литературе: «Извлекаем костяк: строители и писатель. В первом звукосочетании ударение на “и”. Следовательно, напрашивается основа “строить”
- выпить на троих. Антагонизирующее слово писатель связано с предыдущим не случайно. Надо ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение на “и”, чтобы сблизить противоположные формы. Послушайте, как торжественно звучит “и”: “строители и писатель”! И как раздвинулись семантические рамки!» [13. С. 33].
Здесь уместно вступить в полемику с персонажем поэмы. Аман ошибается: семантические рамке вовсе не раздвинулись, они только сдвинулись. В данном случае Аман противоречит своим же теоретическим установкам и своему же последующему стихотворению, актуализируя в отношении строителей тему не стройки, а пьянства. Что же касается Жаппаса, то здесь неприязнь к нему совершенно осле-
пляет Амана: почему же Жаппас «писатель» с ударением на «и»? Слово «писать» с древнеславянским ударением на «и» в современном русском языке, на котором пишет Аман, имеет другое значение, к которому Жаппас не имеет в данном случае ни малейшего отношения. Позвольте, да ведь это делал не Жаппас, а строитель Саид Бекхожин!
Однако Аману нет дела до таких мелочей. Зато парадигма заслуженных и не очень поношений Жаппаса продолжает пополняться и развиваться: «безродный», «сын батрака», «тупой», «глупый», «бездарный»; «придурок» и «завистник» (цитаты из стихотворения Амана). Далее переход на физические параметры оппонента: «слишком толстый»
- «жирный» - «идет на сближение Брюхо»
- «принимают за беременного» - «рожай, Жаппас!» И наконец «писатель» с древнеславянским ударением - насмешка, хотя ничем и не обоснованная, зато, с точки зрения Амана, вероятно, обидная. После этого обвинение в плагиате, сделанное Аманом походя и как бы само собой разумеющееся, уже почти ничего не добавляет к отталкивающей характеристике Жаппаса.
После всего сказанного мы только с двумя серьезными уточнениями можем согласиться с тем, что в поэме «Кактус» «О. Сулейменов создал сатирический образ поэта Жаппаса» (Н. Ровенский). Первое - этот образ создал не О. Сулейменов, а Аман, являющийся формальным субъектом речи в поэме. Почему же мы отрицаем возможность того, что формальный субъект речи может одновременно выражать и авторскую точку зрения, на чем, по сути, настаивают как Л. Миль, так и его горячий оппонент М. Каратаев (хотя первый ставит это О. Сулейменову в вину)? Потому, что мы считаем необходимым и второе уточнение - это не сатирический образ, а собрание насмешек, причем настолько вульгарных и сочетающихся с такими же безудержными самовосхвалениями, что это никак не вяжется не только с самим О. Сулейменовым, но и с образом Амана.
В самом деле: многие высказывания Амана (об архитектуре степных могильников, об эмансипации в связи с практикой покупки жен или мужей, о языковых парадоксах) действительно остроумны и парадоксальны, как отмечает Л. Аннинский; не лишены они как иронии, так и самоиронии. Однако как только речь заходит о Жаппасе, Аман мгновенно
преображается, приобретая те черты, которые Л. Миль (на наш взгляд, еще достаточно мягко) называет «гаерством».
Мы полагаем, что столь острая и напряженная полемика вокруг «Кактуса» - результат, сверх тех внелитературных причин, о которых мы уже упоминали, также и недоразумения чисто филологического порядка. Его бы не произошло, если бы писавшие о поэме обратили больше внимания ее жанровой специфике.
Вспомним, что все без исключения писавшие об Олжасе Сулейменове критики независимо друг от друга всегда подчеркивали в качестве основного и обязательного положения национальное своеобразие его поэзии. С самых первых критических заметок о стихах О. Сулейменова и до самых новейших научных исследований его творчества незыблемым остается положение, давно ставшее трюизмом: Олжас Сулейменов - русскоязычный казахский поэт, в чьем творчестве слились и синтезировались традиции казахской и русской поэзии. Связь творчества О. Сулеймено-ва с казахским фольклором устанавливалась, рассматривалась и изучалась неоднократно, как в литературоведческом, так и в лингвистическом плане. Еще в 1963 году Л. Аннинский писал: «Олжас Сулейменов (хоть он и пишет по-русски) - поэт подчеркнуто национальной складки, он казах во всем: от метафор, навеянных степным пейзажем, до основной мысли его высших раздумий - о том, что внесет Азия в грядущее мировое содружество» [1. С. 77]. Более двадцати лет спустя, в 2005 году, А. Сарсембаева пишет в своей диссертации об анафоре в творчестве О. Сулейменова: «Анализируя сборник стихов “Ночь-парижанка” К. Д. Канафина также приходит к выводу, что в поэзии О. Сулейменова объединяются традиции казахской акынской поэзии, фольклорные образы и сюжеты и русские поэтические традиции. В творчестве О. Сулей-менова ярко проявляются традиции акынов и батыров. Часто в русскоязычном тексте можно наблюдать художественно-изобразительные средства, выходящие за пределы русской поэтики. Многие строки могут оказаться не понятными представителям другой языковой культуры» [11. С. 68].
Как нам кажется, именно это в определенной степени и произошло с поэмой «Кактус», которая, похоже, была прочитана как произведение русской литературы. В таком случае
недоумение критики вполне объяснимо. Действительно, для русской поэзии совершенно нехарактерна ситуация такого конфликта, который описан в «Кактусе», когда во всех отношениях отталкивающего героя обличает «гаерствующий», грубый и хвастливый оппонент. Если искать соответствия такому конфликту в русской поэзии, его скорее можно обнаружить в ее фольклорных жанрах (например, в колядках или масленичных празднествах, подразумевающих словесные поношения «оппонентов»). Однако такое соответствие будет далеко не точным и не полным.
Между тем в казахской устной поэзии можно обнаружить соответствие гораздо более полное и последовательное. Это жанр ай-тыса.
Вот как говорит об этом жанре «Хрестоматия по казахской литературе» - «Айтыс - состязательная песня, импровизированный поэтический спор <...> Участие в айтысах было делом чести каждого казахского акына. <... > Побеждал более талантливый, остроумный и находчивый акын. Под градом его обличений противник терялся и замолкал» [14. С. 103].
Вспомним начало «Кактуса», где, кажется, так дико для 1969 года звучат слова Амана о знатности его происхождения и «безродно-сти» Жаппаса. Его первые слова: «Я - Аман-хан». (Вспомним традицию айтыса: прежде чем начать свой спор, акыны представляются слушателям). В дальнейшем он развивает эту тему. Для айтыса подобные высказывания вполне уместны и естественны: «Записанный в середине XIX века айтыс Жанака с Тобеком является хорошим примером того, каково в это время было мастерство поэтического спора, о чем спорили акыны. Поэтический спор Жанака с Тобеком начинается с похвал каждого своему роду. Жанак хвалит аргынов, Тобек
- найманов. Затем, продолжая эти восхваления, каждый горячо доказывает, что род противника ничего не стоит...» [14. С. 103]. То же самое пишет и З. А. Ахметов («О языке казахской поэзии»): «Каждый певец, участвующий в состязании, следуя установившейся традиции, подробно говорил не только о собственных достоинствах, но и восхвалял свой род, его знаменитых людей. <...> Одновременно певец, безжалостно бичуя своего соперника, всеми силами стремился ошеломить его, привести в состояние растерянности» [6. С. 50].
Хвастливость Амана с точки зрения традиций русской лирики кажется чрезмерной
и неприятной. Однако он вовсе не погрешил против законов жанра айтыса. Вот еще цитата из З. А. Ахметова: «В казахской поэзии сложилась устойчивая традиция говорить о своем поэтическом мастерстве, искусстве слагать стихи, петь песни. Характеризуя силу своего таланта, красоту и мощь голоса, певцы и поэты создали немало ярких сравнений, эпитетов, метафорических образов. Биржан говорил, что он - это целое море песни, что может ливнем лить шесть дней подряд. Звонкий голос певца, по его словам, перекликается с трубным кличем высоко летящего лебедя. А Балуан-Шолак сравнивал силу своего голоса со звуками кузнечных мехов. В современной поэзии эта традиция не угасла» [6. С. 113].
Вспомним, как стилистически разнятся высокопарные высказывания Амана о себе разговорные, подчас грубо бранные - о Жап-пасе, и сравним это с традициями казахского фольклора: «В айтысах часто встречаются противопоставления:
В песне своей ты околесицу нес.
Песни мои забурлят, как вешний плес (из айтыса Джамбула с Кулмамбетом).
В тех частях айтыса, где акыны прославляют кого-либо, или что-либо, широко используются гиперболы и гиперболические сравнения <...>. Того же рода гиперболы служат возвышению искусства акына. Акыны применяют их в описаниях своего песенного дара: “Песни мои - ливень, пенный, речной вал”, “Смерчем крутясь, недруга я заверчу”, “Я -скакун, ветер, буря”. Характеризуя противника и оспаривая его взгляды на жизнь, акыны прибегают к сатирическим сравнениям, к преувеличенно-комическому изображению» [14. С. 105].
Подобного рода гиперболами как раз и изобилуют слова Амана, когда он противопоставляет себя Жаппасу. Что же касается его пристрастия, говоря о Жаппасе, педалировать мотивы, говоря словами М. М. Бахтина, «материально-телесного низа», то и здесь Аман не оригинален. В уже упомянутой статье «О поэзии Олжаса Сулейменова» Н. Ро-венский пишет: «Войско выбирало себе в предводители того батыра, который побеждал соперника в ругани. Народ сохранил в памяти несколько батырских айтысов. Наиболее известен айтыс (спор) Кара-батыра и Урак-батыра из Среднего жуза, рода Караул. <...>
О. Сулейменов мастерски, с недоброй улыбкой воспроизводит этот спор - тупой, чван-
ливый, лишенный элементарной умственной работы» [10. С. 255].
Разумеется, герой О. Сулейменова никак не может быть назван персонажем, высказывания которого лишены элементарной умственной работы. Как уже говорилось выше, когда речь не идет о Жаппасе, Аман высказывает достаточно оригинальные суждения на весьма разные темы - о литературе, о языке, о семейных традициях и так далее. И хотя эти суждения совершенно очевидно принадлежат умному и прогрессивному человеку второй половины XX века, это вовсе не противоречит жанровым законам айтыса. «В айтысах затрагиваются и решаются общественные темы, иначе говоря, айтысы публицистичны. Обсуждение общественных вопросов, в которое выливается айтыс, влияет на построение и художественные средства этого жанра. Каждый айтыс состоит из ряда поэтических высказываний акынов на определенную тему. Тем бывает обычно несколько» [14. С. 104]. В «Кактусе» также несколько разных тем, на которые «высказывается акын»: литература, положение женщины в обществе, проблемы коммуникации людей с различным национальным менталитетом, угроза ядерной войны и множество других, множественности которых способствует некоторая мозаичность сознания главного героя. Все эти темы вполне публицистичны и злободневны, и эта-то злободневность, по всей видимости, и помешала сопоставить поэму с традиционными образцами устного народного творчества.
Итак, мы можем убедиться, что поэма «Кактус» обладает жанровыми чертами айтыса. В композиционном же и стилевом отношении она несомненно представляет из себя айтыс.
Что же касается вопроса о том, является ли Аман в поэме лирическим героем, то мы без всяких сомнений отвечаем на него отрицательно. Те черты сходства, которые замечаются между Аманом и лирическим героем стихов О. Сулейменова, легко могут быть объяснены возрастом и профессией (оба -молодые поэты). Те же черты их различия, о которых мы уже писали выше, на наш взгляд, не могут быть объяснены ничем, кроме одного - субъект речи «Кактуса», Аман, не является субъектом авторского сознания. Точно так же и в традиционном айтысе каждый из его участников высказывает исключительно свое личное мнение. Таким образом, мы видим
в «Кактусе» модификацию традиционного жанра казахской устной поэзии.
В связи с этим можно высказать и еще одно предположение о том, почему О. Сулейменов пишет по-русски. Может быть, его русскоя-зычие не есть только личное предпочтение, но один из возможных путей дальнейшего развития жанровой системы казахской, а точнее, многонациональной казахстанской литературы вообще. Опыт айтысов на казахском языке, как уже упоминалось, ничего не добавил к айтысу как жанру, не дал векторов его дальнейшего развития и совершенствования. Вероятно, здесь «память жанра» (М. М. Бахтин) превращается в своего рода труднопреодолимую инерцию жанра. В то же время мы видим на примере «Кактуса», говоря словами его неоднозначного персонажа Амана, «как раздвигаются семантические рамки» этого традиционного жанра. Как мы знаем, англоязычные произведения В. Набокова являются вкладом не только в американскую, но и в не меньшей степени (если не большей) в русскую литературу. Точно так же знаменитая, давно ставшая афоризмом строка-лозунг О. Сулейменова «возвысить степь, не унижая горы», практическим выражением которой обычно принято считать его работы по изучению места тюркских языков среди других, в настоящем контексте может соотноситься и с чисто литературной деятельностью Олжаса Сулейменова как поэта.
Список литературы
1. Аннинский, Л. В кольце страстей (о творчестве О. Сулейменова) // Простор. 1963. № 10. С. 75-79.
2. Аннинский, Л. Пройдя сквозь дебри... Олжас Сулейменов и его «Глиняная книга» // Сулейменов, О. Собр. соч. : в 7 т. Т. 2. Алматы : Атамура, 2004.
3. Ауэзов, М. «Предки, в бою поддержите меня...» О национальном своеобразии поэзии О. Сулейменова // Дружба народов. 1968. № 7.
4. Ахметов, З. А. О языке казахской поэзии. Алма-Ата : Мектеп, 1970.
5. Джуанышбеков, Н. О. Казахская литература в мировом восточном культурноисторическом контексте // Евразия. 2006. № 2.
6. Канапьянов, Б. Образ Махамбета в творчестве советских поэтов : О. Сулейменов и А. Вознесенский // Нива. 2003. № 4.
7. Каратаев, М. Диалектика поэтических дерзаний. Алма-Ата : Жазуши, 1987.
8. Миль, Л. В поисках «знака явлений» // Вопр. лит. 1970. № 9. С. 23-41.
9. Молдавский, Дм. Степь, стихи и время // Звезда. 1966. № 3. С. 179.
10. Ровенский, Н. О поэзии Олжаса Су-лейменова // Совпадение. Литературные портреты, статьи, рецензии. Алма-Ата : Жазуши, 1986.
11. Сарсембаева, А. Ж. Когнитивный аспект анафоры в поэтическом дискурсе О. Сулейменова // Вестн. КазНУ. Сер. филол. 2005. № 1 (83).
12. Сулейменов, О. Глиняная книга. Алма-Ата : Жазуши, 1969. 252 с.
13. Сулейменов, О. «АЗ» и «Я». Алма-Ата : Жазуши, 1975. 304 с.
14. Хрестоматия по казахской литературе. Челябинск : Взгляд, 2001.
