CC BY
74
DOI: 10.15643/libartrus-2022.1.1
О задачах семантики как науки. Лингвистическая -логическая - философская семантика: предметно-творческое разграничение и сотрудничество
© В. В. Ильин*, Е. К. Шаура, Т. В. Шафигуллина
Калужский филиал Московского государственного технического университета имени Н. Э. Баумана (национальный исследовательский университет) Россия, 248000 г. Калуга, улица Баженова, 2.
*Email: vvilin@yandex.ru
В широчайшем отношении семантика (семасиология) наряду с синтактикой и прагматикой есть раздел семиотики (семиологии) - науки о знаковых системах, - подчиненный задаче выявления значения, установления смысла языковых (знаково-информационных) конструкций. При учете предметной фокусировки исследования последних аналитические устремления семантики дифференцируются: содержательно, методологически, методически - поисково - обособли-ваются концептуальные ареалы: лингвистическая, логическая, философская семантика. Цель последующего изложения - уточнить их познавательные претензии через призму точек роста, соприкосновения и разобщения дисциплинарного и междисциплинарного взаимодействия и развития.
Ключевые слова: семантика, смысл, значение, понимание.
Нерв консолидации творческих усилии трех видов семантик - уяснение природы самореализации человека как существа символического: перекрывая границы животного мира с главенством первосигнальных связеи, homo signum жизнеутверждается по правилам связеи вто-росигнальных; способ его аутентичных заявлении оказывается исключительно знаково-сим-волическим [6]. Отсюда - семантику оправданно квалифицировать как предельньш внешнии контур человековедческих рассмотрении, который, абсорбируя рефлексию, реконструкцию такои универсальнои черты человечности, как символическая черта, образует фундаментальный компонент гуманитаристики. Скажем больше: коль скоро знаково-символическая атрибуция является имманентным человечности существенно-необходимым, универсальным признаковым параметром, монопольно тематизирующая его семиотика функционирует относительно человековедения в качестве базиснои теории (ВТ) [9].
Далее - естественная аналитическая дивергенция ВТ с обособлением:
- синтактики - изучение правил сочетания, упорядочения, образования-преобразования знаков в знаковых системах безотносительно их значениям;
- семантики - изучение знаковых систем под углом зрения их смысловых и референци-альных возможностей
- прагматики - изучение коммуникативных функции знаковых систем.
И соответственная же аналитическая дивергенция внутри семантики с автономизациеи лингвистическои, логическои, философскои семантики, где первая версифицирует изобрази-тельно-выразительныи потенциал знаковых систем, вовлеченных в символическую (второ-сигнальную) интеракцию; вторая версифицирует логическии потенциал - демонстративную
организацию знаковых систем; третья версифицирует проекционный потенциал знаковых систем, соотносящихся с отстраненными «сверхзнаковыми» реалиями.
Лингвистическая семантика - аналитика текста, систематика текстосозидания по филологически сбалансированным формам - правилам сочетания знаков в выразительные скопления, - морфологически, синтаксически, лексически, фразеологически и т.д. корректно организованные единства.
Для экспликации поставим мысленный эксперимент по техническому заданию: выполним элементарное четверостишие, состоящее из восьми слов с характерным обременением: по учету количества строчек - каждое слово первых двух строк начинается с четвертои буквы алфавита - «Г»; тогда как каждое слово вторых двух строк начинается с восьмои буквы алфавита «Ж».
В мире fiction модельным усилием получим: Гнастью - грыть Грастьи ганерии, -Жамью - ждить Жудьи жамерии.
Не мудрствуя лукаво, по большом желании в текстеме как сочетании звуков-знаков позволительно различать - касательно:
- внешнего облика слов - репрезентантов каких-то отношении - группы «субъекта» (актива) (в данном случае лингвистически опущенного), «объекта» (пассива), «предиката» (деиствие), «признака» (адъектива);
- фоники - некую «изящность» звуковои инструментовки, - усматривая аллитератив-ные параллелизмы;
- размера (реагируя на рифмованность не идеально - по метру - созданнои текстемы) допустимо прибегать кхарактеризации: логаэд строчный с организациеи 1 и 3 строки по тонике; 2 и 4 строки - по дактилю.
Язык неистощим в словообразовании, «соединении слов» (Пушкин) в законченные высказывания (фразы) и далее - сплачивании фраз во внутренне связанные композиционно и мыслительно относительно завершенные последовательности речевых (письменных) изъяснении (тексты). Откуда обобщенно следует: лингвистическая семантика осваивает необозримое многомерное текстовое пространство, посредством квалификации языковых фактов проводя релевантные идентификации.
В случае непосредственного общения - встроики коммуникантов в текстовосприятие «как процесс» - осуществляется маркировка:
- лингвистическая: вербальный момент - установление фоническои, грамматическои, лексическои, фразеологической социолектическои определенности;
- паралингвистическая: невербальный момент - установление интонационнои, кинети-ческои, мотивнои, поведенческои определенности как ситуативного декора речевого взаимодеиствия (специфического заявления в нем субъектности в переходе от дискурса к событииному моменту).
В случае опосредованного общения - встроики коммуникантов в текстовосприятие «как результат» - проводится маркировка особенностеи текстового массива:
- как «отчужденною» данности «в себе»;
- в ближаишеи эксплицитнои сфере контекста - зоне содержательнои релевантности,
оттеняющей свойства полезной информации;
- в удаленной имплицитной сфере подтекста - зоне скрытой позиционности, индуцирующей несобственные, неаутентичные, привходящие трактовки выражаемого [5, с. 123-150].
Резюмируя, выскажемся решительно: лингвистическая семантика изучает явления словесности (!) как фактуальный остов языкознания, филологии. Центральной самодостаточной единицей аналитических рассмотрений-размышлений пребывает «слово»; более широкое интеллектуальное движение от «слова» к «предложению» осуществляется уяснением значений входящих в предложение слов - их внешней и внутренней формы. На данном фундаменте разворачивается профессиональное удостоверение качества фраз - текстем по акцентуированию фонетических, интонационных, морфологических, синтаксических, идиоматических, аксиологических, когнитивных особенностей.
Усматривая в лингвистической семантике самодостаточную отрасль in specie, ограничим круг ее компетенций (отказываясь от дополнительных различений: «словоцентризм» (лингвистика знака - Пирс, Соссюр) - текстоцентризм (лингвистика речи - Бенвенист)) установлением языковых (!) смыслов на базе выявления вербальных значений (до границ учета коммуникативного контекста; расширительное толкование референциальной сферы лингвистической семантики включением в область релевантных значений влияний традиции, истории, идеалов, образов контрагента, ориентации реципиента и проч., по сути, снимает различия лингвистической и нелингвистических типов семантик).
Референциальное поле лингвистической семантики - пространство понятийных денотатов, осваиваемое ресурсами языковых процедур, автономная локомоция которых стимулирована двойственной тенденцией:
1) интралингвизм - моделирование формальной (грамматической) стороны языка от программы «универсальной грамматики» (Пор - Рояль) до программы lingua mentalis (Вержбицка) с уточнениями: линия Рейзига - изучение изменения значений слов; линия Пауля - изучение переносов; линия Гумбольдта - изучение обусловленности мыс-ледеятельности языковыми каркасами; линия Сепира - Уорфа - учет лингвистической относительности; вплоть до формальной семантики Монтегю, ограничивающейся изучением «значения предложения».
2) экстралингвизм - отход от слово-, текстоцентризма (лингвоцентризма) как потенциально узкой парадигмы, игнорирующей вхождение в «вербальные значения» знаний о мире (сверхлингвистических предпосылочных, базисных знаний).
Вербальные контексты не исчерпывают смысловые контексты:
- по содержанию: «нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь» [24, с. 245];
- по субъективной (внесловесной) интенции (задаваемой теми же риторическими вопросами), -
Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний? [27, с. 169];
- по «чувству жизни», - в реконструкции человекоемких контентов, осваиваемых ресурсом объемных междисциплинарных систем типа социолингвистики, когнитивистики, психолингвистики, культурологии, антропологии, этнолингвистики и др.;
- по рукотворной гармонии, делающей из «текста» «произведение». Как говорил Гете:
«за одним словом тянется другое... в конце концов выходит нечто, по существу не представляющее собой ничего, но имеющее такой вид, будто оно есть нечто» [4, с. 19]. На отрешенном философском сленге речь - о тонких количественно-качественных обусловленностях, применительно к обсуждаемои теме обозначающих переход («скачок») от «текста» к «произведению». Отметая экивоки, голыи «текст» конструируется элементарным знако-звукосочетанием (в «заумных» людических упражнениях, как, скажем, в абстрактнои знако-звукописи Крученых «Дыр бул щир убещур»). В «тексте» как концентрате вырожденнои «речи» вполне возможно не уважать «никакую органическую цельность» [1, с. 423], чего, однако, никак нельзя допускать в случае «произведения», выполняемого по экзистенциально выношеннои телеологии, предусматривающей по Гегелю, выстраивание диалога автора с каждым стоящим перед ним человеком;
- по сущностному назначению. Задача словесности - через анализ слов, словесных образов постичь технику закрепления жизнезначимостеи. Но не только. Сверхцель - достичь разумения, как охватываемые словами жизнезначимости оплодотворяют чело-веческии рост, катализируют наращивание гуманитарности.
Возделывание жизни, души, духа не сводится к налаживанию «словесного процесса», лишь обрамляющего деликатнеишии процесс пестования человечности как состояния «обостренного ощущения Всебытия» (Бунин).
На фоне сказанного акцентуируем: изучая явления словесности, лингвистическая семантика устанавливает смыслы-значения изображаемо-выражаемого по внешнеи и внутреннеи форме слова, принимая в расчет определенность:
- ударения: уже - уже, лука - лука;
- интонации: усиление, замедление, повышение, понижение звука (голос вверх - вопрос: поидем?; голос вниз - восклицание: поидем!);
- расчленение речи: паузирование (остановка-приостановка речи), в письменности -знаки препинания;
- мелодики слова: характер звукоизвлечения - типы фонем, акусмы, кинемы; артикуляция; аккомпанементация; каденции; скорость произнесения;
- жестово-мимическо-пантомимического обрамления слова (гримасы, ужимки, улыбки и т.п.);
- логического ударения (он пришел; он пришел);
- порядка слов (вплоть до зевгм, анаколуфов);
- порядка букв (метатеза);
- аутентичности выражаемого (парафраза);
- темпоральнои значимости (архаизмы, изводы, неологизмы, варваризмы);
- статистическои значимости (частотность);
- грамматическои значимости (категории рода, числа, падежа);
- синтаксическои значимости (категории времени, места, субъектности, объектности);
- фонетическои значимости: характер высказывания (звуко-символические, психо-со-матические, коммуникативные особенности);
- ассоциативности ситуации (синтагматические ряды: произносить-изрекать-мямлить-цедить-рявкать и т.д.);
- прямого-косвенного значения (перегорел - «перестал светить» и «утратил соревновательность»);
- образности: слово как «знак значения» в разряде художественности - метафорическая утрата понятииности;
- афористичности («устав о неуклонном сечении»);
- эмотивности (введение сопряженностеи, соположении, расширении, сужении, ремарок, сближении, контрастов, отступлении, квалификации, конкретизации, параллелеи и т.п.);
- социальнои идентичности: у всякого сословия - свое платье, мысли, обычаи, манеры, язык; [2, с. 290-291];
- стилистики: колорит заявления мыслеи, речевых решении - маркировка авторства;
- лексическои экспрессии: ласковость (доченька); снисходительность, ироничность (бо-роденка), пренебрежительность (выскочка); увеличительность (кулачищи); бран-ность (прохвост) и т.д.;
- культурного уровня: смысловые повышения-понижения, просторечие, диалектизмы;
- фразеологичности: устоичивые сочетания слов;
- жанровости: учет направленности текста от романистики (эпос, лирика, драма) до публицистики (фельетон, очерк);
- идиоматичности: неразложимые словосочетания с определенным значением;
- когнитивнои стереотипности: типы ментальности, жизнеориентированности («рус-скии характер»);
- метафоричности: смысловые переклички по сходству - контрасту;
- фразового окружения слова: «петух» - «дать петуха» - «пустить красного петуха»;
- строения фраз (текстем) с позиции эмфатическои акцентировки (анафора, эпифора, синтаксическая тавтология, словесная градация, инверсия, оксюморон и т.д.).
Индуцируемьш лингвистическои семантикои устоичивьш мотив концептуального освоения объектно-смыслового представительства в «знаке - слове - тексте» подхватывает логическая семантика, доводящая изучение знакообразных миров с, так сказать, лингвистическои онтологиеи, задаваемои формальнои операторикои с формульным материалом, ad ех^еть tates.
Подобно лингвистическои логическая семантика исследует смыслы, значения языковых (синтаксических) выражении как компонентов текста в их отношении не к вещному (естественному), но знаковому (искусственному) миру.
Как создаются логические тексты (системы)? Фиксированными предписаниями образования-преобразования формул, получаемых как сочетания элементов алфавита по строго вводимым правилам. «Значение» алгоритмически генерируемого формульного массива устанавливается интерпретациеи - набором модельных образов, уточняемых (по Крипке) триумвиратом где W0 - выделенный мир; W - возможные миры; R - явное отношение достижимости [17, с. 28-29], связывающее возможные миры.
Ввиду многозначности компонентов модельных структур, конституирующих смысловую, денотативную значимость знаковых конструкции, количество интерпретации последних практически не перечислимо; в исключительных случаях удается минимизировать разброс интерпретации формально-знаковых исчислении.
Интерпретация в лингвистическои семантике суть установление значения, приписание смысла посредством идентификации качественных особенностеи текста - вскрытием характерных параметров словообразования, лексики, внешнеи-внутреннеи формы слова, ближаиших-
дальнеиших его значении, гиперонимическо-гипонимическои структуры, буквальности-фигуральности и т.д.; интерпретация в логическои семантике довольно-таки худосочная процедура придания смысла синтаксическим (формальным) записям заданием некои функции, ставящеи в соответствие переменным (как правило) абстрактные классы объектов (применительно к возможным мирам - состоянии в зависимости от структуры логического языка). Семантические концепты в логику вводятся либо аксиоматически, либо дефинициально, что обедняет круг семантических разыскании формальными установлениями непротиворечивости, полноты рассматриваемых систем (1 случаи), равно как адекватности метаязыка, располагающего средствами описания эффективности использования объектного языка (2 случаи).
В такои редакции (ср.: подходы Хвистека, Лесьневского) «онтология» обсуждается в терминах теории именования с центровкои принципа: элементами классов являются единичные непустые имена, если номинируемые ими сущности принадлежат классу; онтология - дериват номинации.
Исследуя отношения логических знаков, логическая семантика в точном смысле слова функционирует как лингвосемантика с некоторыми немаловажными особенностями.
Лингвистическая семантика изучает словесную организацию мысли, - тогда как логическая семантика - смысловую ее организацию. Отличие - в утрировании признаковои определенности, начиная с простеишего: формальная логика оценивает структуру высказывании с позиции не грамматическои связи подлежащего со сказуемым, но смысловои связи субъекта с предикатом. Налицо разные типы правил реализации операции «связывания».
Так, в высказывании «У человека есть красивая шляпа» лингвистика сосредоточивает внимание на сцепку подлежащего «шляпа» (известное) со сказуемым «есть» (новое); ее не занимает косвенное дополнение «у человека». Между тем логика озабочивается фиксациеи смысловои субъектности, перенося акцент со «шляпы» на «человека». Логически радикальна идея не «шляпности», но «человечности»: субъект - актант сообщаемого. Восстанавливая формальную субъектность, логика устремляет внимание на подчеркивание смыслового отношения; сверхцель - донести информацию не о предмете, а о его обладателе, что и обслуживается логическои конструкциеи высказывания в виде субъектно-предикатнои формы на смысловом (не грамматическом) уровне [25].
Однако на этом эвристические дифференцировки лингвистическои и логическои семантики завершаются; в остальном они движутся по достаточно узкои колее лингво-, текстоцен-тризма.
Подобно лингвистике формальная логика черпает смыслы, предметные значения из употребления слов. Довольно взять в расчет ригидную идеологию выстраивания формализованных текстов с их семантикои, крепящеися на весьма искусственных методах отношения именования; экстенсионала, интенсионала; неполных символов; жестких десигнаторов (Фреге, Карнап, Монтегю, Рассел, Крипке), дабы убедиться: логическая семантика суть синтактика.
Платформа представительства «мыслимого» через «языковое», намечаемая Луллием, Скотом, получает развитие (через Уилкинса, Дальгарно, Валлиса, Декарта, Полициано, Альш-теда, Юнга, Гленвиля) у Леибница, - в проекте «универсальнои характеристики» выдвигавшего программу всеобъемлющеи калькуляции: «И хотя давно уже выдающиеся мужи выдвинули идею некоего универсального языка... никто, однако, не попытался создать язык, или характеристику, в которои одновременно содержалось бы искусство открытия и искусство суждения... Когда же я отдался этому исследованию более усердно... поневоле натолкнулся на
ту замечательную идею, что можно придумать некии алфавит человеческих мыслеи (! - авт.) и с помощью комбинации букв этого алфавита и анализа слов (! - авт.), из них составленных, все может быть открыто и разрешено (! - авт.)». Никоим образом! Нет! Ни в каких случаях - нет!
Стратегия подменить творчество символическои (синтаксическои) операторикои, эвристику калькуляциеи - формальным исчислением - алгоритмом наращивания формульных за-писеи (строчек - «машина» Поста) вполне понятна: она отвечает наивным гносеологическим устремлениям чисто технически получить всю полноту знания из ранее вскрытых прозрачно-непререкаемых самооправдываемых основоположении. (Гносеологическому идеалу тоталь-нои расчислимости познавательных деиствии корреспондирует политическии идеал универ-сальнои расчислимости социальных деиствии, пестуемыи интеллектуалами эпохи Просвещения, обуреваемыми надеждои учредить совершенное общество по началам всепостигающего разума [11,13,14].)
Формальная реконструкция содержательных рассуждении сообщает последним преимущество относительнои однозначности, точности, строгости, однако не посягает (ввиду капитальных ограничительных результатов Геделя, Тарского, Левенгеима, Сколема) на редукцию содержания к форме, тем более - формулировку правил открытия, получения новых (сверхсловесных) истин.
Некии рецидив мощнои эпистемическои традиции механического вывода - обоснования истин из самоочевидных логонов мысли позволительно усмотреть в сфере лингвистическои семантики - доктрине семантических примитивов (интуитивно ясных тезисов - Вержбицка); в сфере логическои семантики - в логическом функционализме, отождествляющем удостоверение истинности формальных конструкции с табличным методом выстраивания разрешаю-щеи процедуры; в логическом редукционизме, вводящем технику сведения интенсионалов к экстенсионалам; для более тонких эпизодов интенсиональных функции допускается апелляция к психическому преформизму (?!) - врожденным схемам деиствия (Хомскии), схватывающим идеалии (эидосы) идеационным актом сознания (Монтегю).
Логическая семантика - добропорядочная дисциплина, гносеологическая недостаточность (не хочется говорить «узость») которои, однако, обусловлена исходным принципом установления смыслов, приписывания значении по оценке своиств языковых выражении. Именно в данном пункте кроется ущербность формального подхода репрезентировать природу неязыковых объектов ресурсами (исключительно) языка.
Аналогичное - по части определения функции «истинности». Упор на исследование не вещных, но знаковых связеи влечет синтаксическую (!) трактовку «истинности». Скажем, выражение W £ ф(Р); W - составляет множество миров, где справедливо задаваемое функциеи Ф - (Р). Такое возможно на худосочном плацдарме замены анализа отношении «знак-объект» отношениями «знак-знак» с предметно тощеи схемои индексации истины по формальному приписыванию.
Подобная познавательная тактика, очевидно, невдохновительно элементарна; некое критическое резюме ее беспристрастнои оценки заключается в понимании:
- условия истинности знания, как такового, не конституируются формально (ср.: парадоксы материальнои импликации и трудности реализации программ строгои, силь-нои, аналитической интенсиональнои, релевантнои импликации);
- богатство реального познания не втискивается в прокрустово ложе реконструктивного формально-логического инструментария; близорукость логическои семантизации
отличает представления многоотсечных, многогранных концептов типа «Время», «Человек», «Жизнь», «Опыт» и т.д. с обслуживающими их экзистенциалами, философемами, сценографиями реальности;
- фактическое многообразие человеческого достояния-наследия не имеет прямого синтаксического представительства, допускающего строевую (формальную) фиксацию;
- востребует уточнения тезис Фреге «логика есть наука о наиболее общих законах бытия истины» [29, с. 307]. Истины - какои? Сугубо логической но не эмпирическои. Логика не располагает органоном выявления и даже оправдания (учитывая непреходящую роль предпосылочного, фонового знания в данном процессе [7]) фактическои (тем более - судьбическои) истины. Своиства логическои истины выражают законы логики (табличный способ); своиства фактическои истины выражают законы мира (опытный способ).
Лингвистическая, логическая семантики черпают смыслы-значения в текстах (языковых конфигурациях): в своих профессиональных заботах первая тяготеет к прагматике, вторая - к синтактике. Философская семантика черпает смыслы-значения в реальности; в своих профессиональных занятиях она тяготеет к освоению не знакового, а предметно-вещного сущего, -status rerum (SR). Участливыми орудиями данного благодатного дела пребывают верификация, операционализация, реификация, атрибуция, субстантивация, проекция, объективация, эмпирическая интерпретация, - сугубо сверхлингвистические приемы конституирования содержания (установления истины по директивам не когеренции, но корреспонденции - соответствия засловеснои, «внетекстовои» деиствительности - SR).
Философская семантика - референциальна, что в поиске предметных значении, вещных смыслов ориентирует на развертывание неформальнои процедуры (подобного нельзя утверждать о тои же семантике Соссюра, утрирующеи нереференциальный статус смыслов-значении знаков, детерминируемых несубстанциальнои системообразностью. Нечто сходное - касательно упоминавшихся логических систем Хвистека, Лесьневского, где «онтология» задана «именованием». Наиболее содержательный фрагмент «знаковещательнои деятельности» -литературоведение - изучает типы творческого самовыражения через поэтику, стилистику, -опять же герменевтику текстов под углом зрения художественности), где смыслы - значения представляются достоянием не выразительнои, а соотносительнои плоскости, аттестующеи порядок «внесловесно-внехудожественного сущего».
Оценим знаковую трансформацию предмета обожания - женщины - в незнакомку, «прекрасную Даму».
Поэтически она выглядит художественным олицетворением, романтическои метафорои-метаморфозои: под влиянием высокого чувства реальное существо обретает бесконечно дорогую инкарнацию.
Гносеологически она выглядит не символонесущим морфизмом, но элементарнои гипо-стазои, субстантивнои онтологизациеи плотских качеств. У поэта - изощренная сложносочиненная гипербола, иносказание, выражающее трудно передаваемое «томленье» духа. У гно-сеолога - изощренное же, но рационально сухое приписание понятию автономного существования.
Вдохновленный символикои лирическии прием филологически самодостаточен - отобра-зительно внесюжетен. Подобный же прием философски не самодостаточен - навеян эидети-чески оформленными предметно-вещными обстояниями.
Линия литературы - линия эстемы [8], оторачиваемая несубстанциальнои эмоциональ-нои настроикои самоценными:
- вопрошаниями:
Чем опять душа полна?
Что опять в неи пробудилось?
(Жуковскии);
- восклицаниями:
Какая ночь! Как воздух чист, Как серебристыи дремлет лист, Как тень черна прибрежных ив, Как безмятежно спит залив, Как не вздохнет нигде волна, Как тишиною грудь полна! (Фет)
Неопределенно значимые эстематичные упования, однако, никак не укладываются в философскую линию ноэмы [8], востребующую учета не феноменологического, не переживательного фона, но сущностнои стороны происходящего.
Какое-то единение несвязанных, крутящихся на собственных автономных орбитах поисковых линии филологическои и философскои семантики исключает и стратегия решения ка-питальнои для герменевтическо-референциальных изыскании проблемы существования.
Языкознание акцентуирует рафинированные интерпретативные деиствия типа идентификации эпитета (яркая предикация); сравнения (сопоставление параллельных рядов); символизации (образ внешнего как знак внутреннего); олицетворения (одушевление неодушевленного); воплощения (инкарнация образности); оксюморона (сочетание несочетаемого); прозопеи (персонификация); парафразы (заместительная номинания явно неопределяемого); иронии (контрастный контекст с обратным смыслом); гиперболы-литоты (преувеличение-преуменьшение признаковои группы); аллегории (развернутыи перенос) и т.д. В тема-тизации существования языкознание довольствуется стилистически выпуклои нюансиров-кои - аффективностью, качественнои интенсивностью словесного представления, - обрамлениями-включениями основного (традиционно-стандартного) содержания в сетку привходящих ассоциации, сообщающих ему коннотативные смыслы-значения (по сходству, смежности, контрасту, соперениманию и т.д.) и сближающих его с иными содержаниями. (Расшатыванию принятого содержания понятииного оборота (внутреннеи формы слова) примешиванием к нему тропных побочных вставок-вкраплении (метафорика, идиоматика, фразеологистика) с необозримостью индуцируемых психологических, экзистенциальных отзвуков-отголосков, оттенков-полутонов, варьирования предметнои амплитуды словесного опыта противится формальная логика, ратующая за унификацию, стандартизацию «словоупотребления», укрощение поливалентности знака.)
Языковедческое установление художественнои мотивированности «плетения словес» -экспрессивнои значимости, слоговых перестроек, интонационности, особенностеи синтаксиса, пунктуации, подчеркивания специфичности коммуникационных ситуации, мелодического рисунка текста, оттенков настроения, - важное познавательное мероприятие изображения, но не отображение реалии (SR). Последним, говоря прямо, ни лингвистическая, ни логическая семантика профессионально не занимаются.
Лингвистическая семантика изучает, тогда как логическая семантика исключает (ригористические конструкции логистики от Фреге до Карнапа с весьма искусственными требованиями предметности, однозначности, экстенсиональнои композиции, взаимозаменяемости, отчужденными техниками введения постулатов значения, L-эквиваленций) [16, 28] «асимметричный дуализм» (Карцевскии) знаковои деятельности. Перекрывая эмоциональный заряд образного постижения реальности, многоразличные людические изыски (не говоря, - фокусы, принимая в расчет модельные упражнения «языкового абсурда»), философская семантика сосредоточивается на субстанциальнои основе символического опыта: «логика идеи» интересует ее с позиции репрезентации «логики вещеи».
Еще раз: философская семантика центрирует традиционную проблематику субъекта и объекта, бытия и мышления, языка и внеязыковых данностеи, оставляя в стороне серьезные, интересные, интригующие вопросы кристаллизации смыслов через слово (литература); мизансцену (театр); жест (балет); звук (музыка); цвет (гамма, оттенок - живопись); значение (экстенсионалы - предметно точные, но малосодержательные языки логики).
Герои собственных лингво-семантических разыскании - естественный язык, - необъятный космос национального самосознания. Как точно, емко - у Бродского: Припадаю к народу. Припадаю к великои реке. Пью великую речь, растворяясь в ее языке. Припадаю к реке,
бесконечно текущеи вдоль глаз Сквозь века, прямо в нас, мимо нас, дальше нас.
Герои собственных логико-семантических разыскании - искусственный язык, - необъятный космос научного самосознания, формально-алгоритмическая основа развертывания которого, говоря словами Энгельса, заставляет обратить внимание на логику пристальное внимание.
Герои собственных философско-семантических разыскании - зазнаковая реальность -необъятный космос человеческого самосознания, в множестве своих (аксиологических, когнитивных, экзистенциальных, темпоральных, модальных, эпистемических и др.) определении, черпающих силу в сверхзнаковои неформальнои реальности (не в реальности языка - те же усилия Фреге, Карнапа, Черча, Куаина и др. ликвидировать антиномии (неоднозначности) теории именования). Герои философскои семантики - предметная напитанность мысли, - вещная (неязыковая) онтология с продуктивно замкнутыми на нее гипотезами существования.
Отсюда - интенция на содержательную (неформальную!) оценку символонесущих кон-текстов-текстем под углом зрения не внутреннеи - грамматическои (структура предложении), логическои (структура высказывании), но внешнеи - субстанциальнои (структура об-стоянии) оправданности, где установление смыслозначимости осуществляется сверхсинтаксическими некогерентными процедурами очерчивания материальных полеи, натуральных прототипов знаков - их «земнои основы» (Маркс).
Сказанного довольно для промежуточного подытожения: лингвистическая семантика произрастает из словеснои организации; логическая семантика - из смысловои организации; философская семантика - из предметнои (отобразительнои) организации мысли. Осваивая разные (равнозначные) измерения мыследеятельности, солидарно три вида семантик решают
капитальную познавательную проблему отношения слова к мысли и мысли к реальности (бытие через «логос») (головоломная идея непосредственнои - магическои - связи слова с реальностью, пестуемая широко понятым символизмом, далее не обсуждается).
Положа руку на сердце, следует признать: избежать тои или инои тематизации философского вопроса отношения языка к деиствительности ни языкознание, ни логика (при всем утрировании специфичности их профессиональных забот) не в состоянии; никакои методо-лого-эпистемологическии аболиционизм для них невозможен. Лучшее тому свидетельство -панорама смыслообразовательнои стороны выполнения любого (нелюдического) текста в диапазоне от «космического до комического», - как подчеркивал Набоков, от великого до смешного - один свистящии согласныи.
Ограничимся апелляциеи к таким концептосхемам (контурно-обобщенным презумпциям), как:
Sinnwelt. Филология: статус произведения. Хрестоматииная шолоховская «Поднятая целина» погружается в лоно внутренне противоречивои ортодоксально - неортодоксальнои ре-флективнои позиции: автор приверженец - противник линии партии по коммунистически перестроике отечественного села при коллективизации в годы Великого перелома. Смысловая реакция на содержание указанного периода национальнои истории - неоднозначна, но она не имплицируется лингвоцентризмом.
Логика: статус универсалии. Хрестоматииная дилемма номинализм - реализм поглощается принципиальнеишеи проблемои существования уровнеи сущего «конкреты - эидосы»; а на этапе рефлексии аппарата - правомерностью пользования лишь предикатными выражениями или же квантификациями по классам (своиствам, отношениям).
Wertswelt Филология: мощнеишая традиция версификации главного богатства жизни -«счастья» дает позиционный «сверхфразовыи» ряд: Помяловскии («Мещанское счастье»); Гофман (свадебный подарок Альпануса, погружающии Балатазаруса с Кандидои в тенета благоустроенного деревенского дома); Пушкин («на свете счастья нет, а есть покои и воля»); Ма-яковскии (филистерскии мещанскииуют: «утихои речки спокоино отдохнуть»); Булгаков (мастеру даруют не богоблагостныи «свет», но неромантическии бытовои «покои»).
Логика: проведение номиналистическои линии языка-объекта фундируется сверхформальными (перекрывающими исчисление имен) платформами «мереология» (Лесьневскии); «реизм» (Котарбиньскии); «элементаризм - прагматизм» (Гудмен); «космологическая модель мира» (Карнап) и т.д.
Lebenswelt Филология: вслед за художником языковед-литературовед «чувствует» «глубокое, чудесное», что есть в мире, человеке (Бунин). «Чувствует» по словеснои чувствительности - особому типу специфическои смыслозначимои изобразительности. Художник не исправляет мир; - он укореняет в слове, образе, мысли собственную версию жизни, а через нее -«жизнь вообще», осмысляя ее, придавая еи форму, помогая духу [19, с. 313].
Логика: искусственный (формальный) язык сцеплен с естественным языком; всякое логическое исчисление опирается на обычный язык [30]. Аналогично формализация как познавательное предприятие решает многие проблемы, но гносеологически не является панацееи. По тои простои причине, что в теоретико-познавательном отношении представляет отход от деиствительности в плане «отвлечения». И хотя «отвлечение не есть ошибка» [18, с. 53], - несомое им содержание продуктивно - формализация не способна репрезентировать ценности познания: в нашем ответственном случае - заменить разрешение по истинности разрешением по
доказательности (потенциально избежать самореферентности, устранить предпосылки логических парадоксов типа парадоксов лжеца, Рассела, Карри и т.д.), не говоря о принципиальнои неформализуемости экзистенциально-судьбических контекстов вида гносеологическои ами-тологии: познаем в тои мере, в какои любим (Августин, Паскаль, Кьеркегор, Пушкин, Достоев-скии, Шелер, Сорокин, Швеицер и др.); - парадигма: есть телесное - есть духовное зрение-узре-ние, в ^есНот ingenii корреспондирующее тому, что имеется любовь-страсть и любовь-нежность, - любовь в космологическо-эидетическом смысле - как форма переживательнои близости, подводящая к открывающеися в актах взаимности экзистенциальнои истине [20]. Неким регулятивным пределом претензии формальнои процедуры (в том числе подход Сос-сюра - Вержбицкои) на выражение сложного через простое, содержательного через формальное оказывается результат Тарского, демонстрирующии невозможность «технического» уточнения «истины» для языков бесконечных порядков (ввиду использования трансфинитнои индукции).
Унитарный момент всех и всяких семантических мероприятии - истолковательная инициатива - интерпретация.
Для формальных систем она осуществляется как приписание значении исходным символам, символическим выражениям через сопоставление синтаксических записеи (типов переменных) с объектами фиксированных предметных сфер.
Требует подчеркивания адъектив «фиксированных» - ключевои в реализации функционально детерминированного истолковательного процесса: символ (группа символов) - универсум рассмотрения - функционально связываемая с символом (символическои группои) сущность (объект) из универсума рассмотрения.
Подобная схема работоспособна в случае искусственных логистических (формальных) систем, но утрачивает привлекательность в экстраполяции эвристического потенциала на случаи содержательных, недопускающих формализацию систем, востребующих для познавательного освоения использования нестрогого, неточного (а потому - в своеи лабильности - адекватного) естественного языка и - сильнее - неточного, нестрогого способа мышления.
Вопросы жизни-смерти; радости-горя; надежды-отчаяния; убеждения-веры.
Нелепо, глупо выглядели бы интенции обсуждать их апелляциеи к объектам (сущностям) каких-то фиксированных полеи денотации.
Выстраданные мироубеждения:
- человек - кладбище упущенных возможностей
- перемены приходят вместе с болью;
- беды - не беды в космическом отношении. Е^...
Вступая на почву продумывания откровении жизни, проваливаешься в бездну нетипизи-руемости фрагментов антропного опыта; возвратного означивания, трансформирования со-отнесенностеи предметных и понятииных сторон знаков; наращивания поголовья судьбиче-ских чистосердечностеи... сбиваешься на молитвенный тон.
Цветок и - гербарии; - жизненная полнота и - безжизненная теснота, духота, скука. Различие данных модусов сущего и их репрезентации наводит на торжество вкрадчивого недискурсивного понимания, утверждающего абсолютную правоту, сущностную силу смысловои неопределенности - недосказанности, неоговоренности, недоуточненности, фигуральности, небуквальности - с приданными им средствами варьирования содержания в лице семантических
привнесении - уместных аллюзии, ассоциации, коннотации - согласованностеи не по логическому, но симптомологическому, воплощенностеи не по аналитическому, но пластическому началу.
Без обид и недоразумении, - применительно к тематизации жизнеемких гуманитарных сюжетов органон логики (логическои семантики), может, и хорош, но туп, как ресторанный нож.
С высот рефлективно более мощнои системы отсчета дело, конечно, не в (полностью бла-гообразнои) логике, а в познавательнои специфике используемого инструментария. Так, язык музыки не переводится на язык слов, - нет соответственных вразумительных трансляции. Аналогично отсутствует образная изоморфия литературного и живописного искусства: «...чем живее, ощутимее поэтическое слово, тем менее оно переводимо на план живописи» [26, с. 456]. Словесная и визуальная конкретности - не совпадают. На данном основании оправданно сомневался Розанов в целесообразности увековечения Гоголя в памятнике в окружении его героев: «Попробуите... вылепить Плюшкина или Собакевича. В чтении это - хорошо, а в бронзе -безобразно, потому что лепка есть тело. форма, и повинуется она. законам ощутимого и осязаемого» [23, с. 279].
Как в наглядности выразить «гоголевские типы»?..
В литературе отсутствует стремление достичь воплощения зрительного образа; в живописи отсутствует стремление достичь воплощения «тропа», «типа». Словесныи жест - не равен осязаемому жесту. Как и в случае музыки здесь не находится перевода, трансляции. Не находится сказанного и в регистрах логического и философского рассмотрения; с целью демонстрации этого подвергнем краткои оценке известное произведение С. Кирсанова. Итак: Жил-был - я, (Стоит ли об этом?) Шторм бил в мол. (Молод был и мил...) В порт плыл флот. (С выигрышным билетом жил-был я.) Помнится, что жил. Знои, гром, дождь. (Мокрые бульвары...) Ночь. Свет глаз. (Локон у плеча...) Шли всю ночь. (Листья обрывали...) «Мы», «ты», «я» нежно лепеча. Знал соль слез (Пустоту постели...) Ночь без сна (Сердце без тепла) -гас, как газ, город опустелый
(Взгляд без глаз, окна без стекла). Где ж тот снег? (Как скользили лыжи!) Где ж тот пляж? (С золотым песком!) Где тот лес?
(С шепотом - «поближе».) Где тот дождь? («Вместе, босиком!») Встань. Сбрось сон. (Не смотри, не надо...) Сон не жизнь. (Снилось и забыл). Сон как мох в древних колоннадах. (Жил-был я...) Вспомнилось, что жил.
Пять строф - пять восьмистишии. Ключ к их (всегда, везде, во всем - недостаточно^ неполноценно^ недостоверном) трактовке - подтекстная настроика: разящая боль утраты наиближаишего, связанного теснеишими чувственными узами, боготворимого alter ego - любимой супруги. Под стать человеческои драме - слог. Не «пропозиции», не «переменные» (логика), не «слова» (лингвистика) - крики души, вопли отчаяния, сбивающиеся в тираду по непреходяще -скоротечно (оксюморон) хрупкому бесценнеишему. Именно так: начало, конец, опосредующая их многоголосая середина - бесконечная тоска, безысходное уныние истрепанного испытаниями существа, обремененного печалью многоликого мучительного неотпуска-ющего страдания о необратимости, невосполнимости, неповторимости моментов некогда пережитого (остается за рамои - явно улавливаемого - счастливого) жизнезначимого.
Оттого идеино система леитмотивных образов предопределена спаикои реминисцентных достоянии с перипетиями прожитого, откуда исходит сияние; художественно она выполняется применением синергии - техники связывания потоков сопоставлении, слития систем; ре-алистичнои символики; проникающеи (не логистичнои) точности; углубляющеи конкретизации; моменталистского охвата [12].
С позиции figura dicitionis перед нами - строчный логаэд, в котором каждая нечетная строка - акцентныи тоническии стих; каждая четная строка - трехстопный хореи (с чередованием женских и мужских окончании; в шестои строчке - небольшои ритмическии сбои с лишним безударным). С позиции idealiter, - применяя односложную квалификацию, - сквозь сухие рыдания проводится емкая моменталистская мысль: события жизни - быль, а не пыль (ср.: Бродель: «события - это пыль»); в грядущее надо идти вперед спинои, бережно охраняя памятное. Как у Бальмонта:
Можно все заветное покинуть, Можно все бесследно разлюбить. Но нельзя к минувшему остынуть, Но нельзя о прошлом позабыть.
С позиции via trita - замысел предопределяет исполнение.
Архитектонически сквозной строи яркого заявления прямых отсветов будоражащей чувственности поддерживается ритмическим чередованием стаккато - легато (первые - вторые строки всех строф); внутренним динамизмом разработки главнои темы непрестанным варьированием-смещением - детализациеи смыслообразов, подрывом их тождества употреблением скобок (которые в качестве «символа» утрачивают плоскую логическую трактовку «несобственность», «вспомогательность») (вторые строки всех строф); активным использованием многоточия (предотвращение внутреннего очерствления приглашением к перманентному ассоциативному продумыванию - додумыванию - передумыванию) (1, 2, 3, 5 строфы); контрастнои выработкои теплоты участия чересполосицеи риторических вопросов и восклицательных ударении (4 строфа); применением эпифоры (1, 5 строфа) - перерастание ноты в партию, - смысловое замыкание молниетворных идеи по необычаино эвристичному принципу «да - нет - да» (Абеляр, Кьеркегор), способствующему формированию конкретного понятия методом восхождения от абстрактного к конкретному.
Естественная одержимость переживании, истошная надрывность обостренных настроении души погружает в мир не бренных одномерных фактов, но нетленных самоизбыточных мерцающих состоянии, где «бездна нам обнажена» (Тютчев).
Смысл жизни - умножение самоценности жизни. Понимают ли это живущие, исполненные заблуждения нескончаемости жизнетока? Вещь в том, что живым из жизни никто, никогда не выходил. Что же: жизнь - подожженная с двух (со всех) сторон горящая свеча, превращающаяся в оплывшии огарок? Явленчески - пожалуи. Сущностно - иначе.
Помимо утрат, потерь, неяснои, тупои тоски по расточенному пребывает в неи нетленное - идеальные неуничтожаемые запросы высокого, абсолютные веления сокровенного. Не на внутреннеи опустошенности, но на вечнои наполненности вершатся дела небренные. Цена святого в жизни - бесценна. Святое, бесценное - неистощимый fons Bandusiae человеческих предначертании. Душа наша, как лампада, тогда блаженна, когда полна елеем свято-подлинного.
Именно о сказанном - понятный, как открытая книга, опус Кирсанова.
1 строфа. Завязка. Накопление свободных смыслов обслуживает строка первая, выступающая преамбулои. Неспешно-непритязательный зачин «жил-был», подчеркивающии экзистенциальную как бы неоригинальность последующего, стремительно обрывается взрывным семантическим «тире», противопоставляющим «житью-бытью» массовости носителя персо-нальности - «Я» в значении творящеи фихтеанскои субстанции.
Непроходную обязывающую интригу оттеняет сопутствующее (заключенное в скобки) вопрошание, - строка вторая: «Стоит ли об этом?». Но если в первои строке допущена подспудная несоположность банального («жил-был») небанальному демиургическому («Я»), тогда -«стоит»! Недоуменное «Стоит ли..?» вытесняется на периферию - в самое подходящее для него место - скобки.
С третьеи строки набегает шквал сопоставлении природных и антропных рядов «Шторм бил в мол» - «Молод был и мил», отчасти олицетворяющих соплодия жизни, но в большеи мере - навевающих чувство грозящеи катастофы, выступая подкреплением догадки отсутствия предвечнои harmonia prestabilitada мира, удовлетворенность которым поддерживается успокоительным смутным сознанием собственнои избранности готового к «любым победам над всем и вся» недальновидного существа в скоропроходящеи поре от юности до зрелости.
Молодость! Деиствительно особыи период подчеркнуто оптимистичных беззаботных ми-роубеждении вроде «везение благоволит везению». Тем более на фоне констатации очевидного: «Шторм бил в мол» (оседланность стихии); «В порт плыл флот» (событииная задетерми-нированность случающегося); генеральный лицедеи жизненного процесса «Я» - сам, как та-ковои, - лавроносец - «С выигрышным билетом», - камерно замкнут не на испытания, беспо-коиства, опасности; его планетарный удел - раиские кущи безмятежного счастья.
Напоминанием того, что «человеческои природе чуждо ощущение совершенного счастья», - «оно не может быть легким» (А. Франс) - исполненная, полисемантизма замыкающая строка - «Помнится, что жил», синкретизирующая: разочарование (жил не так, как следовало); разоблачение (жил, как нельзя жить); раздосадование (жил, как лучше бы не жить).
В контрастно емком, но уравновешенном континууме природа (хаос) - жизнь (порядок), намечается дисбалансирующии хиатус: едва уловимый натиск стихии (все-таки «шторм» -буря - «бьет» в мол) создает обстановку предгрозья, разрешающуюся разгулом скрытых разрушительных сил.
2 строфа. Нагнетение интриги. Обогащение элементов природно - жизненных консонантных рядов-чередовании объективных явлении - их субъективных проекции-отображении наращиванием внутреннего взрывного давления.
Эмпирически протокольные констатации: нечетные строки - первая: «Знои, дождь, гром»; третья: «Ночь. Свет глаз»; пятая: «Шли всю ночь»; седьмая: «Мы», «Ты», «Я», - перемежаются экзистенциально неразвернутыми фиксациями, оконтуриваемыми многозначительным многоточием: четные строки - вторая: «Мокрые бульвары» с подспудным, «где» (сугубый контекстуализм: там-то все завязалось, открылось, произошло); четвертая: «Локон у плеча» -типичная партиципация, абсолютизирующая роль заветнои детали; шестая: «Листья обрывали» - пустяковая, бестолковая, но совместность - вариант сердечнои синхронии; восьмая: «нежно лепеча» - состояние дискурсивно невыразимои близости, взаимности - модификация эмпатии.
Апелляция к гносеологически тонким инструментам постижения существа гуманитарнои материи - партиципации, синхронии, эмпатии [10] - расставляет приоритеты: природные отражения человеческих коллизии утрачивают самодостаточность, - они, отыграв роль на ступени завязки, задания пресуппозитивнои рамы, отступают на задник, становятся вспомогательным сценическим фоном. Разыгрывается исключительно экзистенциальная драма разрыва союза «души с душои роднои» (Тютчев).
Параллель «природное - жизненное» сменяется параллелью «подлинное - мнимое», где происходящее перемещается в фарватер дифференцировок профанное - сакральное; земное -небесное; обыденное - чудесное; тленное - нетленное; предельное - запредельное.
Пафос изложения помещается в эвристическую магистраль, философски идентифицируемую как моментализм: недосужее кредо человеческого существования - упивание мигом, обнажение в моменте - вечного; обретение в мелочах - отдохновения. Будущности - в будничности, как сказано тем же автором в другом произведении. Моментализм - экзистенциально приноровленная философия постижения уровня вечности, комбинирующая образом времени в редакции не «изменение», «дление», но «проницательное проникание»: мгновение - точка соприкосновения временного с безвременным.
3 строфа. Предкульминация, преддверие заточенного на разрыв души климакса. Солидарное движение по неусыпанному розами нелегкому («Ночь», «Листья обрывали»), но
многообещающему («Свет глаз»; «Локон у плеча») пути, внезапно предательски завершается. Провалы опустошенного сознания не заполняют безотрадные реминисценции - блеклые лики утраченного.
Чисто лексически абсорбцию шока потери «Я» вследствие ухода «своего Другого» выполняет привлечение негативных дополнении - первая строка: «Знал соль слез»; вторая строка: «Пустоту постели»; опускающих предикацию безопорных фигур с указывающим на неимение, недостаток, отсутствие предлогом «без» - третья строка: «Ночь без сна»; четвертая строка: «Сердце без тепла»; седьмая строка: «Взгляд без глаз»; восьмая строка: «окна без стекла»; уподоблении с атрибутикои летучести - пятая строка: «гас, как газ», заброшенности - шестая строка: «город опустелый».
Как и в других строфах, практикуется адресация к затекстовым реалиям, обслуживаемая нарушающими принцип равнообъемности понятииных связеи скобок, заключающих не пояснения, а приложения-вставки, что в согласовании исходного и последующего (первая - вторая; третья - четвертая; пятая, шестая - седьмая, восьмая строки) актуализирует ресурс тончаи-шеи процедуры расширяющего синтеза - экзистенциально-смыслового дочерпывания (излюбленный метод Трифонова - повествовательное дочерпывание).
4 строфа. Кульминация. Сердечная боль «шизым орломъ под облакы» не уносится; печаль - не испаряется, она - кровоточит. Реальнеишее свидетельство чего - ощущение распадения жизненнои связи времен, - провал между прошлым и настоящим. Оформляется история пустои души, собственно, историеи не являющаяся.
Впавшая в состояние Zweifel удрученная, дезориентированная мысль колобродит в кругу плотно сбитых ни эмоционально, ни умозрительно неразрешимых дихотомии, представляющих отрывистые возгласы-выкрики рвущихся вовне треволнении.
Первые части дихотомии - 1, 3, 5, 7 строки выполнены в духе отчаянных недоуменных вопрошании: «Где ж тот снег?»; «Где ж тот пляж?»; «Где тот лес?»; «Где тот дождь?», - подчеркивающих тяжесть потерь. Вторые части дихотомии - снижающие скорость, силу принятых на себя ударов «полузнаменательные» формулировки, применительно к сообщаемому означающие восклицательные «бывало»: 2, 4, 6, 8 (опять же взятые в скобки) строки - «Как скользили лыжи!»; «С золотым песком!»; «С шепотом - „поближе"»; «Вместе, босиком!».
Складывается требующая какои-то разблокировки, патовая гамлетовская ситуация: Распалась связь времен -Зачем же я ее восстановить рожден?
5 строфа. Развязка. Экзистенциальный момент истины; катарсическое прозрение, состоящее в уяснении: любовь ведет к одному, хотя разными путями (мысль Блока).
Любовь - благосветлое чувство - отменяет пресловутый закон исключенного третьего, утверждает истовый закон включенного третьего, по которому (вне половои мифологии В. Розанова) [22] отношения «он» - «она» опосредуются эфирнои средои - небесным светом в палитре значении: просветленность, одухотворенность, рассветность, расцветность, освещенность, освященность, разъясненность, осуществленность, жизненность.
Романтическая традиция запускает в оборот неуступчивую идею предсуществования гения (поэта-художника) (Новалис), который, зная жизнь по наитию, знает и ее смыслы. Так ли? Гениальность - бескомпромиссна. Включенный в вихрь воплощении-перевоплощении собственных образов, гении пребывает в плену миражеи, фантомов, - искажающеи положительные реалии модельнои виттовои пляски. Божественная искра творчества на экспериментальных
площадках превращает его в беснующегося зверя (о чем - эстетствующие экзерциции Гофмана, Уаильда, Кафки, Джоиса и др.), своеи деятельностью углубляющего мотивы «не жить»; те же «Страдания юного Вертера» инициировали волну суицида.
Романтическои апологии необремененнои «жизненным», отъединеннои от мира экзаль-тированнои души должна быть противопоставлена укорененная в «заботу о мире» амитоло-гическая апология с идееи любить жизнь, смысл которои - проживание жизни. Судьбы не одолеть, но и себя нельзя давать еи победить.
Прозрение - утрата иллюзии. Прозрение завершающеи 5 строфы - апофеоз жизни, венча-ющеи безотчетные блуждания. Где явь? Где сон?
Явь - счастье. Сон - любимая. Может ли отвлеченный «другои» (женщина, мужчина - любимый) быть счастьем? Счастье ведь жизненное (!) самоощущение самости.
Звучит непривычно, но требуется принять: счастье - не в «другом»; оно - через «другого». Счастье - в полноте, глубине, приятии проживания жизни вместе с другим!
Об этом - стихи.
Первая строка: «Встань. Сбрось сон»; - «прозреи» - императив востребуемого предвестия. Вторая строка: «Не смотри, не надо»; - жить сном - могучая, но не всемогущая сила; жизнь -пересиливает. Третья строка: «Сон не жизнь»; - очевидное, уточняемое четвертои - пятои -шестои строками: «Снилось и забыл»; «Сон как мох» «в древних колоннадах». И заключительный аккорд - жизненная роль через боль: пока жив, все (!) исправляемо, - седьмая строка «Жил-был я» (уже без демиургического; Соловьев сказал бы - теургического тире). Восьмая строка: «Вспомнилось, что жил» - закольцовывающая эпифора, символизирующая пробуждение, раскрытие глаз, выход из сомнамбулы, освобождение от безучастности, эскапизма.
Гносеологически тематизация неоднозначного пути от сна к яви исполняется достаточно сложным приемом познавательного тургора - содержательнои тургесценции [5], - заключаю-щеися в формировании адекватнои картины деиствительности через категориальное «набухание» - накопление сущностно конкретного в понятиином фонде вплоть до смысловои инверсии - перехода в противоположность. В нашем случае разумеется сама (пафосная) трансформация мироотношения от ухода из мира (впадение в экзистенциально аморфное состояние - анаэробный «сон») до возвращения в него (жизненное пробуждение - возрождение) -по принципу «нет плохого, что хорошим бы не обернулось»: «Я» - в эмпирее «вечного», где «все противоречия гаснут» (Брюсов).
Общее резюме сказанного сводится к следующему.
Лингвистическая семантика исследует параметры (смыслы, значения - их вариации) словесных выражении; оценивает многоразличную весомость слов на языковои почве [3, с. 13].
Логическая семантика исследует параметры (смыслы, значения) формальных выражении как компонентов языковых (синтаксических) систем с характерным запретом на перебрасывание моста к SR: «предложение, претендующее на утверждение реальности системы объектов (SR - авт.) является псевдоутверждением, лишенным познавательного (!? - авт.) содержания» [16, с. 311].
Здесь - самое важное. Лингвистическая, логическая семантики изучают реальность языковых систем от фоники, мелики, звукописи (символистская линия Верлена-Брюсова представления, условно говоря, семантизации через фонацию, идеи через звуки [21, с. 36]) до сугубо выразительных правил организации неинтерпретированных исчислении (логических конструкции), методов формальнои импликации, комбинаторики и т. д.
Предметный контур лингвистической логическои семантики - система языка (утрирование системности как своиства языка) и структура языка (утрирование структурности как своиства системы языка), разрешающие, покрывающие их поисковые усилия.
Философская семантика исследует располагающуюся за языком данную через язык (в силу второсигнальности сапиента как homo signum, symbolicum) реальность (SR). Используя оборот А. Белого, это - редчаишии дар - усматривать в языковом ландшафте феномен сущего.
Технически лингвистическая, логическая семантики преимущественно устанавливают смысло-значимости; философская семантика преимущественно углубляет, расширяет их. Последнему подчинен интерпретативный инструментарии - налаживание истолковательнои (герменевтическои) процедуры: уровни - интонационный, стилистически^ текстовои и т.д. (лингвистика); методы - табличный, аксиоматически^ дефинициальный и т.д. (логика); способы - закон включенного третьего, подрыв тождества, тургесценция, введение инсолюбилии (парадоксальных суждении) и т.д. (философия).
Корпоративно три вида семантик, отдавая дань непреходящему: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все чрез Него начало быть и без Него ничто не начало быть, что начало быть» [15], расценивают стихию lingua в лучах не миротворительного, но ми-росоотносительного подхода с разветвлениями: смысловая соотнесенность - содержательность; предметная соотнесенность - сущностность. Как бы то ни было, рефлективно осваивается «изреченное миросуществование», где «значимое» в мире вычленяется из того, что «сказывается» о мире, из того, что поставляется его (мира) словеснои (языковои) обработкой
Литература
1. Барт Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1989. 616 с.
2. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: в 13 тт. М.: АН СССР, 1954. Т. 4. 675 с.
3. Булаховский Л. А. Введение в языкознание. М.: Учпедгиз, 1953. Ч. 2. 177 с.
4. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л.: Гослитиздат, 1940. 404 с.
5. Ильин В. В. Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. М.: Проспект, 2017. 184 с.
6. Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М.: Изд-во Московского университета, 2013. 384 с.
7. Ильин В. В. Теория познания. Социальная эпистемология. Социология знания. М.: Академический проект, 2013. 204 с.
8. Ильин В. В. Теория познания. Эвристика. Креатология. М.: Проспект, 2018. 176 с.
9. Ильин В. В. Философия гуманитарного знания. Studia humaniora. Гуманитаристика. М.: Проспект, 2019. 256 с.
10. Ильин В. В. Философская антропология. М.: КДУ, 2008. 232 с.
11. Ильин В. В. Философия кризиса: самосознание человечества в эпоху катастрофических перемен // Российский гуманитарный журнал. 2021. Т. 10. №1. С. 3-17.
12. Ильин В. В. К юбилею писателя: философские уроки Леонида Андреева // Российский гуманитарный журнал. 2021. Т. 10. №2. С. 69-84.
13. Ильин В. В. Философия кризиса: новый век - начало непонятной жизни // Российский гуманитарный журнал. 2021. Т. 10. №3. С. 135-154.
14. Ильин В. В. Философия кризиса: интонация XXI века - осанна всечеловечности // Российский гуманитарный журнал. 2021. Т. 10. №4. С. 238-248.
15. Ин. 1; 1-3.
16. Карнап Р. Значение и необходимость. М.: Изд-во иностр. литературы, 1959. 384 с.
17. Крипке С. Семантический анализ модальной логики // Фейс Р. Модальная логика. М.: Наука, 1974. 520 с.
18. Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разуме. М.: Соцэкгиз, 1936. 484 с.
19. Манн Т. Собрание сочинений. М.: Терра - Книжный клуб, 2009. Т. 8. 377 с.
20. Осипов Н. Е. Программа исследования личности // Приложение к отчету Московского Городского Рука-вишниковского приюта за 1913 г. М., 1914. 27 с.
21. Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. 1894-1896 гг.: (К истории раннего символизма). М.: Госуд. акад. ху-дож. наук, 1927. 81 с.
22. Розанов В. В. Люди лунного света: Метафизика христианства. СПб.: Тип. «Т-ва А. С. Суворина-Новое Время», 1913. 297 с.
23. Розанов В. В. Собрание сочинений. Среди художников. М.: Республика, 1994. 493 с.
24. Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 8 тт. М.: Лексика, 1996. 765 с.
25. Томашевский Б. В. Стилистика. Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. 288 с.
26. Тынянов Ю. Литературная эволюция. М.: Аграф, 2002. 496 с.
27. Фет А. А. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1986. 751 с.
28. Фреге Г. Избранные работы. М.: Дом интеллектуал. кн.: Анашвили, 1997. 159 с.
29. Фреге С. Логика и логическая семантика: Сб. трудов. М.: Аспет - Пресс, 2000. 512 с.
30. Borel E. Leçon de la théorie des functions. P.: Gauthier-Villars et fils, 1914. P. 160.
Поступила в редакцию 26.01.2022 г.
DOI: 10.15643/libartrus-2022.1.1
About the tasks of semantics as a science. Linguistic - logical - philosophical semantics: subject-creative differentiation and cooperation
© V. V. Ilyin*, E. K. Shaura, T. V. Shafigullina
Kaluga Branch of the Bauman Moscow State Technical University (National Research University) 2 Bazhenov Street, 248000 Kaluga, Russia.
*Email: vvilin@yandex.ru
In the broadest respect, semantics (semasiology), along with syntactics and pragmatics, is a section of semiotics (semiology) - the science of sign systems - subordinate to the task of identifying the meaning, establishing the meaning of linguistic (sign-informational) constructions. Taking into account the subject focus of the research of the latter, the analytical aspirations of semantics are differentiated: meaningfully, methodologically, methodically - searchingly - conceptual areas are isolated: linguistic, logical, philosophical semantics. The purpose of the following presentation is to clarify their cognitive claims through the prism of points of growth, contact and separation of disciplinary and interdisciplinary interaction, and development.
Keywords: semantics, sense, meaning, understanding.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at edit@libartrus.com if you need translation of the article.
Please, cite the article: Ilyin V. V., Shaura E. K., Shafigullina T. V. About the tasks of semantics as a science. Linguistic -logical - philosophical semantics: subject-creative differentiation and cooperation // Liberal Arts in Russia. 2022. Vol. 11. No. 1. Pp. 3-24.
References
1. Bart R. Izbrannye raboty [Selected works]. Moscow: Progress, 1989.
2. Belinskii V. G. Polnoe sobranie sochinenii: v 13 tt. [Complete works: in 13 volumes]. Moscow: AN SSSR, 1954. Vol. 4.
3. Bulakhovskii L. A. Vvedenie vyazykoznanie [Introduction to linguistics]. Moscow: Uchpedgiz, 1953. Pt. 2.
4. Veselovskii A. N. Istoricheskaya poetika [Historical poetics]. Leningrad: Goslitizdat, 1940.
5. Il'in V. V. Teoriya poznaniya. Germenevticheskaya metodologiya. Arkhitektura ponimaniya. Moscow: Prospekt, 2017.
6. Il'in V. V. Teoriya poznaniya. Simvologiya. Teoriya simvolicheskikh form [Theory of knowledge. Symbolology. The theory of symbolic forms]. Moscow: Izd-vo Moskovskogo universiteta, 2013.
7. Il'in V. V. Teoriya poznaniya. Sotsial'naya epistemologiya. Sotsiologiya znaniya [Theory of knowledge. Social epis-temology. Sociology of knowledge]. Moscow: Akademicheskii proekt, 2013.
8. Il'in V. V. Teoriya poznaniya. Evristika. Kreatologiya [Theory of knowledge. Heuristic. Creatology]. Moscow: Prospekt, 2018.
9. Il'in V. V. Filosofiya gumanitarnogo znaniya. Studia humaniora. Gumanitaristika [Philosophy of humanitarian knowledge. Studia humaniora. Humanities]. Moscow: Prospekt, 2019.
10. Il'in V. V. Filosofskaya antropologiya [Philosophical anthropology]. Moscow: KDU, 2008.
11. Il'in V. V. Liberal Arts in Russia. 2021. Vol. 10. No. 1. Pp. 3-17.
12. Il'in V. V. Liberal Arts in Russia. 2021. Vol. 10. No. 2. Pp. 69-84.
13. Il'in V. V. Liberal Arts in Russia. 2021. Vol. 10. No. 3. Pp. 135-154.
14. Il'in V. V. Liberal Arts in Russia. 2021. Vol. 10. No. 4. Pp. 238-248.
15. In. 1; 1-3.
16. Carnap R. Znachenie i neobkhodimost' [Meaning and necessity]. Moscow: Izd-vo inostr. literatury, 1959.
17. Kripke S. Feis R. Modal'naya logika. Moscow: Nauka, 1974.
18. Leibnits G. V. Novye opyty o chelovecheskom razume [New essays on human understanding]. Moscow: Sotsekgiz, 1936.
19. Mann T. Sobranie sochinenii [Works]. Moscow: Terra - Knizhnyi klub, 2009. Vol. 8.
20. Osipov N. E. Prilozhenie k otchetu Moskovskogo Gorodskogo Rukavishnikovskogo priyuta za 1913 g. Moscow, 1914.
21. Pis'ma V. Ya. Bryusova k P. P. Pertsovu. 1894-1896gg.: (Kistorii rannego simvolizma) [Letters from V. Ya. Bryusov to P. P. Pertsov. 1894-1896: (On the history of early symbolism)]. Moscow: Gosud. akad. khudozh. nauk, 1927.
22. Rozanov V. V. Lyudi lunnogo sveta: Metafizika khristianstva [People of moonlight: Metaphysics of Christianity]. Saint Petersburg: Tip. «T-va A. S. Suvorina-Novoe Vremya», 1913.
23. Rozanov V. V. Sobranie sochinenii. Sredi khudozhnikov [Works. Among the artists]. Moscow: Respublika, 1994.
24. Tolstoi L. N. Sobranie sochinenii: v 8 tt. [Works: in 8 volumes]. Moscow: Leksika, 1996.
25. Tomashevskii B. V. Stilistika [Stylistics]. Leningrad: Izd-vo LGU, 1983.
26. Tynyanov Yu. Literaturnaya evolyutsiya [Literary evolution]. Moscow: Agraf, 2002.
27. Fet A. A. Stikhotvoreniya i poemy [Verses and poems]. Leningrad: Sovet-skii pisatel', 1986.
28. Frege G. Izbrannye raboty [Selected works]. Moscow: Dom intellektual. kn.: Anashvili, 1997.
29. Frege S. Logika i logicheskaya semantika: Sb. trudov [Logic and logical semantics: Collected works]. Moscow: Aspet - Press, 2000.
30. Borel E. Leçon de la théorie des functions. P.: Gauthier-Villars et fils, 1914. Pp. 160.
Received 26.01.2022.
