CC BY
109
УДК 34 ББК 67
DOI 10.24411/2073-0454-2019-10038
© Е.А. Русскевич, 2019
Научная специальность 12.00.08 — уголовное право и криминология, уголовно-исполнительное право
О ЦИФРОВИЗАЦИИ ОСОБЕННОЙ ЧАСТИ УК РФ
Евгения Александровна Русскевич, кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права Московский университет МВД России имени В.Я. Кикотя (117437, Москва, ул. Академика Волгина, д. 12) E-mail: russkevich@mail.ru
Аннотация. Рассматриваются отдельные проблемаы модернизации отечественного уголовного законодательства в части противодействия компьютерным преступлениям. На основании имеющихся точек зрения в науке уголовного права, анализа материлов судебно-следственной практики автором формулируются конкретные рекомендации по совершенствованию УК РФ. Статья предназначена для студентов, аспирантов, преподавателей, сотрудников правоохранительных органов, практикующих юристов, а также для всех, кто интересуется проблемами соответствующей тематики
Ключевые слова: уголовный закон, компьютерные преступления, компьютерная информация, киберпре-ступность
ON DIGITALIZATION OF A SPECIAL PART OF THE CRIMINAL CODE
Evgenia Alexandrovna Russkevich, candidate of of legal sciences, assistant professor of the department of criminal law Moscow University of the Ministry of Internal affairs of Russia named after V Ya. Kikot (117437, Moscow, ul. Akademika Volgina, d. 12) E-mail: russkevich@mail.ru
Annotation. Devoted to some problems of modernization of the domestic criminal legislation in the part of countering computer crimes. Based on the available points of view, the author formulates specific recommendations in the science of criminal law, generalization and analysis of the materials of forensic investigation. The article is intended for students, post-graduate students, teachers, law enforcement officers, practicing lawyers, as well as for all those who are interested in the relevant topics.
Keywords: criminal law, computer crimes, computer information, cybercrime.
Citation-индекс в электронной библиотеке НИИОН
Для цитирования: Русскевич Е.А. О цифровизации особенной части УК РФ. Вестник Московского университета МВД России. 2019;(1):146-51.
Принимая во внимание влияние информатизации на сферу уголовно-правового регулирования, резонно задаться вопросом: как данный процесс повлияет или должен повлиять на состояние Особенной части УК РФ в целом. Следует сразу оговориться, что приспосабливание Особенной части УК РФ к «цифровизации» преступности нельзя воспринимать не только как задачу, реально достижимую в ближайшей перспективе, но и вообще как некий возможный результат, конечную цель. Неопределённость и перманентность информационного преображения общественной жизни требует совершенно иного подхода к проблеме — к пониманию «цифровизации» отечественного уголов-
ного законодательства как процесса. В связи с этим следует согласиться с мнением С. А. Белоусова, что «достичь в системе законодательства абсолютного баланса всех его составных частей и внутрисистемных связей, а также полного её соответствия запросам правовой системы и общества в целом не представляется возможным. Баланс в законодательстве может быть лишь относительным»1.
Н. Ш. Козаев отмечает, что попытки законодателя выделить отдельные составы, где в качестве квалифицирующего обстоятельства выступает использование электронной (компьютерной) информации, следует оценить как эпизодические и бессистемные2. Согла-
симся с данным утверждением. Вместе с тем, в защиту законодателя следует указать, что доктрина уголовного права, пожалуй, так и не смогла решить проблему разработки модели системного обновления отечественного уголовного законодательства в условиях информационного общества, не сформулировала общих правил и не предложила чётких критериев его осуществления. Во многом именно по этой причине соответствующие решения законодателя воспринимаются специалистами не как последовательный курс по «оцифровке» отечественного уголовного законодательства, а как спонтанный ответ на актуальные потребности правоприменения, реакция на так называемый «криминали-зационный повод».
Более того, сама наука не лишена указанной эклектичности. В литературе можно обнаружить довольно локальные (фрагментарные) решения по более «точному» формулированию отдельных уголовно-правовых норм. Так, например, Д. А. Ковлагина предлагает изменить редакцию ст. 205 УК РФ путём включения части 1.1 следующего содержания: «Совершение взрыва, поджога или иных устрашающих население действий, сопряжённых с посягательством на автоматизированные системы критически важных объектов и (или) потенциально опасных объектов государства, создающих опасность гибели человека, причинения значитель-ногоимущественного ущерба, аварийной ситуации, техногенной аварии либо иных тяжких последствий, с помощью информационных технологий»3. В свою очередь И. М. Рассолов считает, что необходимо не просто уточнить основной состав, а установить повышенную уголовную ответственность за совершение террористического акта, сопряжённого с несанкционированным доступом к компьютерным системам или информационно-коммуникационным сетям, осуществляющим автоматизированное управление опасными технологическими производствами и предприятиями жизнеобеспечения, с целью нарушения их функционирования и создания аварийной ситуации и угрозы технической катастрофы4.
Приведённые предложения по казуальному уточнению совершения преступления специфическим способом — путём использования информационно-коммуникационных технологий — как представляется, не учитывают интерпретационного потенциала действующих статей Особенной части УК РФ. Следует с удовлетворением констатировать, что отечественный уголовный закон в большей части свободен от казуистики и оперирует конструкциями, достаточно широкими для того, чтобы охватить всю совокупность конкретных форм общественно опасного поведения личности, имеющих между собою общие черты. Подобную абстрактность следует оценить положительно, поскольку, как справедливо писал М. Д. Шаргород-ский, излишние подробности в тексте закона усложняют пользование им и с точки зрения технической делают закон неудовлетворительным5. При этом С. С. Алексеев абстрактный приём изложения нормативного материала оценивал как признак «высокого уровня юридической культуры и развития науки»6.
В связи с этим дискуссионным представляется категоричное утверждение М. А. Ефремовой, что «...такое явление как кибертерроризм сегодня нельзя квалифицировать по ст. 205 УК РФ»7. Непонятно, почему диспозиция уголовно-правовой нормы об ответственности за террористический акт, под которым, как известно, понимается совершение в том числе иных действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных тяжких последствий, не может быть применена к компьютерным атакам на информационные объекты общественного значения, если они совершались в целях дестабилизации деятельности органов власти или международных организаций либо воздействия на принятие ими решений.
Полагаем, что приспосабливание Особенной части УК РФ к условиям информационного общества не должно быть связано с конструированием многочисленных «виртуальных копий», «цифровых двойников» традиционных уголовно-правовых запретов. Такая модернизация отечественного уголовного законодательства неминуемо приведёт к избыточному дублированию его положений, выражающемуся в наличии значительного количества норм, конкурирующих друг с другом исключительно на стыке проблемы разграничения виртуального и реального в праве.
Абстрактный метод построения уголовного закона лежит в основе практически единодушного мнения специалистов относительно возможности квалификации причинения вреда компьютерному оборудованию путём использования вредоносной программы как уничтожения или повреждения чужого имущества по ст. 167 УК РФ. Данное суждение справедливо распространить и на составы приведения в негодность объектов жизнеобеспечения (ст. 2152УК РФ), приведения в негодность нефтепроводов, нефтепродуктопроводов и газопроводов (ст. 2153 УК РФ), уничтожения или повреждения объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации, выявленных объектов культурного наследия, природных комплексов, объектов, взятых под охрану государства, или культурных ценностей (ст. 243 УК РФ), приведения в негодность транспортных средств или путей сообщения (ст. 267 УК РФ) и др.
Дистанционное отключение системы жизнеобеспечения конкретного пациента, совершённое посредством неправомерного вмешательства в функционирование программного обеспечения медицинского оборудования, и с учётом действующей редакции ст. 105 УК РФ может быть квалифицировано как убийство. Равным образом это касается всех составов умышленного причинения вреда здоровью.
Развитие систем беспилотного управления транспортными средствами с высокой долей вероятности обусловит возможность неправомерного завладения автомобилем, совершённого путем вмешательства в работу его бортовых систем управления. Вместе с тем, уже сейчас можно сделать вывод, что редакция ст. 166 УК РФ вполне применима и к таким случаям.
Демонстрацию конкретных примеров можно было бы продолжить и дальше, однако в этом мало практического смысла. Общая идея предстаёт достаточно ясно — феномен компьютеризации преступности по большому счёту охватывается действующим уголовным законодательством России. Следовательно, в конструировании специальных составов «киберубий-ства», «киберугона», «кибертерроризма» и т.п. попросту нет необходимости.
Довольно распространённый тезис о том, что толкование права само по себе не может создавать нормативную новизну применительно к проблеме противодействия компьютеризированной преступности объективно вызывает научную дискуссию. Как метко отмечает Ж. Карбонье, метод эволюционного толкования всегда имел один и тот же смысл: толкователь должен адаптировать закон к социальным изменениям8. Примерно в этом же аспекте Ю. А. Гаврилова обосновывает, что толкование может выявлять ценностную и мировоззренческую новизну, в результате чего формулируется итоговая смысловая новизна соответствующего правового предписания9. Полагаем, что в настоящее время отечественный механизм уголовно-правовой охраны находится в процессе перехода от «типичного» правоприменения, связанного с выявлением «основного» смысла буквы уголовного закона, заложенного законодателем изначально, к «нетипичному» ( «цифровому»), при котором правоприменитель фактически создаёт новое смысловое содержание уголовно-правового запрета, подчинённого потребностям динамично развивающегося информационного общества.
Ключевую роль в этом модифицирующем смысло-образовании отечественного уголовного права должна сыграть разъяснительная деятельность Верховного Суда Российской Федерации. Как справедливо пишет К.В. Ображиев, для постановлений Пленума Верховного Суда Российской Федерации разрешение неопределённости и конкретизация уголовного закона являются основной и регулятивной функцией. Однако содержание указанных постановлений не ограничивается интерпретацией — практически в каждом из них можно обнаружить предписания, не выводимые из уголовного закона, которые разрешают сложные уголовно-правовые вопросы, не имеющие однозначного законодательного решения, тем самым достигается компенсация имеющихся пробелов в УК РФ10. В данном аспекте насущно необходимым представляется активизация Пленумом работы по разработке постановления о судебной практике по делам о преступлениях в сфере компьютерной информации, в рамках которого можно было бы разрешить не только дискуссионные вопросы применения норм, предусмотренных главой 28 УК РФ, но и целый ряд смежных проблем, возникающих при квалификации посягательств на конституционные права граждан, отношения собственности, общественную безопасность и др.
Вместе с тем, интерпретационные возможности приспосабливания отечественного уголовного законодательства к проявлениям компьютеризированной преступности небезграничны. Недопустимым бу-
деттакое толкование, результат которого объективно выходит за пределы системного смысла закона, восполняя так называемый «системный семантический пробел». В этом случае, как справедливо отмечает В. Ф. Щепельков, речь идёт уже об аналогии закона или об аналогии права, которые в соответствии со ст. 3 УК РФ (принцип законности УК) запрещены11. Под аналогией в праве традиционно понимают восполнение неполноты системы правовых предписаний путем применения уже установленной нормы к деяниям, не содержащим ее признаков12.
В стремлении адаптировать классическое уголовно-правовое установление к компьютеризированной форме совершения того или иного посягательства нельзя переступать эту грань, недопустимо произвольно толковать понятие или юридическую конструкцию, которые по своей природе не могут быть применимы к виртуальной сфере. Так, например, подобные проблемы интерпретационного характера рельефно вырисовываются при рассмотрении ст. 215.4 УК РФ, предусматривающей ответственность за незаконное проникновение на охраняемый объект. В современной юридической литературе проникновение раскрывается как тайное или открытое вторжение. При этом подчёркивается, что проникновение может быть осуществлено и тогда, когда виновный незаконно использует какие-либо предметы без вхождения в соответствующее помещение13. В связи с этим закономерно возникает вопрос — следует ли квалифицировать как незаконное проникновение вмешательство лица в систему видеонаблюдения такого объекта, совершённое дистанционно. Иными словами, применима ли данная норма к случаям не физического, а «виртуального вторжения» на охраняемый объект? Полагаем, что ответ на данный вопрос должен быть положительным. Вместе с тем, вполне очевидны те сложности, с которыми может быть связана такая интерпретация термина «проникновение».
Ещё большие сложности возникают при оценке посягательств на общественные отношения, складывающиеся в связи с реализацией прав человека в виртуальном пространстве, либо связанных с использованием нетипичных объектов (цифровых вещей, криптовалют и др.), а равно сопряжённых с погружением в виртуальное пространство субъектов государственного управления. Так, например, возникает вопрос о возможности применения уголовно-правовой нормы об ответственности за клевету (ст. 128.1 УК РФ) к случаям распространения заведомо порочащих сведений о так называемой «цифровой личности», то есть по-сути о гипертекстовых компонентах сетевого облика индивида, формируемого им в рамках онлайн-среды с целью самопрезентации.Понятно, что говорить о наличии чести и достоинства у «цифровой личности» можно весьма условно, подразумевая их только у реального носителя подобных качеств — человека-владельца соответствующего «никнейма». Распространяя заведомо ложные и порочащие сведения о «цифровой личности» злоумышленник так или иначе направляет указанные действия против конкретного пользователя
того или иного интернет-ресурса, то есть совершает уголовно-наказуемую клевету. Однако, проблема приобретает совершенно другое измерение, когда «цифровая личность» имеет искусственное происхождение и принадлежит одновременно сразу нескольким пользователям (например, создавалась и используется в социальной сети для коммерческих целей). Полагаем, что при подобных обстоятельствах клеветнические действия виновного не могут причинить вред общественным отношениям, обеспечивающим защиту чести и достоинства человека. С точки зрения общей теории уголовного права, такие действия правильно квалифицировать как покушение на негодный объект, то есть по ч. 3 ст. 30 ч. 2 ст. 128.1 УК РФ.
Н. А. Поветкина справедливо отмечает, что «сфера публичных финансов успешно проходит всестороннюю «оцифровку», и это, в свою очередь, позволяет говорить о федеральном бюджете как о «цифровом бюдже-те»14.Данное мнение автора основывается на активном внедрении и использовании различных государственных информационных систем: государственная интегрированная информационная система управления общественными финансами «Электронный бюджет», государственная информационная система о государственных и муниципальных платежах (ГИС ГМП), информационно-аналитическая система Федерального казначейства, государственная автоматизированная информационная система «Управление» и др.
Неправомерное вмешательство в процесс функционирования указанных государственных информационных систем, конечно же, будет затрагивать не только отношения, связанные с обеспечением информационной безопасности, но прежде всего отношения, складывающиеся в процессе деятельности органов государственной власти. В связи с этим полагаем, что одним из значимых направлений «цифровизации» Особенной части УК РФ будет выделение специальных норм, которые ввиду специфического содержания основного непосредственного объекта не встраиваются в систему главы 28 УК РФ.
В отдельных случаях обеспечение задачи эффективного противодействия компьютерной и компьютеризированной преступности может быть достигнута только путём конкретизации диспозиций статей Особенной части УК РФ. Так, следует в целом поддержать позицию М. А. Простосердова, который обосновывает необходимость дополнения основного состава вымогательства (ст. 163 УК РФ) и принуждения к совершению сделки или отказу от её совершения (ст. 179 УК РФ) таким признаком, как совершение указанных преступлений: «под угрозой удаления, блокирования либо модификации компьютерной информации, а равно под угрозой иного вмешательства в функционирование средств хранения, обработки или передачи компьютерной информации или информационно-телекоммуникационных сетей, которое может причинить существенный вред правам или законным интересам потерпевшего или его близких»15.
Следует лишь указать, что представляется уязвимым решение автора о включении признака создания
угрозы причинения существенного вреда правам и законным интересам потерпевшего. Такая оговорка мало что проясняет в разрешении проблемы отграничения таких требований от малозначительного деяния. С другой стороны, предлагаемая М. А. Простосердовым конструкция создаёт дополнительные трудности для правоприменителя, которому в каждом случае необходимо будет установить и «объяснить» суду, что угроза имела не формальный характер, а была сопряжена с возможностью причинения именно существенного вреда правам и законным интересам потерпевшего.
Применительно к теме настоящей статьи решение о «цифровой конкретизации» составов вымогательства и принуждения к совершению сделки или отказу от её совершения, конечно же, выглядит полумерой. Такое уточнение должно затронуть по крайней мере и основной состав понуждения к действиям сексуального характера (ст. 133 УК РФ).
З. И. Хисамова в своей работе делает вывод, что ст. 187 УК РФ не применима к криптовалюте, так как она представляет собой аналог денежной валюты иными словами «денежный суррогат», а не устройство, предназначенное для неправомерного приёма, выдачи и перевода денежных средств. В связи с этим автор обосновывает необходимость дополнения УК РФ ст. 187.1 «Оборот денежных суррогатов»16. Данное предложение, на наш взгляд, имеет под собой существенные основания, однако только при условии достижения определённости относительно правового статуса криптовалюты в России в целом.
Отечественный механизм уголовно-правовой охраны объективно «не срабатывает» во многих других случаях, связанных с посягательствами на отношения, опосредуемые современными информационно-коммуникационными технологиями. Так, например, в соответствии с УК РФ можно квалифицировать как преступление неправомерный доступ к личной странице другого человека в социальной сети, однако весьма затруднительно дать правовую оценку созданию и использованию подобной страницы от имени другого человека без его согласия. Вместе с тем, такие действия могут причинить существенный вред правам и законным интересам личности, повлиять на принятие решений по трудоустройству, продвижению по службе и т.п.
Равным образом положения действующего уголовного законодательства не дают внятного ответа на вопрос о квалификации использования технологий реконструкции лица другого человека в режиме реального времени (технологий замены лиц). Вместе с тем, такое программное обеспечение позволяет, попросту выражаясь, «похищать» лицо другого человека, использовать его при изготовлении тех или иных материалов (условно компрометирующих или даже порнографических).
В 2014 году Правительство Китая объявило об экспериментальном запуске «Системы социального кредита», получившее в обществе название «Цифровой диктатуры». По проекту на территории всей страны она должна быть внедрена только к 2020 году. Основная цель внедрения Системы — «построение гармоничного со-
циалистического общества». Алгоритм работы Системы построен на присвоении каждому гражданину Китая рейтинга. За отсутствие нарушений закона, полезную общественную деятельность, своевременную выплату кредитов и т.п. будут начисляться баллы. За правонарушения или асоциальное поведение - вычитаться. Если балл достигнет критической отметки, лицо будет подвергнуто различного рода санкциям, среди которых: запрет на работу в государственных структурах, запрет на получение ряда социальных услуг, более жёсткий полицейский и пограничный контроль, запрет на занятие руководящих должностей в отраслях пищевой и фармацевтической промышленности, отказ в обслуживании в определённых гостиницах и ресторанах и др.17
Понятно, что данный проект в современных условиях затронул только одну страну. В России возможность разработки и внедрения «цифрового индекса гражданина» даже не обсуждается. Однако есть веские основания полагать, что гиперсвязанное информационное общество последовательно движется именно в этом направлении. При этом, необходимо отметить, что юридические лица вряд ли останутся в стороне от ранжирования «социального кредита». Стоит ли доказывать тот факт, что внедрение подобного рейтинга с вероятностью неизбежности породит практику, направленную на его неправомерное изменение. Чтобы оценивать подобные действия уголовно-правовой нормы о клевете будет объективно недостаточно, а квалификация содеянного как неправомерного доступа к компьютерной информации не отразит направленности посягательства на специфическую группу общественных отношений, связанных с порядком управления. Таким образом, потребуется совершенно новый инструмент уголовно-правовой охраны.
Критерии определения границ признания использования информационно-коммуникационных технологий квалифицирующим (особо квалифицирующим) признаком преступления следует искать в характере охраняемых общественных отношений, свойствах уголовного права как специфического регулятора социальной жизни и самой преступности. Как справедливо отмечает С. Я. Лебедев, тональность уголовно-правовым технологическим инновациям задаёт сама преступность, которая, как главный объект превентивного контроля уголовной политики, демонстрирует сегодня обществу действительно инновационные сюжеты своего активного развития18.
М. А. Ефремова в своей работе предлагает включить квалифицирующий признак «использование информационно-телекоммуникационных технологий» в ст. 137, 138, 144, 146, 147, 158, 160, 163, 176, 183, 185.6, 205, 207, 275, 276 УК РФ. Аргументация автора в целом сводится к тому, что «.. .использование средств вычислительной техники существенно упрощает процесс совершения преступления»19.
Вместе с тем, в каком-то смысле информационные технологии упрощают всё — от приобретения продуктов питания в супермаркете до проведения выборов главы государства. Должно ли это выступать базовым критерием дифференциации уголовной от-
ветственности? Необходимо учитывать, что появление информационного способа совершения преступления не свидетельствует априорно о том, что он является более опасным, чем традиционный, а во многом указывает на проблему отставания социального контроля от развития общества и изменения преступности. Так, современный следователь может легко понять и построить тактику расследования незаконного собирания сведений, составляющих коммерческую тайну, связанного со взломом офисного помещения и физическим изъятием соответствующих документов. Привычная форма преступного поведения позволит следователю построить следственные версии, определиться с порядком формирования доказательственной базы и т.п. Ситуация кардинально меняется, когда незаконное собирание той же информации было осуществлено путём неправомерного вмешательства в работу офисного принтера, когда все документы, отправляемые на печать, в электронном виде отправлялись также на компьютер злоумышленника, находящегося, возможно, на другом конце света. Можно ли сказать уверенно, что первый способ незаконного получения сведений, составляющих коммерческую тайну, является менее опасным, чем второй?
Признание использования информационно-коммуникационных технологий квалифицирующим признаком преступления, конечно же, должно соответствовать обоснованным в науке критериям дифференциации уголовной ответственности.
Полагаем, что основанием безусловного характера является признание использования информационно-коммуникационных технологий квалифицирующим признаком преступления в соответствии с нормами международного права. В этом отношении отечественное уголовное законодательство имеет определённый потенциал для развития. Так, в соответствии с ратифицированной Россией Конвенцией «MEDICRIME» одной из важных мер противодействия криминализации фармацевтической индустрии является включение в национальное законодательство таких квалифицирующих признаков, как совершение преступлений на фармацевтическом рынке с использованием средств широкого распространения, включая Интернет20. Как известно, сегодня всё больше людей предпочитают покупать лекарственные средства в интернет-аптеках. Исходя из этого, представляется обоснованным дополнить перечень квалифицирующих признаков ч. 2 ст. 238.1 УК РФ пунктом «в» следующего содержания: «совершены с использованием информационно-коммуникационных технологий».
Безусловным поводом для принятия решения о дифференциации уголовной ответственности по анализируемому признаку является констатация того обстоятельства, что использование информационно-коммуникационных технологий приобрело значительную распространённость при совершении преступления и существенным образом повлияло на состояние защищённости прав и законных интересов граждан, охраняемых законом интересов общества и государства. Такая ситуация, например, имела место при корректировке
ст. 228.1 УК РФ. Соглашаясь с приведённым решением, закономерно возникает вопрос о последовательной реализации уголовно-политического курса и распространении такого подхода к дифференциации ответственности за сбыт оружия (ст. 223 УК РФ), сильнодействующих или ядовитых веществ (ст. 234 УК РФ), новых потенциально опасных психоактивных веществ (ст. 234.1 УК РФ).
Признание того, что правоохранительные органы испытывают затруднения при раскрытии и расследовании преступления, которое в отдельных случаях совершается с использованием информационно-коммуникационных технологий, не может выступать должной основой для принятия решения об усилении ответственности.
В качестве общего итога представляется возможным представить авторскую концепцию «минималистской цифровизации» Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации, содержание которой заключается в следующих положениях:
1) приспосабливание Особенной части УК РФ к условиям информационного общества не должно быть связано с конструированием «виртуальных копий», «цифровых двойников» традиционных уголовно-правовых запретов. Такая модернизация отечественного уголовного законодательства неминуемо приведёт к избыточному дублированию его положений, выражающемуся в наличии значительного количества норм, конкурирующих друг с другом исключительно на стыке проблемы разграничения виртуального и реального в праве;
2) внесение соответствующих поправок в Особенную часть УК РФ является обусловленным только в тех случаях, когда интерпретационные возможности приспосабливания отечественного уголовного законодательства к проявлениям компьютеризированной преступности исчерпывают себя, и толкование нормы выходит за пределы системного смысла закона, восполняя так называемый «системный семантический пробел», что свидетельствует уже об аналогии закона или об аналогии права, которые в соответствии со ст. 3 УК РФ запрещены;
3) появление нового (информационного) способа совершения преступлений не свидетельствует априорно о том, что он является более опасным, чем традиционный, а во многом указывает на проблему отставания социального контроля от развития общества и изменения преступности;
4) признание использования информационно-коммуникационных технологий квалифицирующим признаком преступления в целом должно соответствовать обоснованным в науке критериям дифференциации уголовной ответственности. При этом обязательными кри-минализационными основаниями (предпосылками) для принятия такого решения являются: 1) необходимость признания использования информационно-коммуникационных технологий квалифицирующим признаком преступления установлена нормами международного права и 2) использование информационно-коммуникационных технологий приобрело значительную распро-
странённость при совершении конкретного преступления и существенным образом повлияло на состояние защищённости прав и законных интересов граждан, охраняемых законом интересов общества и государства.
1 Белоусов С. А. Законодательный дисбаланс: доктрина, теория, практика: автореф. дис. .. .д-ра юрид.наук. Саратов, 2005. С. 25.
2 Козаев Н. Ш. Современные технологии и проблемы уголовного права (анализ зарубежного и российского законодательства). М., 2015. С. 193.
3 Ковлагина Д. А. Информационный терроризм: понятие, уголовно-правовые и иные меры противодействия: монография. М., 2017. С. 106.
4 Рассолов И. М. Киберпреступность: понятие, основные черты, формы проявления // Юридический мир. Общероссийский научно-практический правовой журнал. 2008. № 2 (134) // СПС «Консультант-Плюс».
5 Шаргородский М. Д. Техника и терминология уголовного закона // Советское государство и право. 1948. № 1. С. 60.
6 Алексеев С. С. Проблемы теории права. Т. 2. С. 149.
7 Ефремова М. А. Уголовно-правовая охрана информационной безопасности: дис. .д-ра юрид.наук. М., 2017. С. 326.
8 Карбонье Ж. Юридическая социология. М., 1986. С. 311.
9 Гаврилова Ю. А. Правоприменительная практика: особенности смыслообразования // Журнал российского права. 2018. № 5. С. 54.
10 Ображиев К. В. Система формальных (юридических) источников российского уголовного права: монография. М., 2015. С. 280 - 282.
11 Щепельков В. Ф. Уголовный закон как формально-логическая система: дис. .д-ра юрид. наук. СПб., 2003. С. 93.
12 При применении закона по аналогии нет места толкованию в собственном смысле слова, поскольку отсутствует объект толкования. При этом уясняются нормы, при помощи которых восполняется неполнота. См.: Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения // Закон: создание и толкование. М., 1998. С. 70.
13 Уголовное право России : учебник в 2 т. Т. 2: Особенная часть / под ред. д.ю.н., проф. Н. Г. Кадникова. М., 2018. С. 412.
14 Поветкина Н. А. Правовая форма интеграции информационных систем и информационных технологий в сферу публичных финансов // Журнал российского права. 2018. № 5. С. 111.
15 Простосердов М. А. Экономические преступления, совершаемые в киберпространстве. М., 2017. С. 143.
16 Хисамова З. И. Уголовная ответственность за преступления, совершаемые в финансовой сфере с использованием информационно-телекоммуникационных технологий. М., 2017. С. 124 - 125.
17 Электронный ресурс / URL: https://www.rbc.ru/busin ess/11/12/2016/584953bb9a79477c8a7c08a7 дата обращения: 10.07.2018 г.).
18 Лебедев С. Я. Перспективы модернизации уголовного закона как средства обеспечения безопасного развития цифровой экономики // Обеспечение национальной безопасности - приоритетное направление уголовно-правовой, криминологической и уголовно-исполнительной политики: материалы XI Российского Конгресса уголовного права, посвящённого памяти доктора юридических наук, профессора Владимира Сергеевича Комиссарова. - М., 2018. С. 157.
19 Ефремова М. А. Уголовно-правовая охрана информационной безопасности: дис. .д-ра юрид.наук. М., 2017. С. 22.
20 См.: Конвенция Совета Европы по контрафактной медицинской продукции и аналогичной преступной деятельности, представляющей угрозу для здравоохранения (CETS № 211). (Заключена в г. Москве 28.10.2011) // СПС «Консультант-Плюс»
