CC BY
204
О символической функции лейтмотивов в повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»
Статья посвящена одному из аспектов анализа символической образности повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича». В частности, рассматривается характер функционирования ключевых слов-лейтмотивов «приятный / приличный» - «неприятный / неприличный», «дело», «суд», «жизнь», «смерть», которые являются составляющей центрального символа повести - «света» - и обозначают основу внутреннего символического сюжета произведения. Предлагаемый анализ свидетельствует, что семантические поля собственно образной и символической систем могут частично совпадать, но, как правило, символические мотивы, закрепляющие и усиливающие символическое значение образа, сохраняют самостоятельность и относительную независимость от реалий «внешней», эмпирической сюжетности. В то же время символические лейтмотивы, обладая признаками внешнего сюжета, проникают сквозь повествование, наполняя его символическим подтекстом.
The article is devoted to one of the aspects of analysis of symbolic figurativeness of L. N. Tolstoy's «Ivan Iljich's Death». In particular the character of functioning the key words leitmotivs "pleasant / decent" - "unpleasant / undecent", "business", "justice", "life", "death", which are the components of central symbol of the story - "light" - and they mean the basis of inner, symbolic topic of work are examined. The suggested analysis testifies that the semantic grounds of figurative and symbolic system can partially coincide, but as a rule, the symbolic motives, which fix and strengthen the symbolic meaning of image keep self independence and relative independence of "external", empirical plot reality. At the same time, the symbolic leitmotivs, having the signs of external plot, penetrate all narration, filling it by symbolic sense.
Ключевые слова: символ, функция, мотив, лейтмотив.
Существенную роль в символической поэтике повести «Смерть Ивана Ильича» выполняют слова-лейтмотивы приятный /приличный, а также дело, суд, жизнь и смерть. В силу устойчивости связей с ключевыми образами и чрезвычайно высокой частотностью употребления, эти лейтмотивы составляют основу символического сюжета и организуют различные образы и мотивы в одно целое. Особенность этих слов-лейтмотивов заключается также в том, что они обладают двойными, противоположными значениями, прочно закрепленными за каждым из них.
Проследим развитие мотива приятный /приличный - неприятный / неприличный в строгом соответствии с предложенной в повести последовательностью.
Иван Ильич был «умный, живой, приятный и приличный (курсив здесь и дальше в тексте повести наш - Н. П.) человек». Он служил, делал карьеру и вместе с тем приятно и прилично веселился» [4: XXVI, 70]. Даже связи с женщинами в молодые годы, попойки, поездки в публичные дома - «все это носило на себе... высокий тон порядочности» [4: 70]. Чиновником особых поручений, су-
дебным следователем, а впоследствии прокурором, Иван Ильич «был таким же приличным, умеющим отделять служебные обязанности от частной жизни и внушающим общее уважение» [4: 71]. Жизнь его складывалась приятно, «немалую приятность в жизни прибавил... вист» [4: 71]. Характер жизни «легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом. Иван Ильич считал свойственным жизни вообще» [4: 73]. Женившись, он стал требовать и от жены «того приличия, которые определялись общественным мнением» [4: 74-75]. Он искал в супружеской жизни «веселой приятности и, если находил их, был очень благодарен; если же встречал отпор и ворчливость, то тотчас же уходил в свой отдельный, выгороженный им мир службы и в нем находил приятность» [4: 75]. Жизнь его шла так, «как он считал, что она должна была идти: приятно и прилично» [4: 76].
Получив новое большое повышение по службе, Иван Ильич понял, что, наконец, «жизнь приобретает настоящий, свойственный ей, характер веселой приятности и приличия» [4: 72], и жизнь «пошла так, как, по его вере, должна была протекать жизнь: легко, приятно и прилично» [4: 80]. Он совершенствовался в умении отделять служебные дела от всего человеческого, и «дело это шло у Ивана Ильича не только легко, приятно и прилично, но даже виртуозно» [4: 81].
Начиная с четвертой главы, когда возникает мотив болезни Ивана Ильича, понятия приятный /приличный исчезают, уступая место понятиям с противоположным знаком: неприятный /неприличный.
Супруги стали ссориться, «скоро отпала легкость и приятность и с трудом удерживалось одно приличие» [4: 83]. Прасковья Федоровна «говорила ему неприятности» [4: 83]. Иван Ильич злился на несчастья или людей, делавших ему неприятности и убивающих его» [4: 86]. Прасковья Федоровна, в свою очередь, считала, что «вся болезнь эта есть новая неприятность, которую он делает жене» [4: 88]. Для испражнений его. были сделаны особые приспособления, и всякий раз это было мученье. Мученье от нечистоты, неприличия и запаха. [4: 95]. «Но в этом самом неприятном деле и явилось утешенье Ивану Ильичу» [4:95].
Как видим, мотив приятный/приличный развивается по восходящей линии и в высшей точке («Дело это шло у Ивана Ильича не только легко, приятно и прилично, но даже виртуозно») обрывается началом болезни. Мотив неприятный/неприличный развивается также по принципу усиления и также на вершине своего развития («... в этом самом неприятном деле и явилось утешенье Ивану Ильичу») обрывается появлением Герасима, участие которого подводит Ивана Ильича к пониманию того, что «страшный, ужасный акт
его умирания. всеми окружающими его был низведен на степень случайной неприятности, отчасти неприличия,.. тем самым «приличием», которому он служил всю свою жизнь.» [4: 98].
Мотив завершен.
Обнаруженная в его развитии закономерность дает основание утверждать, что мотив обладает основными качествами «внешнего сюжета: завязка, развитие действия, кульминация, развязка, составляя при этом внутренний стержень повествования, то есть является своеобразным сюжетом в сюжете.
Можно заметить, что в тесном взаимодействии с мотивом приятный /приличный - неприятный /неприличный находится слово-лейтмотив дело, которое вместе с производными «делать», «отделываться», «делишки» и т. д. является в повести, пожалуй, наиболее часто употребляемым понятием. Слово-лейтмотив дело / делать в той или иной степени характеризует почти всех персонажей повести.
Петр Иванович:
«Петр Иванович вошел, как всегда это бывает, с недоумением о том, что ему там (в комнате мертвеца - Н.П.) надо будет делать [4: 63]; «Петр Иванович знал, что как там надо было креститься, так и здесь надо было пожать руку, вздохнуть и сказать: «Поверьте!». И он так и сделал. И, сделав это, почувствовал, что результат получился желаемый: что он тронут и она (Прасковья Федоровна - Н.П.) тронута» [4: 65]; «.он (Петр Иванович - Н.П.) поддается мрачному настроению, чего не следует делать, как это очевидно видно по лицу Шварца. И, сделав это рассуждение, Петр Иванович успокоился.» [4: 67].
Прасковья Федоровна:
«- Я все сама делаю, - сказала она Петру Ивановичу. - Я нахожу притворством уверять, что я не могу от горя заниматься практическими делами. Однако у меня дело есть к вам» [4: 66]; «... она разговорилась и высказала то, что было, очевидно, ее главным делом к нему; дело это состояло в вопросах о том, как по случаю смерти мужа достать денег от казны» [4: 67]; «... она без всякой причины ревновала его (Ивана Ильича - Н.П.), требовала от него ухаживанья за собой, придиралась ко всему и делала ему неприятные и грубые сцены» [4: 73]; «Она все над ним (Иваном Ильичом - Н.П.) делала только для себя и говорила ему, что она делает для себя то, что она точно делала для себя как такую невероятную вещь, что он должен был понимать это обратно» [4: 102].
Лещетицкий (Первый доктор):
«Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой. И спор этот на глазах Ивана Ильича доктор блестящим образом разрешил в пользу слепой киш-
ки, сделав оговорку о том, что исследование мочи может дать новые улики и что тогда дело будет пересмотрено» [4: 84].
Михаил Данилович (Второй доктор):
«Иван Ильич чувствует, что доктор хочет сказать: "Как делишки?", но что и он чувствует, что так нельзя говорить, и говорит: "Как вы провели ночь?"» [4: 101]; «Иван Ильич знает твердо и несомненно, что все это вздор и пустой обман, но когда доктор, встав на коленки... делает над ним с значительнейшим лицом разные гимнастические эволюции, Иван Ильич поддается этому.» [4: 101].
Шварц:
«Вот-те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Неш-то впятером, когда отделаетесь», - сказал его игривый взгляд» [4: 65].
Особая роль Шварца, в чертах лица которого просматривается «что-то едва ли даже не мефистофельское (Шварц - черный -черт?)» [2: 235], состоит еще и в том, что в его характеристике слово-лейтмотив дело / делать переходит непосредственно в понятие игра / игривый, которое, объединяя различные оттенки понятия дело, выражает в повести его доминантное значение, абсолютно противоположное прямому: «.Шварц с серьезно сложенными, крепкими губами и игривым взглядом, движением бровей показал Петру Ивановичу направо, в комнату мертвеца» [4: 63]; «Шварц ждал его... играя обеими руками за спиной своим цилиндром. Один взгляд на игривую, чистоплотную и элегантную фигуру Шварца освежил Петра Ивановича» [4: 64].
Понятию дело / игра, характеризующему названных персонажей, в повести противостоит понятие дело / труд, связанное с Герасимом - единственным персонажем, в характеристике которого слова-лейтмотивы сохраняют свои прямые значения: «... в этом самом неприятном деле и явилось утешение Ивану Ильичу. Приходил всегда выносить за ним буфетный мужик Герасим» [4: 95]; «Сначала вид этого, всегда чисто, по-русски одетого человека, делавшего это противное дело, смущал Ивана Ильича» [4: 96]; «И он ловкими, сильными руками сделал свое привычное дело» [4: 96]; «- Тебе что делать надо еще? - Да мне что же делать? Все переделал, только дров наколоть на завтра» [4: 97]; «Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело ...» [4: 98].
Уже в первом опубликованном анализе повести (Н.С. Лесков) подчёркивалась роль Герасима, который "перед отверстым гробом... научил барина ценить истинное участие к человеку страждущему, -участие, перед которым так ничтожно и противно всё, что приносят друг другу в подобные минуты люди светские" [3: II, 154].
Герасим появляется в первой и заключительных главах повести. В первой главе он неслышно проходит перед Петром Ивановичем лёгкими шагами, и тот вспоминает, что "видел этого мужика в кабинете; он исполнял должность сиделки, и Иван Ильич особенно любил его" [4: 63].
Первая глава чрезвычайно важна для понимания символической образности повести. Едва ли не каждый образ или эпитет, едва ли не каждая деталь или подробность первой главы находят продолжение, развитие и объяснение в основном повествовании. М. П. Еремин справедливо утверждает, что "в первой главе есть своя законченность - по принципу зеркального круга" [2: 242-245], но
законченность эта имеет, по его мнению, скорее фабульный характер. С точки зрения символической наполненности, первая глава содержит в себе не только вопросы типа "в чём смысл случившегося?", как полагает М.П. Ерёмин, но и ответы на вопросы, заданные основным повествованием. На наш взгляд, любой вид анализа повести будет неполным без повторного возвращения к первой главе после знакомства с основным повествованием - в этом одна из особенностей повести, продиктованная её композиционным своеобразием - принципом художественной ретроспекции.
В заключительных главах близость Ивана Ильича и Герасима находит конкретное воплощение: Иван Ильич хочет, чтобы Герасим держал его ноги как можно выше на своих плечах. Эта нелепая поза, которая, якобы, приносит облегчение больному, вызывает недоумение окружающих. Прасковья Фёдоровна жалуется очередному доктору: "Да ведь вот не слушается!.. А главное - ложится в такое положение, которое, наверное, вредно ему, - ноги кверху [4: 102]. Доктор презрительно-ласково улыбается: "Что ж, мол, делать, эти больные выдумывают иногда такие глупости; но можно простить" [4: 102].
Реалистическая мотивировка сомнений не вызывает, тем не менее то, что Л.Н. Толстой придаёт этим, в сущности, финальным эпизодам очень большое значение, должно найти иное, более глубокое объяснение.
Едва ли не постоянной характеристикой Герасима является легкая поступь: "Вошёл в толстых сапогах. лёгкой сильной поступью Герасим. ловкими сильными руками сделал своё привычное дело и вышел, легко ступая. И через пять минут, так же легко ступая, вернулся" [4: 96].
"Лёгкая поступь" Герасима и "ноги" Ивана Ильича явно акцентированы Л.Н.Толстым, явно наделены неким "вторым" смыслом: "...ему (Ивану Ильичу - Н.П.) казалось, что ему лучше, пока Герасим держал его ноги" [4: 97]; "Ему хорошо было, когда Герасим, иногда целые ночи напролёт, держал его ноги..." [4: 98]; "Все тот же Герасим сидит в ногах на постели, дремлет спокойно, терпеливо. А он (Иван Ильич - Н.П.) лежит, подняв ему на плечи исхудалые ноги..." [4: 105].
У А.Н. Афанасьева находим: "Нога, которая приближает человека к предмету его желаний, обувь, которою он при этом ступает, и след, оставляемый им на дороге, играют весьма значительную роль в народной символике. Понятиями движения, поступи, следования (курсив наш - Н.П.) определялись все нравственные действия человека" [1: 31]. К этому можно добавить, что нога - это традиционный символ души в большинстве мифологических и религиозных систем.
Эта информация заставляет рассматривать отношения Герасима и Ивана Ильича совсем в другом свете.
Эпизоды, в которых Иван Ильич остается наедине с врачующим его душу Герасимом, глубоко символичны. Здесь пересекается множество смысловых линий. Беспомощный барин, черпающий у мужика нравственную силу, и молчаливый, себе на уме мужик, одной, никому неведомой любовью возрождающий полумертвеца к истинной жизни. Это можно назвать символом религиозно-нравственной программы Л.Н. Толстого, символом, в котором отразились все её противоречия.
В характеристике Герасима прямое значение слова дело усиливается понятием работа (труд): «... как человек в разгаре усиленной работы, живо отворил дверь, кликнул кучера, подсадил Петра Ивановича и прыгнул назад к крыльцу, как бы придумывая, что бы еще ему сделать [4: 68]; «- Все умирать будем. Отчего же не потрудиться? - сказал он, выражая этим то, что он не тяготится своим трудом именно потому, что несет его для умирающего человека и надеется, что и для него кто-то в его время понесет тот же труд» [4: 98].
Несмотря на то, что основная линия мотива дела связана с образом Ивана Ильича, мы сочли достаточным показать его функционирование на примере второстепенных персонажей.
Охватывая значительный круг персонажей, мотив дела точно так же, как и мотив приятный /приличный - неприятный /неприличный, сохраняет относительную самостоятельность и обнаруживает сюжетные свойства. Ближе к финалу повести мотив дела тесно взаимодействует с мотивом суда.
Впервые Иван Ильич почувствовал себя подсудимым с появлением доктора, который в его сознании ассоциируется с представителем суда: «Все было точно так же, как в суде. Как он в суде делал вид над подсудимыми, так точно над ним знаменитый доктор тоже делал вид» [4: 84]; «Все было точь-в-точь то же, что делал тысячу раз сам Иван Ильич над подсудимыми таким блестящим манером. Так же блестяще сделал свое резюме доктор и торжествующе, весело даже, взглянул сверху очков на подсудимого» [4: 84].
Воспринимаемый вначале как метафора, мотив суда постоянно нарастает: «И он (Иван Ильич - Н.П.) шел в суд. и начинал дело. Но вдруг в середине боль в боку, не обращая никакого внимания на период развития дела, начинала свое сосущее дело [4: 93-94]. Иван Ильич оказывается в эпицентре множества каких-то судебно-дело-вых микропроцессов, каждый из которых по-своему реален и конкретен. Взятые вместе, они и составляют символическое понятие суда, где нет конкретного судьи, но есть конкретный подсудимый. Собственно, Иван Ильич не задает вопроса: «Кто судья?», его больше
волнует другой вопрос: «За что?» «Чего же ты хочешь теперь? Жить? Как жить? Жить, как ты живешь в суде, когда судебный пристав провозглашает: «суд идет!..» Суд идет, идет суд, - повторил он себе. - Вот он, суд! «Да я же не виноват! - вскрикнул он с злобой. - За что?». И он перестал плакать и, повернувшись лицом к стене, стал думать все об одном и том же: зачем, за что весь этот ужас» [4: 107].
Итогом этого символического суда становится свет - как искупление, которому предшествует раскаяние, возвращающее герою человеческое достоинство: «Не то. Все то, чем ты жил и живешь, -есть ложь, обман, скрывающий от тебя жизнь и смерть» [4: 111].
«Просветление» Ивана Ильича находит и конкретное выражение, конкретное дело: «Жалко их (жену и сына - Н.П.), надо сделать, чтоб им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и просто», - подумал он» [4: 114]. Смерть - это и есть то главное дело, которое совершил Иван Ильич, умерший тем, кем ему и надлежало быть от рождения, - человеком.
В первой главе обретение истины зафиксировано в выражении лица Ивана Ильича: «Он очень переменился, еще похудел с тех пор, как Петр Иванович не видел его, но, как у всех мертвецов, лицо его было красивее, главное - значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно. Кроме того, в этом выражении был еще упрек или напоминание живым» [4: 64]. Обретение истины подтверждается подробностью, которую, на наш взгляд, можно считать началом и одновременно завершением еще одного символического мотива - свечи /света: «Мертвец, выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый, восковой лоб.» [4: 64]. Увиденный ретроспективно, этот вполне реалистический штрих как бы заключает в себе отблеск света последней, двенадцатой главы. Именно поэтому Петру Ивановичу, приехавшему на панихиду «исполнить очень скучные обязанности приличия» [4: 62], «что-то. стало неприятно», и он «поспешно перекрестился и, как ему показалось, слишком поспешно, несообразно с приличиями, повернулся и пошел к двери» [4: 64].
В толстоведении существует мнение, что «драматизм обстоятельств и обличительная сила произведения увеличиваются благодаря тому, что никакого переворота ни с кем из тех, кто близок к Ивану Ильичу, не случилось», и примером может служить Петр Иванович, который «не только не приходит к мысли, что «нельзя, нельзя и нельзя так жить», а, напротив, старается скорее избавиться от удручающего впечатления» [5: 24]. Это действительно так. Но ведь вопрос о предстоящей и, возможно, близкой смерти стоит перед Петром Ивановичем гораздо в более острой форме, чем перед дру-
гими персонажами: «Трое суток ужасных страданий и смерть. Ведь это сейчас, всякую минуту может наступить и для меня», - подумал он, и ему стало на мгновение страшно» [4: 67]. Петр Иванович с помощью привычной философии и не без поддержки Шварца находит в себе силы преодолеть страх смерти, то есть «сделать вид», что ее не существует, однако весь символический план первой главы повести настойчиво подчеркивает близость смерти именно к Петру Ивановичу.
Вопрос о том, увидит ли свет Петр Иванович, а значит и другие персонажи повести, Л.Н. Толстой оставляет открытым. Об этом говорит промежуточное положение Петра Ивановича между Шварцем и Герасимом - резко контрастными, социально обусловленными фигурами, символизирующими два полюса, две морали, два взгляда на жизнь и смерть. Если «игривый» Шварц олицетворяет ложную жизнь (или смерть, в понимании Л.Н. Толстого), то занимающийся «самым неприятным делом» Герасим является фигурой, которая подводит персонажей непосредственно к свету - символу, в котором сходятся все основные мотивы повести.
Говоря о том, что свет символизирует духовно-нравственное прозрение Ивана Ильича, освобождение его от «маски», истинную жизнь, мы не претендуем на то, чтобы полностью исчерпать богатство смысловых связей, заключенных в этом образе. Однозначными также представляются и попытки религиозно-мистического толкования, поскольку христианская традиция очень молода по сравнению с мифологической, а тот факт, что свет восходит к солярной символике, общеизвестен. К тому же, стремление к более или менее конкретному объяснению художественного символа представляется малоплодотворным. Можно говорить лишь об общей смысловой направленности, о тенденции значения, полное выявление которого невозможно даже с максимальным учетом совокупности художественных компонентов. Символ, как правило, заключает в себе определенную историко-культурную традицию и в этом смысле выходит далеко за рамки конкретного произведения.
Выводя своего героя, Ивана Ильича Головина, на солярный, космический уровень, Л.Н. Толстой погружает его в систему духовно-нравственных ценностей, которые предполагают прежде всего масштабные отношения человека и мира, а потом уже бытовые, семейные, служебные и прочие отношения. В этой связи, реалистические детали, образы, лейтмотивы, подготавливающие свет как центральный символ повести, являются еще и образами-напоминаниями об истинных возможностях человека, об истинном его предназначении. Именно эта их функция дает нам основание рассматривать разнородные и разномасштабные художественные реалии текста, которые выполняют в повести реалистически установленную
сюжетную программу, как упорядоченную совокупность образов и мотивов «второго», символического сюжета произведения.
Список литературы
1. Афанасьев, А. Н. Древо жизни: избр. ст. - М.: Современник, 1982.
2. Ерёмин, М.П. Подробности и смысл целого (из наблюдений над текстом повести «Смерть Ивана Ильича») // В мире Толстого: сб. ст. - М.: Сов. писатель, 1978.
3. Лесков, Н.С. О куфельном мужике и проч. Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом / Лесков, Н. С. // Собр. соч.: в 11 т. - М.: ГИХЛ, 1989.
4. Толстой, Л.Н. Смерть Ивана Ильича / Л.Н. Толстой // Полн. собр.соч.: в 90 т. (Юбилейное).- М.: ГИХЛ, 1928-1958. - Т.26.
5. Щеглов, М.А. Повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича» / М.А. Щеглов // Литературная критика. - М.: Худ. лит., 1971.
УДК 821.161.1.09
С. В. Добряков*
Тенденции эпистолярной и мемуарной прозы К. Н. Леонтьева
Работа посвящена анализу общих факторов, которые влияли на эволюцию эпистолярного и мемуарного жанров в литературном наследии К. Н. Леонтьева.
The work is dedicated to the analysis of common factors, which had an influence on the evolution of epistolary and memoir genres in the literary heritage of C. N. Leontyev.
Ключевые слова: К. Н. Леонтьев, жанр, мемуары, эпистолярная проза.
Роль эпистолярных и мемуарных произведений в творчестве К. Н. Леонтьева (1831-1891) необходимо оценивать с учетом разнородности жанров, в которых работал этот автор. Наиболее ранние опыты Леонтьева (стихи, драматургия, художественная проза) можно датировать началом 1850-х годов. Из них сохранились немногие [см.: 8: I, 601-609]. При содействии И. С. Тургенева, А. А. Краевского и М. Н. Каткова Леонтьев стал печататься. С 1854 года, появлялись его публикации (в основном малая проза, а также комедия «Трудные дни», 1858).
На рубеже 1850-60-х годов Леонтьев углубленно работал над романом «Подлипки» (опубл. 1861). Тогда же он писал критические статьи («Письмо провинциала к г. Тургеневу», 1860; «По поводу рассказов Марка-Вовчка», 1861). Позднее, помимо повествователь-
Ассистент, Ленинградский государственный университет имени А. С. Пушкина.
54
