CC BY
67
Почти двадцать лет назад XIX Всемирный философский конгресс, состоявшийся в г. Москве, открылся торжественным сообщением председателя: решением ЮНЕСКО 1994 год объявлен «годом толерантности». Под лозунгом толерантности проводилась и вся работа форума. Участником этого конгресса довелось быть и нам, и помнится, что не все российские делегаты понимали тогда в полной мере само значение данного слова. Его называли термином «терпимость» в наушниках синхронного перевода, в то время как «кремлевская власть» все больше неистовствовала о «красно-коричневых» как реальной угрозе, фактически проигнорировав конгресс «сухим посланием» Б.Н. Ельцина, зачитанным с трибуны каким-то третьестепенным лицом президентской администрации. Противостояние властных ветвей нарастало, и штурм Белого Дома, где заседал Верховный Совет, был вопросом в те дни почти вызревшим. Когда же это свершилось, в том же 1994-м о толерантности в российской прессе и даже в научных журналах трудно было что-либо найти. Собственные размышления по этому поводу позволили нам сделать вывод о том, что понятие «ненасилие» является родственным категории «толерантность». В общественных отношениях, их формировании и регулировании ненасилие сыграло заметную позитивную роль в Индии и США и могло содействовать также консолидации российского общества. В связи с этим А.А. Гусейнов и В.С. Степин выпустили сборник научных трудов на русском языке, в котором были собраны статьи авторитетных исследователей [1].
Гипотезой начатых тогда размышлений о сути социального управления стало очевидное предположение о том, что управление не является насилием по определению, но может применять насилие как далеко не самый оптимальный вид воздействия на личность, общество и общественные отношения. Социальное управление, прежде всего на его институциональном уровне, достигает оптимальных видов и форм, когда опирается на концепцию толерантности и ненасилия, что может быть объединено в общий социально-философский принцип. При этом ненасилие как принцип отношений имеет, возможно, даже более целостное научно-философское обоснование.
Анализ феномена ненасилия, наверное, следует начинать «от обратного» - от насилия как явления социальности, о котором в философии «советской эры», со ссылками на самых различных классиков, говорилось часто и много. Однако в новую эпоху следовало искать и иной подход. Ясно, что термин «насилие» тесным образом связан с понятием «сила». Как указывал Жанн Госс, под силой в самом широком смысле следует понимать какое-либо энергетическое действие или способность к действию (потенциальное действие). Вспомним, что у И. Канта в «Критике способности суждения» сила определяется как «способность преодолеть большие препятствия». Сила - это энергетическое действие, выражающееся, по нашему убеждению, еще и как влияние. Она может характеризоваться разной социально-нравственной направленностью. Однако силу часто простейшим образом ассоциируют с насилием, блокирующим свободу личности вопреки ее воле. Насилие же есть сила, разрушающая или имеющая отрицательную морально-ценностную направленность. Но сила может обладать и иным, созидательным началом. Этот ее потенциал, на наш взгляд, остается и сегодня недостаточно исследованным в социальной науке, философии и теории управления.
Парадокс ненасилия
Часто утверждают: прошедший ХХ в. был эпохой колоссального опыта зла, конфликтов, насилия, разрушений, переданных «эстафетой» в «11 сентября» наступившего тысячелетия. Но парадокс заключается в том, что XX в. был одновременно и столетием с огромным опытом ненасильственных действий, мирных решений многих назревавших и возникавших конфликтов. Как подчеркивает А.П. Назаретян, «это был первый в истории век осуществленного гуманизма» [2, с. 20], даже несмотря на две мировые и десятки других войн и жестоких вооруженных конфликтов, вошедших в его историю.
«Если бы враждебность была основной движущей силой, мир давно был бы разрушен», -неоднократно заявлял Махатма Ганди. «Я обнаружил, - отмечал Ганди, - что жизнь существует среди разрушения и, следовательно, должен существовать закон более высокий, чем закон разрушения» [3, с. 65]. Фактически эту же мысль, по сути, мы находим еще раньше и у Генри Бокля. «Что бы ни
говорили богословы, - рассуждал он, - но достоверно, что во всем человечестве вообще гораздо больше хорошего, чем дурного, и что в каждой стране добрые дела чаще встречаются, чем злые. Действительно, - резюмирует Бокль, - если бы это было иначе, то преобладание зла давно бы уж истребило весь род человеческий...» [4, с. 120].
Однако при первом взгляде на историю все же создается впечатление, что насилия всегда намного больше и почти всегда оно эффективнее ненасильственных действий. Но это только на первый и неглубокий взгляд. Ошибочность данного впечатления интересно проследить на примере того, как в Дании подвели итог ушедшего второго тысячелетия. Газета «Политикен» к важнейшим событиям этого исторического периода отнесла: вторжение викингов на Британские острова и основание в итальянском городе Болонья первого в Европе университета в XI столетии, знакомство европейцев с арабскими цифрами и строительство соборов в Старом Свете в XII в., создание первых письменных трудов по хирургии, распространение очков и компасов в XIII столетии. XIV в. отмечен эпидемией чумы на континенте и появлением тенниса в Англии, XV - экспедицией Колумба и увлечением кофе. XVI в. - Европа узнала о существовании табака, Коперник совершил переворот в естествознании, а Шекспир - в литературе. XVII в. - рабы из Африки были впервые доставлены в Америку, в Германии стала выходить ежедневная газета, Ньютон открыл основные законы механики. В XVIII столетии список полезных вещей пополнился бильярдом и термометром, США обрели независимость, во Франции прозвучала «Марсельеза». В XIX в. сформулировал свою теорию Дарвин, зазвонил телефон и распахнули двери первые кинотеатры.
Важнейшим событием XX в., перевернувшим представления о нашей зависимости от законов природы, датская газета называет полет первого искусственного спутника Земли (и это при двух мировых войнах и иных очень заметных событиях в минувшем столетии!). Напомним, что спутник был советским, и произошло это 4 октября 1957 г.
Причина насилия в большинстве случаев - конфликтные отношения людей, и у подобных конфликтов существуют веские социально-онтологические, а не только психологические основания, которые не следует путать с основаниями нравственными и этическими, как это нередко имеет место в «легком изложении» учебников по психологии управления. В онтологическом основании конфликтов присутствует и генетическая человеческая агрессивность. Весь политический либерализм представляет собой фактически поиск способов разрешения конфликтов без применения насилия. «Единственной объективной посылкой возникновения либерализма, - отмечал Б.Г. Капустин, -является наличие конфликтов, не разрешимых методами традиционного, т.е. досовременного общества, на каком бы уровне экономического развития и в какой бы культурной среде такая ситуация ни возникала» [5, с. 73]. Пользуясь формулой американского политического философа С. Холмса, можно утверждать, что действительной стартовой позицией либеральной морали была историческая неподатливость (intractability) морального конфликта. Либерализм, при всех его издержках, - это эффективная методология разрешения конфликтов, и именно либерализм зарождает феномен толерантности в общественных отношениях. К числу методов либеральных общественных отношений принадлежит и широко известный нам со времен Горбачева консенсус, внесенный с легкой подачи генсека в практику тогдашнего социального управления почти как панацея от насилия и конфликтов. «Консенсус - это преодоление деления общества на большинство и меньшинство», -поясняет Г. Зимон, профессор истории из Бундесинститута г. Кельна. Культура консенсуса, настаивает он, находится в серьезнейшем противоречии с демократической культурой спора, исходящей из того, что противоположность интересов естественна и в принципе непреодолима. Демократический либерализм ищет способы и правила разрешения споров, в идеале -ненасильственным образом. Культура консенсуса стремится, однако, к тому, чтобы сгладить конфликты, но не решить их суть. В практике тактического управления это может быть позитивно действенным, но до известного времени, ибо принципиально неразрешенные конфликты «гниют» и ждут своего часа в «туманном облаке» консенсуса. «Консенсусу постоянно грозит раскол», - отмечает Зимон. «Российское общество все еще способно, хотя, кажется, иногда и против его собственной воли, сглаживать и молча сносить острые конфликты, особенно те из них, которые требуют
юридической разработки», - резюмирует он. И это характерно не только для его работы, опубликованной в России достаточно давно, но и в такой же мере для сегодняшнего уровня развития социальных отношений в стране, особенно в период ускоренного вызревания гражданского общества, что обостренно показали выборы депутатов Государственной Думы и Президента РФ на рубеже 2011-2012 гг. и связанные с этими процессами общественные события.
Вызывает интерес то, что стоит на полюсе, противоположном насилию. Не только теоретические исследования, но и житейская мудрость подсказывают: человеческая жизнь возможна лишь в той мере, в какой добрые отношения в ней преобладают над насилием и принуждением. Но время баланса «с преобладанием» в современную эпоху исчерпано почти полностью. В значительной мере возможность такого баланса ранее была обеспечена относительной слабостью разрушительных средств, и опыт прошедших и ведущихся войн заставляет заново взглянуть на «старые истины». Иная, инновационная в полном смысле логика нужна здесь еще и потому, что зло и насилие, преступность и терроризм, с одной стороны, и противостоящие им «силовые министры», их структуры от полицейских дубинок до ядерных ракет - с другой, казалось бы, все больше довлеют над человеческим добром. Картина представляется очевидной, но преобладание насилия над другими формами жизни оказывается кажущимся. История учит, что насилие и принуждение не могут длиться бесконечно долго. «Люди часто не видят, насколько беспомощным и малоубедительным является насилие перед лицом времени», - утверждает Э. Фромм [6, с. 290].
Насилие есть подавление свободы. Возникает вопрос: отсутствие насилия и представляет собой ненасилие?
Хорошо известно утверждение о том, что «ответное насилие лучше, чем покорность несправедливости». Но «.отождествление ненасилия с пассивностью и покорностью есть глубокий общественный предрассудок», - подчеркивает французский исследователь Жанн Госс. Эта ошибка действительно вошла устойчивым предрассудком в умы и сердца людей. Обыденное заблуждение в том, что ненасилие равно покорности, имеет место, в первую очередь, из-за неточного перевода термина на европейские языки с индийского, точнее с санскрита. Например, в английском языке это -nonviolence. М. Ганди употреблял термин «ненасилие» для обозначения отказа от применения разрушительной силы, т.е. насилия в борьбе за справедливость. «Однако коль скоро мы не хотели бы применять насилие в борьбе за справедливость, мы должны прибегнуть к другой силе, созидательной и миротворческой», - уточнял он. Для обозначения этой силы Ганди использовал понятие «сатьяграха» (от индийского «сатья» - «правда», «истина», «бог»), под чем подразумевал силу правды, силу души, силу справедливости и любви (этимологически «сатьяграха» означает «упорство в истине»).
Справедливая сила и есть ненасилие.
«Сатьяграха» как термин не был адекватно переведен на европейские языки, что, как случается нередко, породило общественные заблуждения. Но истина сквозь приятные исключения все же пробивала дорогу. «Ганди обладал большей потенциальной энергией, чем кто бы то ни было в его время, - пишет Наполеон Хилл, - и это вопреки тому обстоятельству, что у него не было никаких обычных средств ведения войны - ни боевых кораблей, ни солдат, ни военной техники. У Ганди не было денег, не было даже приличной одежды, но у него была сила» [7, с. 48]. «Как он приобрел ее?» -спрашивает Хилл. Ганди сотворил эту силу, отвечает он, «из своего понимания принципов веры, использовав свои способности для перенесения этой веры в сознание двухсот миллионов людей. Он совершил выдающийся подвиг, заставив их объединиться и действовать в унисон, словно это было единое сознание».
Но только ли Ганди? Примером может быть личность Михаила Фрунзе, героя Гражданской войны, наркома по военным и морским делам, революционера-подпольщика и политкаторжанина. Популярнейшая в народе фигура. И сильная. В чем сила Фрунзе? Известен случай, описываемый М. Колесниковым, когда Фрунзе бросили в камеру к уголовникам, т.к. не могли его казнить, уже приговоренного к смерти (боялись волнений - широко известный был человек). А заключенные-уголовники, как известно, никогда «не любили» политических. Потому и бросили Фрунзе в эту
камеру, понадеявшись, что с политическим «урки разберутся быстро». «Прошла пара часов, - как описывает М. Колесников, - тишина, которой сильно удивились надзиратели. Открыв от любопытства дверь, они увидели “чудо”: Фрунзе учил сидящих там уголовников ...игре в хлебные шахматы!» Какая сила включила «зэков» в столь необычную для них высокоинтеллектуальную игру? «Бицепсы» Фрунзе? Этого историки не описывают. Сила интеллекта, обаяния и убеждений Фрунзе, основанных на справедливости и добре, поражает других. Таков был этот человек. Как и Ганди, он, сильный сатьяграхой, - достойный пример для современной педагогики и всего образовательного управления.
Поставим вопрос: в какой исторической точке берет ненасилие свое начало?
Конечно, такие явления возникают не вдруг и вырастают, как правило, из глубокой древности. Своего рода исток этой этической концепции А.П. Назаретян конструирует и описывает в следующих событиях: «.В Китае У1-У веков до н.э., - указывает он, - формируется и начинает распространяться философско-этическая доктрина, стержень которой составляет концепция жень: “Чего не желаешь себе, того же не делай другим”. Правда, - отмечает Назаретян, - ее автор - Конфуций был убежден, что эта идея доступна только благородным мужам, тогда как простолюдину качество жень (гуманность, человеколюбие) не свойственно» [8, с. 125].
Что же происходит дальше? «.Спустя два столетия, - продолжает Назаретян здесь же, - Мэн-цзы выдвинул тезис об изначальной доброте человеческой натуры и стал разрабатывать принципы “гуманного управления” в противовес “правлению с использованием силы”» [9].
«Продолжение» имело место и в других культурах. «В Индии в У1-У веках созревает религиознофилософское учение принца Синддхартха Гаутама, получившего впоследствии имя Будды, - пишет Назаретян, - учение, идеал которого предстает как абсолютное ненасилие (ахинса), основанное на представлении о родственности всего живого и апеллирующее к чувству жалости» [10].
Нередко и вполне оправданно утверждают, что управлению неизбежно присуща известная степень насилия, вырастающая из природы агрессивности и конфликтности человека, но более характерной и действенной для нравственно ориентированного и, как итог, более оптимально результативного управления в мире начинает осознаваться «сатьяграха». В основе последней заложена толерантность как своего рода начальный уровень «упорства в истине». Под «толерантностью» (от древнелатинского tolerantia - «терпение») понимают прежде всего негативную терпимость друг к другу людей различных взглядов и позиций, основанных на неповторимом личном опыте каждого. Как концепция толерантность представляет собой поиск возможностей для общих точек зрения даже в тех видах деятельности, которые на первый взгляд кажутся несовместимыми. Люди этого мира достаточно различаются, и каждый, хотя бы в чем-то, даже в самом малом, но не похож на другого: генной структурой, жизненным опытом, творческими стремлениями, ростом, цветом волос и т.п. Но социум, управление в нем и управление им - это всегда неизбежно общение различных людей, идущих в то самое время к личной цели через достижение целей общих. Но столь уж не схожи интересы и цели одних с целями и интересами других индивидов? Может быть, в этой несхожести существуют общие точки? И стоит подумать о достоинствах и целях другого? Возможно, он сделает то же самое.
Толерантность не есть терпение и покорность насилию. Толерантность и сатьяграха - это концепции, сущность которых - в стремлении «выпрыгнуть из заколдованного круга» ненависти, насилия, несправедливости. На чем основаны они? На амбивалентности человека добру и злу, т.е. открытости человеческого индивида как злому, так и доброму началам. Человек рождается, не будучи злым или добрым. Эти качества приобретаются им по мере врастания в социальность. Жизнь терниста, полна абсурда, глупостей, мерзостей, величия и высоты духа, в ней впитываем мы все, зло и добро, если не можем или не готовы, или бессильны противостоять злу и насилию.
«Даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла», - утверждал Мартин Лютер Кинг [11, с. 67]. И это становится методологическим основанием концепции ненасилия, сатьяграхи.
Какую стратегию избрал этот лидер негритянского сопротивления в 60-х? Америка задыхалась от катаклизмов, противостояния, ненависти «белых» и «черных». Даже после победы Севера в гражданской войне негры не получили полных в сравнении с «белыми» прав. Известно: права декларировались как равные для всех, но негров не избирали в конгресс, их не было среди мэров городов, они не могли получить достойно оплачиваемую работу. Разными были школы: для «белых» и для «черных» отдельно. И самое страшное - «ку-клукс-клан»: движение «непримиримых белых», поддерживаемое, явно или тайно, немалым числом американцев и едва скрытой симпатией государственной власти. Ненависть «полыхала» по обе стороны баррикад, провоцируя масштабное столкновение. Как поступил в этой ситуации Кинг? Он поднял «братьев по черному цвету кожи» на войну и восстание? Нет, Кинг произнес, казалось бы, невообразимое: «Белые нуждаются в любви негров, потому что они запуганы собственными репрессиями против нас». Развернутое им движение ненасилия принесло успех не вдруг и не сразу. Однако Кинг был непреклонен и тверд в выбранной им философии действий. Ненасилие Кинг называл не только тактикой, но и жизненной философией: «Я стою целиком за тактику ненасильственных действий, - подчеркивал он. - Я не собираюсь никого убивать ни здесь, ни во Вьетнаме. Я не собираюсь поджигать дома. Если демонстрация ненасильственного протеста потерпит поражение этим летом, я все равно буду проповедовать принцип ненасильственных действий, так как считаю это жизненной философией, которая определяет не только мое участие в борьбе за расовую справедливость, но и мою связь с людьми, связь с самим собой» [12, с. 174].
Такой была философия ненасилия на практике, и где сейчас Америка в социальном смысле - ответ хорошо известен. А что случилось бы в столкновениях? Достаточно взглянуть на карту мира: там много географических ответов на этот политико-ориентированный вопрос.
По природе человеку присуща не только генетическая (и ставшая социальной) агрессивность, но и (ее противоположный знак) солидарность. Солидарность в истории человечества формируется на надиндивидуальной основе как синкретическая племенная неразделенность людей, связанных общностью целей. Милосердие основано на любви. В своих рассуждениях М.Л. Кинг спрашивает: «Какую любовь подразумевает “сатьяграха”?». В работе «Паломничество к ненасилию», анализируя эту проблему, он находит три значения понятия «любовь» в греческом языке.
«Ненасилие сильного» в управлении
Известно, что нет ничего (или почти ничего) в природе в чистейшем виде. И потому возникает вопрос: как же поступать политическому руководителю, практику-управленцу, менеджеру
организации в реальной управленческой деятельности?
Выше речь шла о сатьяграхе тех и того, кто не обладает в практике воздействия и управления потенциалом иной силы, кроме силы любви и добра. Однако руководитель с неисчерпаемым потенциалом сатьяграхи в своем стратегическом поведении может и должен иметь потенциал также другой силы как энергетического действия, способного оказать влияние (посредством насилия и принуждения).
В управлении следует различать ненасилие слабого и ненасилие сильного. Ганди неоднократно указывал, что «ненасилие сильного - могущественнейшая сила в мире». Трудно быть слабым (физически, интеллектуально, финансово, экономически) и соблюдать одновременно собственное достоинство, и еще при этом уважать и любить других. Но возможно. Если имеется нравственная, духовная сила. Но быть сильным - во всех отношениях - все же лучше.
Как понимать «ненасилие сильного»?
«Римские легионы предотвратили больше сражений, чем дали», - подчеркивает испанский мыслитель Хосе Ортега-и-Гассет [13, с. 34]. Конечно, политики Рима не думали о ненасилии, но вспомним, какую культуру несли римские легионы, покоряя «варварские» народы. Так, к примеру, ассимиляция франков, включение их в ценности греко-римской цивилизации вывела этот народ на путь большой и неповторимой культуры с центром в Париже. Но раскрывает ли этот позднеантичный пример суть «ненасилия сильного»? «Ненасилие сильного», по Ганди, имеет место тогда, «когда мы
добровольно отказываемся от применения физической силы и используем ненасилие», сатьяграху [14, с. 171-172]. И далее он вновь фактически повторяет фразу, употребляемую в другой работе: «Ненасилие сильного - самая могущественная в мире сила».
Чтобы понять суть и возможность «ненасилия сильного» в управлении и власти, можно представить себе образ былинного богатыря - Ильи Муромца, который нигде и никогда никого не «покорял», но всем своим видом дает понять, что никого никогда не обидит, но также не позволит обидеть ни себя, ни кого-то из своих друзей. Такой «шлагбаум» на пути насилия намного эффективнее в практике социального управления, чем та разновидность сатьяграхи, которую Ганди вынужденно применял в своей политической практике.
«Никто, вошед в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного...», - говорится в Священном Писании. А Илью Муромца, крепкого, облеченного властью политического руководителя, обладающего полномочиями менеджера организации, «связать» совсем уж не просто. Не каждый решится. К тому же сам Муромец, т.е. руководитель, обладающий потенциалом силы, может применять те виды намеренного ненасильственного, почти насильственного и даже в полном смысле слова насильственного воздействия, которые выше мы обозначили как «принуждение», «нажим». Нажим на другого, в отличие от ненасильственных «совета» и «предложения», может быть как насильственным, так и ненасильственным, т.к. грань перехода здесь очень тонка.
«Мы нажимаем на кого-то, - отмечает А. Гжегорчик, - когда не только предлагаем, но и даем понять, что мы хотим, чтобы предложение было принято. Например, просьба является видом нажима. Установление мер наказания тоже является видом нажима» [15, с. 56-57].
Так, например, М.Л. Кинг в призыве к темнокожему населению Америки говорит о «нажиме» как ненасильственной форме воздействия. «Нужно сделать движение достаточно мощным, - призывает он, - драматичным и привлекательным в моральном плане, таким, чтобы люди доброй воли -служители церкви, рабочие, либералы, интеллигенция, студенты и сами бедняки - начали оказывать на конгрессменов такой нажим, чтобы те не смогли больше уклоняться от выполнения наших требований» [12, с. 170].
Однако «очень часто нажим выходит уже за рамки ненасильственных действий», констатирует А. Гжегорчик. Коммуникации, отношения сотрудничества могут приниматься на основе традиций, могут быть выработаны в какой-то форме диалога, но они могут быть и навязаны сильнейшей стороной. Такая разновидность уже переходит грань сатьяграхи. Этический вопрос, который возникает здесь, может быть сформулирован следующим образом: каковы ненасильственные формы нажима и каковы допустимые формы нажима, если они становятся в какой-то мере насильственными?
«Кажется, - отмечает Гжегорчик, - что воспитание и профессиональная деятельность, коллективное распределение и потребление полны различных форм допустимого нажима». Исследователь приводит примеры: нажим профессиональных корпораций в направлении
добросовестного исполнения профессиональных обязанностей; наказание социальной непорядочности путем устранения с занимаемых постов. Это (в смысле справедливости отношений и оптимальности, справедливости управления) «морально оправданные формы нажима», - полагает он.
При этом знания и информация с позиций исследований силы и насилия в управлении являются, пожалуй, самым «трепетным» пластом отношений людей на границе их попадания в сферу насилия или ненасилия, сатьяграхи. Актуальность этого, считает Гжегорчик, обусловлена тем, что «существует явление, которое можно обозначить как нежелание открываться на некоторые новые, даже очень обогащающие информации» [15, с. 58]. В таком случае преодоление этого нежелания отправителем познавательной информации и обогащающих знаний может быть названо именно «ненасильственным нажимом». «.Прежде всего, - подчеркивает автор, - надо обратить внимание на нажим, создаваемый передачей истинного знания и являющийся ненасильственным нажимом... Такого рода передача, чтобы быть ненасильственной, должна обладать следующими признаками: 1. Истинностью информации. 2. Познавательной иерархизацией структуры передачи. 3. Передачей,
приспособленной к интегрированию с предыдущим знанием данного лица. 4. Передачей, не вызывающей отрицательных последствий в других частях психики» [15, с. 57].
«К четвертому пункту, - по мнению исследователя, - принадлежит .постулат, требующий не вызывать отрицательных эмоциональных реакций».
Таким образом, в случае отрицательных эмоциональных реакций, вызванных процессом познания под педагогическим или иным (профессиональным, управленческим) нажимом, сам такой нажим переходит грань ненасильственного и вступает в полосу насилия. Каковы же требования к ненасильственной передаче истинных знаний? «Для того чтобы познание было удовлетворительным в интеллектуальном отношении, - отмечает А. Гжегорчик, - оно должно быть свободно от тех эмоциональных элементов, которые нарушают интеллектуальную структуру мышления. Можно сказать, что только такое воздействие будет, по всей вероятности, ненасильственным воздействием, при котором действующее лицо опирается лишь на интеллектуально-познавательные связи и пытается создать лишь новые истинные, познавательные переживания, а также, по крайней мере, такие эмоциональные переживания, которые возникают из истинных познавательных переживаний и принадлежат к сфере общечеловеческой любви и уважения к каждому человеку. Если при этом действующее лицо, - продолжает исследователь, - не создает у своего партнера ни чувства страха (не пугает его), ни искушения компенсации (не подкупает его), а старается представить истину по возможности максимально глубокую, подчеркивая проблемы, которые в познавательном отношении являются самыми существенными и объективно самыми важными - тогда он наверняка не применяет насилия. Наоборот, он принимает установку доброжелательности, а может, даже бескорыстия, заботливости» [15, с. 57].
Ненасилие, как и насилие, следует определить через понятие свободы; ненасилие, сатьяграха ведут к свободе, сохраняют и расширяют ее. Все действия руководителя, любого другого лица, блокирующие свободу или тормозящие ее развитие, можно с большой вероятностью относить к сфере насильственных отношений и действий с той или иной степенью интенсивности применения насилия. Рассматривая «нажимную передачу» истинной информации как сферу ненасилия, Гжегорчик отмечает, что «в данном случае мы тем самым заботимся о внутренней свободе лица, на которое воздействуем».
Следовательно, диапазон сатьяграхи как силы любви в управлении и человеческих отношениях имеет огромный потенциал, в котором даже нажим может рассматриваться в качестве ненасилия, если он руководствуется истиной и любовью к тем и тому, по отношению к кому он осуществляется.
Однако управление постоянно задействует из своего арсенала для осуществления целей не только сатьяграху, но и иные виды силы, прямо связанные с той или иной формой насилия (малой или большей степени интенсивности).
В итоге всех рассуждений мы приходим к выводу о том, что быть справедливым, толерантным и сильным одновременно в любом виде управления, менеджмента - наиболее действенный путь к социальному и деловому успеху. При этом мы хорошо понимаем, что управление - это силовая борьба, в которой не обходится без конфликтов, противостояния, что это «использование интеллекта и труда других людей», союзников, подчиненных, а также деловая коммуникация и одновременно борьба с соперниками, конкурентами. Необходимо лишь одно: вести борьбу корректно, нравственно, справедливо, в пределах этики и закона, использовать труд других с несомненной пользой для самих «других».
Безусловно, управление - это и силовая борьба. Но сила, как мы убедились, не равняется насилию, злу, сила есть энергетическое воздействие, проявляющееся как влияние. Нравственно добрая сила не запрещена, не аморальна, она не грех в управлении. Проблема заключается, конечно, и в том, что понимается под «нравственно доброй» и справедливой силой, включающей в себя не только любовь к человеку, и этот вопрос по причине своей сложности переходит в иную, собственно этическую сферу и может быть рассмотрен лишь отдельно [16, с. 171-198].
Здесь возникает, однако, следующий вопрос: имеет ли руководитель моральное право применять насилие: политическое коварство, приемы поведенческой маскировки, тактическую хитрость и целый
ряд противостоящих встречной силе, встречному насилию мер; применимо ли отбрасывание, по выражению Э. Дюркгейма, «нравственных излишеств» в управлении и деловом менеджменте, тех «излишеств», что вредят делу, достижению успеха организации объединенных людей?
Ответом на этот вопрос может быть конструктивное «да», но при одном условии: не за пределом того «нравственно-законного» минимума, за которым начинается преступление.
Жизнь есть борьба. Эта истина, ставшая расхожей фразой, утратила первоначальное значение во многом именно в силу своей «расхожести». Этика протестантизма как моральный стержень современности сформировала тот порядок социальных отношений, при котором право на успех имеет тот, кто неустанно его отстаивает и утверждает энергией, деятельностью, силой, борьбой. Но следует помнить: сила силе - рознь. Сила как насилие способна принести успех лишь в ограниченных пределах. Иначе из «заколдованного круга» не выйти. Если насилие применено против руководителя, организации, учреждения, страны, государства, то в управленческом распоряжении (кроме противостояния силой добра и любви), безусловно, весь арсенал прав на ответную силу в борьбе за существование, на собственный успех в жизни, социально-деловых отношениях и управлении ими.
Тогда как быть с Нагорной проповедью и ее девизом: «...Подставь другую щеку!» (?) Ведь хорошо известно, что именно так не только священнослужители, но очень часто и дилетанты от душевной аморфности и нравственной трусости советуют поступать всем. Каков же конструктивный ответ?
Во-первых, не следует путать абсолютную этику и этику практической ответственности, как предлагает немецкий социолог Макс Вебер [17, с. 695-696]. Абсолютная (акосмическая) этика Евангелия не фиакр, куда можно входить и выходить по своему усмотрению, отмечает Вебер в своей «РоШк а18 ВегиБ>. Этика управления есть этика ответственности за принятые решения, проведение их в жизнь. Макс Вебер много цитирует Льва Толстого, восхищается им, но остается собой и мыслит самостоятельно. Чтобы уметь подставить другую щеку, нужно быть святым, и только тогда это верно, утверждает он. И в этом полном отсутствии достоинства есть свое достоинство, резюмирует ученый. Без «гибридов» - быть там или тут. Выступить в жизни «полусвятым» невозможно. А если ты не святой, если ты руководитель конкретного социального института или менеджер конкретной организации, то обязан ответить на зло, нависшее над организацией, ее людьми, иначе ты несешь ответственность за распространение этого зла, которое неизбежно «обрушится» на окружающих. В этом состоит суть этики практической ответственности, «этики мужского достоинства», как формулирует ее Вебер.
В другой работе автор вновь возвращается к данной проблеме. «Нужно выбирать между религиозным достоинством, которое дает абсолютная, акосмическая этика, и мужским достоинством, этика которого проповедует нечто совсем иное: “Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответственности, если оно победит”» [18, с. 726]. Этика мужского достоинства есть этика политического управления и практического менеджмента, глубинными основаниями которой выступают, во-первых, сатьяграха и любовь к ближнему, во-вторых, ненасилие сильного и, в-третьих, возможность в качестве тактического (но не стратегического) средства ответно-адекватного (и только такого) противодействующего насилия.
Итак, противиться злу в управлении и социальных отношениях их многообразного спектра можно всем арсеналом - от силы добра, сатьяграхи как «ненасилия слабого» (не имеющего достаточных или вообще не имеющего насильственных средств) и «ненасилия сильного» (силы добра с мощным административным, управленческим, физическим, правовым ресурсом в потенциале одновременно) до многогранного и адекватного спектра насилия.
Управление и справедливость
Справедливость как «сочетание доброты и правосудия» (Г. Файоль) есть исходный общественный идеал, вне которого невозможен ни социум в целом, ни любая из его организаций. В теории справедливости принято освещать два зависимых друг от друга направления. Первое - это теория «полного согласия» (Джон Ролз), которая отвечает на вопрос: каким должно быть абсолютно справедливое общество? Вторая - теория «частного согласия», отвечающая на вопрос: как поступать с
несправедливостью? Дж. Ролз не касается второго вопроса, поскольку он сосредоточен на первом, вне решения которого (во множестве сложнейших аспектов исследователь исчерпывает его) невозможно подойти к решению второго. Методология поиска ответов на второй вопрос - в каком-то смысле пафос этой статьи. В ходе рассуждений мы выяснили, что насилие в борьбе с несправедливостью есть ощутимый, действенный сектор, но лишь один из заметных в арсенале имеющихся средств. Сатьяграха, добро, человеческая доброта - стратегически полнее, методологически полноценнее.
Справедливое управление допускает фактор (сектор) насилия лишь потому, что в его основу положена сатьяграха. Насилие не принесет управленческого (как равно и никакого социального) успеха, если действует само по себе, в чистом виде. Расхожее мнение «оппонентов» о том, что сегодня «обычная жизнь» никак не совместима с принципами любви и добра, в глубине своей не только недальновидно, но и имеет опасный, жизнеподрывающий подтекст. Если руководствоваться такой редуктивной методологией, то из «тупиков» жестокой действительности не выбраться никогда.
Известный тезис Ф. Бэкона из его «Нового Органона» о том, что «дело и цель человеческого могущества в том, чтобы производить и сообщать данному телу новую природу или новые природы» [19, с. 80], обретает в контексте рассмотренной проблематики и иной, собственно управленческий смысл. Если главный вопрос управления заключается в том, что подлежит изменению деятельностью человека в мире, то ответ, в аспекте его силового воздействия, состоит в том, что насильственное воздействие как покушение на свободу других и гармоничную целостность мира не соответствует природе и сущности человека, его миссии в нем. Сила, обретенная человеком, ценностноцелесообразна лишь тогда, когда она является сатьяграхой - энергетической силой любви и добра, способствующей конструктивному развитию этого мира.
Итак, сфера силовых нравственно ориентированных управленческих действий может быть самой широкой, т.к. справедливость без силы немощна. Но следует учитывать и то, что сила без справедливости «слепа». А размышления о справедливости побуждают к ненасильственному и толерантному отношению каждого к другому.
Литература
1. Ненасилие: философия, этика, политика. М., 1993.
2. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте универсальной истории (Синергетика, психология и футурология). М., 2010.
3. Ганди М.К. Моя вера в ненасилие // Вопросы философии. 1992. № 3.
4. Бокль Г.Т. История цивилизации в Англии. М., 2000.
5. Капустин Б.Г. «Свобода от государства» и «свобода через государство»: о нелиберальности посткоммунистической России и ответственности либералов // Вопросы философии. 1998. № 7.
6. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994.
7. Хилл Н. Думай и богатей. М., 2006.
8. Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной: истоки, становление и перспективы: Очерки междисциплинарной теории прогресса. М., 1991.
9. Древнекитайская философия: Собрание текстов. М., 1972. Т. 1.
10. Индийская философия. М., 1956. Т. 1.
11. Кинг М.Л. Любите врагов ваших // Вопросы философии. 1992. № 3.
12. Кинг М.Л. О тактике ненасильственных действий // Есть у меня мечта... (Избранные труды и выступления). М., 1970.
13. Ортега-и-Гассет Х. Бесхребетная Испания // Этюды об Испании. Киев, 1994.
14. Ганди М.К. Сатьяграха // Ненасилие: философия, этика, политика. М., 1993.
15. Гжегорчик А. Духовная коммуникация в свете идеала ненасилия // Вопросы философии. 1992. № 3.
16. Справедливость // Гелих О.Я. Военные методы в бизнесе. Философия действия в бизнесе как в войсковом сражении. СПб.-М., 1999.
17. Вебер М. Политика как призвание и профессия // Избранные произведения. М., 1990.
18. Вебер М. Наука как призвание и профессия // Избранные произведения. М., 1990.
19. Бэкон Ф. Новый Органон // Сочинения: В 2 т. М., 1978. Т. 2.
