CC BY
46
Вестник НАУЧНЫЙ
Челябинского ЖУРНАЛ
университета Основан в 1991 году
Серия 2 ФИЛОЛОГИЯ № 1 (11) 2000
Гришин А.С. Ратников К.В.
Абрамовских Е.В.
Семьян Т.Ф. Будникова Л.И.
Жеребцова Е.Е. Екимова Т.А. Зыховская Н.Л. Загидуллина М.В. Аскарова В.Я. Гайснна Ф.Ф.
Содержание
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
О Поэте и Философе в серебряном веке и поэтике философии 6 Принципы "официальной народности" в русской поэзии конца 1830-х - первой половины 1850-х годов 30 К вопросу рецепции незавершенной прозы А С Пушкина Л Н ТОЛСТЫМ ("Гости съезжались на дачу" и "Айна Каренина")
Музыкальная композиция рассказа
В Г Короленко "Соколинец" 56
"Гимны Родине" Ф Сологуба в контексте художественно-философских исканий XIX - начала XX века 63
Символика и аксиология художественного пространства прозы А П Чехова 70 Синтез сказочных и сказовых традиций в "Солдатских сказках" Саши Черного 81 Лейтмотив в ряду других общесемиотических концептов
Классическая литература как часть массового сознания
Изучение читателя в контексте социальной и культурной ситуаций
Восточные композиционные особенности в башкирской прозе
96 108 120
ФОЛЬКЛОР И ФОЛЬКЛОРИЗМ
Лазарев А. И. Мешкова О.В.
Кокшарова Т.Э.
Фольклор как источник знаний о родном языке 124 Своеобразие частушки (К постановке вопроса об эстетике жанра)
Об эволюции в XX веке русской народной песенной лирики
139 145
ИСТОРИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Удлер И.М. Бент А.Г.
Гильдина А.М.
Александров Л.Г.
Новоселова H.A.
Киуру К.В.
Ахметова JI.C.
Архетипическое в афро-американском романе второй половины XX века
"Ключи королевы Елизаветы" - компенсирующая функция игры в современной английской истории и социальной практике Почему Леопольд Блум - еврей? (о соотношении идеального и реального в еврейской теме Джойса)
О возможности философско-космологической интерпретации загадок "Чистилища" Данте
ЛИНГВИСТИКА
Страдательная конструкция в деловом языке XVIII века (стабилизация синтаксической нормы)
Концепты "женственность" и "мужестенность" в массовом сознании: кроссгендерное исследование
Изафет в турецком языке и его значение
164
171
183
198
207 211
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
Месеняшина Л.А. Некоторые культурологические возможности
курса "Становление письменности" 218
Шишмаренкова Г.Я. Изучение текста поэмы Н.В. Гоголя "Мертвые
души" 224
Рождественский рассказ в пятом классе 235
Медведева С.А.
Лазарев А.И.
Шкатова Л.А. Сироткин Н.С.
ИНФОРМАЦИЯ. ХРОНИКА
Юбилей народного поэта 242
О прекрасном и яростном мире А. Платонова 244
Прекрасная ономасиологиня (К 60-летию A.A. Пановой) 244
Научно-практический семинар "Зарубежная литература XX века: итоги, перспективы" 247 Среди авторов этого номера 250
А.С.Гришин
о Поэте и Философе в серебряном веке и о поэтике философии
Литература серебряного века в огромной степени "офило-софствована", т.е. наполнена философскими проблемами, а философия этого времени - "олитературена". Поэтому сегодня филолог, обращаясь к анализу философских проблем литературы, затрудняется дать их квалифицированный философский анализ. Философ, обращаясь к этим же проблемам,, затрудняется дать квалифицированный филологический анализ. В итоге оба они оказываются на методологических и гносеологических распутьях и перекрестках. В последнее время как выход из этой ситуации предлагается путь к "философской филологии", основателем которой называется А.Ф. Лосев1. Но путь к "философской филологии" и ее развитие будут плодотворными, если мы хорошо уясним себе первостепенные вопросы.
1. Что есть Встреча и диалог Поэта и Философа. Каковы их формы?
2. Какова логика сотворчества Поэта и Философа?
3. Как понимать статус философии: она - наука или искусство? Или наука и искусство одновременно?
4. Что представляет собою поэтика философии в ее основных чертах и принципах?
Ответам на все эти вопросы и посвящается статья.
В истории русской культуры ХУШ-ХХ веков взаимовлияние, сотворчество Поэта и Философа, Художника и Философа не были регулярными, они по каким-то непостижимым законам то упрочивались, то ослабевали. Исторически наиболее плодотворно Поэт и Философ взаимодействовали и сотворчествовали в трех Встречах. Первой можно считать последнюю треть XVIII века. Второй - пушкинскую эпоху, золотой век русской культуры Третьей - серебряный век.
В первую Встречу интерес к философии (особенно французской) отличал царствующих особ, их приближенных, широкий круг дворянства, интеллигенции, впервые стали завязываться личные и эпистолярные контакты Поэта и Философа. До этого в роли Философа и Поэта выступили Прокопович, Кантемир, Яворский, Ломоносов, а Радищев, Карамзин, масоны и многие другие в эпоху Екатерины ii. В это же время стремятся философствовать в своей поэзии такие поэты, как Державин, Богданович, Крылов, Жуковский и другие. Не забудем, что императрицы Екатерина II, Елизавета, княгиня Дашкова
часто выступали как поэты и философы. Античность, христианство, французское просветительство, масонство - вот четыре основных традиции, основных ключа-источника, из которых питалась философско-поэтическая мысль этой первой Встречи.
В литературе первой Встречи сосуществовали, боролись друг с другом и взаимообогащались два направления - классицизм и сентиментализм. Характерно, что во времена второй и третьей Встреч Поэта и Философа литература также была представлена несколькими направлениями и течениями. Возможно, что именно эта "пестрота" культурной, литературной жизни и способствовала взаимному интересу и сотворчеству Поэта и Философа.
Больших, самостоятельных, гениальных философских работ первая Встреча не породила. О гениальности художественных произведений, рожденных этой Встречей, можно спорить. Чем оправдать такие достаточно скромные плоды? Под "скромными плодами" имеется в виду тот факт, что став значительными явлениями русской культуры, ни одно из философских или художественных произведений этой Встречи не стало явлением мировой культуры. Конечно, самое главное оправдание - шел этап формирования национальной русской философии и литературы.
Вторая Встреча Поэта и Философа произошла в первую треть XIX века, в пушкинский золотой век русской культуры. Философы и поэты-любомудры, славянофилы, западники, философствующие поэты Е. Баратынский, Пушкин, поэты-декабристы, Тютчев и другие взлелеяли культ дружбы и запустили механизм сотворчества. Почти все философы этого времени и такие поэты, как Веневитинов, Тютчев, славянофилы в своей поэзии испытали тогда сильнейшее влияние самой "поэтической" (В.Н. Топоров) философской системы Шеллинга2, стремились к личному знакомству с наиболее известными философами Европы. Если развертывать мысль В. Топорова шире, то необходимо отметить: в истории русской культуры и трех Встреч Поэта и Философа самыми "поэтическими" (в смысле поэтичности самой философской системы и порожденной ею огромной массы поэтических/художественных текстов) оказались Библия, Платон, Шеллинг, Шопенгауэр, Ницше и Вл. Соловьев.
Многие участники этой второй Встречи, как и двух других, проявили себя в различных областях творчества, в культуре, искусстве. Большинство из них может быть с полным правом отнесено к типу личности ренессансной. Именно этот тип личности всегда оказывался главным в эпохи всех трех Встреч Поэта и Философа.
Сотворчество Поэта и Философа во вторую Встречу принимало самые разнообразные формы, давало такие многочисленные и разные результаты, что для их описания требуется целое самостоятельное исследование. Мы приведем один хрестоматийный пример, связанный с влиянием философского текста и космологической теории на Поэта, покажем, как они были осмыслены поэтически. Оба текста помещаем для наглядности рядом.
Пушкинское стихотворение отчетливо делится на две части, соответственно двум его источникам' первая часть восходит к Диогену Лаэртскому или другому подобному источнику, вторая - к общим положениям гелиоцентрической теории Галилея. Античная философская притча о движении и споре о нем двух философов поэтически пересказана Пушкиным. Вслед за притчей поэт в этой части стихотворения тоже утверждает мысль, что движенье есть. Однако вторая часть стихотворения отрицает эту мысль, подтверждая правоту "упрямого" Галилея о том, что солнце "стоит" в центре нашей Галактики, а все планеты, в том числе Земля вращаются вокруг него, стало быть, есть "пример", где "движенья нет". Пушкинская мысль в этом стихотворении сведена к философскому, гносеологическому парадоксу - движенье есть, движенья нет. Такой парадокс мог возникнуть у поэта знакомого с идеей двойственной истины. В чем "обличает" Пушкина это стихотворение? Во-первых, в интересе к античной философии, софистике, космологии, знанию проблем двойственной истины, философского парадокса, т.е. в конечном итоге, в стремлении философствовать в своей поэзии. Во-вторых, объединение Пушкиным в одном стихотворении столь далеких друг от друга явлений и источников очень характерно для мудреца и мыслителя высокого уровня, говорит о его незаурядном, философском уме, способном сопрягать такое.
Напрашивается вывод, что наиболее значительными первая и вторая Встречи были для Поэта и поэзии, т.е. для литературы, а не для философии При кажущейся, на первый взгляд, верности и объектив-
А.С. Пушкин
Движенье
...когда кто-то утверждал, что движения не существует, он (Диоген - А.Г.) встал и начал ходить".
(Дноген Лаэртекий О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов М 1979. С.246).
Движенья нет. сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый. Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит: Ведь каждый день пред нами солнце ходит, Однакож прав упрямый Галилей.
ности этого вывода, в нем не осознается всей глубины Встречи именно русского Поэта и Философа. А ведь начиная со статьи И. Киреевского "Обозрение русской словесности 1829 года" (1830) до наших дней русские философы и художники разных направлений вновь и вновь обосновывали и утверждали одну великую мысль: рус-екая литература - русская философия . Именно эту мысль мы и должны учитывать при характеристике итогов первых двух Встреч Поэта и Философа.
Третья Встреча оказалась необычайно плодотворной для Поэта и Философа, литературы, других видов искусства и философии. Начало этой Встречи положил великий мировоззренческий поворот от материализма и атеизма к идеализму и религии, начавшийся уже в 80-е годы в среде русской интеллигенции, связанной с наукой и искусством. Сильнейший толчок к этому был дан творчеством Достоевского, Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. В 90 - начале 900-х гг. этот поворот уже фиксируется в творчестве философов Бердяева, Булгакова, Струве, Розанова, Волынского и других, в творчестве символистов старшего поколения, особенно у Мережковского, Гиппиус, Минского. Пять ключей-источников - соловьевство, достоевство, толстовство, ницшеанство, марксизм начинают питать философско-поэтическую мысль эпохи.
Для дальнейшего углубления в проблему Встречи Поэта и Философа, поэтику философского текста необходимо рассмотреть, три сложнейших обстоятельства: 1. ситуацию Встречи Поэта и Философа и ее формы; 2. определение статуса философии (она - наука или искусство) и логики взаимосвязей философии и поэзии; 3. основные черты поэтики философского текста.
Осознание огромного общекультурного смысла понятия и ситуации Встречи мы находим в статье М. Бахтина "Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике" (1937-38) Завершая здесь анализ авантюрного времени в греческом романе, он останавливается на "хронотопичном", сюжетообразующем "мотиве встречи"4. По его мнению, мотив встречи в разных литературных жанрах получает разные "эмоционально-ценностные" оттенки, он может выполнять разные композиционные функции, он тесно связан с такими мотивами "как разлука, бегство, обретение, потеря, брак ..., узнания-неузнания ... с хронотопом дороги"5. Таковы, по Бахтину, роль и место "мотива встречи" в литературных жанрах или, по позднейшей его терминологии, во "вторичных речевых жанрах". Далее Бахтин указывает, правда без подробного анализа , что мотив встречи - "один из самых универсальных не только в литературе.., но и в дру-
гих областях культуры, а также и в различных сферах общественной жизни и быта"'. В научной и технической областях эквивалентом этого мотива является, по Бахтину, понятие "контакта". Затем он указывает на роль этого мотива в мифологии и религиях5. Отмечает он этот мотив и в философии: "В некоторых направлениях философии, не имеющих строго научного характера, мотив встречи также приобретает известное значение (например, у Шеллинга, у Макса Шелера, особенно у Мартина Бубера)"5. Вне всякого сомнения в этот ряд должен быть вписан и сам Бахтин, т.к., выстраивая свою универсальную диалогическую систему, он не мог не сознавать - диалогу предшествует Встреча. Внесем только одно уточнение в понимание бахтинского диалога. В последнее время появилось несколько работ, где бахтин-ский диалог подвергнут сравнительно-типологическому анализу Убедительно выяснено, что его диалог - "экзистенциальный", в котором "участное понимание" двоих направлено друг на друга, а не на тему, проблему, предмет диалога. Для нашей статьи важнее понимание встречи и диалога в их "герменевтическом" смысле, где в диалоге центром является сама его тема, проблема, предмет6
Реальными формами воплощения Встречи и диалога Поэта и Философа, памятью о них всегда были и остаются Слово, Мысль, Образ Исторически они осуществлялись и осуществляются в разных формах и жанрах. Перечислим важнейшие.
1. Одна и та же личность выступает одновременно и как Поэт, и как Философ, оставляя потомкам два типа текстов - литературные и философские. В этой форме Встречи выступали Ст. Яворский, Ломоносов, Радищев, Ф Прокопович, братья Киреевские, Веневитинов, А. Хомяков, Герцен, Вл. Соловьев, Мережковский, Вяч. Иванов, Белый, П. Флоренский, К. Леонтьев, Розанов и мн. Другие.
2 Поэт и Философ - две разных личности, они могли встречаться лично или только через тексты, если один из них жил в другую эпоху или в другой стране. Для третьей Встречи очень характерны: философский ряд - Платон, Библия, отцы церкви, Шеллинг, Кант, Шопенгауэр, Ницше, Маркс, Н. Федоров, Вл. Соловьев, Л. Толстой, Достоевский, Бердяев, С. Булгаков, Шестов, Флоренский и др.; литературный ряд - Мережковский, Гиппиус, Брюсов, Сологуб, Бальмонт, Горький, Андреев, Бунин, Белый, Вяч. Иванов, Блок.
Теперь попытаемся осветить одну темную страницу плодотворной Встречи и диалога Поэта и Философа в серебряном веке - со-ловьевство в прозе, критике и мемуарах Мережковского и Гиппиус, более конкретно - диалог Соловьева и Мережковского. Последнему до сих пор не уделялось пристального внимания. Так как соловьевст-
во в поэзии и философии младших символистов - Блока, Белого, Иванова к настоящему времени уже достаточно изучено7, сразу обратимся к взаимоотношениям и диалогу Соловьева и Мережковского.
Личное знакомство Соловьева и Мережковского произошло где-то в 90-е годы и было связано с кратким периодом сближения Соловьева с журналом "Северный вестник". Первое упоминание имени Мережковского и его очерка "Пушкин" было в статье Соловьева "Судьба Пушкина" (1897). Мережковский и другие критики "декаденты", критикуются здесь за их "метод" "произвольных требований и случайных критериев", за попытку истолковать Пушкина с позиций ницшеанской философии8. Второй раз Мережковский и его соратники критикуются в статье Соловьева "Особое чествование Пушкина" (1899) за статьи о Пушкине, опубликованные в журнале "Мир искусства" 1899 №13-14 Весь номер посвящался 100-летнему юбилею Пушкина, здесь были опубликованы статьи Розанова, Мережковского, Минского, Сологуба Соловьев весь огонь своей несправедливой критики сосредоточил на статье Розанова "Заметка о Пушкина" за ее "пифизм", вероятно, потому, что Розанов яростно полемизировал со статьей Соловьева "Судьба Пушкина", а в статье "Еще о смерти Пушкина" (1900) назвал ее "ужасно смешной"9. О Мережковском и Минском Соловьев пишет более снисходительно и даже с похвалой: "Что же касается до гг Мережковского и Минского, то при больших литературных заслугах (хорошие переводы из древних) они лишены "пифической" цельности и в этой области более поверхностны"10 В статье "Против исполнительного листа" (1899) Соловьев продолжил полемику с "декадентами" вокруг Пушкина. И все же, как свидетельствует биограф Соловьева, он из "декадентов" выделял Мережковского, сказав: "Единственный из них безусловно порядочный -это Мережковский"11
Отношения и оценки Соловьева Мережковским и Гиппиус до сих пор слабо исследованы Обратимся к ним. Мережковский посвятил Соловьеву статью "Немой пророк" (1908-1909). Здесь, посетовав на отсутствие "настоящей" биографии Соловьева, он предложил отказаться от апологетического взгляда и увидеть "теневую" сторону личности и творчества философа. Ее Мережковский увидел в бытовой безрелигиозности, невоцерковлености, чертовщине, грубости, невоздержанности в вине, страхе будущего, социальном консерватизме, гностицизме Соловьева'2. Причем, все эти обвинения или "теневые" стороны Мережковский вычитал в воспоминаниях сестры философа М.С. Безобразовой, вышедших в 1908 г. в журнале "Минувшие годы". Завершает свою статью Мережковский знаменательно и нелогично.
Он утверждает, что только своими невысказанными мыслями ("будто бы Христос не в церкви, среди верующих, а в миру, среди безбожников") Соловьев современен, близок "новому религиозному сознанию, а не своими "десятью томами" сочинений13. По Мережковскому, Соловьев "немыми знаками немой пророк" - "действительно предтеча Новой церкви"13. Он записывает Соловьева в сторонники Новой церкви не по его философским и поэтическим трудам, а по неким невысказанным "немым пророком" идеям. Это, конечно, странная логика, ибо до Мережковского любая крупная личность оценивалась по тому, что она сделала или написала. Как видим, Мережковский в этой статье подчеркнул лишь один момент своих взаимосвязей с Соловьевым - близость к концепции "нового религиозного сознания". О каких-либо иных влияниях Соловьева на себя и свое творчество Мережковский ни разу, нигде не упоминает. Такую же позицию по отношению к Соловьеву заняла и 3. Гиппиус в воспоминаниях "Дмитрий Мережковский", написанных в 1941-45-х гг., через сорок с лишним лет после описываемых встреч с Соловьевым. Бросается в глаза в этих воспоминаниях та же позиция, что и у Мережковского, признание Соловьева как одного из "самых замечательных религиозных мыслителей" и отрицание всякого влияния его идей на Мережковского и нее14. Мемуаристка сообщает: "Мы должны были в эти годы (18971900) сойтись с Влад. Соловьевым, но этого почему-то не случилось"15. Далее она кратко сообщает о встречах с философом, его неудачных шутках, его знаменитом смехе, совместной прогулке "на острова". И наконец, о связях: "Д.С. никогда не читал его (Соловьева ?! -А.Г.) пристально, между идеями обоих были совпадения иногда, но именно совпадения, как бы встречи; об этом знали редкие тогда поклонники Соловьева, но настоящие, как П.П. Перцов, например, который благодаря этому и пришел к Д.С , и сблизился с нами, так, что наш общий журнал "Новый путь" (1901-1904) был основан им и в программе было упомянуто имя Владимира Соловьева... Я упоминаю об этом замечательном русском философе для того, чтобы подчеркнуть. его идея Вселенской Церкви не была у него заимствована Д. С-чем, она к последнему пришла совершенно самостоятельно и даже не вполне с соловьевской совпадала"16.
Как видим, отношение Мережковских к Соловьеву странно совпадают на протяжении почти 40 лет: мы его знали, но его идеи не оказали на нас никакого влияния. Реально же их отношения с Соловьевым - иные, были не просто отдельные "совпадения", но порою очень сильное влияние идей Соловьева на Мережковского-художника и критика. Чтобы показать это, сравним два произведения: статью
Соловьева "Об упадке средневекового миросозерцания" (1891) и роман Мережковского "Смерть богов (Юлиан Отступник)" (1896). Статья Соловьева первоначально была прочитана как реферат на заседании Московского психологического общества 19 октября 1891 года. К заседанию Соловьев размножил тезисы, состоявшие из 7 пунктов. Сразу же после чтения начались прения по докладу и тезисам. В них приняли участие философ, автор журнала "Вопросы философии и психологии" П.Е. Астафьев, философ, друг Соловьева кн. Д.Н. Цертелев, профессор, математик и философ, отец А. Белого, поклонник философии Соловьева и учитель П. Флоренского Н.В. Бугаев, юрист, профессор университета H.A. Зверев, журналист, сотрудник "Русского обозрения" В. А. Грингмут, публицист, пишущий по вопросам философии, права, искусствоведения В.А. Гольцев, князь Трубецкой (из-за отсутствия в тексте инициалов трудно определить, кто из братьев Трубецких - Сергей Николаевич или Евгений Николаевич); академик, президент общества любителей естествознания, антропологии и этнографии Д.Н. Анучин, публицист, критик, ярый противник Соловьева Ю Н. Говоруха-Отрок, философ, профессор университета, председатель Московского психологического общества, редактор журнала "Вопросы философии и психологии", друг Соловьева Н.Я. Грот17.
Как показывают прения по докладу Соловьева и полемика в журналах и газетах в 1891 году, доклад действительно был очень дерзким по идеям, поэтому стал большим событием года. Причем событием не только для светских философов и публицистов, но и для церковных деятелей, богословов. Именно последние больше всего были возмущены и возражали Соловьеву. Против этого доклада выступили в печати в 1891 году профессор Московской духовной академии H.A. Заозерский, специалист по церковной власти, автор магистерской диссертации "Церковный суд в первые века христианства" и докторской диссертации "О церковной власти", профессор Московского университета, специалист по каноническому праву A.C. Павлов. Соловьев вынужден был отвечать своими статьями "Тяжкое дело и легкие слова", "Решенный вопрос", "Ответ A.C. Павлову"18. Они публиковались в газете "Русские ведомости" 1891 №№51, 59, 70. Полемика побудила Соловьева во избежание недоразумений как можно скорее издать текст доклада, его тезисы и стенограмму прений. Что и было сделано в 1892 году гектографическим способом в отдельной брошюре (Соловьев Вл. О причинах упадка средневекового миросозерцания. М., 1892).
Сравнивая статью Соловьева "Об упадке средневекового миросозерцания" с романом Мережковского "Юлиан Отступник", обратим внимание на исходное определение понятия "средневековое миросозерцание" С него начинается статья Соловьева и затем оно будет постоянно разворачиваться, расширяться, но сохранять два своих элемента Приведем целиком это определение: "Средневековым миросозерцанием я называю для краткости исторический компромисс между христианством и язычеством, - тот двойственный полуязыческий и полухристианский строй понятий и жизни, который сложился и господствовал в средние века как на романо-гермаиском Западе, так и на византийском Востоке"19. И далее Соловьев убедительно показывает, как при Константине Великом и Констанции с превращением христианства в государственную религию "к христианству привалили языческие массы не по убеждению, а по рабскому подражанию или корыстному расчету. Явился небывалый прежде тип христиан притворных,
1> с с >)20
лицемеров , христиан поневоле, из под палки "Псевдохристианство" и "двоеверие", по Соловьеву, заполонили весь средневековый мир Мережковский в своем романе, начиная с образа главного героя и будет описывать этих лицемерных христиан, постоянно колеблющихся между язычеством и христианством. Он уже в начале романа начинает очень широко эксплуатировать мотив лицемерия и двоеверия героев Юлиан, чтобы выжить, вынужден был с детства лицемерить, а затем прикинуться добропорядочным, даже аскетичным христианином и заслужить прощение императора Констанция Хотя в душе он долгие годы оставался приверженцем язычества. Описывая жизнь десятилетнег о Юлиана, заточенного в замке Мацел-лума, Мережковский выделяет ведущую черту его характера: "Юлиан научился лицемерить с детства с недетским совершенством"21. Такое же двоение между язычеством и христианством Мережковский будет отмечать у многих других героев, идя вслед за соловьевским определением средневекового миросозерцания Более того, у Соловьева в статье говорится о контрасте "между язычеством города и христианством пустыни"22 Мережковский ввел в роман, основываясь на этой идее Соловьева, образ фанатичного христианского отшельника, пришедшего в город из пустыни Месопотамии, попавшего здесь на погром языческих храмов и остервенело топчущего и проклинающего языческих богов23.
Еще большее удивление может вызвать сравнительный анализ статей Соловьева "Лермонтов" (публичная лекция 1899 г. в Петербурге, опубликована посмертно в 1901 году) и Д. Мережковского "М.Ю. Лермонтов - Поэт сверхчеловечества" (1908-1909). Соловьев
почти целиком перенес в статью о Лермонтове ту характеристику ницшеанства, которую он дал в статье "Идея сверхчеловека" (1899)24. Таким образом, Соловьев первым попытался истолковать Лермонтова с ницшеанских позиций, а Мережковский через десять лет по-ницшеански озаглавит свою статью и подвергнет статью Соловьева пристрастной, не всегда справедливой критике. Сейчас мы уже можем сделать более объективный вывод об отношении Мережковского к Соловьеву. При жизни Соловьева Мережковский заимствовал и развивал многие идеи философа, как это было сделано в романе "Смерть богов (Юлиан Отступник)". После смерти Соловьева он продолжал делать это же, но заимствуя, подвергал Соловьева критике или замалчивал заимствования. В итоге отношения Мережковского к наследию Соловьева превратились в отношения коршуна и Прометея, столь типичные для литературы и культуры разных эпох и народов. Переимчив был Мережковский.
Вторая проблема - логика взаимодействия, логика сотворчества Поэта и Философа, поэзии и философии. Они в первую очередь, зависят от того, как мы понимаем саму философию. Сегодня и вчера подавляющая часть исследователей истории философии, философов утверждали и утверждают, что философия была и есть наука, наука наук. Это так называемое академическое понимание философии, утвердившееся еще в XIX веке, сохранилось до наших дней, ибо все философские словари и энциклопедии терминируют ее как "форму общественного сознания', "учение", "науку"25. Определяя так философию, сторонники этой точки зрения совершенно забывают два момента. Первый - вся досократовская античная философия развивалась и существовала прежде всего в чисто литературных жанрах: стихотворное послание, поэма, письмо, стихотворение и многие другие. Затем в эпоху Сократа и Платона прибавились диалог, апология, биография и автобиография и другие. В дальнейшем своем развитии, вплоть до наших дней, философия сохранила эту ориентацию на литературные жанры, сохранила и собственно литературность. Второй -определения философии как науки могут быть отнесены к "университетской философии", превратившейся в историю философии или комментарии к философии, которые так жестоко критиковали Шопенгауэр и Ницше.
Вл. Соловьев склонен был считать, что до эпохи Возрождения "нет совсем различия между теологией, философией и наукой - вся эта область представляет одно слитное целое, которое может быть названо теософией... "2С\ В ХУ1И веке, по Соловьеву, это единое знание разделяется на собственно философию, т.е философию отвлечен-
ную, рациональную и положительные науки, в составе которых оказались эмпиризм, позитивизм и натурализм27. В своей таблице основных форм "общечеловеческого организма" в сферу знания он поместил теологию, отвлеченную философию и положительную науку28. Но при этом Соловьев все же признает некоторое родство философии и искусства, когда заявляет, что "изящное художество по своему преимущественно формальному характеру представляет аналогию с философией.."28. Разрабатывая свою теорию "цельного знания" в "Философских началах цельного знания"(1877), он признает, что существует "цельная идея", т.е. некое подобие платоновских вечных идей или сущностей, которые открываются "умственному созерцанию или интуиции". Это "умственное созерцание идей" существует и в "художестве" и в философии, т.к. они избегают как "случайной действительности", так и отвлеченных, общих понятий29. Объединяет их и то, что они - формы истинного знания. Различия "художества" и философии Соловьев видит, во-первых, в том, что "художество" имеет своим предметом те или другие идеи в отдельности.., философия же имеет своим предметом не ту или другую идею, а весь идеальный космос". Во-вторых, философия, ограничиваясь "центральными идеями" превосходит "художество" "универсальностью содержания", но философская интуиция значительно уступает в яркости и интенсивности интуиции художественной .
В "Теоретической философии" (1899) Соловьев снова возвращается к вопросу о взаимоотношениях поэзии, науки и философии. Здесь он утверждает, что философия - дело "субъективного творчества" и признает, что "со стороны формы произведения подлинно поэтические несравненно превосходнее даже таких первостепенных философских творений, как "Этика" Спинозы, "Критика" Канта и "Логика" Гегеля31. Различия поэзии и философии, по Соловьеву, не только в том, что "поэзия обращается к чувству и воображению, а философия - к уму", а в том, что "поэзия и точная наука .. отличаются своей формальной конечностью, то есть законченностью своих произведений... Достоинство философии, напротив, в ее бесконечности -не в том, что достигнуто, а в замысле и решении познать саму истину, или то, что есть безусловно"31. Эта последняя мысль Соловьева нуждается в уточнениях. Во-первых, многие научные идеи и теории часто отличаются не "формальной конечностью", а "бесконечностью" и развиваются на протяжении многих лет. Например, открытая Д. Менделеевым "Периодическая система. .." до сих пор не завершена. То же самое можно сказать и о теории атома и всех его элементах Большинство гениальных художественных произведений, обладая
"формальной конечностью" на протяжении многих лет меняют свои смыслы в восприятии разных эпох. Точнее будет сказать, что именно формальная "завершенность" произведений искусства и философии, наряду с последующей "бесконечностью" объединяют их.
Л. Шестов, иронизируя над "университетскими философами", писал: "настаивают они на необходимости изучения философов - изучения обстоятельного, исторического, даже филологического. И ведь история философии в самом деле может быть наукой... За хороший перевод или комментарий к главным трудам Канта можно дать человеку диплом доктора философии, т.е. признать его достаточно про* 32
никнувшим в важнейшие мировые проблемы' .
Несколько по-другому, оригинально и убедительно, взаимосвязи философии и искусства видели С Булгаков и Н. Бердяев. Рассматривая историю европейской философии, Булгаков писал. "Трудно при этом удержаться от уподобления философского творчества художественному, ибо философская система есть тоже своего рода художественное произведение, "поэзия понятий", в ней есть своя внутренняя необходимость и логическая закономерность, как и в художественном произведении существует необходимая связность и гармония в отношении частей к целому, хотя и недоказуемая логически, но самоочевидная для "художественного разума". Однако при этом сохраняется творческая свобода в планировке композиции и художественный такт в выборе исходной ориентировки, в этом более всего и проявляется философско-художественный талант"33. В другой своей работе Булгаков повторяет эту же мысль. "В своей интуитивной основе философия сближается с искусством, интуитивная природа которого не вызывает оспаривания, философия есть искусство понятий"34.
Бердяев был наиболее последовательным и убежденным противником идеи философия - наука. Впервые он обосновал это в "Смысле творчества" (1916), и обоснование сохранилось в книге "О назначении человека" (1931)35. Как он это делает? Во-первых, саму главу, в которой рассматриваются взаимоотношения философии с науками и научностью, Бердяев назвал "Философия как творческий акт". Во-вторых, он отмечает, что в истории философии, у представителей ее разных направлений всегда была мечта "стать научной или наукообразной. На этом сходятся позитивисты и метафизики, материалисты и критицисты. Кант и Гегель, Конт и Спенсер, Коген и Рик-керт, Вундт и Авенариус - все хотят, чтобы философия была наукой или наукообразной. Философия вечно завидует науке. Наука - предмет вечного вожделения философов... Эта научная философия также претендует господствовать над жизнью, как претендовала философия
схоластическая"36 В качестве своего основного тезиса Бердяев выдвигает: "Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной"37 Признание философии наукой, по Бердяеву, - упразднение философии как самобытной сферы "духовной жизни", ибо философия - "самостоятельная область культуры, а не самостоятельная область науки"37. Превращение философии в науку кроме этого приведет к утрате ею свободы и "рабству у чужого господина", ибо научность философии "есть рабство духа у низших сфер бытия", "рабство" у "необходимости". "Научная философия есть порабощенная философия"58. По Бердяеву, философия ближе к Софии, "София движет подлинной философией", а цель философии -"познание свободы и познание из свободы"39 Но отвергая философию как науку, Бердяев стоит за связи философии и науки, даже за то, чтобы существовала философия науки.
Окончательно определяя статус философии, он пишет. "Философия есть творчество, а не приспособление и не послушание... Философия есть искусство, а не наука. Философия - особое искусство. принципиально отличное от поэзии, музыки или живописи, -искусство познания. Философия - искусство, потому что она - творчество. Философия - искусство, потому что она предполагает особый дар свыше и призвание, потому что на ней запечатлевается личность творца не менее, чем на поэзии и живописи. Но философия творит бытийственные идеи, а не образы"40. Бескорыстие, "праздность" и "праздничность" объединяют философию и искусство. В конце философ отмечает одну важную, на наш взгляд, общую черту истории философии и истории литературы. Она в том, что к ним не применима теория научного прогресса и поэтому историки философии "чувствуют, что предмет их более походит на историю литературы, чем на историю науки"41.
Известный историк русской философии В В. Зеньковский так представлял развитие русской философии: "Мощь же ее (России -А Г) собственного гения впервые проявилась в сфере литературы' после нескольких десятилетий подражания Западу, через эпоху Державина, а потом Жуковского приходит Пушкин, в котором русское творчество стало на собственный путь. . XIX век окрылил философское дарование у русских людей. Россия вышла на путь самостоятельной философской мысли"42.
Интересно отметить, что и в зарубежном, в частности немецком литературоведении начала XX века многими исследователями подчеркивалась мысль о том, что немецкая история литературы и литературоведение в XIX веке развивались под сильным влиянием фи-
лософии. Р. Унгерн писал, что история немецкой литературы и немецкое литературоведение складывались под сильным влиянием немецкой философии и в первую очередь Гердера, бр. Шлегелей и многих других43. Здесь же он отмечает "Тесная связь между философией и историей литературы по большей части сохранялась и в последую-
»44
щее время
Глубокие, хотя местами и "темноватые" мысли (из-за плохого качества перевода!) о связях философии и поэзии есть у М. Хайдеггера. Он утверждает: "Мысль, послушная голосу бытия, ищет ему слово, в котором скажется истина бытия. Только когда речь исторического человека возникает из этого слова, она весома... Мышление бытия стоит на страже этого слова и в такой осторожной строгости исполняет свое предназначение. Это забота об употреблении языка... Того же происхождения - поэтическое наименование., поэзия и мысль наиболее чистым образом тождественны в заботливости слова, они одновременно всего дальше разделены в своем существе. Мыслящий дает слово бытию. Поэт именует святое... По видимому признательность (у Хайдеггера "признательность", "благодарная признательность" - синонимы философии А Г.) и поэзия по-разному возникают из начальной мысли, которой они требуют, не умея все же сами по себе быть мыслью. Людям известно, конечно, многое об отношении философии к поэзии. Мы, однако, ничего не знаем о диалоге поэта и мыслителя, которые "на ближних вершинах живут, разделенные бездной"45. Как видим, Хайдеггер объединяет философию и поэзию на том основании, что они в поисках истины бытия ищут слово, "заботливы" о нем. Неоспорима и его мысль о том, что мы ничего "не знаем о диалоге поэта и мыслителя". Действительно и сегодня скорее просто фиксируются связи философа и поэта, но их диалог почти не раскрывается. Применительно к русской литературе лишь указанная статья В.В. Топорова - серьезная попытка рассмотреть действительно диалог Шеллинга и Тютчева.
Шестов, стремясь доказать свой важнейший тезис, "философия - искусство", писал: "Философия с логикой не должна иметь ничего общего; философия есть искусство, стремящееся прорваться сквозь логическую цепь умозаключений и выносящее человека в безбрежное море фантазии, фантастического, где все одинаково возможно и невозможно"46. В этих словах для нас ценен не только главный тезис, но и редкое для философа указание на фантазию и фантастическое как обязательный элемент философии. В тавом случае, остается только определить, где и как реализуется фантастика и фантастическое в философии. Памятуя, что в древности философия развивалась в составе
мифологии, была неотрывна от нее, отметим, что и позже философия не порвала всех своих связей с мифологией Одни из этих связей и сегодня на виду: как и тысячи лет назад философия продолжает переосмыслять старые мифы и символы, создавать новые. Платоновские мифы о Эроте, Афродите Небесной и Афродите Земной, о Сократе и многих своих современниках - мифы именные. Но у него же было создано множество поэтичнейших мифов-понятий или мифов-символов. Среди них наиболее известны мифы-понятия: о пещере и путниках, о двоемирии, о вещи, о вечных идеях и т.д.. Это же мы видим и в творчестве почти всех античных философов. На протяжении всей истории философии каждый крупный философ создавал целую систему своих мифов-понятий или мифов-символов, на которых и строил свою философию. При этом он, конечно, использовал и часть мифов-понятий, мифов-символов своих предшественников. Такие философские понятия как "монада", "мировой дух", "вещь в себе", "всеединство" и множество других и являются типично авторскими мифами-понятиями или мифами-символами, рожденными творческой фантазией философов. Именно здесь Философ и сближается с Поэтом, ибо этой стороной своей деятельности неизбежно поэтизирует свою философию, сам философский текст. Укажем и на другой способ/путь поэтизации философского текста в новое и новейшее время. Как правило, любой философ часто ссылается на литературные произведения, цитирует их, а кроме этого очень широко использует чисто поэтическую тропику - метафоры, сравнения, гиперболы, синекдоху, различного типа эпитеты.
Эту внутреннюю "олитературенность" философского текста хорошо сознавали сами философы. Тот же Вл. Соловьев, критикуя Шопенгауэра, писал: " . он олицетворяет (курсив Вл. Соловьева -А.Г.) свою метафизическую волю и говорит о ней как о субъекте действующем и страдающем, причем все положительное содержание берется, разумеется, от ограниченной, индивидуальной воли. Отсюда постоянное quid pro quo"47, т.е. одно вместо другого. А литературные тропы - сравнения, метафоры, олицетворения, метонимии, синекдохи и многое другое и дают эту замену одного другим. Кроме этого философ, как правило, широко использует чужие афоризмы и творит свои.
Еще один способ поэтизации философского текста - широкое введение лирического начала. Оно проявлялось не только в больших собственно лирических описаниях и рассуждениях, но и в использовании таких средств лирического повествования, как авторская исповедь, антропоморфизация некоторых философских понятий и категорий и их взаимоотношений.
Все это в огромной степени способствует поэтизации философского текста. Поэтому-то в истории мировой философии так ярко проявилась тяга многих философских систем к литературе, к литературным жанрам и традициям. Такие философские системы с полным основанием могут быть названы поэтичными. Самые яркие их примеры - почти вся античная философия, Шеллинг, Шопенгауэр, Ницше. Итак тяга философии к литературе как и литературы к философии -самая древняя и самая плодотворная.
Как видим, первый уровень поэтики философского текста целиком определяется тем, что это поэтика олитературенная (Мы не используем здесь термины "литературная поэтика", "поэтика литературы", "литературность поэтики" применительно к философскому тексту потому, что, во-первых, степени олитературенности философского текста очень различны, во-вторых, чтобы подчеркнуть, что оли-тературенность философского текста имеет для автора принудительный характер, ибо диктуется самим творческим процессом и стремлением философа сказать свое своими словами).
Этот первый чисто литературный уровень поэтики философского текста определяется в первую очередь тем, что у литературы и философии один и тот же "строительный материал" - слово. В свете всего сказанного выше несостоятельными выглядят любые попытки разграничить литературу и философию по типу слова - литература де мол использует образное слово и сам образ, а философия использует безобразное слово, у нее нет образов. Это грубейшее недоразумение, ибо философия, может быть, только в меньшей степени чем литература использует образное слово и создает свои образы. Ведь у любого крупного философа все его важнейшие понятия и категории - плод его творческой фантазии, они чаще всего образны. Мы уже приводили соловьевское высказывание о категории "воли" Шопенгауэра. Приведем и некое итоговое высказывание того же Соловьева. В работе "На пути к истинной философии" он справедливо утверждает, что все категории, которыми оперировала и оперирует западноевропейская философия - "чистые фикции нашего ума"48, порожденные основной способностью человеческого духа - "отвлечением", т.е сосредоточенностью человеческого ума на какой-то одной стороне явления, предмета, когда забываются другие стороны. Это - что-то наподобие "мнимых величин" в математике. Конечно, степени олитературенности философского текста были, есть и будут очень разные - от почти полного превращения философского текста в литературный, что часто бывает в творчестве тех двуипостасных личностей, которые выступают как поэты/художники и как философы: Платон, Шеллинг,
Гете, немецкие романтики, Ницше, русские любомудры и славянофилы, Вл. Соловьев, Мережковский, Вяч Иванов, А. Белый, Н. Флоренский и многие другие, до крайне редкого философского текста, когда он является почти целиком рационально-логическим повествованием, но и здесь используются литературные цитаты или тропы, понятия и категории могут быть сильно субъективизированы и антропоморфизированы.
В истории философии были системы и имена, где тяга к поэтизации, олитературенность слабо проявлена. Например, Аристотель, Декарт, Гегель и другие Здесь четко отмечается тяга к другим видам искусства. Я Голосовкер об этом так писал: "Уже великие системы философии дают повод рассматривать философию как искусство построения целого из понятий, как некое искусство архитектоники, а в самом философе видеть архитектора-систематика, воздвигающего здание идей Но иные из этих зодчих говорят о непосредственном созерцании мира и об усматривании в нем идей или его внутренних образов. Поэтому мы могли бы рассматривать философию как искусство построения мира и мировой истории из внутренних образов, которые в конечном счете суть смыслообразы, т.е. создают здание смыслов. Система философии и есть такое здание"49. Если попытаться развернуть эту архитектурную аналогию Я Голосовкера, то можно сказать, что системосозидающие философии Аристотеля, Декарта, Канта, Гегеля и других реализовывались в виде неких "домов", "дворцов", "кварталов", "улиц"' "философия природы" - один дом или дворец, "философия искусства" - другой, "философия истории" - третий, "философия права" - четвертый и т.д
В работах Я. Голосовкера есть еще одна плодотворная идея Он, говоря об античности, постоянно подчеркивает мысль о "слитности" античной мифологии и философии. Конечно, эта мысль не нова, ее высказывали и до него Но именно Голосовкер пошел дальше своих предшественников, указав на необычных "героев" античной мифологии' "Чудесный мир эллинской мифологии насквозь материален и чувственен. В нем все духовное, идеальное - вещественно В нем даже тропы и фигуры суть вещи. Метафора, метонимия, синекдоха (тропы), гипербола, оксиморон, катахреза, эллипсис (фигуры) в мире чудесного не скрытые сравнения, не уподобления: они - конкретные существа и предметы Таковы также свойства и качества вещей или их функции' например, рог изобилия"50. Следуя за логикой мысли Голосовкера, мы должны признать, что для любого философа, вводимые им или заимствованные у других философские категории и понятия, "смыслообразы" предстают как некие живые, чаще всего антропо-
морфные, существа, которые борются друг с другом, спорят, соглашаются, брачуются, разводятся, имеют своих родителей и детей, побеждают или терпят поражение, занимают свое место в мире, играют свои роли, рождаются и умирают, т.е. имеют свои судьбы. Такая ан-тропоморфизапия философских категорий и понятий и осуществляется названными выше чисто литературными средствами и способами.
В подтверждение этого приведем несколько небольших чисто философских текстов русских философов. Вл. Соловьев, характеризуя взаимоотношения философии и теологии в средние века писал: "...теология в своем стремлении к исключительному господству в сфере знания делала незаконные захваты в области философии и науки..."51. Здесь Соловьев придал слову "теология" значение действующего субъекта, используя при этом антропоморфизирующую синекдоху, заменившую часть целым. Ведь рационально-логически нужно было сказать, что теологи, стремясь к господству, "делали незаконные захваты в области философии и науки", ибо сама теология, как система текстов, не могла "делать захваты". Далее, характеризуя развитие натурализма, Соловьев пишет: "...натурализм должен признать единственным предметом познания то, что дано в действительном внешнем опыте, то есть явления в их внешней связи последовательности и подобия"52 Здесь тот же прием антропоморфизирующей синекдохи. Наконец, критикуя эмпиризм, Соловьев пишет: "...неумолимая логика рассудка не позволяет эмпиризму успокоиться даже в этой мелкой, но. по-видимому, совершенно безопасной пристани положительной науки; она неудержимо толкает его в темную пропасть безусловного скептицизма"52. Помимо антропоморфной синекдохи, примененной к описанию "смертельной!" борьбы "логики рассудка" и "эмпиризма", Соловьев широко использует выразительные эпитеты (подчеркнуто), сравнения "положительная наука - безопасная пристань", "безусловный скептицизм = темная пропасть". В итоге, борьба "логики рассудка" и "эмпиризма" здесь настолько психологизирована, что они представляются некими живыми существами: жесткая "логика рассудка" не дает покоя "эмпиризму", толкает его в пропасть. Она - Немезида "эмпиризма". Все цитаты Соловьева взяты из его работы "Философские начала цельного знания", т.к. именно в ней произошло философское и стилевое становление и самоопределение, были заложены основные идеи и принципы его последующего философствования.
Теперь, опираясь на приведенные выше идеи Соловьева, Бердяева, Булгакова, Шестова, Голосовкера и других, дадим несколько "ступенчатых" определений философии:
- философия - творчество;
- философия - творчество- смыслов;
- философия - искусство,
- философия - словесное искусство;
- философия - словесное искусство понятий;
- философия - поэзия понятий;
- философия - словесное искусство, творящее мифы, символы, смыслообразы, понятия и категории, бытийственные идеи, и широко использующее собственно литературные средства. Кажется, в дальнейших доказательствах литературность поэтики философии не нуждается.
В понимании статуса философии мы исходим из того, что она является одновременно искусством и наукой. Поэтому перейдем ко второму уровню или слою поэтики философского текста
Второй уровень поэтики философии, т.е ее собственная поэтика, целиком определяется индивидуальным стилем философствования того или иного философа. В стиль философствования необходимо включать такие внеязыковые элементы, как образ автора, жанровое своеобразие произведения, способ повествования, "сюжет" или движение мысли философа и способы ее оформления. Если образ автора, жанровое своеобразие и способ повествования философского произведения могут быть истолкованы с литературоведческих позиций, то "сюжет" или движение мысли, способы их оформления в философии во многом иные, чем в литературе. Основными "элементами" сюжета философского произведения являются: 1)тезис или постановка проблемы; 2)рассуждение или доказательство, куда часто включаются и согласия или споры с предшественниками, современниками, 3)вывод Постоянное движение и смена этих трех частей и составляют "сюжет" философского произведения. Если проводить аналогии с сюжетом литературного произведения, то "тезис" во многом аналогичен прологу, предыстории, "рассуждение и доказательство" - развитию действия, "вывод" - событию или, иногда, кульминации литературного произведения. Понятие "сюжет" философского произведения важно потому, что не позволяет видеть в философском тексте неорганизованную "груду" или "кучу" случайных мыслей, идей, позволяет видеть целеустремленность, телеологический характер этого текста.
Конечно, наиболее убедительно поэтика философии как науки реализуется в средствах и способах философствования. Чтобы показать важнейшие из них обратимся к текстам дву?с наиболее известных русских философов. Возьмем ту же статью Вл. Соловьева "Об упадке средневекового миросозерцания"53. Вторым текстом возьмем главу 1
"Философия как творческий акт" из книги Н. Бердяева "Смысл творчества" (1916).
Соловьев свою статью начинает с определения классического типа, которое мы снова приводим целиком: "Средневековым миросозерцанием я называю для краткости исторический компромисс между христианством и язычеством, - тот двойственный полуязыческий и полухристианский строй понятий и жизни, который сложился и господствовал в средние века как на романо-германском Западе, так и на византийском Востоке" [С. 114]. В этом определении подчеркнут его историческо-географический аспект и выделено два основных элемента - христианство и язычество. Далее в статье Соловьев, будет дерзко, вразрез со сложившимися в официальной истории церкви взглядами, анализировать именно этот аспект и эти элементы. При этом он снова будет использовать достаточно длинную цепь определений как этих элементов, так и других понятий и категорий, широко привлекая для этого цитаты из Евангелия, исторические факты. У него порою на одной и той же странице приведены 4-5 определений. Например, на с. 115 есть четыре рядом стоящих прямых и отрицательных логических определений: 1) "Сущность истинного христианства есть перерождение человечества и мира в духе Христовом, превращение мирского царства в Царство Божье (которое не от мира сего"). 2) "Это перерождение есть сложный и долгий процесс, недаром же оно в самом Евангелии сравнивается с ростом дерева, созреванием жатвы, вскисанием теста и т п.". За этими определениями идет предложение, которое логически можно рассматривать как отрицательное определение: 3) "Но разумеется, христианское перерождение человечества не может быть только естественным процессом, не может совершаться само собою, путем бессознательных движений и перемен". За этим определением идет следующее прямое: 4) "Это перерождение есть процесс духовный...". Подобные "нагнетания" определений см.: С.123, 125, 127, 128 и др. Даже этот один текст Соловьева дает основание считать первой чертой (первым принципом) поэтику его философии поэтику определений или на интерязе поэтику дефиниций.
У Бердяева целиком сохраняется, а порою выступает еще ярче, этот же способ философствования и организации текста -"нагнетание" определений. На некоторых страницах указанной выше главы из книги "Смысл творчества" их дается ог 3 до 10 и более. Приведем все определения, данные на одной странице. При этом длинные сократим, обозначив сокращения многоточием и пронумеруем их: 1) "Философия может исследовать тот логический аппарат, который есть приспособление мышления к мировой необходимости...". 2)
"Философия есть познавательный выход из мировой данности, прозрение, преодолевающее мировую необходимость". 3) "Философия есть принципиально иного качества реакция на мир, чем наука, она из другого рождается и к другому направляется". 4) "Подчинение философии науке есть подчинение свободы необходимости" 5) "Научная философия есть порабощающая философия...". 6)Неволя у мировой данности, обязательная для науки, для философии есть падение и измена познавательной воле к свободе". 7) "... философия никогда не была наукой и не могла быть научной". 8) "Познание муже-женственно, брачно, в нем есть самоотверженная рецептивность и светоносная активность" 9) "Философия есть творчество, а не приспособление и не послушание". 10) "Философия - особое искусство..." (конец страницы А.Г )54
Теперь сравним бердяевские определения с соловьевскими Сразу бросается в глаза, что у Бердяева почти нет определений классического типа, которые бы стремились в логической форме с возможной полнотой охватить все понятие. Бердяев предпочитает лаконичные, афористические определения, охватывающие лишь отдельные стороны понятия. Причем эти определения идут у него не от традиций рациональной философии, а от традиций философии откровения. Очень часто к определению Бердяев добавляет противительную конструкцию, вводимую с помощью союза и отрицания, типа ", а не", или широко использует в определении шеллингианскую диаду (см. определения № 2,4,5,6). Это сравнение позволяет нам сделать два важных вывода. 1. Поэтика философии Бердяева, как и поэтика Соловьева, - поэтика дефиниций. 2. Дефиниции Бердяева принципиально отличны от дефиниций Соловьева. Если мы обратимся к другим русским философам, то в их текстах обнаружим такую же большую роль дефиниций и тяготение последних то к дефинициям типа со-ловьевских, то типа бердяевских. Например, Н. Федоров тяготеет к соловьевским дефинициям, а Флоренский, Мережковский, Белый, Вяч. Иванов - к бердяевским.
Теперь нам остается ответить на вопрос - почему же в самом философском тексте и в его поэтике дефиниции играют такую ключевую роль? Ответ прост - с дефиниций начинается философское познание или философское творчество, в дефинициях происходит и ими же завершается. Именно дефиниции ведут философа и его читателя от незнания к знанию, от знакомого к незнакомому и т.д. Для философа создать дефиницию - познать, уловить смысл явления.
Второй принцип поэтики философского текста терминируем как поэтику числа в широком смысле. Число в философском тексте
всегда выступает как мера количества, качества, как приоритет, ранг. Не зря древние пифагорейцы и Платон обожествляли и онтологизи-ровали число, а у пифагорийцев-акусматиков одна из максим формулировалась: "Что самое мудрое? - Число". Но кроме этого число в философском тексте всегда обозначает и путь, и способ, и инструмент философствования. Такие категории, как монада, двоица или диада, триада, квадрада, пентада и многие другие, являясь численными, обнаруживаются (все или только часть) во всех философских текстах. С их помощью философ "раздваивает", "растраивает", "расчетверяет", объединяет и разъединяет рассматриваемые явления. Число в предложенном нами широком смысле, как и дефиниция, тоже ведет философа. Поэтика дефиниций и поэтика числа, на наш взгляд, - два универсальных принципа поэтики философии как науки.
Возвращаясь к искусству, отметим, что поэтика числа должна быть осмыслена сегодня как важнейший его принцип, так как, во-первых, в поэтике заглавий сотен и тысяч произведений искусства использованы числа: "Один...", "Одна...", "Первый...", "Первые...", "Два...", "Двое...", "Второй...", "Три...", "Трое...", "Троица", "Третий..." и т.д, во-вторых, числа 1, 2, 3, 4 тоже "ведут" художника.
Хрестоматийный афоризм школьной эстетики: "Ученый мыслит силлогизмами, поэт - образами" сегодня должен быть отброшен. Как показано в статье, ученый мыслит не только силлогизмами, но и дефинициями, числами, образами, а поэт - не только образами, но и числами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.Т Г Мальчукова в статье ' О философской филологии" пытается обосновать понятие "философская филология" ("софиология" по терминологии А Ф. Лосева), говорит о том, что в "философской филологии" должен быть реализовав "закон" "трехступенчатого восхождения или углубления" (от слова к образу и затем к духовному смыслу литературного произведения). См.; МаЛЬЧуКОВй Т.Г. ФИЛОЛОГИЯ как наука и творчество. Петрозаводск, 1995. С.312-333. 2 О влиянии идей Шеллинга на русских философов и поэтов см.: Манн Ю. Русская философская эстетика. М., 1969, Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М., 1976; Из работ последних лет своей глубиной и конкретностью выделяется статья В.Н. Топорова "Заметки о поэзии Тютчева" (Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством) // Тютчевский сборник. Статьи о жизни и творчестве Ф.И. Тютчева. Таллинн, 1990. С.32-107. Именно В. Топоров определил философию Шеллинга, как самую "поэтическую" не голько для свое1 о времени, но и во "всей новой истории" (с.77), показал как пересекались и взаимодействовали, взаимооформлялись интуиции, идеи Шеллинга и русская философия и поэзия Особо стоит отметить конкретность, скрупулезность анализа философских и поэтических текстов и огромного массива русской и зарубежной научной литературы в этой статье.
3. О русской литературе как самой полной и глубокой русской философии см.: Розанов В. Две философии. Здесь Розанов делит всю русскую философию на две ветви -"должностную", "университетскую" и "философское сектантство". Последнее он оценивает высоко, ибо оно "пытает тайны бьпия ...Эта философия тесно связана с нашей литературой. И нам думается, на-
