CC BY
65
^ Год литературы в Российской федерации
О
ПЕРЕВОДАХ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА ИЗ МАКСА БАРГЕАЯ
УДК 82.09 А. В. Бассель
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ), Москва
В данной статье рассматриваются малоисследованные переводы О. Э. Мандельштама произведений немецкого пролетарского поэта М. Бартеля, участника германского коммунистического движения. При сопоставлении оригинальных и переводных текстов выявляются и анализируются существенные для понимания переводческих установок Мандельштама различия. В ходе анализа вычленяются пять основных переводческих стратегий Мандельштама: обогащение и усложнение бартелевской образности, частичное устранение религиозной метафорики, усиление революционной символики, «русификация» переводного текста (на лексическом, образном и аллюзивном уровнях) и насыщение переводных текстов собственной (мандельшта-мовской) образностью. Каждая из вычлененных переводческих стратегий проиллюстрирована примерами из стихотворений Бартеля и Мандельштама. Переведённые Мандельштамом барте-левские стихотворения получают новую жизнь в рамках русской культуры, советской эпохи и творчества Мандельштама.
Ключевые слова: рецепция немецкой литературы, О. Э. Мандельштам, М. Бартель, стратегии перевода.
A. V. Bassel
National Research University Higher School of Economics, The Russian Government, Myasnitskaya str., 20, Moscow, Russian Federation, 101000
ABOUT OSIP MANDELSHTAM'S TRANSLATIONS FROM MAX BARTHEL
The article deals with poor explored translations of Mandelshtam (from M. Barthel). When comparing the original and translated texts we recognize and analyze essential differences for understanding the translation purposes of Mandelstam. We found five basic translation strategies of Mandelstam, each of them is illustrated with examples: enrichment and complication of Barthel's imagery, partial removal of religious metaphors, strengthening of the revolutionary symbolism, "russification" of the translated text and saturation of translated texts by Mandelshtam's imagery.
Keywords: reception of German literature, O. E. Mandelstam, M. Barthel, translation strategy.
Творчество О. Э. Мандельштама исследовано достаточно полно и равномерно. Исключение составляют некоторые его переводные тексты, в том числе сборник переводов произведений немецкого пролетарского поэта Макса Бартеля «Завоюем мир!» [3].
Русских литературоведов он в качестве объекта для изучения не привлекал, так как те не видели в нём особой художественной ценности. Считалось, что эти «тёмные главы» в творчестве Мандельштама корректнее «за-
молчать» и не вспоминать о них, так как переводы слабы, навязаны властью и сделаны исключительно ради денег. Немецкие исследователи почти не касались этих текстов по идеологическим причинам. После прихода к власти национал-социалистов Бартель отошёл от коммунистических идей и стал членом нацистской партии (в немецких исследованиях творчества Бартеля поэта обвиняют в оппортунизме и приспособленчестве).
В сборник «Завоюем мир!» вошли стихотво-
БАССЕЛЬ АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА — аспирантка Школы филологии факультета гуманитарных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ), Москва
BASSEL ALEKSANDRA VIKTOROVNA — doctoral student of School of Philology, The Faculty of Humanities, National Research University Higher School of Economics, Moscow
e-mail: [email protected] © Бассель А. В., 2015
рения из шести разных поэтических книг Бар-теля. Насколько Мандельштам был свободен в выборе текстов для перевода — доподлинно неизвестно. Скорее всего, причиной обширных переводов 1920-х годов из немецкой литературы послужило германофильство А. В. Луначарского [2, с. 168]. Творчество Бартеля Луначарский высоко ценил. Косвенным поводом для переводов, возможно, послужило личное знакомство Луначарского с Бартелем во время поездки последнего в Россию в 1920-м году [4, с. 131].
Разбору сборника «Завоюем мир!» посвящены всего три работы. Первая — небольшая заметка А. Григорьева и Н. Петровой [1], в которой исследователи замечают, что переводы, несмотря на их некоторую маргинальность, важны для литературоведения, так как некоторые сделанные в них замечания поэта соотносятся с современными им его же высказываниями в статьях и стихах [1, с. 1]. Единственная работа на немецком языке, посвящённая изучению переводов Мандельштама из Бар-теля, принадлежит Х. Мейеру [5]. Мейер заявляет о неприемлемости традиционного замалчивания сборника переводов Мандельштама и его документально-исторической ценности. в конце статьи Мейер впервые приводит список соответствий оригиналов Бартеля и переводов Мандельштама. третья работа — глава из книги Г. Киршбаума [2, с. 189—213], в которой автор размышляет о тематическом наполнении переводов Мандельштама и делает ряд замечаний, касающихся «контекстов» и «подтекстов» отдельных стихотворений.
в нашей статье мы обозначим несколько основных переводческих стратегий Мандельштама, намечающихся в сборнике «Завоюем мир!».
Рассматривая эти переводы, необходимо принять во внимание следующие факторы. Во-первых, Мандельштам перевёл книгу стихов Бартеля в довольно короткий срок (за несколько месяцев). Во-вторых, стихи Бартеля в качестве материала для перевода в той или иной мере были навязаны Мандельштаму исторической ситуацией и его положением в ли-
тературной среде (с 1923 года издательства отказывались печатать оригинальные тексты Мандельштама). В-третьих, Бартель — поэт менее талантливый, чем Мандельштам: его образность и язык беднее и проще. Эти факторы объясняют, с одной стороны, бросающуюся в глаза качественную разницу между мандель-штамовскими переводами из Бартеля и его оригинальными текстами и, с другой стороны, явную тенденцию к усложнению и обогащению бартелевской образности.
Тексты Бартеля в большинстве своём прямолинейны, грамматически односложны и насыщены незамысловатыми эпитетами. Мандельштам часто при переводе бартелевско-го текста на русский язык делает его более сложным и неоднозначным, множа возможные при интерпретации смыслы. Приведём пример из стихотворения «Если мы уж собрались...» („Erleuchtung"). Строки „Brennen wild und brennen kühl // Durch den Irrtum auf zur Wahrheit, // Durch das dunkelste Gefühl // Zur Erkenntnis und zur Klarheit" в мандельштамов-ском переводе звучат так: «Мы горим, а не живём, // Возле правды колобродим, / Бессознательным чутьём // в настоящее выходим...». Мандельштам «растушевывает» бартелевскую прямоту. Если Бартель прозрачно описывает путь революционеров к постижению революционных целей как безусловно верный, то Мандельштам отмечает интуитивность и неопределённость этого пути. «Настоящее» может быть интерпретировано двояко: то ли подразумевается «истинное», то ли «современное». И это имеет решающее значение для осмысления всего четверостишия.
Мейер выделяет в качестве одной из главных тенденций перевода игнорирование или «переиначивание» религиозной образности [5, с. 86]. Довольно красноречивый пример он приводит из стихотворения «Петербург». При переводе Мандельштам описывает католическую церковь с помощью эпитета «лицемерный», чему нет соответствия в оригинале. Сравним: „Andre haben ihre Sehnsucht // Im Gebet nach Rom gerichtet..." — «Пусть одних чарует купол // Лицемерной римской
церкви...». Мейер объясняет это стремлением заострить коммунистическую атеистическую идеологию. Киршбаум возражает ему и видит в этом «преследование собственных культурософских целей» с использованием «конкретной интертекстуальной логики» [2, с. 203]. Здесь происходит интерференция германской темы в лирике Мандельштама и его переводов из немецкого поэта Бартеля. В стихотворении «Здесь я стою — я не могу иначе.» (1913) Мандельштам с протестантских позиций сравнивает католическую церковь с «тёмной горой» и подчёркивает, что она не сможет приблизиться к Богу, не опростившись, не преодолев своё лицемерие и фальшь [2, с. 46—49]. По-видимому, апеллируя к этим своим размышлениям, Мандельштам и вставляет в текст перевода эпитет «лицемерный».
Частичное устранение же религиозной образности из стихов Бартеля можно объяснить двумя причинами. во-первых, Мандельштам отчасти и, скорее всего, неосознанно проецирует на переводы собственную поэтику, а для его лирики высокая концентрация религиозных образов нехарактерна. во-вторых, в середине 1920-х годов, в период борьбы с церковью, привнесение христианской символики в советское искусство было нежелательно. Примеры игнорирования религиозной образности в сборнике встречаются не единожды. Например, в стихотворении «Кто я? Вольный бродяга я.» („Der Wind") Мандельштам переводит „Und erst und feierlich // Begann zu psalmen..." как «Вольной мелодией // Созревали напевы...», в стихотворении «Жалоба девушки» („Mädchenklage") „Millionen Herzen beten..." — «Гул рыданий миллионных.», в стихотворении «Каторжный май» („Die Revolte"): „Als in der steinernen Tretmühle stehn, // Gequält von Teufel und Gott..." — «Чем кругом мельничным идти, // гуськом из года в год.») и т.д.
В стихотворении «Призыв» („Der Aufruhr") Мандельштам заземляет бартелевский образ «духа творца», метафорически сопоставляя его с рабочим, формирующим изделия на литейном заводе, и тем самым придавая стихо-
творению отчётливо пролетарский оттенок.
Можно заметить, что в целом при переводе Мандельштам старается усилить коммунистическую символику, но делает это в большинстве случаев неприметно. Основной метод преумножения коммунистической образности — это многократное внедрение в текст эпитета «красный» и других эпитетов, обозначающих цветовые оттенки, близкие к нему. Красный цвет революционеры трактовали как цвет крови, пролитой народом в борьбе против эксплуататоров. В переводах Мандельштама появление красного цвета часто не мотивировано оригиналом. в качестве примера можно привести стихотворения «Завоюем мир!» („Hinter den Toren"): „Brennt ein Spruch auf unsern Fahnen: // „Lasset uns die Welt gewinnen!" — «Буквы надписи червленой // "Завоюем мир" струятся.», «Колосья» („Gras") „Sonne, erglühe!" — «Солнце багровое встань!», „Верден" („Verdun") „Das Abendshimmels letzte Ziel // Was bald verloschen und versunken..." — «Земля в пурпурной нищете // Чуть освежённая тонула.» и др. Неоднократно красный цвет появляется как обыгрывание при переводе немецких сложных составных слов, имеющих в себе компонент „rot" («красный»), но лишённых его семантического значения. Это происходит в стихотворениях «Кто я? Вольный бродяга я.»: „Abendroi — Morgenrot..." — «Вечер красен, заря красна.», «Пробуждение города» („Erwachen der Stadt"): „О Morgenschrei! О erstes Glänzen! // Erglühe, selig Morgenrot..."
— «Крик первый. Рдеющее пламя. // Блаженный утренник окреп.», «Жалоба девушки»: „Ach, die Jugend und die Liebe, // sie verwehn wie Abendröte // in der abgrundtiefer Nacht..."
— «Значит, молодость и радость, // Как краснеющее небо, // В ночь безлюбую ползут... » и др. напрямую привнесение коммунистической образности проявляется только один раз в стихотворении «Кто я? Вольный бродяга я...». Строки „Ich beug mich und sang // Ihnen das Lied vom Felde... " Мандельштам переводит как «Я нагнусь, спою песню вам // О серпе и цепи.». Образ «серпа и цепи» своей пер-
^ Год литературы в Российской федерации
вой составляющей и двусложностью отсылает к символу серпа и молота, олицетворяющему единство рабочих и крестьян. Серп и молот появились на флаге Советского союза в 1923 году, то есть за год до того, как Мандельштам начал работать над книгой переводов. Символ уже в то время пользовался большой популярностью, и отсылка к нему явно читалась в мандельштамовском переводе.
Коммунистическая символика интернациональна. В переводах Мандельштама из Бар-теля заметно не только желание усилить и преобразовать идеологический интернациональный компонент, но и стремление немецкие тексты при переводе русифицировать. то есть изменить не только язык, но и привнести образы и символы, интуитивно понятные читателю — носителю русской культуры, насытить текст отсылками к текстам русской литературы.
Мандельштам вводит в переводы пласт устойчивых для русского фольклора эпитетов и сравнений. В качестве примера приведём стихотворения «Хоть во сне — да с тобой побуду.» („Lied in die Schweiz"): „Und tief um die Augen blicken." — «Нагляжусь в глаза-озера»; «На заре румяной...» („In der Morgenfrühe"). В стихотворении «Верден» строки „Und feines, das sich klar erkennt... " вне всякого соответствия с оригиналом переведены как «Колючий стыд! Ползучий газ». «Ползучий газ», с одной стороны, это указание на химическое оружие, которое было применено в Первой мировой войне (распылявшийся газ иприт был тяжелее воздуха и «полз» по земле), а с другой — это отсылка к устойчивому русскому фольклорному сочетанию «ползучий гад».
Аллюзивный план бартелевских стихотворений Мандельштам также наполняет отсылками к русской культуре. Центральное место в нём занимает стихотворение М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу.», на связь с которым своим общим колоритом и идейным наполнением указывают несколько стихотворений. Это происходит, во-первых, из-за формальной схожести общих контуров типичной для Бартеля образности (небо, путь, звезды
— параллель с красной коммунистической звездой, размышления о свободе и смерти) с образностью Лермонтова, а во-вторых, из-за известности этого текста и той ключевой роли, которую он играет в русской литературе. В стихотворениях «Мой шаг звучит.» („Der junge Arbeiter") и «Проснулся день, враждебный музыке и снам.» („Überschlag") Мандельштам усиливает лермонтовскую образность, при переводе добавляя в уже существующие образы новые лермонтовские оттенки. Сюжетные ситуации в обоих стихотворениях схожи между собой и своими очертаниями, напоминают «Выхожу один я на дорогу.»: герой-рабочий рано утром идёт на фабрику, смотрит на звёзды и размышляет о свободе.
В «Проснулся день.» Мандельштам „Sternen" («звезды») переводит как «млечный путь» („Ich gehe hin, und in den Sternen hängt mein Blick..." — «Иду. По Млечному пути ещё скользит мой взгляд.»), добавляет космический оттенок в образ земли, чтобы связь с образом земли, спящей в сиянье голубом, была более очевидной („Ich sehe, wie aus meinen Händen Gold und Silber springt // Und sich im Rhythmus um die Ende schlingt..." — «И серебро, и золото, рождённые моей рукой // Ритмичной лентой обвивают шар земной.»). Образный ряд стихотворения «Мой шаг звучит.» Мандельштам обогащает туманом, возникающим дважды: прямо — «Горит звезда // В ночном тумане.» („Ein Stern strahlt noch, // In Grau verloren.") и завуалировано — «Звезда как пух // В седое утро.» („Der Stern verspüht, // Der Morgen dämmert."). Показательно, что в обоих случаях образы тумана и звезды находятся в плотной связи друг с другом, как и у лермонтова: «сквозь туман кремнистый путь блестит.».
Мандельштам не только связывает стихотворения Бартеля с узловыми для русской литературы текстами, но и наполняет их и собственной символикой и метафорикой. Для некоторых возникающих в переводах не мотивированных оригиналом образов источником служат более ранние тексты Мандельштама.
^ год литературы в российской федерации
Таков, например, образ звёзд-булавок из стихотворения «Март» („Mä rzsturm"): „Das ist März, der tolle März, // Durchstickt von roten Sternen..." — «Вонзились в март, в горячий март, // Звёзд красные булавки.». Он восходит к стихотворению «Мне холодно. Прозрачная весна.» (1916): «Мерцают звёзд булавки золотые.». Бартелевский текст о революционном марте в Петрограде, вероятно, вызвал у Мандельштама ассоциацию с собственным тревожным стихотворением, написанным о петроградской весне, и это послужило причиной перехода образа звёзд-булавок из своего текста в переводной.
Итак, мы выделили пять основных тенденций, намечающихся в обращении Мандельштама с текстами Бартеля при их переводе. Это обогащение и усложнение бартелевской образности, частичное устранение религиозной метафорики, усиление революционной символики, «русификация» переводного тек-
ста (на лексическом, образном и аллюзивном уровнях) и насыщение переводных текстов собственной образностью.
немецкие тексты подвергаются творческому переосмыслению главным образом в силу двух причин. с одной стороны, Мандельштам проецирует на них собственную творческую манеру (отсюда появление в русском тексте сложных неординарных метафор, не находящих соответствия в немецком оригинале, и образов из ранних мандельштамовских стихотворений). с другой стороны, Мандельштам «адаптирует» тексты для русского читателя, вживляет их в ткань русской литературы и русского дискурса, наполняет образами и символами, понятными носителю русской культуры.
Переведённые Мандельштамом бартелев-ские стихотворения получают новую жизнь в рамках русской культуры, советской эпохи и творчества Мандельштама.
Примечания
1. Григорьев А., Петрова Н. О. Мандельштам. Материалы к биографии // Russian Literature. 1984. XV. С. 1—28.
2. Киршбаум Г. «Валгаллы белое вино...» : немецкая тема в поэзии О. Мандельштама. Москва : Новое литературное обозрение, 2010. 391 с.
3. Мандельштам О. Э. «Завоюем мир!» Москва : Типография Бухарина, 1925.
4. Angres D. Die Beziehungen Lunacarskijs zur deutschen Literatur. Berlin: Akademie-Verlag, 1976.
5. Meyer H. Eine Episode aus Mandel'stams 'Stummen Jahren': Die Max-Barthel-Übersetzungen. Welt der Slaven XXXVI, H. 1—2. 1991, pp. 72—98.
References
1. Grigoryev A., Petrova N. О. Mandelshtam. Materialy k biografii [Mandelshtam. Materials for the biography]. Russian Literature. 1984. XV. Pp. 1—28.
2. Kirshbaum G. "Valgally beloe vino..." Nemetskaya tema v poezii O. Mandelshtama [German theme in the poetry of O. Mandelstam]. Moscow, New Literary Observer publishing house, 2010. 391 p.
3. Mandelshtam O. E. "Zavoiuem mir!" ["Can Conquer the world!"]. Moscow, 1925.
4. Angres D. Die Beziehungen Lunacarskijs zur deutschen Literatur. Berlin: Akademie-Verlag, 1976.
5. Meyer H. Eine Episode aus Mandel'stams 'Stummen Jahren': Die Max-Barthel-Übersetzungen. Welt der Slaven XXXVI, H. 1—2. 1991, pp. 72—98.
