CC BY
392
УДК 82.3
Б.С. Кондратьев
д-р филол. наук, профессор, кафедра литературы,
Арзамасский филиал ФГБОУ ВПО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского»
О МИФОЛОГИЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ СНОВИДЕНИЙ В ТВОРЧЕСТВЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Аннотация. Статья раскрывает семантику и функции сновидений в романах Ф.М. Достоевского в аспекте ми-фопоэтики. Такой подход позволяет выстроить типологическую общность мифологем, составляющих авторский миф писателя. Особое внимание уделено роману «Преступление и наказание», в котором система пророческих снов формирует структуру произведения и позволяет говорить о жанре мифологического романа.
Ключевые слова: Достоевский, мифопоэтика, мифологема, онейрология, символ, фантастический реализм, жанр, психологический анализ.
B.S. Kondratyev, Arzamas Branch Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod
ABOUT MYTHOLOGICAL NATURE OF DREAMS IN THE WORKS OF F.M. DOSTOYEVSKY
Abstract. The paper deals with the semantics and functions of dreams in the novels of F.M. Dostoyevsky in the aspect of mythopoetics. This aspect allows to build the typological common characters of mythologems which make up the author's myth of the writer. Special attention is paid to the novel «Crime and Punishment» where the system of oracular dreams forms the structure of the work and allows to speak about the genre of mythic novel.
Keywords: Dostoevsky, mythopoetics, mythologem, oneyrology, symbol, fantastic realism, genre, psychological
analysis.
Своеобразие онирической (сновидческой) мифопоэтики в произведениях Ф.М. Достоевского определяется прежде всего многообразием семантических значений снов, на основе которых выстраивается типологическая общность мифологем, составляющих собственно «авторский миф» писателя. Наиболее многочисленны и значимы сны, которые можно объединить в семантическую группу «страшных снов», снов как признака духовной болезни и неврозов. Парадигма этих снов разнообразна и включает в себя и «безобразные», «тревожные», «мучительные», «болезненные» сновидения.
Писатель использует целую иерархию снов, несколько ступеней особых психофизических состояний человека: забытье, бред, галлюцинация, сущность и назначение которых очень точно определено в «Преступлении и наказании» словами Свидригайлова: «Привидения - это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку их незачем видеть... Ну а чуть заболел... тотчас и начинается сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновение с другим миром больше, так что когда умрет человек, то прямо перейдет в другой мир» [1, с. 231].
В таком понимании сон перерастает из значения симптомов простого невроза в значение посредника между душевным миром человека и другими «фантастическими» мирами. Говоря иными словами, сон становится симптомом болезни духовной. «И вовсе не душевнобольные предмет его художественного анализа, - отмечает современный литературовед Л. Сараскина, - а духовнобольные, идейнобольные...» [8, с. 139].
Поэтому видеть в «страшных» снах героев, в их бредовых состояниях и галлюцинациях только мастерство Достоевского, как психолога и как тонкого аналитика сознательного и бессознательного, недостаточно. В том-то и состоит замысел писателя, чтобы читатель уловил за особыми психологическими состояниями героев, за их саморефлексией ту истинную мифологическую сущность свершающегося, которую можно выразить словами Мити Карамазова: «Тут Бог с дьяволом борется, а поле битвы - сердца людей» [2, с. 197]. Поэтому можно выделить, по крайней мере, четыре семантические группы: «миры иные» - пророчества - загадка - отгадка. Соединяясь в том или ином конкретном сновидении, они образуют его диалектику.
Развитие семантики снов от значения симптома «душевной болезни» до значения признака «духовной болезни» шло на протяжении всего «досибирского» и «сибирского» периодов творчества Достоевского и получило свое полное и законченное выражение только в «Преступлении и наказании». Именно в этом романе мы встречаемся с «иерархией» снов, т.е. последовательным и психологически точным развертыванием «мифологической» болезни.
Следует отметить, что Достоевский пробовал ввести систему уже в «Двойнике». Господин Голяд-кин не просто бредит, он испытывает «отемнение» ума, «мгновенное расстройство воображения», ему приходится иметь дело с «сонными грезами» и «безобразными видениями». Но четкой логической последовательности между подобными состояниями Достоевский в «Двойнике» еще не устанавливает. Вся «мифологическая логика» в «Двойнике» заключается в попытке размыть грань между сном и явью, и вся
«иерархия» умещается в смене трех состояний: сон - полусон, полубдение - явь. Однако именно в «Двойнике» мы впервые сталкиваемся с тем убеждением Достоевского, что и душевная и духовная болезни начинаются с больной мысли, т.е. с сознания. «Господин Голядкин судорожно закрыл глаза, как бы сожалея о недавнем сне и желая его воротить на минутку. Но через минуту он одним скачком выпрыгнул из постели, вероятно, попав, наконец, в ту идею, около которой вертелись до сих пор рассеянные, не приведенные в надлежащий порядок мысли его» [3, с. 43].
Именно с этого «прыжка в идею» и начинаются все похождения господина Голядкина и все его «отемнения ума». Собственно, само сновидение вызвано сердцем, а не сознанием, но ведь и болезнь, как таковая, таится не в видении, а в размышлении над ним. Сознание как болезнь рассматривал и сам Достоевский в своих записных тетрадях, относящихся ко времени создания «Преступления и наказания».
С темой духовной болезни непосредственно связана тема духовной смерти. «Приход смерти, -как отмечает в одной из своих работ Л.В. Карасев, - означает, что человек целиком ушел уже в свой внутренний идеальный мир. Внутреннее пространство вытеснило пространство внешнее. Личность ушла в себя». Одним из таких «внутренних пространств» автор считает сон. [5, с. 138] В подобном внутреннем пространстве духовной смерти пребывают многие герои Достоевского. Так, в снах Раскольникова или Мити Карамазова пророчества таятся не в житейских деталях, а за мифологическими символами: «моровая язва», «трихины», «дите плачет», «дорога, ведущая на кладбище», «кабак» и т.д.
Эти сны метафоричны, чудны и загадочны, и даже после того, как они сбываются или принимаются героями как указания к изменению будущего, они все равно остаются до конца загадками и пророчествами, но уже не для героев, а для самих читателей. Именно о таких снах в произведениях Достоевского Райнхард Лаут говорит следующее: «Сновидение открывает действительно новое, значимое для нас новое, которое мы, бодрствуя, тщетно пытаемся разгадать и поэтому мучаемся. Кроме того, сновидения часто позволяют увидеть нечто о действительном и глубочайшем смысле нашей жизни. Явления из глубины бессознательного остаются для нас загадкой» [6, с. 85].
Эти сны по форме могут быть и кошмаром и бредом, но они в произвольной форме раскрывают герою его собственную сущность, заставляют открыть его глаза на правду собственного сердца, мыслей и поступков. Именно о таком сне Раскольников и говорит Соне: «Черт-то тогда меня потащил (на убийство
- Б.К.), а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить... Насмеялся он надо мной...» [1, с. 95]. На этом сне Раскольникова, в котором герой «убивает» мертвую старуху, мы, пожалуй, остановимся подробнее.
Вспомним содержание сна. Поздний мистический вечер («яркая полная луна», «сумерки сгущались», «было душно» - атрибуты времени и места для проявления нечистой силы). Раскольников идет по улицам с каким-то поспешным намереньем, но с каким - не помнит. Это забвение повторяет ситуацию с реальным убийством, когда Раскольников идет убивать в каком-то бессознании - «не рассудок, так бес!» Именно он ведет Раскольникова на первое убийство. Бес и теперь возникает в реальности сна, но уже имеет вполне визуальный образ мещанина. Раз этот сон как бы «перевертыш» реальных событий, то сверхчувственная сила наяву обязательно должна материализоваться во сне. И образ мещанина не случаен. Еще в своем сознательном бреде Раскольников рассуждает: «Откуда мог знать какой-то мещанин, что убил именно он, Раскольников. Как он мог видеть? Никакой реальный человек не мог видеть. Иначе он «человек из-под земли» [1, с. 96].
Итак, бес-мещанин ведет Раскольникова в дом старухи. Но вот бес исчезает, оставляя героя одного в пустой квартире наедине с «огромным, круглым, медно-красным месяцем», который глядит прямо в окна, т.е. на него. «Он, верно, теперь загадку загадывает», - думает Раскольников. Что означает это «загадку загадывает»? Слово «загадка» в поэтике Достоевского имеет среди других значений пророческое предсказание будущего. Сны-пророчества могут быть облечены в ярко-метафорическую форму загадки, а сны-загадки могут быть в будущем разгаданы, и тогда они становятся как бы пророческими. И, значит, потому от месяца - «такая тишина», что месяц гадает Раскольникову, предсказывает будущее. А сам он стоит и слушает, что ему гадает месяц. И чем тише становится, тем более загадано, тем более сильно бьется сердце Раскольникова, тем сильнее в нем самом эта загадка - его желание (иметь право убить). Но вот наступает абсолютная тишина - момент отгадки, произнесения пророчества, и оно звучит: «... раздался сухой треск, как будто сломали лучинку» [1, с. 98].
Через минуту этот треск станет уже сбывшимся пророчеством - Раскольников будет бить топором деревянное тело старухи. Наяву Раскольников убил старуху бессознательно: «Это не я, - скажет он Соне,
- это черт старуху убил» [1, с. 123]. Сейчас же, во сне, Раскольников убивает старуху сознательно (ведь перед самым сном он восклицал в адрес старухи: «О, как я ненавижу теперь старушонку! Кажется, бы другой раз убил, если бы очнулась!» [1, с. 97]. Теперь уже убивает сам Раскольников, а не черт. Но старуха оказывается деревянной, т.е. мертвой (параллель с постоянно деревенеющими руками и ногами, когда он «обмирает»), ее убить уже нельзя. И поэтому продолжим начатую нами цитату из разговора Раскольникова с Соней: «Я себя убил таким разом, и укокошил себя навеки» [1, с. 231]. Отсюда и сам Раскольников во
сне «помертвел», сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли». И весь этот сон по сути дела есть разъяснение черта Раскольникову, что он «укокошил себя навеки».
С одной стороны, мы видим, что этот сон есть загадка черта Раскольникову, поскольку отгадка (т.е. осознание смысла) приходит к нему не во время сна. Отгадку сна он скажет Соне уже потом (вне сна): «Черт-то меня потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить... Насмеялся он надо мной...» [1, с. 298]. Отсюда и смех старухи во сне, которая, собственно, ведьма-старуха, и смех из спальни - как бы с того света (спальня - место для снов, место пересечения миров). Но, с другой стороны, этот сон есть и сон-отгадка, потому что в нем разъясняется читателю и самому Раскольникову мифологический смысл его преступления: не старуху он убил, а себя «укокошил навеки». И вот ее-то Раскольников и разгадывает уже вне сна в разговоре с Соней.
Таким образом, мы развернули всю диалектику пророческого сна, все его этапы - от сна-загадки к сну-отгадке - и понимание сна как момента духовной смерти. На примере сна Раскольникова мы видим, как диалектически связаны между собой все четыре рассмотренные семантические группы: «миры иные» - пророчества - загадка - отгадка.
Как правило, сон, в который превращается жизнь, - это все же страшное и мучительное явление. У Достоевского есть несколько разновидностей жизни-сна. Первый прием, который он очень часто использует - это просто замутнение связи между сном и явью, когда внутренняя реальность произведения не называется прямо, но писатель постоянно заставляет своих героев сомневаться в реальности происходящего. Это, собственно, и есть метод «фантастического реализма» - создание реальности, похожей на сон. «Можно представить, и тут не будет ничего странного, - пишет по этому поводу А. Ремизов в своих «Снах», - что в действительности - на самом деле - не было никакого вечера у Епанчиных и никакой вазы Мышкин не разбил... и не было убийства Настасьи Филипповны, а все это только снится Мышкину» [7, с. 268]. Если продолжить эту мысль, можно сказать, что и Раскольников наяву не убивал старуху.
У Достоевского, как считает Р. Лаут, «сновидения изображаются исключительно посредством их уподобления действительности. События в них проявляют себя подчас ужасающе отчетливо по сравнению с воспринимаемой действительностью (достаточно вспомнить описание снов в «Подростке», «Вечном муже», «Сне смешного человека»). Детали того, что снится, изображены с такой тонкостью, так безукоризненно, со вкусом и до малейшей черты отработаны, так художественно достоверны, что ощущения во сне иногда превосходят восприятия действительности» [6, с. 96].
И тут происходит еще один скачок в мифологии сна Достоевского: человек не просто снится сам себе («Петербургские сновидения», «Белые ночи»), а весь становится сновидением, но не своего, а чужого, нечеловеческого сна. Мир Достоевского полифоничен, и в размышлениях каждого из его героев всегда есть доля правды. Вот и Аркадий Долгорукий задает себе вопрос: «Мне часто задавался и задается один уже совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного человека здесь нет настоящего... Кто-нибудь вдруг проснется, кому все это грезится - и все вдруг исчезнет» [4, с. 231].
Список литературы:
1. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1973. - Т. 6: Преступление и наказание: роман. - 424 с.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1976. - Т.14: Братья Карамазовы: роман. - 512 с.
3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1972. - Т. 1: Двойник: повесть. - 510 с.
4. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1975. - Т. 13: Подросток: роман. - 456 с.
5. Карасев Л.В. Метафизика сна // Сон - семиотическое окно. Сновидение и событие. Сновидение и искусство. Сновидение и текст: XXVI-е Випперовские чтения, (Москва, 1993). - Milano: Edizioni Gabriele Mazzotta, 1994. - C. 134-142.
6. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении / под ред. А.В. Гулыги; пер. с нем. И.С. Андреевой. - М.: Республика, 1966. - 447 с.
7. Ремизов А. Сны и предсонье. - СПб.: Азбука, 2000. - 432 с.
8. Сараскина Л.И. «Бесы» - роман-предупреждение. - М.: Совет. писатель, 1990. - 486 с.
