CC BY
18Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского Серия «Филология. Социальные коммуникации» Том 25 (64) № 1. Часть 1.С.162-169.
УДК 81'25=00
О логико-смысловой переводимости философского текста
Смирнова Л. А.
Запорожский национальный университет, Крымский факультет, г. Симферополь, Украина
Статья посвящена анализу проблемы лексико-грамматической непереводимости философских текстов, связанной с логико-смысловыми различиями, обусловленными разными (а именно субстанциальным и процессуальным) типами мышления.
Ключевые слова: перевод, переводимость, точность, тип мышления, субстанциальность, процессуальность, философское сознание.
Постановка проблемы. В работе «Преследование и искусство письма» Л. Штраус описывает обнаруженную им темпоральную «сверхпереводимость» философской мысли. Ничто не может помешать диалогу философов: они могут жить в разные времена, говорить на разных языках и даже на разные, не связанные на первый взгляд с философией темы. Вместе с тем, отличающая только философов «быстрота мысли» делает их всегда абсолютно понятными и «переводимыми» друг для друга. Философия образует интенсивное, распределённое во времени сообщество, чья специфика состоит в постоянной актуализации своего исторического наследия. И поскольку вся история европейской философии - это история перевода1, в этом смысле переводчик становится движущей силой этого процесса, позволяя в новом свете взглянуть на мыслительный опыт прошлого и настоящего. Под влиянием переводов или в процессе интерпретации оригинальных текстов иноязычных авторов складывался индивидуальный символьный язык многих философов: Ф. Шлейермахер переводил Платона, П. Рикёр начинал свою академическую карьеру с переводов немецких авторов, известен своими англоязычными переводами Бубера, Ницше и Гегеля немецко-американский философ В. Кауфман, активно переводил на исландский язык Платона, Декарта, Милля, Кьеркегора и Хайдеггера Т. Гильфасон, перевёл на польский язык ряд философских работ, в том числе и кантовскую «Критику чистого разума», Р. Ингарден; переводчиком философской и художественной литературы был знаток 17 языков Г. Г. Шпет; занимались переводами К. Айдукевич, Ж. Ипполит, Ю. И. Айхенвальд, В. В. Бибихин, Я. Э. Голосовкер, А. Ф. Лосев, Н. О. Лосский,
1В известной лекции, прочитанной в Париже в октябре 1999 («Парадигма перевода») П. Рикёр говорит о «двух подходах к исследования проблемы перевода. В «узком смысле» перевод можно понимать как «переложение словесного сообщения с одного языка на другой» (как это делает А. Берман и другие), а в «широком» - как синоним осмысления и толкования текста в рамках одного и того же родного языка» (Дж. Штайнер) [12, с. 1].
В. Подорога, В. В. Розанов, К.А. Свасьян, В. Соловьев, С. Л. Франк, П. Ю. Юшкевич и т.д.2.
Актуальность. Прецедентная переводимость европейских философских текстов во многом достигается за счет общности той части интернациональных концептов, которые изначально формировались в контексте исторических переводов античных авторов, немецких, французских, голландских и других классических текстов метафизической философии. Вместе с тем, языковая природа философского знания и подвижность границ дифференцированного интеллектуального контекста3, относительное равноправие динамично развивающихся языков, и невозможность единого «сакрального» языка европейской философии, который мог бы приблизить «вербальный» перевод специальных философских текстов к технической процедуре, дают философам повод рассуждать о проблеме лингво-культурологической переводимости их опусов. В частности, Ж. Деррида («Письмо японскому другу»), провозглашавший перевод критерием философской работы, утверждал: «Перевод -главное дело философа. Это дело невозможное».
Перед исследователем стоит задача выявить и обосновать объективные причины непереводимости мыслительных текстов с языка одной культуры на другую
Гипотеза. Наиболее радикальный подход (Ж. Батай, М. Бланшо, В. Беньямин, М. Даммит, Ж. Деррида, У. Куайн, Ж.-Л. Нанси), реализующий идею о «непереводимых сообществах», переносит перевод гуманитарного мыслительного текста из области узко технической деятельности в область «утопии» (Х. Ортега-и-Гассет), поскольку истинное утверждение, вербализованное философом на одном языке, как утверждал А. Тарский, может не оказаться таким же или даже полностью лишиться всякого смысла в переводе на другой язык. Есть мыслители, особенно немецкоязычные, например К. Ясперс или М. Хайдеггер, которых читать в оригинале легко, но переводить сложно. Как быть, например, с метафорическим изречением М. Хайдеггера «Das nicht, nichte», который при переводе на английский - «nothing noths» - полностью обессмысливается? «Что делать, скажем, со странными дефисами Г. Гарфинкеля, своеобразно выражающими - обычные и продолжающиеся - предпосылки здравого смысла и практической деятельности членов сообщества? Как выразить бесконечное изобилие «возвратных частиц» (self-) у Э. Гидденса? Эти экстравагантные частицы (выражаяаспектыиндивидуальности,случайности,рефлективности),которые,образуя словосочетания, далеко не сразу находят соответствующее место в системах других языков. Как адекватно и элегантно перевести понятия, которые напрасно искать в словарях (пример - термин символических интеракционистов self-indication)...?» [7, с. 142]. Как транспонировать субстантивированные причастия, которые имеют очень важное значение в терминологии немецкого трансцендентализма (Канта, Гегеля), но не образуются естественным способом в украинском языке (исключение составляет слово суще, которое, как и его немецкий аналог Das Seiende, является украинским эквивалентом древнегреческого то öv и латинского ens)? Переводимы ли, по сути, «философские проекты» Ж. Делёза или, например, Д. Харта, которые, по его
2Уход профессиональных философов в философские переводы, который зачастую становиться основной формой консолидации философов, имеет к философии как к «творчеству концептов» лишь опосредованное отношение. Очевидно, что переводчик не становится философом, пока не занимается собственным творчеством. А философия не может сводиться к исследованию языков и спорам последователей вокруг той или иной версии перевода Канта, Ницше, Хайдеггера, Витгенштейна или Деррида.
зречь идет о расширяющемся знании, его теоретическом содержании и риторических формах.
же собственным словам, «сопротивляются легкому резюмированию, а неологизмы, заполняющие страницы <этих> текстов ... напрягают и сбивают с толку своим многообразием» (Д. Харт) [16, с. 86], как и большинство телескопических опусов постмодернизма, язык которых перегружен терминологическими и стилистическими изысками, которые «не только затрудняют доступ к идеям автора, но и часто заменяют собой эти идеи?» (Т. В. Емельяненко).
В то же время, как подметил несколько переиначивший известное высказывание И. Гёте известный филолог и пропагандист постструктурализма С. Зенкин (в послесловии к своему переводу работы Ж. Делёза и Ф. Гваттари «Что такое философия?»): именно то, что хуже всего поддаётся переводу, и является в нём наименее банальным и наиболее заслуживающим внимание. Именно это «имманентно-непереводимое, незаёмное и неперенимаемое ядро» может определять авторскую новизну и высшую эвристическую ценность философского текста [5, с. 281]. Именно здесь, по В. Беньямину, на пределе переводческой интенции, в зоне непереводимости, и рождается «чистый язык», отличный от конкретного литературного языка.
Максимально критический характер такая непереводимость обретает в ситуациях, когда она связана с логико-смысловыми различиями, существующими между конкретными парами языков, граматико-лексические формы которых обусловлены разными типами мышления.
Формальные признаки языковых единиц, как утверждает, в частности, французский лингвист-теоретик Антуан Кюльоли (создатель «лингвистики высказываний»), всегда являются«следами» специфических ментальных операцийих носителей и, как правило,несопоставимы или плохо сопоставимы между собой[8, с.105-117].Наиболее наглядно этиразличияпросматриваются при сопоставлениисубстанциальности, характерной для греков и западноевропейскогомышления, и процессуальности, типичной для мышлениявосточного типа. Такаянепереводимость не связана с референцией-философскихсуждений к внешнему миру и не предполагаетфрегеевскогоразделенияз-наченияи смысла (т.е. подразумеваемогосодержанияпонятия) [14, с.37-54].
Достаточно вспомнить, что греческая метафизика имеет в основе своей структуру греческого языка, а проблематика центрального философского понятия бытие (и производных от него- сущее, существующее, сущность, существование, субстанция) берёт начало вгреческом глаголе быть - е!уа1 (о чём, в частности, писал Э. Бенвенист в «Категории мысли и категории языка»). Основу греческого мышления формирует детерминированная свойствами греческой грамматики оппозиция понятий бытие-становление,где бытиесвязано с пониманием неизменности и истинностью вещи,а становление - с изменением во времени. В частности, А. В. Смирнов (««Можно ли строго говорить о непереводимости?») указывает на то, что «для греческого мышления и мышления тех культур, которые наследуют ему, время связано с изменением и, следовательно, с неистинностью, с нефиксированностью. Ведь истина фиксирована и неизменна, а потому вынесена за пределы времени. Погруженное в поток времени изменяется, и никакую вещь нельзя схватить в её истинности, не поднявшись над этим потоком. Субстанциальное мышление понимает процесс как изменение во времени, как нечто противоположное субстанциональной и вневременной фиксированности» [14, с.49].
В тоже время, например, носители арабских языков «понимают процесс как вынесенный за пределы времени». Обращает на себя внимание, что многие русские и украинские девербативы: мышление/ мислення, описание/ описування, понимание/
розумгння, уяснение/ усвгдомлюванняи прочие обозначения процессов, также как и масдары в восточных языках не имеют семантики времени, т.е. описанные этими субстантивами процессы протекают вне времени и пространства. Поскольку внутрисловная парадигма глагола воспроизводит и демонстрирует принцип концептуализации внешнего мира, эта разница между субстанциональным и процессуальным типом мышления с точки зрения философии носит принципиальный, фундаментальный характер. С процессуальностью было связано, например, арабское мышление истинности, в рамках которого ранние арабские мыслители мутазилиты, в частности, пытались разрешить парадоксы, связанные с движением по типу зеноновских апорий. Однако еслив сознании греческих философов временная семантика присутствовала, то в языковом сознании арабских философов её не было.
Принципиально отличен западноевропейский тип сознания и способа постижения реальности и от восточноазиатского, что констатирует в своей рaботе«AuseinemGespr ächvonderSprache. Zwischen einem Japar und einem Fragenden/Издиалогаоязыке. Между японцем и спрашивающим» (1953-1954) М. Хайдеггер. В собственном выражении «dieSprachealsdasHausdesSeins» («язык есть дом бытия») М. Хайдеггер, беседующий с японским профессором, находит противоречие: понятие и слово бытие принадлежит языку метафизики - разумно, рационально и понятийно организованному в соответствии сострогими законами логики,и, соответственно, западноевропейскому философскому образу мышления, «отражающему метафизическое разграничение чувственного и сверхчувственного миров: схематически и зеркально-поверхностно оформляющего языковую картину мира и оставляющую за гранью непонятую, непостижимую внеязыковую реальность» (О. Б. Панова)[11, с.82]. Для философа очевидно, что западный и восточный языковые миры «не просто различны, но исходят в корне из разного существа» [15, с.275], поэтому глубинная суть японского языка европейцу не доступна.
Именно такие«несводимые один к другому способы осмысления мира» А. В. Смирнов называет «точками контраста» и объявляет «точками непереводимости» по отношению к философским текстам. Непереводимость в области ментального обусловлена невозможностью «однозначной отсылки к данной конкретной ситуации объективного мира», «к некой однозначной данности» [14, с. 41], подразумеваемой междуязыковыми конструктами философствующего автора и культурой переводчика. Такая однозначность часто оказывается мифической догмой (одной из которых является и европейское понимание феномена языка, анализируемое М.Хайдеггером в выше упомянутом тексте).
Принято считать, что обусловленное культурно-историческими причинами структурное преобладание существительных, связываемых генитивами, и тенденция к субстанциализации и символизму в наибольшей степени приближают русскоязычное и украиноязычное мышление к немецкому, что делает их более адекватными для передачи содержания именно немецких философских текстов4 и не всегда подходит для переводов с английского и французского языков, где основной смысловой и грамматической категорией является глагол и глагольная семантика, отражающая
Убедительнымаргументом в пользу подтверждения такой гипотезы могло бы стать сопоставительное исследование первоначального немецкоязычного варианта работы С. Франка «Непостижимое», недопущенной к публикации в фашистской Германии, с его русскоязычным авторским переводом, осуществлённымфилософом для французского издания.
реальное (коллективно-индивидуальное) представление о ценности обозначаемого лексемой. В первом случае можно говорить оразличии между двумя разновидностями субстанциальной картины мира, а во втором - между субстанциальным и процессуальным видением мира.
Пример того, как механизм смыслополагания, заложенный в английском языке как языке аналитического типаможет служить объективной причиной неправильного понимания философского текста и неудачного вхождения в его метафизическое пространство, демонстрирует российское изданиекниги немецкого философа К.Майнцера «ThinkinginComplexity» - перевод, который в 2010 году стал настоящим событием для синергетического сообщества СНГ.Написанная на английском языке (что не характерно для современной немецкой философии, но отвечает тенденции к глобализации современной науки и стремлению автора к предельной умозрительности суждений) книга вышла под названием «Сложносистемное мышление. Материя, разум, человечество. Новый синтез» (КД «ЛИБРОКОМ», 2009, перевод с английского А.В.Беркова). Оригинальное название книги «Thinkingin Complexity» (буквально - «мышление в сложности», где мышление - это процесс) осознано ассо-циатируется с фразеологемой «Dancing in the Rain», являясь, по замыслу автора, ключевой метафорой книги и обобщая суть воззрений К. Майнцера о том, как мыслить о сложном, понимать сложное, управлять сложностью (контролировать эмерджент-ность) и прогнозировать «безжалостно нелинейное» (Я.Стюард) процессуальное эволюционирование сложного мира. Этот перевод, где главным переводческим приёмом является субстантивизованная конкретизация,создает у читателя ошибочное, основанное на специфическом понимании языковой культуры переводчика представление о понятийной составляющей исходного текста. Формальная переводимость, реализованная переводчиком как возможность точно передать значения текстовых единиц оригинала, не устранила истинную непереводимость текста на уровне смыслов. Стоит отметить, что в отношении подобных переводов вопрос о переводимости часто подменяется вопросом об их понятности (часто мнимой), положенной в основу профессиональной коммуникации.
Подобным несовпадением языкового мышления можно объяснить и исторически сложившуюся культурно-коннотативную нетождественность междунемецкой и английской философскими традициями классического периода, которая объективно препятствует полной переводимости на английский язык немецких философских текстов. Историческая эмотивная (поэтическая, демагогическая) неэквивалентность немецкого и английского профессиональных философских языков, имеющая словообразовательную и грамматическую природу, породила отсутствие между ними общего контекста пресуппозиций.В англосаксонской философской традиции многие немецкие философы - Т. Адорно, Э. Блох, Г. Гегель,О. Гаман, В. Дильтей, Г. Уль-рици, И.Фихте, М. Хайдеггер, Ф. Шеллинг, а также испытавшие влияниенемецкой традиции Л. Альтюссер, Ж.Деррида и Д. Лукач ассоциируются с принципиальной непереводимостью их работ на английский язык, в отличие, к примеру,от Ф. Брента-но, Л. Вингенштейна, Г. Гельмгольца, Д. Гильберта, Р. Карнапа, Э. Маха, А. Райнаха, Ф. Фреге или К. Штумпфа, чьи языковые критерии выходят за рамки классической немецкой философии (на что указывают Б. Смит, С. М. Вебер, Е. Б. Эштон) и демонстрируют общую для Европы постмодернистскую тенденцию к демократизации/ упрощению/банализации языка науки и философии. Классическая немецкая философия, сориентированная на текст и личность, предполагает использование системы
искусственных понятий, не допускающих упрощения. А немецкий синтаксис даёт больше возможностей для нетипичных в английском языке придаточных предложений, передающих иерархичность системы идей/представлений и т.д. Соответственно, англоязычный перевод немецкого философского текста неосуществим без пространных сносок и переводческих комментариев, таких, например, как комментарии Стирлинга, МакТаггарта, Стейси, Мьюэ, Харриса, Леонарда и других, к Г. В. Ф. Гегелю, или же Дрейфуса, Гельвена, Келина и Коккельманса (и других многочисленных комментариев на итальянском и французском языках) к М. Хайдеггеру, на которые ссылаетсяБарри Смит [13, с. 136].
В свою очередь, при переводе работ английских мыслителей (любого стиля) на немецкий язык таких проблем не возникает. Британская философия, будучи функциональной, ориентирована на опыт и решение проблем, поэтому англосаксонский философский профессиональный язык, в особенности современный, испытавший влияние расселовско-фрегевской формальной логики,поддается относительно точному переводу. Для английского языка характерна линейная структура и ориентация на логику, насыщенность вокабуляра заимствованиями, тенденция к вынужденной стандартизации, поэтому он удобен как язык науки и межкультурного общения. Английский стал языком глобализованного общения, и знание немецкого постепенно перестаёт быть обязательным для профессионального философа. (Это связано ещё и с тем, что, какпринято считать, в настоящее время центр континентальной философии «переместился из Германии в Париж».) Вместе с тем, для английских исследователей, в круг интересов которых входит академическая немецкая философия, знание немецкого языка остаётся актуальным, поскольку многие смысловые ньюансы немецких слов при переводе на английский язык теряются. Например: немецкое слово Wissenschaft вполне можно перевести как science, но в текстах по эпистемологии такого перевода недостаточно; или Geisteswissenschaften - «науки о духе», «гуманитарные науки» - термин, который возник при переводе на немецкий миллевского термина «moralsciences», однако тот смысл, который он приобрёл у В. Дильтея и в немецкой философии ХХ века, делает его непереводимым,в том числе и на английский язык.
Принято констатировать высокую степень абстрактности французского языка, сложившегося, как отмечает В. Г. Гак («Сопоставительная лексикология»), в период «господства эстетики классицизма с её стремлением к общему, отвлечённому» и рациональному. Сравнивая французский, например, с немецким языком, Ш. Балли («Общая лингвистика и вопросы французского языка») отмечал, что французские глаголы представляют действия в отвлеченной форме, а немецкий глагол, более конкретный в смысловом плане, (также как русский и украинский), «делает упор на различные формы и детали». Более абстрактным французский язык представляется и в сравнении с английским. В «Теории перевода» Н. К. Гарбовского есть ссылка на процитированные Ж.-П.Вине и Ж.Дарбельне слова И. Тэна, французского философа и литературного критика,отмечавшего, что«переводить на французский английскую фразу - это то же, что воспроизводить простым карандашом цветную фигуру.Устраняя таким образом аспекты и признаки вещей, французский разум приходит к общим, т.е. простым, идеям, которые выстраивает в упрощенном порядке, порядке логики» [4, с. 224]. С этой проблемой, в частности,приходится считаться украинским переводчикам картезианского проекта. «Недостаточность»
философского потенциала французского языка XVII века компенсируется в работах Р. Декарта традиционной философской матрицей латыни5. Несмотря надовольно умеренное использование Декартом типичной для своего времени схоластической средневековой терминологии и сознательного отхода от её традиции (о чём свидетельствуют такие построения, какcorpussivesubstantia, formaesivespecia, mensanima, ressivesubstantia, etc.), большинство его работ, как и всех научных трудов того времени, имеют «латинскую ментальность»6. Это не только позволяет проследить связь картезианской философии с богословием Контрреформации, но и отчасти объясняет неадекватность большинства русскоязычных и украинских переводов декартовских текстов, выполненных, как правило, с французских переложений7, где нескольким латинским терминам в картезианских рассуждениях может соответствовать лишь одно генерализирующее французское соответствие. Для всех этих двухязычных концептов, как отмечают отечественные переводчики (А. Баумейстер, О. Хома),чрезвычайно сложно найти в украинском языке смысловые соответствия^рш'и (дух?), mens (ум?), ingenium (розум?), animus (?) ^ esprit; илиl'âme(душа?), le mental (?) ^ anima и т.д., поскольку лишённое полноценной переводческой традиции картезианство не стало в полной мере частью украинской ментальности, что отразилось на несовершенстве украинского философского (метафизического) тезауруса8.
Вывод. Фиксируемая на уровне языка проблема непереводимости философского текста напрямую связана с типом мышления носителей языков, задействованных в процессе перевода. В частности,в нетождественности разновидностей субстанциальной и процессуальной картин мира. Из этого следует, что непереводимость в области ментального обусловлена невозможностью однозначной отсылки к данной конкретной ситуации объективного мира, «к некой однозначной данности».Подобным несовпадением языкового мышления можно объяснить исторически сложившуюся культурно-коннотативную нетождественность не только между европейскими и восточными философиями, но и внутри европейских философских традиций классического периода,
Список литературы
1. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французскогоязыка/ Ш. Балли. - М. : Изд-во иностранной литературы, 1955. - 416с.
2. БенвенистЭ.Категория мысли и категории языка/ Пер. с фр. Ю.Н. Караулова/ Э.Бенвенист. // Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика- Благовещенск: БГК им. Бодуэна де Куртунэ, 1998. - С. 104-114.
5Первым философским трактатом на французском языке была «Диалектика» Пьераде ла Раме (1543) .
6 Основные дискуссиигуманистов XVI века, с которыми связаны тенденции развития литературного французского языка, велись вокругего, с одной стороны, уподобления латыни, а с другой - максимального «отдаления» от традиций латинского, итальянского и даже греческого языков.
'Например, первый русскоязычный перевод «Meditationesdeprimaphilasophia» (1640) был выполнен В. М. Невежиной в 1901 г. с французского перевода, а первый перевод С. Я. Шейнман-Топштейн с латинского оригиналапоявился только в 1994. Новейший перевод с латыни М. М. Поздневабыл издан в 2000.
8http://www.ua-pereklad.org/ua/news/egalitedessexes2
3. Гак В. Г. Сопоставительная лексикология: На материале французского и русского языков / В. Г. Гак. - М.: Книжный дом ЛИБРОКОМ, 2010. - 264с.
4. Гарбовский Н.К.Теория перевода / Н.К.Гарбовский. - М. : Изд-во МГУ, 2007. - 544с.
5. ДелёзЖ.Что такое философия? / Пер с фр. С. Н. Зенкина / Ж. Делёз, Ф. Гваттари. - М., СПб.: Институт экспериментальной социологии, 1998. - 288 с.
6. Деррида Ж. Письмо к японскому другу / Пер.с фр. А. Гараджи / Ж. Деррида // Вопросы философии. - 1992. - №4. - С. 53-57.
7. Емельяненко Т. В.Проблема перевода социологических терминов (на примере перевода переменных Т. Парсонса) / Т.В. Емельяненко // Социологическиеисследования. -2002. - N 6. -С. 137 - 143.
8. КюльолиА. Что является научной проблемой в лингвистике? Разбор нескольких случаев / Пер. с франц. и предисловие В. А.Плунгяна / А. Кюльоли// Вестник Московского университета.Серия 9: Филология.- 2000. - № 3.- С. 105 - 117.
9. Майнцер К. Сложносистемное мышление. Материя, разум, человечество. Новый синтез / Пер. с англ. А. В. Беркова / К. Майнцер. - М.: КД «ЛИБРОКОМ», 2009. - 463с.
10. Ортега-и-ГассетХ. Что такое философия? / Х. Ортега-и-Гассет. - М.: Наука. - 414с.
11. Панова О. Б. Язык и философия культуры/ О. Б. Панова // Язык и культура. - 2009. -№ 2(6). - С. 57 - 68.
12. Рикер П. Парадигма перевода / Пер. М. Эдельман / П. Рикёр// «Esprit». - 1999. - № 253. - С.8 - 19.
13. Смит Б. К непереводимостинемецкойфилософии / Пер. с нем. Я. Саноцкого / Б. К. Смит// Логос. -2000. -№ 5 - 6. -С. 124 -136.
14. Смирнов А. В. Можно ли строго говорить о непереводимости? / А. В. Смирнов // Гуманитарные чтения РГГУ - 2009: Теория и методология гуманитарного знания. Гуманитарное знание и образование: Сб. материалов. - М.: РГГУ, 2010. - С. 37 - 54.
15. Хайдеггер М. Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим / М. Хайдеггер // Хайдеггер М.Время и бытие. -М.: Республика, 1993. - С.273-302.
16. Харт Д. Красота бесконечного. Эстетика христианской истины / Пер. с англ. А. Лукьянова / Д. Харт. - М: ББИ, 2010. - 673 с.
CMipnoea Л.А. Про логжо-смислову перекладшсть фшософського тексту //
Учение затсю Тавр1ческого национального утверстета ¡м. В.1. Вернадского. Сер1я «Фтолог1я. Сощалью комушкацИ'». - 2012. - Т. 25 (64). - № 1. Частина 1. - С. 162-169.
У статт1 анал1зуеться проблема лексто-граматичног неперекладност1 фшософських текстгв, пов'язана з логгко-смисловими вгдмгнностями, що зумовлен р1зними (зокрема субстанц1альним и процесуальним) типами мислення.
Ключовi слова: переклад, перекладность, точность, тип мислення субстанщальтсть, процессуальность, фтософске сознание.
Uchenye zapiski Tavricheskogo Natsionalnogo Universiteta im. V.I. Vernadskogo. Series «Filology. Social communications». - 2012. - V.25 (64). - № 1. Part 1. - P. 162-169.
The article analyzes the problem of untranslatibility of the philosophic texts connected with logic and semantic discrepancies conditioned by substantivisational and processual types of ideation.
Key words: translation, translatibility, precision, mentality and mindset, substantivisation, processualness, philosophic consciousness.
Поступила в редакцию 16.04.2012 г.
