CC BY
22О феноменологическом языке в «Элементах критики Гуссерля»: «наивная» дескрипция и работа понятия
Евгения Шестова
ЧТО поначалу шокирует в «Элементах критики Гуссерля» — так это стилистика: бескомпромиссность и прямота, которая доходит почти до грубости. Впрочем, нам не стоит забывать, что текст этот представляет собой рабочие тезисы, публиковать которые не предполагалось. В целом же он вполне вписывается в линию критики Гуссерля, которую Финк последовательно проводит с самого начала — от набросков к «Системе феноменологической философии» и «Шестой картезианской медитации»1 до уже большей частью послевоенных статей из сборника Nähe und Distanz2: это и вопрос о соотношении интен-ционального анализа и спекулятивного рассуждения в феноменологии, и проблема бытия и данности сущего, и наиболее интересная для меня проблема работы языка в феноменологии, понятий и феноменологической дескрипции. Однако то, что в предназначенных для публикации и опубликованных текстах высказывалось достаточно осторожно, здесь, в силу тезисного и рабочего характера этих заметок, сказано без тонкостей, не обинуясь и полемически заостренно.
1. Fink E. VI. Cartesianische Meditation: Texte aus dem Nachlass Eugen Finks (1932) mit Anmerkungen und Beilagen aus dem Nachlass Edmund Husserls (1933/34) / H. Ebeling, J. Holl, G. van Kerckhoven (Hg.). Dordrecht: M. Nijhoff, 1987-1988.
2. Nähe und Distanz: Phänomenologische Vorträge und Aufsätze / F. A. Schwarz (Hg.). Freiburg i.B.: K. Alber, 2004. К примеру, статьи «Оперативные понятия феноменологии Гуссерля» (рус. пер. Анны Шиян в Ежегоднике по феноменологической философии (М.: РГГУ, 2008)) или «Интенциональный анализ и проблема спекулятивного мышления» уже по заглавиям практически совпадают с заявленными Финком в «Элементах» проблемами.
ЕВГЕНИЯ ШЕСТОВА
63
Мне кажется, стоит обратить внимание и на обилие вопросов и оборотов долженствования. Финку не слишком присуще литературное кокетство, так что вопросы здесь—это вопросы по сути, адресованные в первую очередь самому себе, а не способ высказать тезис; долженствование же, как мне кажется, надо понимать как постановку задачи. В связи с этим могут возникнуть сложности: на основании этого текста зачастую нельзя однозначно сказать, что Финк что-то утверждает или предлагает решение, но только что он намечает путь исследования, поднимает проблему или по меньшей мере выражает свою неудовлетворенность тем, как Гуссерль разрабатывает тот или иной вопрос. В то же время полемическая направленность «Элементов» может сыграть и благую роль, помогая увидеть, как сам Финк соотносит свои исследования с мыслью учителя и от чего отталкивается в собственной работе.
Какой же главный упрек Финк адресует гуссерлевскому варианту феноменологии? В целом, как он говорит, это последовательное пренебрежение спекулятивным мышлением. И это, на взгляд Финка, приводит к тому, что в феноменологии на самом деле действуют скрытые метафизические предпосылки, самопонятности, которые не могут быть прояснены на опыте и нуждаются в спекулятивном рассмотрении.
Меня интересует прежде всего то, как проблематизирует Финк феноменологическое выражение, дескрипцию и работу понятий3, что для него также тесно связано с проблемой отказа феноменологии от спекулятивного размышления. В «Элементах» я вижу две ступени этой проблематизации: вопрос о соотношении дескрипции и анализа и вопрос о необходимости спекулятивного обоснования дескрипции, соответственно, о соотношении дескрипции (выражения) и понятия.
Итак, первый уровень — соотношение дескрипции и анализа. И здесь проблема выглядит совсем не очевидной. В «Элементах» Финк ставит вопрос о соотношении дескрипции и анализа (7, 15) и использует странное, сбивающее с толку понятие дескрипции. Точнее будет сказать, что о «дескрипции» в этих набросках он говорит в двух разных смыслах. Первый — это «наивная» дескрипция, которая имеет место «сначала» (7, 15, 48), то есть дескрип-
3. Собственно, два из четырех намечаемых Финком разделов его предполагаемого «Трактата» он хотя бы отчасти предполагал посвятить языку и выражению — это «Дескрипция и анализ» и «Созерцание и понятие» (9). Здесь и далее числа в скобках отсылают к номерам тезисов из «Элементов критики Гуссерля». — Прим. ред.
64 ЛОГОС • ТОМ 26 • #1 • 2016
ция как «простое описание» «просто данного», «непосредственное описание», не требующее анализа. Такая «дескрипция» и впрямь в идеале близка к «протокольному предложению» как чистейшему образцу описания в позитивных науках. Но непонятно тогда, в чем ее отличие от любого описания. Приписывать такое понимание дескрипции Гуссерлю, мне кажется, не совсем честно.
Так или иначе, дескрипция как непосредственное описание, свободное от истолкования, на первый взгляд противопоставляется анализу как «проникновению в сокрытое». И дальше Финк, по сути, говорит, что дескрипция без анализа возможна, в то время как анализ может существовать только «в дескриптивной манере» (15). Но вряд ли стоит полагать дескрипцию начальным этапом феноменологического исследования, а анализ — следующим, более глубоким; для этого, на мой взгляд, просто нет оснований. Мне кажется, замысел Финка состоит в том, чтобы указать на второе, феноменологическое понимание дескрипции: это все же не любое описание, не «наивная инвентаризация», но дескрипция анализа, «дескриптивный анализ» (19). В своем послевоенном курсе лекций «Введение в философию» Финк описывает феноменологический метод Гуссерля как «не просто процесс описания того, что показывает само себя в созерцании, не только истолкование (анализ) душевных [актов], то есть не только дескрипцию, не только аналитику, но дескриптивный анализ интенциональ-ности»4. Три эти элемента — интенциональность сознания, анализ и дескрипция — не могут существовать порознь, но только во взаимном определении друг друга. Поэтому и в «Элементах» противопоставляются не дескрипция и анализ, а два понимания дескрипции — условно говоря, обыденное («на почве наивного понимания») и феноменологическое («дескриптивный анализ»).
Но и второе понимание дескрипции, по мнению Финка, недостаточно продумано и все еще во многом «наивно». И это следующий уровень проблемы выражения: заявленное Финком в отношении и дескрипции, и анализа требование спекулятивного обоснования дескрипции (7). Не будучи дополнена спекулятивным размышлением, дескрипция, пишет Финк, как раз и становится «позитивным описанием», а анализ — «болтовней», бесконечным и все более подробным исследованием (7).
Таким образом, Финк предлагает вернуться к начальной точке философствования, осмыслить истоки феноменологическо-
4. Fink E. Einleitung in die Philosophie. Würzburg: Königshausen + Neumann, 1985. S. 23.
ЕВГЕНИЯ ИЕСТОБА
го метода и с учетом этого заново продумать понятие дескрипции, поскольку сам Гуссерль пренебрегает вопросом о роли языка, стремясь свести эту роль к минимуму. Это отражается и в терминологии: Гуссерль, рассуждая о дескрипции, говорит чаще всего о «выражении» достижений феноменологического исследования. Финк настаивает, что это не просто выражение, но всегда происходящая работа понятия — работа как с понятиями, так и самих понятий. Финк не скрывает, что его представление о понятии ориентируется на Гегеля: выявление предрассудков, как он говорит, «отличается от дескриптивного анализа (в конечном счете [это] вообще движение понятий, „опыт" в смысле Гегеля)» (19).
Дескриптивный анализ для Финка все еще антипонятиен. И Финк ставит вопрос (21): предполагает ли анализ как различение и выделение нюансов строгость понятий? Несомненно, что выявленные посредством анализа различия требуют закрепления, но это не та работа понятий, о которой говорит Финк. В «Оперативных понятиях феноменологии Гуссерля» он разграничивает и выделяет смыслы, в которых Гуссерль использует термин «феномен». Но цель его — не закрепить верное понимание, отсекая неверные (таким путем часто идет Гуссерль), а указать на подвижную структуру понятия. И строгость понятия для Финка состоит не в соблюдении тонкости разграничений, а в указании на ограниченность обыденного языка, что предполагает постоянное внимание к границам понятия, определение их в данном контексте и переопределение при необходимости.
Гуссерль предполагает укорененность описания в простой данности, в простом созерцании, то есть существование допредика-тивного опыта, который затем может быть просто выражен (48, 52). Однако что представляет собой данность как последнее основание, ставится под вопрос уже самим Гуссерлем (25), а определение и переопределение того, что мы считаем «данным», происходит именно в спекулятивном рассуждении, то есть в рассуждении, ведущемся в понятиях. Собственно, не определение даже, а «набрасывание», как пишет Финк, по всей вероятности заимствуя этот термин (как и «открытость») из языка Хайдеггера. «Сущность понятия [Begriff] — в „ятии"[ Griff], схватывании [Begreifung], то есть в полагании изначально проясняющего наброска» (43). Обратим внимание, что синонимом для «схватывания» Финк берет не «фиксирование», а «набросок» — понятие должно закреплять нечто (в этом случае — данность) не как достигнутый результат, а как проблему. Когда слово становится понятием, его обыденное значение расшатывается, а вместе с ним расшатываются и струк-
66 ЛОГОС • ТОМ 26 • #1 • 2016
тура обыденного языка, и его смысловые границы. Это позволяет нам вывести мышление за границы устоявшегося понимания.
Здесь мы подходим к следующему важнейшему положению, с которым связано и то, как видит Финк работу понятий. В «Элементах» он неоднократно говорит об «открытости», понимая ее как «катарсическое освобождение от „застревания"» (13); и в то же время «открытость» — это определяющая черта «описания как установки» (6). Иначе говоря, описание не должно быть фиксированием, оно должно сохранять и поддерживать открытость феноменологической работы, сохранять проблемность философии. Философское понятие должно одновременно выражать понимание и провоцировать его, указывая на неокончательность выраженного понимания, должно быть местом зарождения смысла. Совместная феноменологическая работа для Финка выстраивается не только как накопление результатов феноменологического исследования, но и прежде всего как побуждение к исследованию и разрушение самопонятностей, в том числе и в языке.
ЕВГЕНИЯ ШЕСТОВ А
