CC BY
41
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2013. № 3
А.В. Павловская
0 БЫТЕ И ТРАДИЦИЯХ ЗАСТОЛИЙ В СОВЕТСКОЙ СЕМЬЕ
(С.Г. Тер-Минасова в неожиданном ракурсе)1
В статье рассматриваются застольные традиции и повседневный уклад семьи С.Г. Тер-Минасовой в 60—70-х гг. XX в. Описываются советский быт и образ жизни, отношение к еде в культуре, затрагиваются проблемы истории повседневности. Статья посвящается юбилею С.Г. Тер-Мина-совой.
Ключевые слова: история повседневности, традиции питания, советский быт, семейный уклад.
The article deals with eating and table traditions and everyday life in the 1960th and 1970th in the family of Svetlana Ter-Minasova. It reveals the Soviet manners and way of life, the attitude to food in Soviet culture, touches upon the problems of the history of everyday culture. The article is dedicated to the Jubilee of Svetlana Ter-Minasova.
Key words: the history of everyday culture, culinary traditions, Soviet way of life, patterns of family life.
Несколько лет назад я задумала непростую книгу — о своей семье. Мы сейчас много и уже привычно говорим о том, что история семьи — это история страны, что семейные отношения отражают духовные ценности народа и т.д. Но так ли много книг, посвященных истории своей семьи? На книжных полках еще можно встретить романтические описания дворянских предков, но так получилось, что большинство из нас — выходцы из крестьянской среды, где Иваны да Марьи и фамилий часто не имели, в деревне и так все знали, кто есть кто. А описания простого советского семейного уклада и быта и вовсе в литературе не встретишь. Этот период чаще всего вспоминают либо люди великие, описывающие великие же встречи и события, либо те, кто пострадал от режима и изливает на бумагу горечь и обиду. Вместе с тем история крестьянских семей не менее интересна и насыщена событиями, чем история других социальных групп. А советскую семью и вовсе можно считать одним из значительных достижений своей эпохи.
Правда, вскоре я столкнулась с тем, что написать историю своей семьи очень сложно, слишком многих людей она затрагивает,
Павловская Анна Валентиновна — докт. ист. наук, проф., зав. кафедрой региональных исследований факультета иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова; тел.: 8-915-389-79-56, e-mail', [email protected]
1 Статья является отрывком из моей рукописи с рабочим названием "Вкусная история моей семьи".
может обидеть, расстроить, разозлить. И тогда я решила коснуться только одного аспекта — темы еды. Традиционно этой темы серьезные ученые стесняются. Да и вообще распространяться на тему вкусной еды в русской культуре как-то не принято, недостаточно духовно,что ли.
А ведь в этой "недостойной" теме сокрыто множество глубоких и важных для человечества проблем. Это и вопрос национальной идентичности: труднее всего народы отказываются от пищевых привычек, даже оказавшись оторванными от родной среды. Это и вопрос социальный, тесно связанный с традициями общения, семейными ритуалами, общественными отношениями. Безусловно, это и вопрос экономический: производство продуктов питания, торговля ими, в том числе и международная, — все это важнейшие составляющие мировой экономики. Это и вопрос политический: чего только стоят непрекращающиеся уже несколько веков рассуждения на тему российского пьянства, вот и сегодня водка — не просто национальный напиток, но и краеугольный камень дискуссии на тему русского характера. Если разобраться, то вся история человечества тем или иным образом связана с темой еды и далеко не только на самом древнем этапе.
И все-таки для меня главным в теме еды стала "мысль семейная". За общим столом испокон веков собирались члены одной семьи, представители разных поколений, еда была и остается важнейшим семейным объединителем. На праздники всегда приглашались и более дальние родственники, которых только и встретишь как за общим столом, в последнее время, правда, увы, часто поминальным. Дочери учились кулинарному мастерству у матерей и бабушек, а потом в свою очередь делились своими знаниями и навыками со своими детьми и внуками. Таким образом, осуществлялась невидимая и чаще всего неосознанная связь времен, передача семейных и национальных традиций.
Интересный и наглядный пример — сегодняшняя глобализация общества. За последнее столетие множество людей по разным причинам (среди важнейших — экономические кризисы, голод, безработица, революции, войны, разного рода перестройки, а ведь была и есть и просто "охота к перемене мест") поменяли место жительства, оставили родные края, поселились в далеких порой местах, погрузились в иные культуры. Оторванные от национальных корней потомки переселенцев-эмигрантов, сменившие одежду, образ жизни, мировосприятие, ничем не отличаются от местных жителей. А вот традиции питания часто выдают их происхождение: лобио и чахохбили на вполне парижском столе оказываются бабушкиным влиянием, а соленые огурцы и борщ на лондонском ясно указывают на страну, в которой родилась хозяйка дома.
Мама моя, Светлана Григорьевна Тер-Минасова, всегда была человеком ярким и талантливым, даже в юности, когда у нее не было важных дел и ответственных должностей. Удивительно энергичная, потрясающе жизнестойкая, с фантастической способностью к регенерации, чуждая сомнений и не имеющая склонности к рефлексии, она поражала воображение и заражала окружающих своей активностью. Прирожденный организатор, из тех, кто мог, схватив знамя, увлечь за собой людей на баррикады. Сама в постоянном горении и умеющая зажигать других своим энтузиазмом. Такие люди, как она, вызывают или пылкую любовь, или тайное недоброжелательство, но редко кого-нибудь оставляют равнодушным.
Служение делу для таких людей, как мама, становится смыслом жизни. В ее случае делом всей жизни стал Московский университет и отечественное образование. Кафедра, отделение, факультет, медленно, но верно двигалась она по служебной лестнице. Так как она была прирожденным педагогом, ее семинары и лекции становились событием для слушателей. Талантливый ученый, часто интуитивно схватывающий то, что другим дается долгим и тяжелым трудом. Способный администратор, готовый работать днем и ночью и без выходных. Всех достоинств и не перечислишь. Мой муж говорил: "Папа у тебя умный, а мама гениальная". Я, правда, всегда думала: это он комплимент сказал или обидел обоих?
Мама всегда любила общаться с людьми, с годами это из склонности превратилось в потребность. В детстве я не сомневалась: мама может открыть любую дверь и подружиться с любым человеком. Старый учитель физики, упорно пытавшийся поставить мне справедливую двойку на выпуске, не мог устоять перед ней, и я получала тройку — "за маму". Вредная, противная врачиха в поликлинике бестрепетно выписывала необходимое мне освобождение по физкультуре: "Привет маме!" Воспитательницы в детском саду были к нам, маминым детям, всегда особо расположены, и отнюдь не за наши личные достоинства. Ей были искренне интересны все люди, она просто не замечала недостатков окружающих, и они это чувствовали. В детстве нас всех мучил комплекс: мы никогда не сможем быть такими, как мама. И только с годами пришло понимание, и слава богу! Она такая — одна.
Впрочем, как писал А.К. Толстой, "ходить бывает склизко / По камушкам иным, / Итак, о том, что близко, / Мы лучше умолчим". Дай Бог здоровья и сил моей маме, анализу ее характера и судьбы еще не время и не место. Обратимся лучше к истории, фактам и кулинарной теме.
Мама окончила московскую школу № 165 в 1956 г., Московский университет с красным дипломом в 1961 г. После этого преподавала английский язык на филологическом факультете МГУ,
писала и защищала диссертации, неутомимо занималась общественной работой. В 1963 г. стала создателем, организатором, режиссером английского театра на филологическом факультете, много лет с большим успехом ставившего различные пьесы на английском языке, с которыми он даже гастролировал по городам и весям Советского Союза. В детстве я часто ходила с ней на репетиции. Спектакли, само собой, я смотрела все и всегда. Хорошо помню запах клубного зала в старом здании МГУ, того, где сейчас вновь восстановлена церковь Святой Татьяны-мученицы. О трагической судьбе церкви я в то время не подозревала, а сцену ту, кулисы, репетиционные комнаты с полукруглыми окнами, суету и взрывы молодого студенческого веселья очень любила.
Для всей этой шумной и возбужденной молодежи я, четырех-семи-десятилетняя, была невидимкой, что мне ужасно нравилось, так как позволяло незаметно наблюдать за очень интересной жизнью таких "взрослых" дядь и теть: за любовными романами и сердечными драмами, за успехами и поражениями, за дружбой, принятой и отвергнутой, за всем тем, что всегда сопровождает студенческую жизнь. И посреди всего этого царила мама — учитель, наставник, режиссер, а в еще большей мере друг и товарищ, без панибратства и фамильярности, а от души.
Я часто в детстве сидела на стульчике и на кафедре английского языка, еще в бытность ее в старом здании МГУ на Моховой. Меня нередко было не с кем оставить, и мама, совершенно не страдая от этого и никому не создавая проблем, просто брала меня на работу. Я слушала речи, присутствовала на заседаниях и встречах, радуясь и гордясь тем, что моя мама — такая важная птица. Она и тогда уже всегда была в центре внимания, вокруг нее всегда создавалась некая турбулентность.
Мы с мамой всегда дружили. Я даже как-то ощущала некоторую ответственность, необходимость ее опекать. Она была довольно непрактичная в обыденной жизни, рассеянная и устремленная куда-то вдаль, ввысь, вширь, а сиюминутное и обычное часто от нее ускользало. Мама много читала мне детских английских стихов, одно из любимых было стихотворение Алана Милна, автора знаменитого "Винни Пуха", называвшееся "Непослушная мама" (пер. С. Маршака):
Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон, А попросту — Маленький Джим, Смотрел за упрямой, Рассеянной мамой Лучше,
Чем мама за ним. Джеймс Джеймс Говорил: — Дорогая, Помни, что ездить одна В город До самого Дальнего края Ты без меня не должна!
Ну и конечно же она его не послушалась и уехала, а в результате "искали-искали / Пропавшую маму, / Искали три ночи, / Три дня". Но, к моему большому облегчению, она в конце концов нашлась и даже пообещала никуда одна не ездить. Иногда мне казалось, что это я разумный и серьезный Джеймс Моррисон, который не всегда может уследить за своей своевольной мамой.
Зимой 1969 г. мы провели незабываемые несколько недель вдвоем с мамой в доме отдыха "Красная Пахра". Освещенные фонарями зимние дорожки, деревянный домик в лесу, по крутой деревянной лестнице мы поднимались на второй этаж. Меня укладывали спать, и я, притворяясь, что сплю, подглядывала за мамой: она сидела по ночам за столом, заваленным бумажками, и все что-то писала, писала. Я тоже иногда брала бумагу, садилась и начинала что-нибудь писать, даже от радости сочинила стихотворение: "Тихо падает снежок, / Вечер наступает, / Мишки теплые в лесу / Новый год справляют. / Мишкам спать давно пора, / Мишки веселятся, / Будут прыгать до утра / И в снегу валяться". Днем мы гуляли и болтали, я каталась на санках с горок, вечером ходили в кино. Моя бы воля, как мишки, веселилась, прыгала и валялась в снегу до утра.
В моем детском дневнике мама написала: «Сейчас мы с ней пришли из кино ("Доживем до понедельника"). Вышли, а погода тихая, сказочная. Снежок блестит, елки усыпанные. Я и говорю: "Эх, дураки мы с тобой в кино сидели. Был бы здесь папа, он бы нас утащил гулять". Аня (философски): "Был бы здесь папа, так я бы уже давно спала"».
"Дайте мне время и продукты — и я переверну весь мир", в смысле сделаю прекрасную еду, — любила повторять моя мама. Любя ее, мы всегда помалкивали, но никто ей не верил. Чтобы хорошо готовить, нужно не только время и продукты. Надо еще интересоваться тем, что происходит у тебя в кастрюле. А маму такие низменные предметы на самом деле никогда не интересовали: подумаешь, еда, никто не голодает, не страдает, зачем на такую ерунду тратить время. Не представляю ее себе, варящую суп и размышляющую о том, в каком порядке заложить продукты. Сколько я помню нашу семейную еду, она всегда переваривалась и подгорала, так
как мамины мысли постоянно были заняты чем-то более значимым, чем капуста и горох.
Папа в свою очередь был равнодушен к еде, во всяком случае к ее вкусовым качествам. Полезность — да, это с годами стало его коньком. Но вкусы его были простые, традиционные (т.е. безвкусные и пресные), новшества и веяния последних лет — восточные, европейские, кавказские — он так и не принял. В сочетании с бедностью, которая преследовала нашу семью в рассматриваемое время (60—70-е гг.), а также с тем фактом, что времени и продуктов у моей мамы никогда не было, все это приводило к тому, что питались мы в отчем доме в основном полуфабрикатами и консервами. Скажу сразу, это нас нисколько не задевало, не ущемляло и не обедняло. Пирожки, которые пекли мамы моих подруг, хотя и привлекали меня своей аппетитной корочкой, но ни разу в жизни не заставили подумать, что в нашей семейной жизни чего-то не хватает. Я прожила детство с глубоким убеждением, которое сохранила до сего момента, что в моей семье было все самое лучшее.
Гениальный человек гениален во всем. Относительно моей мамы это заключалось не в том, что она готовила супер-блюда, а в том, что не давала нам почувствовать нашу гастрономическую ущербность — устраивала праздники из всякой ерунды и дарила чувство благополучия на пустом месте. Я тоже считаю себя деловой женщиной. Но готовка — мое хобби, способ расслабиться. Мамино хобби была работа, ее способ расслабиться — работа, ее бытовой интерес — работа. Нет, конечно, ее интересовало еще многое в жизни. Особенно если это было связано с работой.
Хочу еще отметить, что все мамины дети имеют интерес к готовке: я на самых разных уровнях, включая историко-теоре-тический, мой брат Андрей прекрасно и увлеченно готовит, моя сестра Маша — сторонница здорового, рационального и диетического питания, большой эксперт в этой области. Видимо, силен дух противоречия.
Повседневные вопросы еды в доме решались как-то сами собой. Утро. Завтрак. Лучше всего я помню из этого "Пионерскую зорьку" по радио, она начиналась в 7.40, и ее позывные означали, что если я немедленно не пойду завтракать, то не успею этого сделать вообще. Яичница, наскоро приготовленная мамой или мной самой и, как правило, подгоревшая. Модные для того времени тосты, мама привезла любовь к этому блюду из Англии. Финальные позывные "Пионерской зорьки" в 8.00, предупреждавшие меня о том, что я должна немедленно выходить из дому, иначе опоздаю в школу. Прекрасная, размеренная жизнь.
Вечером дома все ели то, что находили в холодильнике. Все дети в семье рано научились себя обеспечивать питанием. Хорошо
помню себя 11-летнюю, соорудившую себе в отсутствие родителей какую-то немыслимую запеканку, которая доставила мне большое удовольствие не столько от поедания ее, сколько от мысли, какая я чудесная хозяюшка. Скажу сразу, съела я ее одна и долго всем рассказывала, как это был чудесно.
Кулинарная книга 50-х гг., т.е. периода формирования моей мамы как личности и женщины, провозглашала: "Необходимость всемерного развития промышленности продовольственных товаров диктуется также и в особенности интересами полного освобождения женщины от тяжелой работы в домашнем хозяйстве. Городские женщины-работницы и труженицы наших социалистических полей очень ценят свое время и не хотят его тратить на многочасовое пребывание у кухонной плиты или печки. Теперь все советские женщины требуют готовых фабричных пищевых продуктов, чтобы свое время использовать не только в домашнем хозяйстве, а главным образом на производстве, на культурной работе, на воспитание своих детей". Вот эти все последние составляющие жизни советской женщины были сполна воплощены моей мамой в жизнь, им она отдавала свое время.
Типичные продукты моего детства — это торжество советской идеи об освобождении хозяйки от кухонного рабства, т.е. в основном полуфабрикаты и консервы.
Моя семья являла собой в кулинарном смысле идеал строителя коммунизма и могла неделями питаться исключительно готовыми пельменями из пачки. В зависимости от ситуации они становились то супом (плавали в воде), то вторым блюдом (поливались маслом, сметаной или уксусом), а то иногда и завтраком, когда надо было основательно подкрепиться в начале дня.
Папа любил покупать полуфабрикаты, они казались ему более натуральными, чем консервы и готовые продукты. Жареная рыба, которую почему-то нельзя было найти в свежем виде, зато в Кулинарии выбор был всегда неплохой. Овощные котлеты — капустные, морковные, свекольные, о, эта память детства, как сейчас помню их чудный вкус, а рассказы о кулинарных пристрастиях Льва Николаевича еще и придавали их потреблению особое интеллектуальное значение. Антрекоты, из которых папа варил свои традиционные супчики. Мама предпочитала покупать в Кулинарии более деликатесные блюда — готовые салаты, селедочную икру, мясные (вернее, хлебо-мясные) котлеты.
Семейные обеды в нашем доме были делом весьма приятным. У мамы был великий талант делать все мероприятия культурно насыщенными. И вот мы уже не едим скучный куриный суп, а погружаемся в сказочный мир популярного (в англоязычном мире, русских переводов я не знаю) в 60-е гг. американского детского
писателя и художника Мориса Сендака. Мы учим наизусть его чудесный стишок о том, что куриный супчик с рисом хорош в любое время года, при любой погоде: "I told you once, I told you twice / All seasons of the year are nice / For eating chicken soup with rice". Каждый месяц в стихотворении раскрывал этот чудесный суп новой вкусовой и культурной гранью. А бутерброд за завтраком — это не просто хлеб с маслом, а королевский бутерброд А. Милна в переводе Маршака — "никто не может мне сказать, что я тиран и сумасброд, за то, что к чаю я люблю хороший бутерброд". Если принять во внимание отсутствие в рассматриваемый период в семье телевизора, очевидно, что интересному совместному семейному общению за столом ничто не мешало.
Напряженная работа, маленькие дети (до конца 80-х гг. в доме всегда был кто-то маленький, а там и внуки пошли), отсутствие времени на готовку и стесненные материальные условия отнюдь не останавливали поток гостей в наш дом. В то время понятие "гости" было несколько иным, нежели сейчас. Большая их часть принималась на кухне, как самом уютном месте квартиры, ела все, что давали, а часто и приносила с собой еду, а тем более выпивку. Сейчас часто вспоминают диссидентские посиделки на кухне как апофеоз советской культурной традиции. Должна сказать, что кухонные посиделки простых граждан были ничуть не менее занимательными и интересными, просто, по понятным причинам, о них сохранилось меньше сведений.
О политике в нашей семье, да и вообще в моем детском окружении, нигде не говорили. Мне кажется, в то время, в 60—70-е гг., ею вообще мало интересовались. Застой он и есть застой, в том числе и в идеологической сфере. Веры в Идею в то время уже ни у кого особенно не было, во всяком случае среди наших знакомых. Да и критики режима тоже особо не было. Во всяком случае политической: народ всегда жалуется, скорее, на отсутствие продуктов и их дороговизну, а обсуждать это в нашем доме считалось дурным тоном. И что было обсуждать выборы, на которые все шли за вкусными бутербродами в буфете? Даже как-то особо никто и не смеялся тому, что выбирали из одного кандидата. Какая разница? Все равно никого не знаем, даже и на районном уровне. Конечно, слушали "голоса", обсуждали вполголоса какие-то дошедшие "оттуда" слухи о нашей жизни, но все это было довольно незначительно.
Политической составляющей в наших кухонных посиделках не было, а вот культурной, интеллектуальной, духовной, даже научной, — сколько угодно. Такое чувство, что застой в идеологии вызвал расцвет духовной культуры в тот период, и пили-то в основном чай, а споров и возбужденных разговоров было много. Трудно даже сказать о чем, все будет звучать глупо и нелепо, напыщенно
и претенциозно, но разговоры эти и правда велись, и не только на нашей кухне. Говорили о поэзии, здесь сказывалась папина специальность, о новых фактах в биографиях его любимых писателей, о литературе, только что напечатанных в журналах произведениях (тогда, мне кажется, их все читали и обсуждали). "Новый мир", "Иностранная литература", "Дружба народов", "Наш современник", "Москва" — их одалживали на выходные, чтобы прочитать что-то новое, напечатанное только там и нигде больше. Папа выписывал их все, к вящему возмущению мамы, внося значительный расход в семейный бюджет. "Это моя профессия!" — мотивировал он свое безответственное поведение.
Много обсуждали театральные постановки, в то время был театральный бум, расцвет. Спорили, не соглашались, критиковали, хвалили. Даже папа, не любивший театра как чрезмерное скопище людей, и тот изредка ходил со мной на некоторые спектакли, столь ярким событием они были в то время.
В мамином дневнике моего детства сохранилось забавное описание похода в театр, кусочек эпохи: «8 июня 1969 г. Сегодня утром мы с Аней ходили на прекрасный спектакль "Сказки Пушкина" в Центральный детский театр. Песни, танцы, выдумка, чистый текст без всяких глупых вставок — лучше Пушкина поставить, по-моему, нельзя. Аня так боялась опоздать, что мы приехали за 40 минут до начала, но народу было уже полно: все дети были такие же нетерпеливые. Смотрела очень внимательно, без комментариев, в "страшных" местах затыкала уши (когда рыбка сердилась и когда чернавка царевну в лес завела). Дети помладше очень смешно на все реагировали. Когда старуха ругала старика, один мальчик лет 4 всем разъяснял: "Это она невежественная!" Старуха сидит у разбитого корыта в финале — девочка спрашивает: "Мама, теперь она опять старика полюбит?" А мама, давясь от смеха, говорит: "Да, наверное, куда же ей теперь деться". Скоморохи кричат: "И жених сыскался ей королевич Елисей". Вскакивает Елисей, все твердят на разные лады: "Королевич Елисей!", а мальчик сзади опять разъясняет окружающим: "Это Иванушка пришел". А другой мальчик ему говорит: "Это не Иванушка. Это их сын Алексей". А третий: "Не Алексей, а Еликчей"».
70-е годы называют периодом застоя. Во многих сферах это было так. Но не в театральной.
Билеты тогда доставали по блату, за деньги их было не купить, да и не было у нас в семье денег. Я чаще всего ходила с иностранцами, их поручали принимать маме и доставали для них билеты (одним человечком больше или меньше, какая разница) или мамины многочисленные друзья, знакомые и поклонники подкидывали билетик-другой в качестве подарка.
Говорили с гостями о путешествиях, разных странах и народах. В 1973 г. в нашей семье произошло большое событие: мама получила возможность поехать на учебный год на стажировку в город Лондон. Счастливчиков со всего Советского Союза было 14 человек, и, за исключением моей мамы, все технари и естественники и лица мужского пола. В такой вот чудесной компании она отправилась в сказку (нам же выписали бабушку Ирину из Тарусы, в помощь папе).
В то время такая поездка была чудом, никак не меньше. Для мамы она имела огромное значение. Английский язык был ее специальностью, а с ним и английская культура, литература, искусство (про быт и нравы мы тогда не думали, это были предметы низменные). Она получила уникальную возможность погрузиться в этот знакомый ей исключительно по литературе мир, он стал для нее живым и осязаемым. К тому же мама всегда была прекрасной рассказчицей, умевшей сделать свою историю интереснее, чем описываемая в ней реальность. Стоит ли удивляться, что в последующие 10 лет рассказы об Англии стали важной составляющей всех наших домашних бесед. Она из поездки привезла сотни слайдов, и иногда торжественно гасился свет, гости садились на диван, и рассказ сопровождался яркими иллюстрациями.
Рассказывали о своих путешествиях и другие гости, многие из которых приезжали из разных концов нашей необъятной родины. Делились впечатлениями о нашей стране иностранцы, нередко приходившие в наш дом.
Любимой темой советских граждан всегда было обсуждение болезней. Папа, регулярно почитывавший многочисленные тома Медицинской энциклопедии, любил делиться знаниями и давал советы страждущим. На вопрос: "Зачем ему Большая медицинская энциклопедия?" — составленная для профессионалов, неизменно отвечал: "У меня трое детей, я должен знать, как их лечить".
Когда темы разговоров исчерпывались, начиналась "культурная" программа. Пели песни, слушали музыкальные исполнения забредших признанных и непризнанных гениев. Устраивали шарады с переодеваниями, конкурсы, играли в разные игры. Например, в чепуху, когда каждый придумывает свою короткую историю по заданной схеме: "кто, с кем, когда, где, чем занимались, что сказали люди", записывает по одному предложению, заворачивает, чтобы не было видно, что написал и передает соседу. И так по кругу. Сколько же было смеху, когда эти нелепые "истории" зачитывались вслух. Или в буриме, когда каждый должен был сочинить стих на заданную рифму, как правило, шутливый. Иногда гадали: брали какую-нибудь книгу, художественное произведение, каждый по очереди называл страницу и номер строки, которая считалась
предсказанием его судьбы, потом долго пытались истолковать смысл прочитанного. И тоже чаще всего было смешно.
Никто из сидевших тогда за нашим столом не мог предположить, что под наш веселый смех и шумную музыку умирала эпоха. И вскоре люди, собравшиеся в гостях для общения, радости и веселья, разлетятся кто куда: одни окажутся отрезанными во вновь образованных из бывших республик государствах, другие уедут в поисках лучшей доли в те самые страны, которые тогда, в 70-е, казались недостижимыми сказками. А чье-то сердце и вовсе не выдержит нагрузок и треволнений грядущих перестроек. Тогда было невозможно представить будущее. Так же как сейчас: то прошлое, не такое уж и давнее, кажется сном. Счастливым сном: мы молоды, все вместе, впереди светлая жизнь и много радости. Не знаю почему, но эти последние застойные годы были веселыми и беззаботными. Ничего не было, но это как-то не угнетало. Мы и не знали, что бывает по-другому.
Вернемся к теме еды. Наши семейные приемы гостей отличало несколько важных моментов. Мама была гениальна не готовкой, которой она никогда и не интересовалась, а умением привлекать в наш дом интересных людей. Они слетались к ней, как бабочки на огонь. Молодой талантливый музыкант рассыпался "Фейерверком" Дебюсси. Исполнитель пел свои авторские песни. Знаменитый профессор из США рассказывал о своей поездке в русскую деревню. Какая разница, что при этом ели? Голодным никто не оставался, и то хорошо.
Забредали в наш дом порой люди удивительные. Одно время захаживал знаменитый В.В. Похлебкин, именно захаживал: появлялся неожиданно на пороге, сам заваривал свой знаменитый чай, как-то просидел на нашей кухне всю ночь, делая какие-то записи на листочках бумаги. Человек он был, конечно, странный. И жизнь его получилась необычной. А смерть таинственной, кто и за что мог убить этого странного человека, так и осталось загадкой. Историк, скандинавист, специалист по геральдике, он остался в памяти людей в основном как автор книг по кулинарии, а также о чае и водке. При этом профессиональные кулинары считают, порой вполне справедливо, что по его рецептам невозможно готовить. Некоторые специалисты по чаю утверждают, что он ничего в нем не понимал, а плохо пересказывал чужие идеи. Про водку и говорить не стоит, насколько я знаю, Вильям Васильевич ее не потреблял. Однако и сейчас, спустя более десяти лет после его смерти, в Интернете идут страстные баталии между поклонниками таланта Похлебкина и его критиками. И что интересно: все прилавки сегодня завалены кулинарными книгами всех мастей, а народ продолжает читать Похлебкина. В свое же время он был единствен-
ным ученым, решившимся писать на такие "несерьезные" темы. За что ему честь и хвала!
Книга Похлебкина о чае имела в нашей семье поклонника в лице папы. Так что еще до его появления в нашем доме мы заваривали чай "по Похлебкину". Надо ли говорить, что, сойдясь вместе, эти два великих теоретика чайного дела много колдовали на кухне. Помню, как однажды поздно вечером вдруг кто-то из домочадцев был срочно отправлен в магазин для покупки яиц и сливок. Нам всем разрешили не ложиться спать, хотя время было уже позднее, и мы присутствовали при странном на обывательский взгляд действе — заваривании чая с сырым яйцом. В чайнике заварили крепкий чай, сначала небольшим количеством кипятка, а затем кипящим молоком. Пока он настаивался, Похлебкин яростно растирал яичные желтки, которые потом были аккуратно добавлены к чаю. Молочный же чай перед этим был также взбит до пены. Было страшно интересно, но по вкусу такой чай не понравился, даже подслащенный медом.
Еще мама была мастером украшений. Все самые простые блюда, даже купленные в кулинарии готовые салаты, она делала очень красивыми. Салат выкладывался горкой в салатницу, понизу полукружиями выкладывались вареные яйца, над ними кружочки морковки, дальше ряд огурцов уголочками, получался нарядный узор, сверху втыкался зеленым фонтаном пучок зелени. Тарелка с селедкой художественно обкладывалась вареными яйцами кружочками, картошкой, морковью, иногда свеклой, репчатым луком. Салат с рыбными консервами украшался нарезанными тонкими полосками солеными огурцами, сходившимися к центру, как солнышко, в центр выкладывалась половинка яйца или помидора, по кругу — листья зелени. Стол всегда получался нарядным.
Мама была мастером устраивать детские праздники. Сейчас верхом любви к детям считается аренда кафе с казенными бутербродами и приглашенными вялыми клоунами. К нашему счастью, такого вида услуг в 60-е гг. гражданам не предоставляли, да и денег в аспирантско-преподавательской семье все равно бы на них не было. Все приходилось придумывать и организовывать самим, и этот совместный подготовительный период создавал приподнятое настроение и вызывал не меньше радости, чем сам праздник.
Воспоминания о красоте детских праздников — дней рождения, Нового года — хорошо сохранились в памяти. Тем более что как хороший воспитатель, мама всегда все делала вместе с детьми — резала, заворачивала, расставляла. В маленькие бутербродики вставляла цветные шпажки. К бутылкам с лимонадом привязывала воздушные шары. В корзиночках с салатами выкладывала ягодками цветочки, а петрушкой делала им листики. К половинкам яиц при-
делывала парус: на зубочистку надевала листочек салата, сверху натыкала красную ягодку, получался нарядный кораблик. На елку вешала конфеты, обернутые в разноцветную блестящую бумагу. Стол украшали вырезанными вручную из бумаги снежинками на Новый год или цветами на день рождения. Всего и не вспомнишь, а ощущение праздника осталось со мной.
И что еще важно: несмотря на то что гостей порой угощали полуфабрикатами из Кулинарии, пельменями из морозильника или консервами из банки, никто из хозяев этого не стеснялся, а никто из гостей не чувствовал себя ущемленным, плохо принятым, обиженным неуважением. Каждый мог принести что-то с собой, пойти на кухню, что-то начать готовить. Все чувствовали себя свободно.
Отнюдь не одной только пищей духовной жили мы и наши гости. Иногда на столе оказывались присланные или привезенные деликатесы: рыба с Дальнего Востока, из Мордовии соленые грузди, сочные и вкусные овощи и фрукты и плоские пресные лепешки из Средней Азии, удивительные сладости из Грузии. Иногда на кухне колдовали восточные красавицы — Рано из Ташкента, Зохре из Ашхабада — матери больших семейств, ловкие, умелые, они создавали маленькие кулинарные шедевры, восточные пловы, которые таяли во рту. Вслед за ними и мама стала часто готовить пловы к приходу гостей. Хотя они и отличались от восточных оригиналов, но были сытными и вполне по тем временам оригинальными блюдами. Все эти добровольные помощницы были не просто ученицами, они становились подругами на всю жизнь. Судьбы этих женщин (гораздо реже мужчин) были удивительны и воплощали свою эпоху.
Понятно, что продовольственным закупкам никто особенно сил и времени не уделял, были дела поинтереснее. Мама или папа, возвращаясь после работы домой, заходили в магазины, бывшие у них по дороге. Мама обычно закупала все масштабно, массово, на всю семью, на несколько дней, на возможных внезапных гостей. Папа был сторонником малых закупок, покупал все на один раз, маленькие порции, считая, что лучше, чтобы все было свежим. Да и сумки он, после всех своих инфарктов, таскать не любил, в отличие от мамы, которая, как всякая настоящая русская женщина, нагружалась так, что руки отрывались.
Продукты носили в авоськах, официально называвшихся "сетка" (например, в ценниках и словаре Ожегова). Дитя советской эпохи, это было на редкость полезное изобретение: хозяйственная дырчатая сумка из переплетенных веревок, которая ничего не весила, легко помещалась в дамской сумочке, очень быстро стиралась и сушилась. Изначально они делались из натуральных нитей, позже появились синтетические, модные, растягивающиеся. Гово-
рят, что изобрели такие сумки в Чехии в конце XIX в., а появились в Советском Союзе они еще в 30-е гг. В послевоенные годы они получили массовое распространение, стали неизменным атрибутом советской семейной жизни.
В определенном смысле авоськи были символом советской продовольственной системы тех лет. Брали их с собой всегда и везде, авось повезет купить продуктов, это была своего рода лотерея: повезет — придешь домой с авоськой полной продуктов, нет — в авоське будет болтаться батон хлеба и бутылка кефира. Опять же все на виду, секретов от народа никаких, каждый сквозь крупные дырки может увидеть, что ты несешь домой поесть, по составу продуктов убедиться, что ты честный человек и скрывать тебе нечего. Герой "Бриллиантовой руки" Семен Семеныч даже пистолет пытался в сетку засунуть — такой это был надежный и привычный предмет для переноски вещей.
В 60—70-е гг. мой папа носил в авоське не только продукты, но и книги, рукописи, тексты лекций, студенческие работы. Не могу себе представить его с солидным портфелем, а вот бумажки в авоське (позднее в "модных" целлофановых пакетах) смотрелись в его руках вполне гармонично. Ему нечего было скрывать от общественности.
Есть еще одна важная часть кулинарной жизни той поры — еда в поездах и на отдыхе. Удивительное это было явление — советский отдых. Гражданская война еще не была завершена, а правительство уже озаботилось созданием системы отдыха в стране. В 1921 г. был проведен в Москве I Всероссийский съезд по курортному делу, принят Декрет Совнаркома РСФСР "О домах отдыха", а по мере захвата Красной армией курортных регионов страны — Крыма, Кавказа, Краснодарского края и др. — в них проводилась энергичная национализация всех крупных дореволюционных санаториев, оздоровительных лечебниц, а также дворцов, усадеб, дач, пригодных для преобразования в места отдыха трудящихся.
С конца 20-х гг. было развернуто широкомасштабное строительство домов отдыха и санаториев. Первоначально курортный отдых предполагался как исключительно лечебное мероприятие. На курортах запрещались разного рода развлечения, принятые на отдыхе: игра в карты, употребление спиртных напитков, посещение родственников, отлучки из санатория. В одном из трудов по курортному делу в 20-х гг. это объяснялось тем, что "поездка в город легко может закончиться свиданием с друзьями в трактире, посещение родных — посеять в душе больного ряд семейных и домашних забот, волнующих его, а все это дурно отзывается на боеспособности организма и потому сурово изгоняется из санатория". Санатории предполагали больничный аскетизм и строгость.
Однако в 30-х гг. санатории, согласно духу времени, начинают все больше походить на величественные дворцы, окруженные парками и огромными пестрыми клумбами, традиционными фонтанами; уставленные помпезной мебелью, завешанные хрустальными люстрами, застланные огромными коврами, они являют собой кусочек роскоши посреди социалистической аскезы. Этакие дворцы здоровья и счастья посреди разрухи. Однако и от идей предшествующих лет остается некоторый налет строгости: в советских санаториях сохранилось множество запретов, в том числе на азартные игры, алкоголь, посещение близких. Проявлялась эта "боль-ничность" и в смешной традиции ходить в общественных местах санатория — в роскошных столовых, тенистых аллеях, заставленных мягкой мебелью гостиных, повсюду — в халатах и пижамах. Помню, как бабушка, собираясь с дедушкой на курорт, непременно нашивала себе новые халаты с белыми воротничками, длинные, до пят. А дедушка брал нелепые полосатые пижамы, считавшиеся особым шиком.
Отдых в санаториях был делом вполне доступным для определенных категорий граждан, преподаватели Московского университета в них категорически не попадали. Путевки в большом количестве распределялись среди заводских и фабричных рабочих, строителей, военных, железнодорожников, чиновников — словом, всех, кроме злополучной категории интеллигентов, слово это вообще в советский период имело несколько ругательный оттенок. Видимо, работники умственного труда не нуждались в столь решительном подкреплении сил и здоровья.
В конце 60-х гг. мы с мамой и папой поехали в Крым. Отдыхали мы в поселке Рыбачье, чудесном месте по своей красоте и климату. Жили мы "дикарями", снимали угол у тетушки, удобства были во дворе, в нашей "комнате" можно было только ночевать, ничего более. В Гурзуфе в прекрасном Центральном военном санатории, куда нам удалось заглянуть лишь однажды, отдыхала моя тетя Седа и ее муж Герман, военный. Они были привилегированной кастой: семьям военных предоставлялся не только бесплатный отдых в лучших санаториях СССР, но и бесплатный проезд до этих прекрасных мест. Всяких люмпенов, т.е. нас, "дикарей", в их красоту не пускали, мы проникли только раз, чтобы восхититься роскошью жизни полноценных граждан. Хотя на самом деле в нашей свободе была своя прелесть, а помпа и торжественность санатория подействовали на меня слегка угнетающе.
Сын Седы и Германа, мой двоюродный брат Алеша, отдыхал в это время в детском пионерлагере рядом со своими родителями. Его отдых также оплачивался государством, так как он был сыном военного, охранявшего нашу Родину. Сохранился снимок — я и
Алеша, в глупых сомбреро, счастливо хохочем, стоя в море. У Алеши расцарапан весь живот, он свалился во время попытки покорения горы Аю-Даг, Медведь-горы, которую покоряли многие поколения советских граждан.
Я в пионерском лагере ни разу не была. Как-то в нашей семье, несмотря на общую занятость родителей, мамы — работой, папы — своим внутренним миром, никому не приходило в голову расстаться так надолго. Не представляю, чтобы я могла прожить вне семьи, без моих любимых мамы и папы долгое время. Спасибо им, что они это понимали. Осознаю, что это важная часть советской жизни, которой я была лишена. Ну и бог с ней!
В последний раз мы всей семьей отдыхали на юге, все в том же поселке Рыбачье, в 1975 г. Ели вкусные фрукты, пили местное сладкое вино, которое продавалось повсеместно и очень дешево на улице. Мы с мамой пошили себе туалеты — длинные пестрые юбки и откровенные по тем временам топы (они были полосатые, и нечуткий папа смеялся, что мы похожи на ходячие матрацы, а мы себе так нравились!). Мой брат был маленьким, перенесшим тяжелейшую болезнь, жили мы на взгорке, так что папа часто носил его по жаре наверх. Закончилось это путешествие страшным папиным инфарктом по возвращении домой и рождением моей сестры Маши зимой. Неисповедимы пути...
Наконец, особая часть жизни была связана с дорогой. В места отдыха в то время, как правило, ездили исключительно на поездах. Это уже было праздник и путешествие. В поездах всегда подавали крепкий чай в подстаканниках. Сейчас говорят, что крепость его была обусловлена наличием соды, добавлявшейся для цвета. Не знаю. Знаю, что было крепко, вкусно и сладко, сахара не жалели. Были вагоны-рестораны, где традиционно подавали ядреную солянку, сельдь с гарниром — блюда, которыми, полагаю, хорошо было закусывать холодную водку в графине.
С собой брали часто полный комплект: непременную жареную курицу, обязательные вареные яйца, полукопченую колбасу, сыр, огурцы, помидоры, лук, хлеб. Все это поедалось по ходу путешествия, делилось с соседями по купе. За общей трапезой заводились беседы, люди раскрывали случайным попутчикам душу, рассказывали подробности своей жизни. Это тоже было традицией путешествия.
Но главным хитом эпохи были бабушки, торгующие на станциях. Остановка поезда 5 минут, все высыпают на перрон. Курильщики поспешно курят, кто-то дышит воздухом и разминается. Но большинство скупает товары, продаваемые на перронах бабулями. Чаще всего это вареный горячий рассыпчатый картофель, который кутают в тюках, чтобы не остыл, соленые или малосольные
огурцы, вяленая рыба, свежий лук и зелень. Продавали домашние пирожки — с мясом, луком, яйцом, капустой, рисом, грибами.
Были и региональные отличия. На северных направлениях продавали ягоды — бруснику, чернику, клюкву. На южных — овощи и фрукты, произраставшие в местности. Бывалые путешественники отлично знали, где ждать лучших персиков, где — черешню, где — дыни. В 90-е гг. страшно удивило, что борьба с коррупцией началась с бабок на платформах, бравые милиционеры гоняли их с большим энтузиазмом. И кажется, победили ее, коррупцию, в этой сфере, бабок на платформах больше не вижу. Правда, и на поезде почти не езжу.
Помню, как в середине 70-х гг. мы с мамой и братом Андрюшей поехали на поезде в Ташкент. Так получилось, что поезд, по плану следовавший 2,5 дня, задержался больше чем на сутки. Еда в вагоне-ресторане закончилась, над нами нависла угроза голода, во всяком случае, так чувствовала мама, оказавшаяся в дороге с двумя детьми. Помню, как, проснувшись рано утром на какой-то станции, я обнаруживала на столе вареную картошку с укропом и маслом — добычу мамы для прокормления своих детей. Один раз по вагону прошла женщина, продававшая холодный кефир. Никогда в жизни я так не наслаждалась этим не слишком мною любимым напитком.
Но самой большой победой, и очень характерной, была дружба мамы с узбеком-проводником. Дружба эта привела к огромному вкуснейшему блюду горячего плова, который был принесен нам в купе в качестве подарка. Мама чувствовала себя совершенно счастливой: дети были накормлены, дружеские связи с местным населением установлены, все хорошо. А детское счастье — в том удивительном чувстве защищенности, которое дает семья. И в твердой убежденности: мама и папа могут все, пока они рядом, ничего не страшно, в том числе и голод. И в этом прав был Лев Николаевич: все счастливые семьи похожи друг на друга.
