CC BY
122
Плещеев размышляет о жизни как о невозвратно прошедшем, уже не способном в какой бы то ни было степени тронуть, взволновать его умершего героя: «В твой одинокий, цветущий приют / Люди с своей суетой не придут» [2, с. 338].
Своеобразным финальным штрихом теннисоновского описания стало наблюдение за пением символизирующего возрождение сверчка, который укрылся в зелени могилы («The balm-cricket carols clear / In the green that folds thy grave» [1, с. 60] [Нежный сверчок поет чисто / В зелени, что укрывает твою могилу]); из трех переводчиков только Дружинин сохранил эту интересную деталь, заменив сверчка («cricket») кузнечиком, а зелень («green»), в соответствии с русской фольклорной традицией, муравой: «В мураве кузнечик нежно / Песнь веселую ведет, / Он так сладостно поет... » [3, с. 297].
Как видим, интерпретация А.Н. Плещеева в наибольшей степени отклоняется от английского оригинала и даже может во многом восприниматься как оригинальное произведение русского поэта, созданное на основе одноименного стихотворения Т еннисона. Т очнее других теннисоновский замысел передал В.Г. Дружинин, не опустивший в своем переводе ни одной сколько-нибудь значимой художественной детали. Перевод О.Н. Чюминой, хотя и уступал переводу В.Г.Дружинина в близости английскому оригиналу, однако вместе с тем наиболее адекватно передавал общий эмоциональный фон, сохранял основные идеи и мысли Теннисона.
Литература
1. The Poetical Works of Alfred Tennyson. Leipzig: Ferlag Hector, 1860. Vol. III.
2. Tennyson A. The Lady of Shalott and Other Poems / Теннисон А. Волшебница Шалотт и другие стихотворения: [На англ. и рус. яз.]. - M.: Текст, 2007.
3. Дружинин В.Г. Надгробная песнь (Из Теннисона) // Изящная литература. 1884. № 5.
Literature
1. The Poetical Works of Alfred Tennyson. Leipzig: Ferlag Hector, 1860. Vol. III.
2. Tennyson A. The Lady of Shalott and Other Poems: [In English and Russian]. - Moscow: Text, 2007.
3. Druzhinin V.G. A Dirge (From Tennyson) // Izyaschnaya Literatura. 1884. № 5.
Чернин Владимир Константинович, канд. пед. наук, доцент кафедры методики начального образования Ульяновского государственного педагогического университета им. И.Н. Ульянова
Chernin Vladimir Konstantinovich, eand. of pedagogical Sci., Assistant Professor of the Department of Methods of Primary Education of I.N. Ulyanov State Pedagogical University
Tel.: 89279829862; 88422407844; e-mail: ivb40@yandex.ru
Жаткин Дмитрий Николаевич, д-р филол. наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведе-ния Пензенской государственной технологической академии
Zhatkin Dmitriy Nikolayevich, dr. of philol. sci., prof., Head of the Department of Translation and Methods of Translation of Penza State Technological Academy
Tel.: 8(8412)495794, 8-9093156354, 8-9273856909; e-mail: ivb40@yandex.ru
УДК 821.161.1.0 ББК 83.3 (2 Рос = Рус)
А.А. Новикова Нравственно-психологический аспект рассказов М.П. Чехова
Статья посвящена анализу рассказов русского писателя рубежа Х1Х-ХХ вв. Михаила Павловича Чехова, творчество которого сегодня практически неизвестно современному читателю. Анализируются социальные, нравственно-психологические проблемы, а также проблемы семьи и семейных отношений.
Ключевые слова: Реализм, изображение деревни, детское сознание, психологизм, система ценностей, трагизм.
A.A. Novikova Moral-psychological aspect of M.P. Chekhov’s stories
The article is devoted to the analysis of stories of the Russian writer of boundary of X1X-XX centuries M.P. Chekhov whoes art is insufficiant known to modern reader. Social, moral-psycological problems, and the problems of family and family relations are analized by M.P. Chekhov.
Key words: realism, village image, children's consciousness, psychologism, system of values, tragic elements.
Имя Михаила Павловича Чехова (1865-1936) как младшего брата А.П. Чехова было хорошо известно в литературных и общественных кругах рубежа Х1Х - начала ХХ вв., но как писателя мало знакомо современному читателю. Тем не менее огромный интерес вызывает личность этого человека, редактора и художника, театрального критика и публициста, переводчика и детского писателя. Больше всего он известен как автор мемуарных воспоминаний «Вокруг Чехова» (1933), ставших для читателей редкой книгой.
Сегодня, когда восстанавливается наиболее полная картина развития литературного процесса этой эпохи, необходимо изучать творчество писателей, незаслуженно оказавшихся в тени русской классической литературы, представленной именами Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, В.Г. Короленко, А.П. Чехова, А.М. Горького. Взгляды писателей так называемого «второго ряда» - В.В. Билибина, И.Н. Потапенко, А.И. Эртеля, И.Л. Леонтьева-Щеглова и др. - формировались не только под влиянием А.П. Чехова, но и под воздействием новых исторических условий пореформенной России, и, несомненно, их творчество принадлежит к демократическому направлению в русской литературе. К этому числу беллетристов мы относим и М. Чехова, внесшего определенный вклад в развитие реалистической литературы, в частности, социально-психологического рассказа.
Литературно-критических статей о жизни и творчестве М. П. Чехова немного. Это, прежде всего, воспоминания его сестры Марии Павловны Чеховой и детей, Сергея и Евгении Чеховых, их комментарии и примечания к сборникам [1]; вступительные статьи М. Сокольникова к сборнику «Свирель», вышедшему в 1910 г. и переизданному во второй половине 60-х гг., и Е.З. Балабанович к книге «Вокруг Чехова» [2], воспоминания его родных, друзей и современников, рассыпанные в эпистолярном наследии семьи Чеховых.
Сегодня читатель может воспринять личность М. Чехова, оценивая его творчество в зависимости от тех новых чувств, неизбежно вызывающих ощущение зыбкости, неустойчивости бытия, постоянной смены душевных состояний героев писателя. Поэтому важно понять, какое место занимает М. Чехов в культурном процессе, каково новое содержание его творчества и те мировоззренческие позиции, сформировавшие творческую индивидуальность писателя.
Известно, что именно Антон Павлович Чехов давал младшему брату первые уроки мастерства, советовал, что читать, к каким книгам стоит обратиться. Он следил за литературным ростом Михаила, радовался его первым успехам, был для него примером «честнейшего отношения к литературе и гуманного, участливого отношения к людям» (М. Сокольников). М. Чехов рос под влиянием русской литературы предшествующего периода, часто общался с писателями, художниками, артистами, музыкантами, окружавшими его великого брата. Общение с ними определило дальнейшее развитие его взглядов, выработало непримиримое отношение к социальной несправедливости, злу и насилию.
Уже в 80-е гг. будущий рассказчик начал пробовать свои силы в журналистике, а в литературе стремился выражать ее духовные начала, усваивая реалистические традиции И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А. П. Чехова и писателей-восьмидесятников, которые помогли ему найти собственную литературную стезю.
Как писатель-гуманист он проявлял живейший интерес к простым людям, особенно крестьянам. Его интересовало все: как живут мужики и трудовая интеллигенция, каковы их настроения, мысли, бытовые условия и социальное положение. Познать их жизнь во всем многообразии помогли ему также государственная служба в качестве податного инспектора и частые поездки по российским губерниям. Литературное самовыражение М. Чехова проявилось в небольших детских рассказах 1890-х гг., но успех принесли произведения, написанные им в первое десятилетие ХХ в. Сталкивая в рассказах два мира, две точки зрения - барина и мужика, М. Чехов искал ту «область художественных решений», которые могли бы ответить на поставленные «проклятые» вопросы. И тогда «становится ясным авторское отношение к миру и к отдельным его проявлениям, авторская позиция; здесь определенная система ценностей утверждается или отрицается, отвергается автором» [3, с.58].
Выделяя некоторые аспекты мировоззрения М. Чехова, мы учитываем и тот факт, что проблемы, раскрывающиеся в литературе пореформенной России, во многом созвучны той социально-культурной ситуации, в которой оказалось общество в конце Х1 Х-ХХ вв. Социально-экономические реформы, обнажившие кризисное положение народа в 1880-1900-х гг. (голод, нищета, разорение крестьянских хозяйств, эксплуатация детского труда и др.), углублялись «кричащими» духовно-нравственными противоречиями (семья и мечты о семейном счастье, брак и разбитая любовь, падение нравственных принципов и положение женщины в обществе, вопросы воспитания детей и мнимая человечность мира «господ»). Нивелировались нравственные понятия, слабели семейные устои и привязанности, отношения взрослых иногда отрицательно влияли на детское сознание и на личность ребенка в целом.
М. Чехов становится сопричастным к всеобщей несправедливости, в этом его долг как гражданина и человека, которого не могут не волновать названные проблемы, нашедшие, с одной стороны, непосредственное отражение в его творчестве, и с другой - приводившие его, как и многих русских писателей этого периода, к расширению «временной, исторической и социально-нравственной емкости жанра по-
вести и рассказа» [4, с.31]. С такой позиции, на наш взгляд, по-новому раскрывается содержание многих произведений молодого автора, определившее нашу задачу - рассмотреть социальные и нравственнопсихологические проблемы в рассказах 1900-х гг.
Расцвет таланта М. Чехова как писателя проявляется в начале нового столетия с выходом в свет его первого сборника «Очерки и рассказы» (1904), получившего высокую оценку демократического читателя. Второе издание сборника вышло в 1905 г. Как отмечает М.П. Сокольников, рецензию на эту книгу дал авторитетный литератор и юрист А.Ф. Кони: «Изображая русскую жизнь в ряде выхваченных из нее сцен, живых и правдивых, он не мог не натолкнуться на ее печальные стороны, на отсутствие нравственных устоев, на неуважение к чужой личности и труду, на смутное понятие о долге, на расплывчатую и безразличную, а потому и бесплодную доброту». Кроме того, характеристика сборника была помещена в «Отчете о семнадцатом присуждении Пушкинских премий в 1907 году», где дан «очень верный анализ беллетристического дарования младшего брата Антона Чехова» [5, с.9].
Второй сборник М. Чехова вышел в 1910 г. под общим названием «Свирель», куда вошли повести «Сироты», «Синий чулок», «Единая жена», «Судьба». Из ранних произведений автор включил рассказы «Гришка», «Грех», «Один», «Сживется - стерпится», «Генеральша» и другие. Из несобранных рассказов
- «Анюта», «На барже», «Сестра», «Пустой случай» и «Наследство». Переиздан сборник был только в 1969 г.
Сюжеты многих рассказов взяты писателем из окружающей действительности, из самых простых, на первый взгляд, фактов человеческого существования. Вместе с тем он уделял повышенное внимание к проявлениям человеческих чувств и настроений героев, в чем близок был Тургеневу, Достоевскому, Лескову и А. Чехову.
Рассмотрим, к примеру, небольшой рассказ «Гришка» (1901), в котором с большой психологичностью и правдивостью даны удручающие картины жизни и быта беднейшего крестьянства. Сюжет рассказа, названного именем героя, довольно простой. В одной крестьянской семье произошло радостное для всех событие: родился теленок. Появилось «маленькое, мокрое, только что облизанное существо с белым пятнышком на лбу и с белым носом, смотревшее круглыми большими глазами». Для девятилетнего Гришки - это большая радость, с удивлением и восторгом восклицавшего: «Батюшки мои, теленок! Никогда раньше этого не бывало!»; «Какой маленький! Тятька, гляди: языком в ноздри достает!»; «Мамка! Какой чудной!» [6, с.39]. Однако за внешне простым сюжетом повествования скрываются глубокие социально-нравственные стороны бытия, бесспорно влияющие на взаимоотношения всех героев.
В рассказе воспроизводятся этические отношения между взрослыми и детьми, «сытыми» и «бедными». Проникая в их быт и нравы, М. Чехов постигал внутренний мир героев, одних - лишенных каких бы то ни было духовных интересов, и других - обездоленных, чья жизнь заполнена тяжелым физическим трудом, «беспросветной нуждой» и унынием. Автор явно симпатизирует главному герою - Гришке, придавая раскрытию его внутреннего «я» большое значение и не оставляя без внимания детские представления о справедливости, особенно в наивысший для него трагический момент жизни. Мы бы назвали этот момент «прозрением» человека, очутившегося в кризисной жизненно-драматической ситуации. Это тот момент, когда в сознании ребенка просыпается первый протест против окружающего его мира взрослых.
Казалось бы, ничего не предвещало драмы в семье Гришки. Между тем М. Чехов постепенно подготавливает читателя к восприятию тех социальных условий, в которых рос мальчик: пьянство, нищета, голод, когда на обед - «черный хлеб, кислое молоко да серая кислая капуста», причем «все следили друг за другом, как бы кто-нибудь не съел больше» [6, с.40]. Родители Гришутки, как ласково называет его писатель, совершенно не занимались воспитанием сына: отец «вечно пьян», мать, занятая по хозяйству, «постоянно вздыхала и думала о том, как прокормить семью, где взять хлеба до следующего урожая, где достать муки, чтобы испечь хлебы». Да на руках еще пятимесячный ребенок, постоянно кричавший так громко, что «Федосья часто вынимала его из люльки и качала на коленях, иногда подходила к нему и, захватив в рот муки, делала из нее и из слюней тесто и втискивала его ребенку в рот» [6, с.40].
Неприглядная картина нищеты крестьянской семьи раскрыта М. Чеховым с достаточной глубиной, и на фоне этой бедности показано, как судьба послала Гришке развлечение. Для него теперь целые дни будут заполнены заботой о маленьком существе - теленке - до тех пор, пока родители не отвезут его в город на заработки, в услужение к хозяину какой-то лавки. Гриша еще мал и воспринимает жизнь как нечто новое, неизведанное, несмотря на скуку и однообразие деревенской жизни, целиком сложенной из забот «о куске хлеба и из разных злыдней». Все Гришкины сверстники и дети постарше уже покинули деревню, отправлены в город, и многим из них судьба, возможно, уготовила жестокие испытания. В выселках, состоящих всего из трех дворов, оставались только «одни младенцы и девчонки», с которыми у Гриши было мало общего.
М. Чехова не был новатором в раскрытии темы эксплуатации детского труда. Уход детей в город «на заработки» было типичным явлением в пореформенной России - об этом писал в свое время А.П. Чехов в рассказах «Ванька», «Спать хочется». Однако новым качеством художественного мастерства стала попытка автора заглянуть в душу девятилетнего ребенка и выразить тончайшие проявления его еще не окрепшего сознания.
В основе сюжетно-композиционного построения рассказа лежит прием контраста. М. Чехов сопоставляет внешний и внутренний облик Гришки, подчеркивая необычность привычек и поведения мальчика: вместе со своим другом, теленком, он радовался жизни, в избытке этой радости делал те же «прыжки и пируэты, которые принято называть проявлением телячьего восторга». Он уже не замечал «ни того, как приходил от Василия Сергеича его пьяный отец и ругался нехорошими словами, ни того, как кряхтела старуха Пелагея, и как по целым дням и ночам беспрерывно плакал в люльке младенец». Иногда ему казалось странным, почему «именно его, Гришку, всегда усчитывали в еде, а для теленка ничего не жалели». В детском уме сложилось убеждение, что для всей его семьи «новый ее член, теленок, представлял такую же огромную величину, как и для него самого». Единственное, о чем забыли сказать ему взрослые, что «теленка они откармливают на убой» [6, с.41].
Другой чертой, определяющей новаторство писателя, является пронизывающий содержание рассказа тонкий лиризм: теплое отношение мальчика к теленку, авторское сочувствие к душевным переживаниям Гришки. А отсутствие семейного благополучия, предметно дополненное внешними деталями (пьяный отец, постоянная ругань, плачущий младенец), контрастирует с глубокой эмоциональностью, восторженностью и радостью Гришутки во время общения с животным.
М. Чехов описывает внутреннее состояние героя, омраченное предстоящим расставанием с родителями. Он знал, что каждого мальчика отвозят в город в услужение, но «почему это так сразу, неожиданно, стряслось над ним и над теленком, он не мог себе объяснить» [6, с.44]. Растерянность Гришки объясняется, с одной стороны, предстоящей разлукой с появившимся другом, маленьким живым существом, с другой - началом трагедии, которая произойдет через четыре недели, когда подросшего теленка погрузят в розвальни и повезут в город на убой, а вместе с ним и Гришку, чтобы отдать его в услужение «хозяину по мясной части».
Для рассказа характерен динамизм развития событий. Трагизм ситуации нарастает в сцене расставания матери с сыном, раскрытой автором с большой душевной теплотой. Огромно горе Федосьи, постоянно думающей о предстоящем отъезде сына, может быть, навсегда, но изменить что-либо она не могла и перечить мужу не стала. Прощание ассоциативно усугубляется такой художественной деталью: «Теленок мычал, и из хлевка жалостно вторила ему корова». Гришутку это так поразило, что «у него забилось сердце и навернулись слезы:
- Тятька, что ты делаешь? - спросил он. - Куда ты его?
- Известно, куда, - отвечал Федор. - В город...
- А как же я-то?
- Да и ты тоже. Поди, одевайся живее! Что зря-то хлеб жевать?».
Нараставшую минуту расставания М. Чехов подчеркнул словами соседки Акулины, которая слышала жалобное мычание коровы и тихо произнесла: «Тоже мать ведь. Мычит. Всякому свое дите жалко!» [6, с.42].
Жесткость отца, слезы матери, мычание коровы-матери, Гришкины слезы вызывают у читателя сострадание к мальчику. Резко возрастает душевное напряжение родных, высвечивая грани характера каждого: Федора, Федосьи, Акулины, старухи Пелагеи и маленького Гришки. В центре внимания -Гришка, и рассказчик убедительно предлагает разобраться, что же все-таки произошло с мальчиком и как уберечь его от душевной травмы, когда он столкнется со страшным злом - убийством теленка.
М. Чехов-гуманист, постоянно комментируя поведение ребенка, выражает к нему явную симпатию за любовь к животным и близость к природе. Но вместе с тем он рисует, как в душе маленького человека просыпается его «я», начинается мучительная борьба между добром и злом, попытка понять и осмыслить поведение взрослых в сцене убийства животных на скотном дворе, невольным свидетелем которого он стал. У Гриши появляется много вопросов, на которые не могут ответить взрослые, даже отец.
Жестокая расправа с теленком, повергшая мальчика в ужас, является кульминационным завершением рассказа. «Неужели, действительно, убьют этого теленка?.., Неужели некому заступиться за Гришку и за теленка?» - эти мучительные вопросы звучат в его небольших монологах, полных детских сомнений: «Зачем господа, судя по рассказам мужиков, несомненно, образованнее и умнее их, сами же поощряют это телячье убийство? Ведь он ни разу не видал, чтобы в деревне кто-нибудь ел телят, следовательно, их едят только в городе и только господа» [6, 43]. В этих размышлениях выражена своеобразная точка зрения ребенка «на господ», которые «едят телят и едят только потому, что сыты».
М. Чехов, на наш взгляд, выводит содержание рассказа за рамки небольшого сюжета. На примере одной семьи он типизирует сознание, быт, нравственные устои крестьянских семей пореформенной России и жизнь тех, кто виноват в положении русского народа. Судьба Гришки была не безразлична писателю, поэтому авторский протест против мира насилия и жестокости звучит в финальных словах мальчика, бессильного что-либо сделать против господ: «От кого же теперь ждать защиты? Бедный, бедный теленок!..» [6, с.45]. Гришка только что потерял своего единственного друга, которого он так заботливо «воспитывал» и так нежно любил. Добро и зло, любовь к животным и ненависть к господам - все перемешалось в его душе. Убийство теленка не только жестокий факт жизненных обстоятельств родителей
Гришки, вынужденных пойти на этот шаг, но и момент «прозрения» будущего подмастерья, увидевшего изнанку действительности, омрачившей его маленькое сердечко.
Когда на рассвете Гришку, уже одного, увозили в город «в услужение хозяину мясной лавки» и когда можно было бы увидеть и незнакомый город, и голубей на крыше, ему уже было не до них, он уже не интересовался ни тем, что его окружало, ни тем, что ждало его впереди. Мальчик боялся одного - что его «заставят сейчас резать и убивать», он не хотел об этом думать и старался примириться со своим положением. Кажущееся примирение готовило внутри Гриши взрыв, вызванный противоречивыми чувствами к «господам». Ужас, который он пережил на бойне, запах крови и явная несправедливость к беззащитным животным так огорошили героя, что принять его детской душе оказалось не под силу. Ребенок «ходил как потерянный» и уже ничего не понимал из того, что вокруг него происходило.
Приметы внешнего мира (трактир, ругающиеся дворники, сквернословие взрослых, пьяный отец Гришки и скотники на бойне, ночной загадочный город с большими домами, колотушки ночных сторожей и т.п.) усиливают трагизм положения, в котором оказался Гришка. Он не готов был к такому «открытию», отсюда его испуг, слезы, растерянность перед будущим.
Примечательна еще одна ситуация, раскрывающая достаточно конкретно и психологически достоверно внутреннее состояние мальчика и проясняющая дальнейший ход событий. Часто в сознании Гришки всплывает лубочная картинка, приклеенная на стене в избе отца. На ней изображен экипаж, в котором сидела барыня с собачкой на коленях и барин в высокой шляпе, «похожей на ведро». У него была «желтенькая бородка», у нее - «розовый зонтик». В обессиленном воображении Гришки часто возникали и этот господин, и эта дама, которые, «ухмыляясь, смотрели на него и словно говорили: «Ага, вот мы завтра съедим твоего теленка!.. Мы скушаем его, потому что он молоденький, вкусный и потому, что у нас есть деньги, и мы сыты» [6, с.45]. Эта картинка - свидетельство бездуховности семьи Федора, но для мальчика она - предмет его неосознанного протеста. На вопрос Гришки: «Тятька, а мужики в городах телят едят?» - отец отвечал: «Где уж мужикам! С голоду телят не едят. Был бы хлеб - и на том спасибо!» Глубинный смысл крестьянского отношения к «господам» заложен в подтексте приведенной фразы.
Характерно противопоставление двух сознаний: детского и взрослого, родительского. Для отца продажа теленка - деньги для дальнейшего существования семьи, а для Гришки - потеря любимого друга. В его словах: «От кого же теперь ждать защиты? Бедный, бедный теленок!..» - содержится скрытая глубокая авторская грусть и почти физическое страдание, умение проникаться чужой болью, чужим страданием, как своим.
Наконец, символична сцена у дверей мясной лавки, куда родители отдали сына. В воображении мальчика вновь появляется лубочная картинка, вызвавшая сильную бурю эмоций в его душе. И он уже наяву, стоя у порога, стал поджидать той минуты, когда мимо «проедут тот барин в цилиндре и та барыня с розовым зонтиком и с собачкой на коленях, которые висят у них в деревне на стене и ради сытости которых истребляется на свете столько живых существ» [6, с.48].
Заключительная мысль Гришки: «Уж и задаст же он им!» - прозвучала неожиданно ярко выраженным, пока еще детским протестом против «хозяев жизни». В риторическом возгласе - наивная вера ребенка в возможность наказания «господ» за жестокость и насилие по отношению к животным и одновременно - критика М. Чеховым мира «пьяных и сытых», открытое и гневное возмущение против «хозяев», эксплуатирующих детский труд.
Рассказ «Гришка» наполнен глубоким психологизмом. Его отличают высокий нравственный пафос, отрицание автором существующего строя пореформенной эпохи, искреннее сочувствие простому народу и горячая любовь к детям. В этом нам видится проявление мировоззренческой позиции М. Чехо-ва-гуманиста, выражение того сложного внутреннего мира и тех духовных исканий, выпавших на его долю как писателя и как гражданина и нашедших подтверждение в дальнейшем творчестве.
Литература
1. Чехова Е.М. Воспоминания. Серия литературных мемуаров. - М.: Московский рабочий, 1981; Чехов С.М. Примечания // Чехов М.П. Свирель. Повести, рассказы и очерки. - М.: Московский рабочий, 1969. - С. 392-398.
2. Сокольников М. Михаил Павлович Чехов - беллетрист // Чехов М.П. Свирель. - С. 3-17; Балабанович Е.З. Вступительная статья // Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. - М.: Московский рабочий, 1980. - С. 526; Чехов С.М. Комментарии // Там же. - С. 225-250.
3. Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. - М.: Флинта, 1999.
4. Гречнев В. Русский рассказ конца Х1Х-ХХ века (проблематика и поэтика жанра). - Л.: Наука, 1979.
5. Сокольников М. Указ. соч.
6. Чехов М.П. Свирель. Повести, рассказы и очерки. - М.: Московский рабочий, 1969.
Literature
1. Chekhov E.M. Memoirs. A series literary memoir. Mosœw, 1981; Chekhov S.M. Notes // Chekhov M.P. A pipe. Stories, stories and sketches. Mosœw, 1969. - P. 392-398.
2. Sokolnikhov M. Mickail Pavlovich Chekhov - a fiction writer // Chekhov М.Р. A pipe. Moscow, 1969. - P.3-17; Balabanovich E.Z. Introductory clause // Chekhov M.P. Around of Chekhov. Meetings and impressions. - Moscow, 1980. -
P.5-26; Chekhov S.M. Comments // The same. P. 225-250.
3. Yesin A.B. Principles and receptions of the analysis of a literary work. Moscow.: Flinta, 1999.
4. Grechnev V. Russian story of the end of X1X-XX century (problematics and poetics of a genre). - Leningrad: Nauka, 1979.
5. Sokholnikhov M. The same work.
6. Chekhov M.P. A pipe. Stories, stories and sketches. - Moscow, 1969.
Новикова Альбина Алексеевна, канд. филол. наук, профессор, доцент кафедры истории литературы и мировой культуры Уссурийского государственного педагогического института
Novikova Albina Alekseevna, prof. of the department history of literature and word culture, Ussuriisk State Pedagogical Institute, cand. phil. sci.
Tel.: (4234)381879, 9242488532; e-mail: novikalex.49@mail.ru
УДК 8-1/9-2
ББК 83.014.6
Т.О. Власова
Миф в стихотворной драме Серебряного века и философия музыкальной драмы Рихарда Вагнера
В статье рассматривается проблема освоения стихотворной драмой Серебряного века художественного и эстетического опыта Рихарда Вагнера. Установлено, что стихотворная драма Серебряного века, как и музыкальная драма Вагнера, опиралась на миф, где осуществляется синтез чувственного и сверхчувственного, космического и реально-человеческого.
Ключевые слова: стихотворная драма, музыкальная драма, синтез, символ, миф, мистериальный сюжет, об-раз-мифема, драматический характер, лейтмотив, Серебряный век.
T.O. Vlasova
Myth in drama of Silver Age and philosophy of musical drama by Rihard Vagner
The philosophical and artistic experience of Rihard Vagner and the problem of its assimilation by drama of Silver Age is discussed in the article. It is determind that drama of Silver Age like Vagner’s musical drama based on myth, which synthesized sensual and pretersensual, cosmic and real-human.
Keywords: drama, musical drama, synthesis, symbol, myth, mystery plot, so-called mythema-image, dramatic character, leitmotif, Silver Age.
Серебряный век русской литературы ищет в культуре античности новые выразительные и изобразительные возможности. Впрочем, это внимание к образному миру античности апеллирует одновременно и к философскому и художественному опыту Рихарда Вагнера, поскольку именно он «подсказал» теоретикам и режиссерам конца XIX - начала XX в., а также драматургам, какие возможности, не востребованные в полной мере, кроются в мифе как таковом. Мифологическая природа древнего театра «сообщала» символистскому искусству пути создания «нового театра мистической драмы», новой мистерии, которая бы выходила за пределы эстетического явления и представала в ритуализованном мифе, предлагая «объективную правду о сущем». В таком случае миф оказывался и целью и инструментарием воплощенного жизнестроительства. Мистериальное ощущение мира предполагало создание такого действа, которое объединяло бы в себе все виды искусства и вмещало бы в себя «всю огромность тайны о Боге, мире и человеке». Этот объем был немыслим без мифологической основы, задающей модель взаимоотношений человека и мира, укрупняющей проблему взаимодействия индивидуального и общего, актуальную для экзистенциального опыта рубежа веков. В 1900-1910-е гг. одна за другой появляются пьесы на основе мифологических сюжетов, в которых усматривалась возможность для создания символов, способных максимально полно передать усложнившийся мир. Символ, как его определяет А.Ф. Лосев, это «внешне явленный лик мифа», «смысловая выразительность мифа» [1, с. 26], а значит, претендует на то, чтобы быть «наивысшей по своей конкретности, максимально интенсивной и в величайшей мере напряженной реальностью» [2, с.8]. Не случайно стихотворная драма Серебряного века в поисках «мистического реализма» опиралась на миф, что объединяет ее с музыкальной драмой Вагнера.
А.Ф. Лосеву музыкальная драма представлялась наиболее совершенным произведением человеческого творчества в целом, поскольку именно здесь музыка, которая «вся - чистая сущность мира», оформляется в образ, или, по А.Ф. Лосеву, «зацветает образом». Невыразимое находит свое внешнее, овеществленное выражение, но при этом, попадая в пространственно-временные координаты, не конкретизируется, а символизируется, «транскрибируется» с помощью символов. Символы, как пишет А.Ф.
