CC BY
57
В.М.Гонгало
— кандидат философских наук, доцент Северо-Казахстанского государственного университета им. М.Козыбаева (Казахстан)
НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ АФОРИЗМОВ МЫСЛИТЕЛЕЙ ДРЕВНОСТИ
Статья посвящена анализу нравственно-философских оснований афоризмов выдающихся мыслителей древности.
The article analyzes the moral and philosophical foundation of maxims of outstanding thinkers of antique.
Афористическое мышление тесно связано с понятием духовности, основой основ философствования. Духовность предстает как особый способ мировоззренческой ориентации, противоположный рациональности. Такое мировосприятие подразумевает, что в основе бытия лежит не логический закон, не формальная безличная идея, а живая личность, таинственная и не постижимая до конца [4. С. 17]. В Древней Греции понятие дух (нус, пневма) первоначально мыслилось как тончайший субстрат. У Платона и Аристотеля ум (нус) является перводвигателем Космоса и формообразующим началом бытия. Систематическую разработку понятие духа получило и в неоплатонизме, в частности, у Плотина.
Мир в целом бесконечен и непреходящ, но его отдельные предметы и состояния конечны и ограничены. Но как бы ни были уникальны проявления сущего как такового, человеческая мысль обобщает единичные явления и вещи, объединяет их в различные группы. Определенное сходство условий и способов существования единичных образований позволяет отнести их к более обширным целостностям, которым также присуща общность форм бытия.
Нравственно-философская традиция афоризмов, максим, «крылатых слов», «мудрых мыслей» возникла еще в глубокой древности. Наряду с ней сформировалась и традиция определений-метафор, образных сравнений и аллегорий, выражающихся в сентенциях моралистов, назиданиях мыслителей, например: «Зависть — враг счастливых» (Эпиктет); «Совесть — тысяча свидетелей» (Квинтиллиан). Такого рода образные определения в сочетании с определениями рационалистического типа, выражают глубинную суть нравственных явлений.
«По своему содержанию языковые афоризмы суть обобщенные формулы житейского опыта, которые, во-первых, описывают определенные классы жизненных ситуаций (констатация); во-вторых, в категориях „добро — зло“ оценивают эти ситуации с позиции нравственного идеала (оценка); в-третьих, содержат наставления в определенном образе действий (предписание)» [3. С. 17].
Многочисленные собрания афоризмов, изречений, моральных высказываний, пословиц и поговорок можно рассматривать в качестве «самоучителей нравственности», ибо всякое отдельно взятое из перечисленных явлений есть лишь отправная точка для собственного усвоения, а для восприятия подлинной мудрости прежде всего нужна самостоятельная работа. Мудрый ненавязчив и учит незаметно. Истинные этические определения — не просто абстрактные дефиниции: они могут быть получены только в процессе живого диалогического общения, классический образец которого мы находим в сочинениях Платона, в его знаменитых «сократовских беседах».
Известно, что Сократ пытался давать определения понятий с помощью вопросов и ответов в разговоре с собеседником. При этом выяснение сущности понятий начиналось с поверхностных, случайных определений, на первый взгляд представлявшихся весьма тривиальными, но постепенно подводило к глубоким формулировкам. Такой способ древние
греки называли майевтикой (мэевтикой), и сам Сократ сравнивал его с искусством повивальной бабки с той лишь разницей, что последнее помогает рождению ребенка, а первый — рождению мысли [5. С. 116—120, 201—203].
Характерно, однако, что «сократовский метод» не дает завершенных и общезначимых определений. В этом можно усмотреть несовершенство и ограниченность рациональнологического способа постижения феноменов нравственности. Не случайно афинский мыслитель в исследовании нравственных понятий вынужден был прибегать к аллегориям, метафорам, образным сравнениям, аналогиям, притчам и т.п. Такого рода образные, иносказательные формы определения феноменов морали как бы пробуждают эмоциональную, духовную память человека, охватывая нравственные явления в их непосредственной целостности.
В этом и состоит обращение к более глубоким, «дологическим» и «дорациональным», пластам нравственности, которые в реальной жизни постоянно напоминают о себе «голо -сом совести». Рациональный язык этики часто оказывается неспособным выразить эти явления, поэтому на помощь ему приходит древний иносказательно-афористический язык обыденной повседневности, являющийся незаменимым средством нравственного знания, сознания и самосознания. Вместе с тем незавершенность «сократовского метода» открывает широкий простор для самостоятельной творческой работы мышления. Таким образом, отсутствие окончательных формулировок ведет не к скептицизму, а, напротив, к убеждению о наличии в нравственном явлении некоего интуитивного знания. И чем глубже мы проникаем в его многообразную и противоречивую сущность, тем лучше понимаем, что совокупность частных и неполных определений выводит на какое-то единое, существенное качество, открывающееся в целостном духовном опыте человечества.
Афоризмы противоречат друг другу, в чем сказывается противоречивость самого бытия. Будучи элементарной «клеточкой» житейско-повседневного обобщения, они действуют как философские тексты только в контакте друг с другом, разворачиваясь лишь в контексте происходящих в определенное время конкретных событий. Ведь краткость — отнюдь не самый главный признак афоризма; краткость, по мнению античных мыслителей, вообще свойственна глубокому содержанию, если его хотят довести до сведения читателей и слушателей. «Чему бы ты ни учил, будь краток», — советовал Гораций. Народная мудрость парадоксальна: в ней на каждую пословицу, «крылатое слово» или образное сравнение обязательно найдутся противоположные им высказывания.
Вот почему без диалектики, науки о всеобщей связи и развитии в наиболее полном и свободном от односторонности виде, здесь не обойтись. Диалектическое полагание и противополагание, ареной которых выступает спонтанная деятельность людей как субъектов морали, преодолевает формально-логическую противоречивость императивов и оценок. При этом попытки логически согласовать противоречия жизни выявляют их диалектическую взаимосвязь с нашим личным бытием, с уникальной человеческой экзистенцией.
Диалектический метод в афористике предполагает умелое, искусное обращение со словом: «Бердыш в руках воина то же, что меткое слово в руках писателя» [2. С. 113]. Беседа в большей степени, чем монолог, характерна для диалектики. Диалектический метод позволяет представить достаточно цельную концепцию генезиса и формирования афоризмов, «крылатых слов» и способов их осмысления.
Многие мыслители древности излагали свое учение именно в форме диалога. Ведь всякое Слово всегда есть обращение одного индивида к другому индивиду: вопросы, касающиеся любви, счастья, смысла жизни и т.п., относятся к разряду «вечных» общечеловеческих вопросов. Ответы же на них получить не так легко, иногда на них отвечает сама жизнь. Если мы углубимся в чтение текстов из Священного Писания, великого произведения и талантливого сочинения, то обнаружим кладезь замечательных изречений, поражающих
своей искрометностью и глубиной. Словно драгоценные камни они скрываются в нем, служа украшением и сияя светом истинной мудрости.
Еще Соломон заметил, что «нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1:9). По сути, это может означать и то, что все уже сказано. Что касается диалога, то впервые метод инсценируемой беседы получил развитие в литературе о Будде и Сократе. В религиознохудожественных источниках Древней Индии диалог еще включен в повествовательный текст, а беседа наставника с учеником преподносится как откровение истины: учитель с высоты своей мудрости авторитарно излагал свои мысли, а слушатель, сидя у его ног, с почтением внимал ему. В Древней Греции диалог стал самостоятельным жанром с присущим ему недогматическим способом разъяснения философской мысли. Так, Платон, воссоздавая образ Сократа, тем самым излагает и собственное учение. Форма диалога широко использовалась в перипатетических школах. Однако по мере распространения позитивного знания диалоги уступили место трактатам. Тем не менее форма диалога присуща всей раннехристианской литературе, выступая как средство апологии, полемики, наставления (Марк Туллий Цицерон, Августин Аврелий, Григорий Нисский и др.). Книга Псалтири, к примеру, полностью диалогична, по сути это обращенный к Богу разговор. То же самое можно сказать и о такой форме общения с Богом, как исповедь (достаточно вспомнить «Исповедь» Августина Блаженного).
Мы рассматриваем онтологические основания афоризмов сквозь призму таких фундаментальных категорий, как знание, наука, смысл, счастье, любовь. Лишено ли бытие само по себе смысла или некоторый смысл все-таки существует в формах проявления бытия, в конкретных событиях, протекающих в определенные отрезки времени? Содержат ли афоризмы и максимы подлинное знание или это привилегия рационалистической науки? Может ли человек быть счастливым и свободным или всегда и везде он всего лишь обречен приспосабливаться к внешним условиям и обстоятельствам своей жизни? Возможно ли подлинное общение людей друг с другом, наполненная взаимопониманием и любовью человеческая коммуникация? Вопросов здесь больше, чем ответов; может быть, в них и проявляется так называемая «ускользающая нить бытия»?
Когда у человека мало времени, ему приходится говорить кратко, наверное, поэтому и зародился жанр афоризма. Нет времени у того, кто вечно занят, вот и приходится быть кратким, но, несмотря на это, мудрый человек порой оказывается услышанным.
Однако любое подлинное общение с другими людьми должно иметь свои границы. Пословица: «С кем поведешься, от того и наберешься» прекрасно выражает опасность утраты индивидуальности при чересчур близких отношениях: слова, привычки, жесты, взгляды другого человека становятся нашими собственными. Поэтому в подлинной коммуникации мы должны явить людям нечто собственное, свой, а не заемный внутренний мир. Он, этот уникальный внутренний мир, проявляется в коммуникации, разворачивается в ней, но вовсе не возникает, не появляется, сколь бы подлинной коммуникация ни была! Но если так, откуда же берется это самое глубинное в экзистенции?
«Единая наука о человеке» — это наука нравственности, а ее формулы, правила и аксиомы на протяжении многих веков концентрировались в максимах. Авторы их, подытоживая свой опыт, свои житейские наблюдения с помощью своего же разума, формулировали истины, которые приобретали практическую значимость для очень многих людей. Собственно нравственность и есть единственная целостная наука — наука о правильной жизни как таковой в ее полноте и всесторонности; все другие науки дают людям лишь частичные, фрагментарные знания об условиях, обстоятельствах, предпосылках, т.е. о внешних факторах, правильной жизни.
В Библии сказано: «Не говори: отчего это прежние дни были лучше нынешних? Потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом» (Еккл. 7:10). Но чем с тоской смотреть в прошлое, не лучше ли устремить свой оптимистический взор в будущее? Вряд ли с тех
пор, «когда мы были молодыми», изменился мир, скорее изменились мы сами. Мудрость Священного Писания пережила века и тысячелетия и, передаваясь из уст в уста, вошла в плоть и кровь большинства народов; многие содержащиеся в ней афоризмы и выражения стали поистине «крылатыми».
Еще Аристотель отмечал, что философское познание начинается с удивления, «ибо и теперь, и прежде удивление побуждает людей философствовать...» [1. С. 69]. А тот, кто перестал удивляться, уже ничему не научится. Видимо, удивление затрагивает глубинные части души человека. Затем наступает черед скептицизма и рассуждений, завершающихся принятием решения. Схематически этот процесс можно изобразить так: удивление — рассуждение — познание. Если допустить, что знания — вовсе не цель, а только средство нашей жизни, то, следовательно, мы можем постоянно наслаждаться процессом их получения.
Мы должны быть благодарны нашим учителям (включая учителей человечества, к которым постоянно обращаемся). Старое восточное предание гласит. Однажды великого завоевателя Древнего мира, Александра Македонского спросили: «Почему наставника своего, Аристотеля, почитаешь ты более чем царя Филиппа, отца твоего?» «Отец, — отвечал Александр, — воспитал мое тело, низвел меня с неба на землю; но Аристотель, воспитав душу мою, поднял меня от земли в небо».
Утешением для всех страждущих могут стать слова, сказанные Иисусом Христом в Нагорной проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5:4). Однако многие люди либо игнорируют эти слова, либо трактуют их так, как им заблагорассудится. Вера, конечно, есть личное дело каждого, но известно, что наиболее счастливы те люди, у которых общественная и личная жизнь по сути совпадают.
Очевидно, что вопросы: «Что делать?», «Как жить?», «Кто виноват?» относятся к разряду «вечных» мировоззренческих вопросов. Многие мудрые люди, которым удавалось преуспеть в каком-либо одном деле, прекрасно понимали глубокую истину: то, что они ищут, «находится» там же, где и прежде. Так, мусульманский теолог аль-Ашари, живший в IX—X вв., придерживался тезиса «биля кайфа» («не спрашивай, как»), пытаясь найти «золотую середину» между фатализмом и учением о свободе воли.
Со временем ко всякому человеку приходит понимание бренности всех форм сущего, краткости человеческой жизни, но это не повод для пессимизма. «Если не можешь изменить жизнь, то измени свое отношение к жизни», — говорил философ-император Марк Аврелий Антонин.
«Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты», — гласит известная пословица. По аналогии с ней будет справедливым и следующее замечание: «Человек есть то, что он читает». Конечно, афоризмы и максимы мыслителей древности — это всегда только «подходы» к подлинной мудрости, но в то же время это и «выходы» к метафизическим основам бытия.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1975. Т. 1.
2. Козьма Прутков. Соч. М., 1976.
3. Лойфман И.Я. Система функций философского сознания как мировоззренческого отражения бытия // Социальные функции философии. Свердловск, 1981.
4. Моторина Л.В. Философская антропология. М., 2003.
5. Платон. Соч.: В 4 т. М., 1993. Т. 2.
