CC BY
289
Филология. Искусствознание Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (3), с. 340-346
УДК 821
НОВЕЙШАЯ ЛИТЕРАТУРА И ВЫЗОВЫ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ: К ВОПРОСУ О СИНТЕЗЕ «ВЫСОКИХ» И «НИЗКИХ» ЖАНРОВ
© 2014 г. М.А. Черняк
Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена
ma-cher@yandex.ru
Поступила в редакцию 18.07.2014
В статье рассматривается феномен современной массовой литературы, которая понимается как важный источник информации о ментальных особенностях, жанровых ожиданиях читателя и об авторских стратегиях.
Ключевые слова: современная литература, массовая литература, переходные эпохи, «высокое» и «низкое» в искусстве, игра.
«Так как хорошая книга чрезвычайно развивает охоту к чтению, то надо хлопотать преимущественно о доставлении народу как можно более приятного и занимательного чтения. И уж потом, когда народ полюбит читать книги, тогда уже и приняться за образование и обучение его. <..> Заохотить к чтению - я считаю первым, главнейшим шагом, настоящей целью; а ведь в способности и уменьи сделать первый шаг и заключается, по-моему, настоящая практичность и деловитость всякого полезного деятеля» [1, с. 430], - писал Ф.М. Достоевский в статье «Книжность и грамотность», в центре которой - размышления писателя о бездне, разделяющей цивилизованные слои общества и массу «простонародья». За 150 лет, прошедших со времени публикации этой статьи, с одной стороны, многое изменилось и в формате бытования книги, и в издательских и авторских стратегиях, с другой же - эти слова абсолютно не потеряли своей актуальности. Стремление писателей и издателей «хлопотать о доставлении народу занимательного чтения» во многом характеризует литературный процесс XXI века.
В период отсутствия единых критериев оценки художественных произведений и согласованной иерархии литературных ценностей становится очевидной необходимость взгляда на новейшую литературу как на своего рода мультилитературу, то есть как на конгломерат равноправных, хотя и разноориентированных по своему характеру, а также разнокачественных по уровню исполнения литератур. «Достаточно писателей, которые пишут радужные вещи. Но что такое литература? Это разные блюда на разных столах. Каждый заходит и выбирает пищу соответственно своему культурному желудку. Кто-то хочет манной каши, а кто-то тай-
ской кухни со жгучим перцем» [2], - говорит о проблеме читательского выбора В. Сорокин. Действительно, сегодня идет явный процесс фрагментации общества, замыкания в стратах, известный литературный текст оказывается инструментом идентификации некоего социального статуса. Принципиально значимым оказывается то, что зачастую на выбор читателем «своего» уровня художественного текста (от «филологического романа» до фэнтези, от романов А. Битова до иронического детектива Д. Донцовой, от постмодернистских текстов В. Пелевина до произведений Б. Акунина и т.д.) влияет принадлежность к той или иной страте общества. Современный литературный ландшафт свидетельствует о том, что массовая литература стала универсальным социокультурным пространством для ассимиляции и распространения разнообразных идей, она по-своему комментирует все аспекты современной жизни, формируя определенный контекст ценностей.
Массовая культура занимает промежуточное положение между обыденной культурой, осваиваемой человеком в процессе его социализации, и специализированной, элитарной культурой, освоение которой требует определенного эстетического вкуса и образовательного уровня, она выполняет функцию транслятора культурных символов от специализированной культуры к обыденному сознанию, упрощения и стандартизации передаваемой информации. В своем классическом эссе «Опредмечивание и утопия в массовой культуре» американский теоретик Ф. Джеймисон выдвигает важнейший тезис о том, что высокая и массовая культура конституируют друг друга. Этим снимается жесткая оппозиция той и другой, дающая повод для диаметрально противоположных и нередко вкусовых
оценок. Идея Джеймисона состоит в том, что эти культуры объективным образом взаимосвязаны - они суть «парные и неразделимые формы» раскола эстетического производства при капитализме [3, с. 227]. При этом для любого жанра массовой литературы характерно не просто агрессивное стремление к верхним ступеням отдельной жанровой лестницы, но и постоянные попытки заполнить все культурное пространство с помощью копий, серий, тематических дубликатов.
Важно подчеркнуть, что именно в переходные эпохи (рубеж веков и тысячелетий) становится очевидным синтез «высокого» и «низкого» в искусстве. Актуализация массовой литературы в эти периоды обусловлена общей размытостью всех основных эстетических категорий и критериев социокультурного развития, а также ценностно-смысловой неопределенностью культурной семантики в целом. В этом контексте приобретает особую актуальность теоретически значимая мысль М. Липовецкого: «Во время «сложных» («бесформенных», условных, рефлективных, «вторичных») периодов создаются новые, не вписывающиеся в существующие, концепции реальности. Именно они ломают устойчивые формы и привычную логику культуры, порождая иной раз впечатление хаоса. Период же «неслыханной простоты» наступает, когда эти новые концепции становятся привычными, будучи усвоенными настолько, что воспринимаются как «сама жизнь». Так что в этом смысле разрыв между «сложными» и «простыми» формами может быть понят как взаимосвязь между поисками новых представлений о реальности (эту реальность конструирующих) и нормализацией прежних открытий, по ошибке принимаемых и авторами и читателями за действительность» [4, с. 99]. Например, тиражирование популярных жанров зачастую ведет к несбалансированности жанровой системы, количественному перевесу отдельных жанров и свертыванию других. Непомерное же разрастание жанровой формы в современной литературе может спровоцировать ее инерцию, ощущение «отработанности» жанра, его исчерпанности.
Поиск современными писателями различных путей сближения массовой и высокой литературы, ярко и многозначно проявившийся в мидл-литературе, созвучен общим тенденциям переходности, ведь смещение границ между гетерогенными, предельно контрастными явлениями, смысловая, идейная, образная размытость служат задачам оптимального перехода от одной литературной и культурной
парадигмы к другой, хотя сближение высокой и массовой литературы некоторые участники литературного процесса считают очевидным поражением. Так, писатель Б. Хазанов отмечает: «Массовое общество покупает способных писателей, заставляя их плясать под свою дудку, критика прославляет произведения, которые довольно скоро оказываются поддельным товаром, и все же культура <...> располагает механизмами самоочищения, подобного самоочищению рек. Утверждение, что ров засыпается сам собой оттого, что серьезная литература будто бы заимствует у рыночной литературы ее приемы и достижения, рассчитано на простаков; напротив, при ближайшем рассмотрении оказывается, что масскульт паразитирует на культуре высокого уровня. Тривиальная литература подбирает крохи, упавшие с высокого стола, тривиальная литература и есть не что иное, как выродившаяся классика: заросли папоротника, некогда бывшие лесами» [5, с. 124].
Массовая литература становится своеобразным эсперанто, неким упрощенным языком, позволяющим понимать друг друга. Поэтому столь важна для этой страты литературного процесса «учительная миссия». И если использовать эту теоретическую оптику, то можно обнаружить в паралитературе многочисленные клише моделей текстопорождения и бытования. Многие современные критики сходятся во мнении, что сегодня происходит слом литературной эпохи, утеря литературо-центризма в обществе, резко меняется тип писателя и тип читателя. Если на протяжении почти двух веков была актуальна мысль, что у народов, лишенных общественной свободы, литература становится единственной трибуной, с которой народ может сказать о своей боли, то сегодня воспитательная, учительная миссия русской литературы уже не столь очевидна. Крушение литературоцентричной модели культуры, вытеснение литературы из культурного пространства под давлением аудиовизуальных средств массовой информации актуализировало термин «литературоцен-тизм», который активно использовался критиками «толстых» литературных журналов и газет при обсуждении статуса литературы в постсоветской России. «Сегодня стало уже общепринятым говорить о снижении знаковой роли литературы в России - и ее чисто культурной значимости, и социальной привлекательности как для самих литературнообразованных россиян, так и для более широких групп насе-
ления, конце русского литературоцентризма и т.п.», - отмечает Б. Дубин [6, с. 145].
Актуализация понятия «литературоцен-тризм», его интенсивное функционирование в металитературном дискурсе 1990-х говорит о том, что зона культурной реальности, для описания которой привлекается этот термин, раньше не была осознана. Литература стремительно уступила журналистике свои позиции; более того, видя в средствах массовой информации более эффективный способ воздействия на массы, нежели в художественных текстах, новая политическая власть отказалась от апробированной предшественниками практики использования литературного поля в своих целях. Сфера производства художественных текстов резко утратила социальный престиж, а лишение литературы социальных привилегий нанесло ощутимый удар по самоидентификации участников литературного процесса.
Однако нужно учитывать, что в эти же годы начинает восстанавливаться утерянная в 1920-е годы полифоничность отечественной культуры. Причем массовый читатель 1990-х шел тем же путем, что и читатель 1920-х годов: от увлечения зарубежным детективом и западной мелодрамой к постепенному созданию отечественной массовой литературы. Литературоцентризм современной массовой литературы формировался практически на наших глазах, замещая в какой-то степени утраченный в конце 1990-х гг. литературоцентризм элитарной литературы.
В книге, посвященной советской литературе, Д. Быков, сравнивая бытование массовой литературы советского периода с сегодняшним литературным процессом, отмечает: «У тогдашнего и нынешнего «массолитов» принципиально разные задачи. Тот ставил себе целью в популярной форме внушить некие идеи, образовать, развить - то есть вместе со всем советским проектом был устремлен все-таки ввысь, к образу нового человека, к усовершенствованной модели, прочь от имманентностей и данностей. Нынешний ставит себе целью опустить, опередить в падении, окончательно низвести к планктону. Тогдашний - цивилизаторский и в некотором смысле просветительский масскульт; нынешний ориентирован на предельную деградацию масс, чтобы они окончательно сделались собственностью элиты, инструментом ее прокорма и не отваживались даже задуматься об изменении такого положения вещей» [7, с. 405]. Думается, что все же современные издательские и авторские стратегии разнообразнее и многообразнее.
Если представить себе массовую литературу как некую современную школу жизни, то мы с
легкостью обнаружим, например, «уроки литературы» (всевозможные вторичные тексты, ре-мейки, сиквелы, литературные игры и др.), «уроки домоводства» (популярный ныне жанр кулинарных книг), «уроки географии» (многочисленные травелоги), «уроки ОБЖ и психологии» (разные жанры современного детектива -от иронического до брутального мужского), «уроки истории» (жанры альтернативной истории, славянского фэнтези и др.).
Как отмечет философ Е. Петровская, «высокая и массовая культуры образуют единое поле, топологическим обозначением которого выступают не столько два полюса, сколько палимпсест - запись одного поверх другого, когда оба текста выступают друг с другом в непреднамеренные отношения. Массовая культура - это не обьект чистого манипулирования, но область активной переработки фундаментальных социальных и политических тревог, фантазий и переживаний» [3, с. 229]. В связи с этим изучение текстов массовой литературы в высшей степени репрезентативно для понимания ценностного содержания массовой культуры вообще. Поэтому представляется симптоматичным выявление определенных стратегий в российской литературе последнего времени.
В начале XXI века, несмотря на кризис литературоцентризма, который повлек снижение общественного интереса к литературе, в поле литературы создаются новые культурные практики, используются новые коммуникативные каналы. Литература становится более технологичной, прагматичной сферой. Литературная коммуникация приобретает характер общения в рамках субкультуры, что воспроизводит тенденции развития масс-медиа. «Серьезная литература сейчас, как невеста на выданье. Сидит себе в высоком терему, что-то вяжет. Кажется, даже искусно. Нет-нет да и глянет в окно, задумается. И вдруг сверкнет у нее в сознании: цель-то не плетение словес, а вторжение новой мыслью, свежим мессиджем в ежедневную жизнь жениха-читателя. В его кухню, спальню, офис, машину, самолет, в номера заграничных отелей разной звездности. Попадут ли туда наши книги?» [8, с. 43], - волнуются современные писатели, авторы элитарной литературы, в то время как представители массовой литературы активно примеряют на себя роль «писателя-учителя».
Это связано с тем, что массовая культура проявляет необычайную способность к мутациям, позволяющим ей адаптироваться к постоянно изменяющимся условиям
функционирования, к социальным
трансформациям, технологическим новациям, политическим и идеологическим изменениям эпохи.
Увлечение читателей выходящими миллионными тиражами глянцевыми журналами «Караван историй», «Семь дней», «Биография» и др., которые, скорее, не читают, а пролистывают, подтверждают правоту слов Н. Ивановой: «В результате дефолта читатель делается подозрителен к подлинному литературному капиталу - он теперь всего боится, боится, что его надувают и здесь, не хочет более быть лохом. И - перестает читать. Перестает быть читателем. Освобождается от этой необязательной теперь привычки - как от вредной. Раз обманули, два подсунули. больше не читаю. Бесполезная трата времени. Собирает диски, грибы, ягоды, слушает музыку. Смотрит видео. Он - в курсе, он -продвинутый. Стало не стыдно быть не читателем, - ведь существует множество других, более полезных и практичных не только занятий, но и развлечений» [9].
Будучи ориентированной на спрос, массовая литература выступает как точный индикатор ценностей конкретной культуры и как один из мощных факторов его воспроизводства. Тексты массовой литературы обещают своему потребителю удовольствие. В их конструкции используется набор наиболее эффективных шаблонов и клише, но тщательно избегаются эксперименты, способные уменьшить комфортность чтения. Одно из возможных объяснений положительного читательского отношения к продолжениям и последующим эпизодам серийных текстов можно видеть в некоторой усталости от информационной новизны. Не ставя перед собой максималистской задачи лечения больного общества, авторы произведений массовой литературы видят свою цель в другом: читателю конца ХХ -начала XXI века требуется некое средство, снимающее избыточное психическое напряжение, дающее возможность отдохнуть от жестоких вызовов окружающей действительности. Одним из таких средств становится «игра в литературу» и «игра с литературой».
В современной культуре игра, для которой свойственны свободное экспериментирование и непредсказуемая инновация, пародирует омертвевшие формы культуры и пытается генерировать новые. В российской новейшей литературе (от постмодернистской до массовой) можно обнаружить полный арсенал игровых приемов: плюрализм, цитатность, эклектизм, мозаич-ность, полистилистичность, интертекстуальность. Многочисленные телевизионные игры,
втягивающие в свое пространство миллионы телезрителей, и огромное количество компьютерных игр, опутывающих своих игроков «сетью» Всемирной паутины, - это лишь явная «верхушка айсберга» игровой современности. Игровое содержание сегодняшнего дня заключается и в том, что действительность каждый день предлагает читателю новые роли и новые правила игры с литературной реальностью. Автор лицедействует не только с использованием различных повествовательных стратегий, стилей, жанровых форм, но и прибегает к мистификациям, ложным цитатам, отсылкам к несуществующим авторам. А непосредственно вербальная игра, игровые коммуникативные стратегии, «вплетенные в ткань текста», приводят к тому, что сам текст начинает лицедействовать, жить своей жизнью. Массовая культура, оперируя простой, отработанной предшествующей культурой техникой, аккумулирует наиболее характерные приметы вкусовых пристрастий различных социальных групп. В связи с этим, тексты массовой литературы, «тексты, которые читают все», как бы к ним ни относиться, представляют большой интерес для выявления социокультурного портрета нашего современника.
Б. Акунин является одним из наиболее ярких примеров российских современных беллетристов, тонко улавливающих требования современного читателя. Творчество Акунина - яркий пример культуртрегерских стратегий современного писателя, стремящегося образовывать своего читателя. А. Ранчин полагает, что «это массовое искусство для читателя достопочтенной словесности. <...> Любитель авантюрного чтения вполне удовлетворится приключениями, филологически озабоченный читатель, кроме того, попробует расплести паутину интертекста. Но каждый останется при своем, ибо авантюрность и цитатность («литературность») у Бориса Акунина - сосуды несообщающиеся, уровни, друг от друга изолированные. Криминальное чтиво и интеллектуальное чтение в разных флаконах, но в одной упаковке» [10, с. 586].
Показательным примером авторской игры с читателем является роман Б. Акунина «Ф.М.», сюжет которого связан с поиском главным героем Николасом Фандориным рукописи Ф.М. Достоевского «Теорийка. Петербургская повесть», до сих пор не известной литературоведческой науке и являющейся первой редакцией «Преступления и наказания». Одной из ярких составляющих издательской стратегии Б. Акунина стало нарушение законов детективного жанра. Пожалуй, впервые в финале преступление раскрыто сыщиком не до
конца. Николасу необходимо было решить две задачи - собрать всю рукопись Достоевского и найти так называемый «перстень Порфирия Петровича». Рукопись он собрал, убийц разоблачил, но вот расшифровать загадочное четверостишие сумасшедшего
«достоевсковеда» Морозова и найти перстень у него не получилось. Поэтому Акунин предложил своим читателям принять участие в интерактивной «всероссийской
интеллектуальной игре», главным призом в которой был золотой антикварный перстень, сделанный в 1905 году и украшенный бриллиантом в четыре карата. «Ф.М.», таким образом, стал не просто литературным, а своего рода культуртрегерским проектом. «Если после выхода моей книги роман «Преступление и наказание» войдет в списки книжных бестселлеров, подобно тому, как сериал «Идиот» способствовал росту продаж своего первоисточника, я буду считать данный проект исполнившим свое предназначение», - заявил писатель. Действительно, на сайте www.akunin-fm.ru были предложены коллекция ссылок на полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского, виртуальный музей писателя,
литературоведческие работы по творчеству Достоевского и т.д. Активная работа форума демонстрирует желание читателей отгадать загадку не столько Акунина, сколько Достоевского.
Череда трансформаций ментальных структур в области литературных жанров и обратно в сферу социокультурных представлений обьяс-няет рецептивную особенность массовой литературы: читатель в знакомых формах находит удовлетворение и чувство безопасности. Аку-нин же постоянно экспериментирует с традиционными формулами массовой литературы, создавая причудливые жанровые гибриды. Так, например, он предпринял попытку создания нового жанра «романа-компьютерной игры». «Квест» продолжает серию Б. Акунина «Жанры» («Детская книга», «Шпионский роман», «Фантастика»), каждое произведение которой является примером существующего или придуманного автором жанра литературы.
В условиях «постгуттенберговской эпохи» писатель стремится привлечь в книге поколение с «клиповым сознанием», для которого компьютерный язык понятнее и ближе языка художественной литературы. Еще десять лет назад Б. Акунин сетовал на то, что «читатель то ли повзрослел, то ли даже несколько состарился. Ему стало менее интересно читать «взаправдашние» сказки про выдуманных героев и вы-
думанные ситуации, ему хочется чистоты жанра; или говори ему, писатель, то, что хочешь сказать, прямым текстом, или уж подавай полную сказку, откровенную игру со спецэффектами и «наворотами»» [11, с. 4]. Книга Акунина этими «наворотами» и существует: ее можно не только читать, но и смотреть, слушать, проверять с ее помощью свои интеллектуальные способности и знания, играть с ней. Роман делится не на главы, а на «вступительный ролик», «представление персонажа», «обучающий этап, позволяющий освоиться с игровым режимом», «уровни игры» и так называемые «коды» или «ключи» к игре, которые являются текстом в тексте. Переход из главы в главу, а точнее, с уровня на уровень, сопровождается загадками, разгадать которые помогают главы-ключи. Это, с одной стороны, попытка создать литературно-игровую программу, которая, по мысли автора, возможно, станет прототипом электронной книги нового поколения, а с другой - игра со штампами современной культуры, с примитивностью компьютерных игр с их эпическим пафосом. «В постмодернистский пинг-понг с гуманитарным читателем поигрывать легко и приятно (ты ему цитату, он тебе ссылку...)» [12, с. 93]. Это замечание, сделанное по поводу произведений Б. Акунина, важно, поскольку в нем ставится проблема культурного диалога с потенциальным читателем. Этот диалог нередко оказывается невозможным из-за несовместимости культурных кодов. Именно поэтому в массовой литературе часто эксплуатируется самая примитивная часть корпуса прецедентных текстов, связанная, прежде всего, с массовой культурой.
Предметом массового мифа становится всякое знание в упрощенном, унифицированном для общества потребления виде, одним из таких «всеобщих знаний» становится классика как некий национальный канон. «Забалтывание», повтор и эксплуатация классических сюжетов, не дающие ни приращения, ни преобразования уже имеющихся смыслов, характерны для массовой литературы XXI в., зачастую паразитирующей на классической литературе.
Заслуживает внимания и авторская стратегия писателя Антона Чижа, автора детективных романов, объединённых одним главным героем -петербургским сыщиком Родионом Ванзаро-вым. Действие романов А. Чижа происходит в дореволюционной России в начале ХХ в. В каждом романе воссоздаётся не только исторический контекст эпохи, но и контекст повседневности (в романе «Смерть мужьям» важную роль в развитии сюжета играет появление двух-
колесного велосипеда, в основе романа «Аромат крови» лежит идея проведения в Петербурге первого конкурса красоты). Важно отметить, что изображение эпохи у Чижа подчёркнуто условно: в тексте романов есть множество авторских замечаний, упоминаний о реалиях, указаний на предметы, которые никак не могут относиться к исторической эпохе 1900-х гг., а, напротив, характерны для нашего времени, что создает своеобразный игровой эффект. Например, описывая реакцию Родиона Ванзарова на женскую красоту, автор замечает: Красота женщины действовала на Родиона как столбняк. Словно помещали его в микроволновую печь (подумаешь - не было, а ощущение было) и прожаривали изнутри. / Лидия Карловна была прирождённым оратором. Ей бы на баррикады или на трибуну Государственной Думы (которой ещё и в помине не было). / Афанасий деловито кивнул, словно прокрутил в голове магнитную плёнку (подумаешь, про неё ещё никто не знал, а в голове филёра она была, не приставайте), нашёл нужное место и доложил. Авторские замечания в скобках, в которых он отстаивает право на подобный взгляд, соединяющий разные эпохи, и являются моментом включения в игру. Пространственно-временные отношения, установленные в повествовании, в этот момент резко нарушаются, и читатель оказывается в положении то ли игрока, принимающего новые правила, то ли обманутого простака [13, с. 17].
Массовая литература для большинства читателей оказывается чуть ли не единственной возможностью расширения читательского опыта. «Читатель бессознательно вовлекается в процесс идентификации, он участвует в драме и мистерии, у него возникает чувство личного приобщения к действу <. > с помощью масс-медиа происходит мифологизация личностей, их превращение в образ, служащий примером <. > Повествовательная проза и, в частности, роман, в современных обществах заняли место мифологического рассказа и сказок в обществах первобытных» [14, с. 110], - эти слова философа М. Элиаде во многом объясняют, почему массовая литература оперирует чистыми, прозрачными, внятными и недвусмысленными фигурами, совершенными формулами
архетипических состояний.
Являясь «эрзац-продуктом» специализированных «высоких» областей культуры, массовая литература не порождает собственных смыслов, а лишь имитирует явления культуры, пользуется ее формами, смыслами, профессиональными навыками, нередко пародируя их, редуцируя до
уровня восприятия потребителя.
Негативные тенденции книжного рынка не исчерпываются только сокращением чтения. Изменилось отношение к книге и чтению вообще. Чтение перестало быть человеко- и культурообразующим ресурсом, книги читают либо строго функционально, либо рутинно, примерно так же, как автоматически переключают кнопки телевизионного пульта. Большая конкуренция на книжном рынке требует от писателя непосредственного поиска своего читателя. Очевидно, что сегодня мы наблюдаем превращение читателя-ученика, столь милого русской классической литературе, в читателя-покупателя. Поэтому главными технологиями в современной литературе становятся технологии рынка и производства.
Философ Г. Тульчинский специфику современного масскульта видит в том, что «массовая культура стала временем второго рождения мифа, возврата к мифологическому мышлению. Но это мифы, которые рождаются не стихийно, а проектируются и сознательно продвигаются. Современный миф намеренно создается с целью не познания, а трансформации реальности. Поэтому говорить следует не столько о втором рождении мифа, сколько о создании нового типа мифологии, в котором используется лишь традиционный механизм, но подменяются цели и функции» [15, с. 130].
Читатель массовой литературы «играет на понижение», от него не требуется эстетического восприятия текста. В релятивистском отношении массовой литературы к «легитимной» (по П. Бурдье) культуре, в вытеснении классики на культурную периферию, в бесконечных пересказах, упрощениях, примитивизации, наивном использовании интертекстуальных маркеров обнаруживаются черты современной литературной ситуации, порождающей особый тип «наивного читателя» и уводящей этого читателя от реальности.
Массовый читатель требует «своей» литературы; его установки и стратегии могут соответствовать закономерностям развития того или иного литературного процесса, а могут ему противоречить. «Упрощение» литературных ожиданий читателя связано и с характерным для современной культуры «сжатием», сокращением больших культурных масс с целью приспособить их к малому масштабу человеческой жизни.
Список литературы
1. Достоевский Ф. М. Книжность и грамотность // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 18-ти томах. Т.4. М.: Воскресенье, 2004. С. 428-431.
2. Сорокин В. Лучше собаки друга нет. Интервью // [Электронный режим]. - Режим доступа: http://srkn.ru/interview/suranova.shtm (дата обращения 14. 04. 2014).
3. Петровская Е.В. Безымянные сообщества. М.: Фаланстер, 2012. 384 с.
4. Липовецкий М. Пейзаж перед («Простота» и «сложность» в современной литературе) // Знамя, 2013. № 5. С. 96-103.
5. Хазанов Б. Апология нечитабельности. Заметки о романе и романах // Октябрь, 1997. № 10. С. 123-131.
6. Дубин Б. В. Классика, после и рядом. Социологические очерки о литературе и культуре. М.: НЛО, 2010. 345 с.
7. Быков Д. Л. Советская литература. Краткий курс. М.: ПРОЗАиК, 2012. 416 с.
8. Новикова О., Новиков В., Новикова Л. Семейный дневник. М., АСТ, 2009. 288 с.
9. Иванова Н.Б. Литературный дефолт // Знамя. 2004. № 10. [Электронный режим]. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/2004/10/iv13.html (дата обращения 14. 04. 2014).
10. Ранчин А. М. Перекличка камен. Филологические этюды. М.: НЛО, 2013. 656 с.
11. Чхартишвили Г.Ш. Девальвация вымысла: почему никто не хочет читать романы // Литературная газета. 1998. № 39.
12. Арбитман Р.Э. 7,62: модель для разборки // Ь-критика: Ежегодник Академии русской современной словесности. Вып.2. М.:, АРСС, 2001. 213 с.
13. Брызгалова Е. Н. Проблема интертекстуальности в современной массовой литературе // Вестник ТвГУ. Серия «Филология», 2012. Выпуск 1. С. 16-23.
14. Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест-ППП, 1995. 240 с.
15. Тульчинский Г. Л. Культура в шопе // Нева, 2007, № 2. С. 128-149.
LATEST LITERATURE AND CHALLENGES OF MASS CULTURE: ON THE SYNTHESIS OF «HIGH» AND «LOW» GENRES
M.A. Chernyak
The article discusses the phenomenon of modern popular literature. Mass literature is regarded as an important source of mental characteristics, genre expectations of the reader and copyright policies.
Keywords: contemporary literature, popular literature, transitional periods, «high» and «low» art, game.
References
1. Dostoevski) F. M. Knizhnost' i gramotnost' // Dostoevski) F. M. Polnoe sobranie sochinenij: V 18-ti tomah. T.4. M.: Voskresen'e, 2004. S. 428-431.
2. Sorokin V. Luchshe sobaki druga net. Interv'ju // [Jelektronnyj rezhim]. - Rezhim dostupa: http://srkn.ru/interview/suranova.shtm (data obrashhenija 14. 04. 2014).
3. Petrovskaja E.V. Bezymjannye soobshhestva. M.: Falanster, 2012. 384 s.
4. Lipoveckij M. Pejzazh pered («Prostota» i «slozhnost'» v sovremennoj literature) // Znamja, 2013. № 5. S. 96-103.
5. Hazanov B. Apologija nechitabel'nosti. Zametki o romane i romanah // Oktjabr', 1997. № 10. S. 123-131.
6. Dubin B.V. Klassika, posle i rjadom. Sociolog-icheskie ocherki o literature i kul'ture. M.: NLO, 2010. 345 s.
7. Bykov D.L. Sovetskaja literatura. Kratkij kurs. M.: PROZAiK, 2012. 416 s.
8. Novikova O., Novikov V., Novikova L. Se-mejnyj dnevnik. M., AST, 2009. 288 s.
9. Ivanova N.B. Literaturnyj defolt // Znamja. 2004. № 10. [Jelektronnyj rezhim]. - Rezhim dostupa: http://magazines.russ.ru/znamia/2004/10/iv13.html (data obrashhenija 14. 04. 2014).
10. Ranchin A.M. Pereklichka kamen. Filologiches-kie jetjudy. M.: NLO, 2013. 656 s.
11. Chhartishvili G.Sh. Deval'vacija vymysla: pochemu nikto ne hochet chitat' romany // Literaturnaja gazeta. 1998. № 39.
12. Arbitman R.Je. 7,62: model' dlja razborki // L-kritika: Ezhegodnik Akademii russkoj sovremennoj slovesnosti. Vyp.2. M.:, ARSS, 2001. 213 s.
13. Bryzgalova E.N. Problema intertekstual'nosti v sovremennoj massovoj literature // Vestnik TvGU. Serija «Filologija», 2012. Vypusk 1. S. 16-23.
14. Jeliade M. Aspekty mifa. M.: Invest-PPP, 1995. 240 s.
15. Tul'chinskij G.L. Kul'tura v shope // Neva, 2007, № 2. S. 128-149.
