November 7 Текст научной статьи по специальности «История и археология»

- К столетию

Ю.С. ПИВОВАРОВ

СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ

В детстве («как сейчас, еще помню») не пионером даже, октябренком, ждал Столетие Великого Октября (о Феврале что-то слышал, но никакого интереса это не вызывало). Я вырос под колыбельную: «Тебя Ленин любит, тебя Сталин любит...». Почему-то Сталин не привлекал. Может, я слышал ночные разговоры бабушки с ее возвращавшимися из лагерей товарками. По-настоящему лет в семь я любил Ленина, Дзержинского, Свердлова, Геракла, «Конька Горбунка». Ну, и русские сказки, и Шарля Перро, братьев Гримм, легенды и мифы Древней Греции. В восемь лет нашел на помойке «Историю Древнего мира», учебник для школы сорокового или сорок первого года. В несколько дней, лежа на крыше сарая в нашем Напрудном переулке, прочел, а потом еще, еще... Тогда же взял у бабки только что вышедший синий том «Истории КПСС» (под ред. П. Поспелова) и стал историком КПСС. Об этом никто не знает. Я не написал ни строчки. В душе... Как есть поэты в душе...

Так вот: я мечтал - через шестьдесят лет на Мавзолее будут стоять лидеры всех стран мира. Коммунизм-то будет повсеместным, всеобщим. Какое счастье, думал я. Неужели стариком, перед смертью увижу это (мысль о смерти, ее предчувствие, ужас, страх посетили меня тогда же, октябренком).

Мое ожидание Столетия, несомненно, было подогрето участием в праздновании Сорокалетия. 7 ноября 1957 г. бабка, старая коммунистка, знавшая моих кумиров (Ленина, Дзержинского, Свердлова), взяла меня с собой на Красную площадь. Откройте «Правду» за 7 ноября, возьмите увеличительное стекло, и справа от Мавзолея (в двух шагах) увидите старуху в платке, повязанном поверх зимней шляпы, и ушастого мальчишку. Это - мы. Видел Хрущева, Мао, Фурцеву... Но не в этом дело. Я испытывал примерно то же, что и юный Николенька Болконский, слушавший в Лысых горах в 1820 г. речи дяди его, Пьера Безухова. Кто помнит, тот поймет. Это, кстати, беспримерно описано Б. Пастернаком в «Так начинают, года в два.»

Нет, это была не детская любовь, не советские сказки для несмышленышей. Beruf, calling, призвание. Последующие десять лет религиозное

172

отношение к Ленину, остальным, революции дополнилось «Войной и миром» (с тринадцати до шестнадцати прочитанной четыре раза), «Тремя мушкетерами» и в самый канун Пятидесятилетия, в сентябре-октябре шестьдесят седьмого «Феноменологией духа», как выяснилось впоследствии, сбившей с верного пути первокурсника МГИМО.

... Раньше я очень любил зефир в шоколаде. И с ним тоже ассоциировалось Седьмое ноября. К началу парада, к 10 утра, к нам приезжала баба Люся, лучшая подруга бабушки, прекрасный детский врач. Включался телевизор и начинался праздничный завтрак, очень вкусный - продукты доставлялись из столовой лечебного питания № 2, один из закрытых распределителей. Но больше всего я любил чай с зефиром в шоколаде. Его в обычном магазине покупала баба Люся. И это время (от 10 до 11) было моим триумфом. Когда показывали начальников на Мавзолее, я разъяснял взрослым, кто есть кто. С семи лет регулярно читал две газеты - «Правду» и «Пионерскую правду». С восьми (второй класс) вел еженедельно политинформации для младших школьников. Разумеется, взрослые млели, предсказывали мне большое будущее, но при условии, что подтяну чистописание.

После завтрака родители отправлялись в гости к кому-либо из братьев отца. Завязывая галстук, он покровительственно бросал взгляды на свою тещу и ее подругу. Бабка не любила зятя, считая его слишком простым для единственной дочери. Однако парад военной техники давал ему возможность комментировать, что там идет, ползет, грохочет. Понятно: старухи и моя мать в этом ничего не смыслили. Я же, чтобы понравиться отцу, делал вид, что слушаю с величайшим интересом. Хотя это мне было безразлично. Ему так и не удалось привить мне любовь к технике.

Часам к четырем пополудни появлялись бабушкины гости - «товарки», как называли себя ее подруги. Мужчин было мало. Еще в детстве я заметил их дефицит. И - что тогда казалось мне странным - они умирали насильственно, не своей смертью. У меня, скажем, было две бабушки и ни одного деда.

Примечательно: бабкины друзья и даже малочисленные мужчины практически не пили. За весь вечер не приканчивали даже единственной бутылки кагора. Существенное отличие от времяпровождения отца, его братьев, друзей. Эти прошли войну. Те, бабкины, Гражданскую и лагеря, где пили значительно меньше.

Интересно, что на Седьмое ноября к нам никогда не приглашались бабушкины двоюродные сестры - Вельяшевы, Бенедские, Шарабуры, Родионовы, Демковы. Беспартийные дворянки, аполитичные (или антикоммунистические), бедные, знающие себе цену и слегка презирающие бабушку за пришедшее к ней в конце жизни благополучие (спасибо тов. Хрущеву, который ее знал, а в середине тридцатых спас от голода; это уже

173

другая история). При этом все кузины соглашались, что предводителем их женского клана является моя бабушка.

Телевизор не смотрели. Разговаривали. Вспоминали. Но не революцию, не «двадцать пятое, первый день». Так, мужчина, которого все называли «Якут» (этнический якут; ему нравилось прозвище), с упоением, как счастливейший день своей жизни, повествовал о расстреле адмирала Колчака. Якобы (проверить не могу) он, как председатель Якутского губчека, непосредственно принимал участие в убийстве Верховного правителя России. Надо сказать: этот «Якут» был неприкрытой гадиной. Сестра и я возненавидели его не за смерть Александра Васильевича (мы в этом тогда не разбирались). Нет, бывший чекист написал донос в бабкину парторганизацию («старых большевиков») на нашу семью. Объедаем, мучаем, не заботимся. Отец по пьянке сказал: «Я этому «Якуту» рога спилю (намек на оленей?) и кастрюлю на голову одену». Бабка отказала одному из первых якутских большевиков от дома.

Кстати, второй, после расстрела Колчака, темой «Якута» была мясо. Нельзя, уговаривал он моих родителей, есть мясо, купленное в магазине или даже полученное в спецраспределителе. Или добывать на охоте, или, в худшем случае, покупать у доверенных людей на рынке. Я по-детски думал: где же охотиться, да и ружей нет. Неужели этот толстый и мерзкий старик убивает зверей в своей тундре, привозит в Москву и ест..?

Другой редкий мужчина у нас - дядя Ваня. Громадный, толстый, громкий. Необычайно уверенный в себе. Из крестьян Тамбовской губернии. Познакомился с моим дедом (третьим бабкиным мужем) в Училище ВЦИК Верховного совета РСФСР (находилось в Кремле). Это была первая советская военная школа по подготовке командиров РККА. Они сыграли важную роль, когда в составе Первой конной остановили деникинские войска под Тулой (с Юга шли тоже мои родственники). Лихой кавалерист получил свой орден Красного Знамени за плавание. Холодным ноябрьским днем переплыл Дон с развединформацией для красного командования. Хвастался, что, выйдя из ледяной воды, выпил стакан спирта, спал сутки и в бой.

Познакомившись с бабкой (тогда молодой женщиной), стал подбивать клинья к жене друга. Вроде бы не получилось. В начале двадцатых пошел в органы. Следователь, избивал арестованных (по его словам). В середине тридцатых вел интересное дело. Агент Коминтерна в Индии и Иране, говоривший на восточных и западных языках, бывший меньшевик, выходец из семьи миллионеров, перс, предки которого с XVIII в. служили российской короне, подававший тогда надежды адвокат, ученик Карабчи-евского, политэмигрант после первой революции. Был завербован английской разведкой. После дяди Ваниных пыток во всем признался. И он якобы сам его и пристрелил.

174

Этого человека звали шах Шах-Ахметов («шах» в империи равнялось «граф», «Ваше сиятельство»). Он был первым и единственным законным мужем моей бабушки. Отцом двух ее детей (один умер при родах). Тогда-то я и догадался, почему все окружавшие звали бабку: «Ваше сиятельство».

Не отставали в воспоминаниях и женщины. Адель Львовна Войкова (всегда приходила с Софьей Сигизмундовной Дзержинской), учившаяся в одном классе гимназии с бабкиной сестрой Ольгой Варфоломеевной Ша-рабурой (напомню, кузин не звали; зато, однажды, не на Седьмое ноября, я был представлен бабушками Вельяшевыми их одноклассницам - бывшим княжнам Волконской и Оболенской), рассказывала, как просили они (Войкова и Шарабура) у этого самого Войкова, ее мужа, дать Блоку продовольственную карточку - иначе умрет от голода. Ответ: «нет». Он не с нами. За плечами Войкова тоже была гимназия. Он знал, что Блок - царь русской поэзии. То есть в совокупности это убийца двух русских царей.

Понятно: тогда всего этого я и не мог знать. Просто удивлялся: это их, наш день. Чего они все про убийства, смерть. Должен сказать, что вдова Войкова, в отличие от мужчин, вспоминала о деятельности мужа с сожалением. Ее подруга Дзержинская обычно молчала. Была очень ласкова со мной.

Теперь, думаю, эти посиделки у бабки способствовали разрушению моей коммунистической псевдорелигиозности. Как говорил Сергей Дов-латов: исподволь, потихоньку, незаметно. Но это была единственная в жизни чистая и горячая вера.

. А еще Седьмое ноября в детстве - это поездка в метро к дяде, старшему брату отца. Ближайшим для нас было метро «Ботанический сад» (сейчас «Проспект мира», кольцевая), затем - мы никуда не переезжали -«Рижская». Через пару лет - переехали - «Щербаковская» (ныне «Алексеевская»). Но как бы там ни было, на «Кропоткинскую» путь тогда лежал через кольцевую. Пересадку на «Кировскую» с «Тургеневской» построят много позже.

Так вот: кольцевая «Комсомольская» (творение Щусева) есть парадная русская (и советская) сталинская история. Мозаика на потолке сообщает главные эпизоды нашего прошлого - от Юрия Долгорукого до парада Победы 1945 г. Ездили-то мы к дяде часто. Раза два в месяц. И я всегда ждал: видеть русских героев, вписывать себя в сцены, изображенные наверху («И мальчик облекался в латы»). В общем - именно это окончательно (было и другое, конечно) обратило меня в историка. Ждал и «Кропоткинскую», особенно выход (вход) из нее, внутри был буфет сладостей и соков - иногда перепадало, бульвар за спиной, по которому никогда не водили, - таинственный, зимний пар над бассейном и музыка, уютный теннисный корт (в весеннее и осеннее время можно было видеть несколь-

175

ко человек в белых футболках и белых длинных трусах; даже на отдалении было ясно: эти люди другие, не как ты, отец, дядя...). У дяди самое лучшее - твердая копченая колбаса с волшебным запахом.

Да, дядин дом (он и сейчас стоит на набережной) и запахи сплетены для меня воедино. Это была коммунальная квартира без горячей воды и ванны. Дядина семья (жена, двое девочек, сестра) жили в двух комнатах. Третью занимали, помню, милые люди, соседи. Окна кухни и одной комнаты дяди выходили на Москву-реку. На другой стороне «Красный Октябрь» (в девичестве «Эйнем»). Фабрика конфет. Форточку откроешь - и запах шоколада. Счастье!

Но пик счастья - Седьмое ноября. Под окнами дома шла военная техника после парада. Мы приезжали рано, часов в пол-одиннадцатого. Тогда был один праздничный день, и отец с дядей выпивали в середине дня, чтобы успеть отоспаться. Я лез на подоконник, открывал форточку, с судорожным вниманием смотрел на танки, бронетранспортеры, ракеты и пр. Шоколад бил в нос. Так я стал патриотом.

Одно Седьмое ноября полностью вываливается из прожитой череды праздника. Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Помню, было холодно, снег, ветер. Бабушка повезла сестру (младшую) и меня к своим кузинам - Ольге Викторовне и Евгении Викторовне Вельяшевым. Они жили в большой коммунальной квартире у Красных Ворот. Баба Леля и баба Женя, как я их называл, были добрые и любящие люди. Они успели закончить гимназию до революции. Дальше учиться им не дали: дворянки, «лишенки» по Конституции РСФСР 1918 г. Когда Сталин в 1936 г. отменил «лишенничество» (в его Конституции, написанной Бухариным), учиться было поздно. Дети, быт, нищета. Это не помешало Ольге Викторовне закончить войну в звании гвардии майора. Она была редактором армейской газеты, имела боевые награды. Маленькая, черноглазая (мать полугрузинка), хрупкая. Мало я встречал в жизни столь несгибаемых людей. Она рассказывала мне, как в сорок третьем штаб армии расположился в нашем имении (Псковская губерния), в большом доме. Лето она проводила там у своего деда и моего прапрадеда Аркадия Львовича Вельяшева. И она разрывалась между радостью, страхом, что узнают, необходимостью работать и жаждой прикоснуться, вспомнить. После войны работала в Академии наук редактором какого-то журнала.

Баба Женя была красавицей, высокой, полной. Мне всегда казалось -вот Екатерина Великая. Но только внешне. Она, наверное, лучше других моих бабушек, пра, пра-пра и т.д. воплотила в себе пушкинское: «Их занимали разговоры о сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне». Александр Сергеевич так видел Лариных, прообразом которых, утверждают ученые, были Вельяшевы. Даже если это «миф», я на нем вырос. Почему это мо-

176

жет быть мифом? Об этом писал классик пушкиноведения Модзолевский. Наш родственник.

Ну вот, мы у бабок Вельяшевых. Взрослые за одним, высоким столом. Дети (мы) за другим, низким. Вижу новых, незнакомых. Большой, толстый человек в партикулярном платье с огромным количеством наград. Это были планки, но я, выросший в среде братьев Пивоваровых (отец, Михаил, Илья, Семен вернулись, Григорий погиб), хоть и восьмилетним, но мог оценить это. Такого я еще не видел. Майор Родионов, летчик. Все скромно, но дышит достоверностью и достоинством. Он был женат на еще одной Вельяшевой - Ирине. Жили в Ростове-на-Дону (родной нам, как и Таганрог, город; хотя имения были на Севере - Псковская, Тверская, Санкт-Петербургская губернии), на улице Фр. Энгельса. Уже тогда, в пятьдесят восьмом, я знал, что это бывшая Садовая, главная в Ростове. Думаю, сегодня помню каждый дом на ней.

За маленький стол посадили и внучку Родионовых, мою троюродную сестру. Мне - восемь, ей - семь. Я уже во втором классе, поэтому пришлось покровительствовать первоклашке. Ростовская сестра приняла мое превосходство и школьный опыт. Началась сумасшедшая игра. Мы (сестра родная, эта, я, пара других недолеток), забыв обо всем, носились по длинному, объемному коридору коммуналки, вопили, толкались, хватали друг друга. Потом нашли место, забились туда и стали рассказывать друг другу страшные истории. Это было междверье (можно так сказать?). В дореволюционных, начала ХХ в., домах при входе в квартиру было две двери - внешняя и внутренняя (наверное, чтобы держать тепло?). Расстояние между ними было большим. Туда-то мы и залезли. Я был в полном блаженстве. Мне нравилась новая сестра.

Вдруг кто-то предложил (не исключено, что я) незаметно залезть под большой стол, где сидели взрослые, и пугать их, кричать, хватать за ноги. Сказано - сделано. Залезли, но по моему предложению (почему, не знаю, не помню) - надо было поначалу затаиться и подождать.

Слышу: дети не должны этого знать. Баба Леля: папу убили, но мы скрываем это. Перед войной был командиром полка пограничной стражи. Во время очередной проверки полк и его лично оскорбили. Папа подал в отставку. В четырнадцатом году - на фронт и там до конца семнадцатого. Вернулся. И в декабре полковник Виктор Аркадьевич Вельяшев ушел в Ледяной поход с Корниловым. В восемнадцатом пленен красными, отправлен на Север, расстрелян в лагере весной двадцать первого года (Архангельская губерния).

Перед смертью сумел передать дочерям адрес, куда надо бежать от неминуемой расправы. Это была Москва, дом его фронтового друга полковника графа Римского-Корсакова. Он спас девочек, впоследствии расстрелян.

177

- Леля, говорит ее сестра Женя, а помнишь дядю?

- Да, генерал от кавалерии, командовал во время войны Третьим кавалерийским корпусом. Бежал от большевиков, но недалеко. Красная Армия вошла в Польшу в сентябре тридцать девятого. Лев Евгениевич Вель-яшев был арестован и расстрелян (кстати, откуда они могли это знать?).

А бедный Алекс? Полковник-фронтовик Алексей Вельяшев, военный врач (булгаковский Алексей Турбин). Не успел уйти со своими. Большевики привязали его к двум лошадям, которые разорвали офицера.

Понимал ли я тогда все это? Нет, конечно. Тем более что моя прямая бабушка была коммунисткой, придумывала, что ее отец - генерал-лейтенант императорской гвардии был настроен радикально-оппозиционно, что красные - хорошие, а белые - плохие.

Но именно тогда, седьмого ноября пятьдесят восьмого года я начал думать. Троюродную сестру больше никогда не видел. Только на ее свадебной фотографии. Взрослых уже не хотелось пугать.

Сегодня на моем письменном столе стоят фотографии погибших военных Вельяшевых. На одной из них капитан Вельяшев (еще один пращур). Что сталось с ним, не знаю. Ему на снимке года двадцать два. Добровольческая армия.

Седьмое ноября шестьдесят седьмого помню как вчера. Утром мы с товарищем выпивали у другого товарища на улице Флотской (Речной вокзал), потом отправились в барско-советскую квартиру к одногруппнице (Кутузовский проспект), а к салюту (21 час) оказались на Воробьевых горах. С первыми залпами у меня перехватило дыхание. «И вдруг он вспомнил детство, детство.». Я говорил себе: вот, ты, счастливый, ты увидишь Столетие, когда на Мавзолее будут стоять все, может, даже Фидель доживет. Этот пафос и слезы было лучшее в том семнадцатилетнем парне. Слезы были связаны с догадкой, что бабушка, восьмидесяти двух лет, не увидит главного события мировой истории (она умерла через пять лет).

Прошло семь лет. Седьмого ноября снежный ураган накрыл Москву. Впервые отменили демонстрацию (парад провели). Двадцатичетырехлетний аспирант ИМЭМО АН СССР и его тридцатидевятилетний друг, сотрудник журнала «Вопросы литературы» («Вопли» - говорили посвященные), замерзшие, ожидая автобус у метро «Речной вокзал» (опять), наконец-то вошли в двухкомнатную квартиру (первый этаж) хрущовки. Там я был крещен.

Антиленинский слом произошел в шестьдесят восьмом. Конечно, Прага. Но и чтение тассовских материалов в МГИМО. Студенческая революция, Че Гевара (тогда - глоток свежего воздуха, искреннее слово; сегодня - псевдоромантический убийца). И - Окуджава. И первый - (для меня) самиздат. И участие в наивных, но антирежимных акциях. Потом мемуары Эренбурга, «Доктор Живаго», «Крутой маршрут», «Раковый корпус»,

178

«В круге первом», Шаламов, Таганка, Современник, Галич. Задержание в феврале семьдесят второго, вызовы на Лубянку. - Само крещение оказалось, скорее, переходом от одной социальной идентичности к другой.

С семьдесят пятого года день Октября я всегда проводил дома. Ничего не ел, не читал, не смотрел XV, только воду пил и. думал. Как ни странно, детско-юношеское при всех (действительно) существенных переменах никуда не уходило. И как-то мне пришло в голову, что эта «аскеза» очень прочно связана с пафосным ликованием и ожиданием Столетия. Просто теперь я таким образом отмечал «двадцать пятое, первый день». Восторг сменился трауром, но он не перечеркнул Событие.

В посткоммунистической России Седьмое ноября объявили «днем национального примирения», а затем и вовсе убрали из «святцев». Назначили 4 ноября, день Казанской Божьей Матери, совпавший в 1612 г. с освобождением Кремля от поляков. Судя по всему, праздник не прижился. Далековато все это.

Я же многие десятилетия занимаюсь вытеснением этого дня из собственного сознания. Рассказываю студентам (и не только) о значении Февраля, отречении Николая II, великих целях и провальной практике Временного правительства, о почти выигранной Войне, о возможной спасительности союза Керенского и Корнилова. И о том, что не седьмое ноября, а ночь с пятого на шестое января 1918 г. есть момент настоящей большевистской революции.

Настал 2017 год. Все, кто может и должен и кто не может и не должен, говорят о Революции. Апофеозом вспоминания власть назначила шоу на Дворцовой площади перед Зимним дворцом (7 ноября, скоро уже). Решение, кстати, двусмысленное: с одной стороны, вроде бы высочайшее почитание, с другой - ну как вместо Шостаковича эстрада. Мне, сотканному из детского восторга и молодой «аскезы», «траура», вся эта двусмысленность чужда.

... Седьмое ноября - величайшее событие русской и мировой истории, явление планетарного масштаба (говорю штампами; они, бывает, затемняют содержание, а иногда, напротив, точно фиксируют его: здесь второй случай). Только в каком смысле? Первая научно обоснованная попытка реализации идеи социальной справедливости и построения общества подлинного гуманизма? Да, нет, конечно. Мощное усилие по преодолению вечной отсталости, невежества, убожества России? Тоже нет. Старт мировой коммунистической революции? Пробовали, не получилось. Так что это было?

Навсегда сломали поступательное развитие России от рабства к свободе, от бедности к благосостоянию, от культурного провинциализма к культурному (и научному) лидерству, от монархии к полиархии (речь идет не о юридических формах власти и управления, но - о политических). Бы-

179

ла уничтожена (в разных формах и разными способами) элита, которую взращивали более двух столетий. Произошел и демографический надлом. В социальной практике, несмотря на серьезные исключения, восторжествовал отрицательный отбор. Психологической атмосферой стали страх, подозрительность и ненависть. (В «Детях Арбата» есть сцена: ссыльный интеллигент Всеволод Сергеевич беседует с главным героем романа Сашей Панкратовым; время - сразу же после убийства Кирова. «Повсюду суды, массовые расстрелы, из Ленинграда выслали тысячи дворян, бывших буржуев, детей бывших дворян, детей бывших буржуев - а они за что? А народ? Народ безмолвствует? Что вы?! Народ не безмолвствует, народ требует расправы. От Владивостока до Одессы митинги: разоблачить, уничтожить, расстрелять!». Вот он, новый советский человек. Он -не безмолвствует, он - ненавидит.) Список достижений можно продолжить. Но скажу о главном вкладе Октября в мировую историю.

Седьмого ноября открывается новая эра в социальном бытовании человечества. Эра тотального, глобального, универсального самоуничтожения и уничтожения других. Первая мировая убедительно обрисовала перспективы такого развития, расчистила почву, запустила процесс формирования нового человека. Большевики же расставили все точки над 1 (букву отменили). Они показали миру возможности массового террора, нескончаемого насилия, идеологического оболванивания и т.п. И зло покатилось по земному шару. У разных народов были свои причины выбрать зло. Октябрь, повторим, был первопроходцем. И - что парадоксально - на сегодняшний день все еще держится. Старенький, но - в работе. Осуждены (по-разному) национал-социализм, фашизм, франкизм, салазаризм и пр. Коммунизм же по-прежнему (и не только у нас) маркируется утопией справедливости и особым путем модернизации.

180