CC BY
153
УДК 101 Куземина Елена Федоровна
кандидат философских наук, доцент кафедры философии Кубанского государственного технологического университета [email protected]
Пашкова Наталия Викторовна
соискатель кафедры философии Кубанского государственного технологического университета [email protected]
НОСТАЛЬГИЯ ПО ЧЕЛОВЕКУ (АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ФИЛОСОФИИ М.К. МАМАРДАШВИЛИ)
Kuzemina Elena Fedorovna
PhD in Philosophy, associate professor of the chair of philosophy, Kuban State Technological University [email protected]
Pashkova Nataliya Viktorovna
post-graduate student of the chair of philosophy, Kuban State Technological University [email protected]
NOSTALGIA FOR THE PERSON (ANTHROPOLOGICAL TURN IN M.K. MAMARDASHVILI’S PHILOSOPHY)
Аннотация:
Статья посвящена выдающемуся философу ХХ в. М.К. Мамардашвили, для которого внутренняя свобода оказалась намного важнее, чем все существующие запреты. Рассматривается его удивительная способность мыслить вслух, позволяющая в чужом сознании приоткрыть смысл существования. Анализируется идея М.К. Мамар-дашвили о желании человека перескочить через труд свободы, «через бремя развития самого себя», которая приводит к расчеловечиванию общества.
Ключевые слова:
человек, бытие, социум, мышление, потребности, диалог, интонация, свобода мысли, надежда.
The summary:
The article is devoted to the outstanding philosopher of the XX century M.K. Mamardashvili, for whom the internal freedom was more important than all the existing prohibitions. There is considered his amazing ability to think aloud, allowing in foreign minds reveal the meaning of existence. There is examined Mamardashvili’s idea of the human desire to skip over the work of freedom “through the burden of development of itself’, which leads to dehumanization of the society.
Keywords:
person, being, society, thinking, needs, dialogue, tone, freedom of thought, hope.
Сегодня трудно представить историю отечественной философии без творчества Мераба Константиновича Мамардашвили, которому 15 сентября 2010 г. исполнилось бы 80 лет. Еще при жизни имя философа получило широкую известность благодаря публичным лекциям. Мужественная сила его голоса, значительность его жестов, романтическая возвышенность его мысли, гибкость его интонаций - все это вызывало интерес, восхищение и благодарность слушателей. Он был очень харизматической личностью - этот «грузинский Сократ». Настроенный на диалог Мамардашвили, как и Сократ, нуждался в слушателях, это о нем власть предержащие думали: «Он развращает молодежь», - потому что, к нему на лекцию могло добровольно прийти одновременно 300 человек, чего «система» не могла допустить и простить. У Мамарда-швили были и остались горячие поклонники и смертельные враги, равнодушными смогли остаться только те, кто просто его не знал.
Мамардашвили начинался как философ в трудное время, когда главным была борьба с инакомыслием, когда стремились «изжить независимых, не поддающихся дрессировке любомудров, не упустить случай своевременно их наказать - чтобы и другим было неповадно» [1, с. 101]. Нескрываемые им сомнения в существовавшей тогда системе ценностей сделала философа мишенью для многих его противников, которые хотели его, если не крови, то бесславия.
Большая часть творческого наследия Мамардашвили - это лекции, интервью и статьи в популярных изданиях. Он был публичным философом, мастером импровизации, с безукоризненным чувством аудитории прямо противоположным его любимому Декарту. Если Декарт отзывался на внутренний голос, то для Мамардашвили был важен вопрос из зала, пусть даже и не заданный вслух. Свои домашние заготовки он корректировал «на лету», подстраиваясь к ситуации необходимого контакта со слушателями: «Я сейчас просто хочу нарастить стилистические мускулы вашего восприятия, а не сообщать вам какие-то формулы и знания» [2, с. 227]. Он передавал мудрость, несмотря на собственные сомнения и, как Сократ, был больше заин-
тересован в том, чтобы побудить задавать вопросы, чем давать на них ответы. Мамардашвили всегда размышляет в какой-то «человеческой среде», он всегда должен быть в одной реальности с собеседником, должен быть таким же, как и его слушатели, «одной крови» с ними, и отвечать именно на те импульсы, которые посылает ему аудитория.
Что касается лекций Мамардашвили, то они ценны исключительно индивидуальным и темпераментным вживанием автора в предмет осмысления, и здесь нельзя говорить об обучении, он не лектор, навязывающий себя слушателям, он не заставляет аудиторию стать другой, он просто позволяет присутствовать при таинстве рождения мысли. Он, как и Декарт, «жил, занимаясь тем делом, которое является делом философа» [3, с. 17]. «Делом же философа, уточнял Мамардашвили, является он сам, а не исправление других людей. Декарт делал его «без гнева и упрека» - не гневаясь на тех, кто мешал ему, не упрекая слабых и лишенных достоинства за то, что они не были способны на глубокую личностную редукцию» [4, с. 145]. В этом Мамардашвили очень похож на Декарта, он старался пробудить в своем слушателе философа, говоря с ним о том, что волнует его самого, размышляя вслух и зачастую мучительно подбирая нужные слова. Для него, как и для Сократа, главным было - приобщить молодых людей к опыту мышления, показать им, что они могут не только понять философствующего, но и сами порой философствуют, иногда даже не подозревая об этом; он пытался донести до своих слушателей, что в некоторых жизненных или творческих ситуациях без умения смотреть на вещи философски просто не обойтись. Особенно глубоко его волновало все, что связано с пониманием человека и человеческого способа бытия в мире. Ведь «в каком-то смысле те люди, которые пребыли посредством мысли, скажем, Платон, Аристотель, Декарт, Сократ, являются нашими современниками. Они живут, населяя то же самое жизненное пространство в той мере, в какой мы его населяем - а можно вообще ничего не населять и исчезать, как волны на прибрежном песке, не оставляя никаких следов» [5, с. 9]. В застой мысли Мамардашвили был одним из немногих, если не единственным, кто искал Человека вслух, в голос, порой надрываясь, озвучивая тревожную тишину.
Сегодня его лекции необходимы как никогда раньше. Лекции не посреднические, а авторские, не те, где сообщаются энциклопедические факты, а те где расставляются акценты и дается пример личной заинтересованности человека - в знании, без которого дидактический процесс остается, как правило, безрезультатным.
Лекции Мамардашвили - это способ развертывания своей позиции, авторского подхода, своего видения проблем. Он говорил о свободе, о человеческой личности, ее ответственности. Мысль Мамардашвили делала людей людьми, людьми свободными, гордыми, мыслящими, способными «случиться», открыть «человеческое в человеке», состояться в мире в качестве Человека. Рядом с Мамардашвили человек испытывал такое ощущение, будто он входит в светлое пространство, завораживающее тайной неопределенности бытия, как это происходило когда-то рядом с Кантом.
Обращаясь к работам Мамардашвили, понимаешь, что его философские взгляды столь современны, что их трудно воспринимать как теоретическую философию, они являются реальной философией, требующей активного соучастия при ее постижении. Стиль философствования Мамардашвили предполагает присутствие Другого в мыслительном пространстве. Этим Другим может быть Кант, Декарт, Пруст, он сам, или его слушатель, или читатель. Это не всегда означает возникновение отношений, но всегда - диалог, некое «впадение» в состояние со-мысли. Мамардашвили было хорошо известно, что привлечение Другого в диалог порой вызывает тревогу, но вместе с тем именно «не-Я» является катализатором личностного роста и сознания. И если поглощенность человека слиянием с Другим приводит к застою и прекращению развития, то напряжение между «Я» и «Другим» поддерживает процесс индивидуализации. Мамардашвили помогал жить другим, являясь самим собой, он был мыслителем, чья жизнь была настроена на какую-то невидимую волну моря жизни, его философствование рождало особый мир в его полноте и неповторимости, исчезающий вместе с этим человеком, который когда-то мужественно сказал себе: «Можешь только ты».
Так же как и Пруст, и Декарт, Мамардашвили стоял «один на один» с миром, «ибо видел свою задачу в том, чтобы собой и через себя связать нить минут, часов, дней, десятилетий и стран...» [6, с. 13]. Все они - «сущие-до-смерти» [7, с. 391] жили наперегонки со смертью, хотя смерть так и не обогнали. Окончание романа «В поисках утраченного времени» вышло в свет уже после смерти Пруста, и работы Мамардашвили появляются без него. Сократ утверждал, что философ всегда стремится к смерти, ибо она является великим таинством. Он верил в то, что если существует жизнь после смерти, то он будет продолжать заниматься поиском ответов на свои вопросы с новой силой и радоваться своей встречи с Гомером, Гесиодом и другими великими душами, которые ушли до него. Мамардашвили верил в жизни и знал, что для него
в жизни является важным, и проживал это. Думал и писал о Декарте и Прусте, а написал о самом себе - о своем «поединке чести» со скрывающим тайны миром, о стоянии «один на один» перед жестокостью бытия, о неотъемлемости присутствия небытия, о собственных поисках утраченного времени, о неудавшихся попытках совершить дело своей жизни.
Мамардашвили постоянно акцентировал внимание на личностном усилии человека, на предельной требовательности по отношению к людям, которые прилагают усилия такого рода, потому что в них заложены основы творения общества и человека как существа социального. Мамардашвили считал, что жизнь есть усилие во времени. То есть нам постоянно нужно совершать усилие, чтобы оставаться живым. Мы интуитивно догадываемся, что не все живо, что кажется живым. Ведь очень многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, на самом деле - мертво. Любое подражание чему-либо или кому-либо - мертво, потому что это - не твоя мысль, а чужая, потому что - это не твое истинное чувство, а стандартное, не то, которое ты испытываешь сам. В словах, которые мы произносим, отсутствует наше настоящее, подлинное, личное переживание. Мертвое существует не в том, ином мире, не после нашей смерти, - мертвое является частью нашей жизни. Жизнь в каждое мгновение сопряжена со смертью. Смерть не наступает после жизни - она участвует в самой жизни. Мертвые продукты повседневной жизни всегда присутствуют в нашей духовной жизни. И очень часто эти мертвые отходы занимают все пространство жизни человека, не оставляют в ней места для живого настоящего чувства, для живой мысли, для подлинной жизни.
Всегда стремящийся к реальной, подлинной жизни, Мамардашвили четко осознавал -нельзя всю жизнь собираться жить, потому, что имеет смысл только то, что существует здесь и сейчас. «Реальный мир - лишь тот, который есть сейчас, теперь и полностью, и этой полноты нельзя бояться; если боишься - мира не увидишь. Как говорили латиняне: hit et nunc - здесь и теперь. И в этом мире невозможна вчерашняя добродетель; ничего нельзя перекладывать на завтра» [8, с. 30]. «Здесь и теперь» - это всего лишь миг, момент, мгновение, но удерживаться в пространстве реальной жизни, которое осваивал Мамардашвили, ему позволял миг, как мельчайшая единица бытия, порой обесцениваемая человеком. Может из осознания мига, момента и начинается понимание собственного предназначения.
Говоря о предназначении человека, Мамардашвили подчеркивал: «предназначение человека состоит в том, чтобы исполниться по образу и подобию Божьему. Образ и подобие Божье - это символ, соотнесенно с которым человек исполняется в качестве Человека» [9, с. 58]. В этом определении человеческого предназначения Мамардашвили говорит о простой вещи, а именно: человек не создан природой и эволюцией. Человек создается. Непрерывно, снова и снова создается. Создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий. И вот эта его непрерывная создаваемость и задана для него в зеркальном отражении самого себя символом «образ и подобие Божье». То есть Человек есть такое существо, возникновение которого непрерывно возобновляется. С каждым индивидуумом и в каждом индивидууме. И в этом заключается основная трудность - надо постоянно совершать усилие, надо постоянно трудиться, а «человек ведь - существо фантастической косности и упрямой хитрости. Он готов на все, лишь бы не привести себя в движение и не поставить себя под вопрос» [10, с. 138]. Человек не хочет посмотреть самому себе в глаза, потому что это очень сложное занятие - постараться увидеть свое истинное лицо, вглядываясь в самого себя, постараться найти свое место. «Мы всякий раз заново должны начинать искать свое место в мире. Оно отведено нам, можно не беспокоиться, оно есть для каждого, - только нам трудно узнать, потому что окна нашей души замазаны и загрязнены, засорены. Их надо прочистить. Философия и есть один из человеческих, жалких способов прочищения» [11, с. 26]. Многие делают это неохотно, иногда этому мешает лень, иногда страх, но тогда человек рискует не увидеть вселенную, ведь она вся находится в каждом из нас.
Взгляды Мамардашвили актуальны и сейчас, потому что в них можно проследить антропологический поворот, характерный для отечественной и мировой философской мысли -стремление объяснить все и вся с позиций человека. Интерес к человеку в философии Мамар-дашвили, как и в философии XX в. в целом, не является чем-то уникальным, так как постоянно присутствует необходимость обобщения и систематизации знаний о человеке. Острейшее осознание конечности не только индивида, но и человечества в целом вызвало «человеческий кризис», что и привело к антропологическому повороту в современной философии. Стали появляться философские концепции, ищущие спасение человека в самом человеке. Так, попытка заглянуть в себя, «нырнув в колодец своей души», стала живым нервом и в философии Мамардашвили.
Масштаб человеческой жизни зависит от масштабности вопросов, которые он перед собой ставит. Постановка вопросов крупного масштаба, адресованных самому себе и окружаю-
щему миру, ведет к появлению других вопросов. Чем их больше, тем более интересной и духовно богатой становится жизнь и тем более достижимой становиться ее цель.
Самыми главными вопросами для Мамардашвили были вопросы об ответственности или безответственности человека за свое собственное «я» и за мир, который его окружает. Вопросы об экзистенциальном одиночестве человека или его фатальной вовлеченности в самые разные ловушки (сети), лишающие его свободы; о конечности человеческой жизни и связанном с этим разочарованием и бездействием или о бессмертии, которое воодушевляет и дает возможность человеку жить и творить. Мамардашвили предполагал, что чем более осознано человек задает вопросы о своей жизни, тем более осмысленно он ее проживает. Сам философ не давал четких ответов, и не стремился выработать какие бы то ни было формулировки. Он всегда склонялся к тому, что человек должен мужественно мыслить до конца, действовать на свой страх и риск, и ничего не откладывать на потом, так как смерть в его жизни выполняет роль ревизора - неизвестно, когда она придет, но в любой момент надо быть готовым показать ей все, что успел сделать, воплотить, и ничего не скрыть от нее.
Задача философа для Мамардашвили состоит не в том, чтобы изменить мир, а в работе человека над собой, в том, чтобы слушать свой внутренний голос, ориентироваться на него, идти, повинуясь этому внутреннему голосу без каких-либо внешних авторитетов и внешних указаний. «Греки считали, что иногда путь просветления можно уподобить пути ослепления» [12, с. 38]. С точки зрения Мамардашвили, философ просто обязан посмотреть на мир не при помощи одного из пяти чувств, а глазами души.
Человек, в отличие от животного, должен жить «в духе», в культуре и свободе. Это у него получится только в том случае, если он ощутит свою причастность к мировой культуре в целом, к опыту всех предшествующих цивилизаций, когда впишет свой микроскопический опыт в бесконечную вечность и осознает свою сопричастность к неумирающим мирам. Величие и свобода человеческого духа как раз и проявляются в способности человека выходить за пределы своей плотской немощи и конечности. Как сказал мудрец: «Только тот способен на великие дела, кто живет так, словно он бессмертен». В данном случае патетика не напрягает, а вдохновляет, и если под этим углом зрения посмотреть на историю культуры, то можно убедиться, что именно эта проблема составляла ее живой нерв.
Мамардашвили, так же как и древние, считал, что философия начинается с удивления, только его удивление не тому, что чего-то нет, а тому, что хоть что-то есть. Философ не должен удивляться, что нет совести, чести, любви, справедливости; он удивляется тому, что хоть где-то побеждает справедливость, что хоть у кого-то есть совесть, что хоть иногда рождается любовь. Удивительно, что есть порядок, а не хаос.
Сейчас, когда из человека уходит человек, когда происходит расчеловечевание общества, идеи Мамардашвили особенно актуальны. Экономический, психологический, а также и духовный крах капитализма и коммунизма подтвердили опасения философа: построение демократического общества без внутреннего индивидуального осознания и артикуляции элементарных форм демократии на массовом уровне, все это обернулось фарсом и пародией на честные выборы, создание свободного рынка в условиях отсутствия каких-либо коннотаций между понятиями и действительностью привело к резкому социальному расслоению. И как следствие, упадок морали, ситуация бездуховности и сервилизма, бытующая в современном обществе, прежде всего на личностном уровне, и препятствующая позитивному экономическому и политическому развитию. Имея все больше возможностей удовлетворить свои материальные потребности, человек, тем не менее, все меньше удовлетворен самой жизнью. Стремление к материальному благополучию и массовым развлечениям - не удовлетворяет потребностей человеческой души.
Человек для самого себя стал проблемой. Место человека не определено, он потерял свою сущность, то, что от Бога. Ему ничего не угрожает, кроме самого себя, у него нет соперников, он сам стал божеством. Человеком овладевают желания, влечения, страдания, чувства, и волнение превращается в вожделенный трепет, желание - в алчность, радость - в удовольствие, человека перестал красить Разум (мудрость, благость), а красит Photoshop, и нет ничего постоянного, даже лик и пол - это не константа. Это не то, что даровано тебе судьбой, это просто переменные величины, пользуясь которыми, упускаешь что-то важное. Мифологическое мышление настолько захватило человека, что процесс «делания себя» становится все более актуальным, антигуманным, и, в конце концов, этот PR и погоня за идеальным имиджем может сместить человека на периферию мира и сделать его маргиналом.
Единственная ценность, вокруг которой человек еще способен собрать себя, - это он сам. Только благодаря глубокому знанию себя, человек может сделать выбор и изменить ход индивидуальной и общественной истории. Принять на себя ответственность, а не надеяться на чу-
до. Надежда - это один из психологических механизмов, по Мамардашвили, которые закрывают от нас реальный мир, мешают заглянуть в себя. «Надежда - это то, что мешает нам увидеть, мешает понять и мешает ... начать движение в колодец души» [13, с. 22]. Философ ненавидел слово «надежда», для него надежда ассоциировалась с ощущением, что завтра придет нечто, что избавит тебя от необходимости сделать сейчас, сию минуту то, что ты должен сделать, чтобы реализовать себя, свою судьбу, достичь состояния жизни, которую никто, кроме тебя, больше иметь не будет.
Сегодня на смену идее призвания (vocatus от лат. «зов, призыв») - потребности человека посвятить себя внутренней работе - приходит идея планирования им своей карьеры. Это значительно упрощает человеческую сущность и делает ее более тривиальной, нанося непоправимый ущерб человеческой душе. Реальный выбор в жизни будет всегда в себя включать конфликт между конкурирующими ценностями, каждая из которых имеет для нас свое значение. А идеальный будет требовать от нас расстаться с привычным для нас положением в жизни и отправиться навстречу неизвестному. Этот зазор между человеком реальным и человеком идеальным есть пространство для свободы мысли в философии М.К. Мамардашвили.
Ссылки:
1. Интервью с Митрохиным Л.М., О времени и о себе // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 98-110.
2. Мамардашвили М.К. Лекции по античной философии. М., 1997.
3. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М., 2001.
4. Мотрошилова Н.В. «Картезианские медитации» Гуссерля и «Картезианские размышления» Мамардашвили // Вопросы философии. 1996. № 5. С. 137-145.
5. Мамардашвили М.К. Лекции по античной философии. М., 1997.
6. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. М., 2001.
7. Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.
8. Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. М., 1995.
9. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.,1992.
10. Там же.
11. Мамардашвили М.К. Кантианские вариации. М., 2002.
12. Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. М., 1995.
13. Там же.
References (transliterated):
1. Interv'yu s Mitrohinym L.M., O vremeni i o sebe // Voprosy filosofii. 1995. No. 6. P. 98-110.
2. Mamardashvili M.K. Lektsii po antichnoy filosofii. M., 1997.
3. Mamardashvili M.K. Kartezianskie razmyshleniya. M., 2001.
4. Motroshilova N.V. «Kartezianskie meditatsii» Gusserlya i «Kartezianskie razmyshleniya» Mamardashvili // Voprosy filosofii. 1996. No. 5. P. 137-145.
5. Mamardashvili M.K. Lektsii po antichnoy filosofii. M., 1997.
6. Mamardashvili M.K. Kartezianskie razmyshleniya. M., 2001.
7. Haydegger M. Vremya i bytie. M., 1993.
8. Mamardashvili M.K. Lektsii o Pruste. M., 1995.
9. Mamardashvili M.K. Kak ya ponimayu filosofiyu. M.,1992.
10. Ibid.
11. Mamardashvili M.K. Kantianskie variatsii. M., 2002.
12. Mamardashvili M.K. Lektsii o Pruste. M., 1995.
13. Ibid.
