CC BY
66
7. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС (СПЕЦИАЛЬНОСТЬ 12.00.09)
7.1. НОРМЫ-ДЕФИНИЦИИ В УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОМ ПРАВЕ: КРИТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
Попов Артем Алексеевич, канд. юрид. наук. Должность: оперативный уполномоченный по особо важным делам. Место работы: МВД России. Подразделение: Главное управление экономической безопасности и противодействия коррупции. E-mail: [email protected] Зинченко Игорь Анатольевич, канд. юрид. наук, доцент. Должность: доцент. Место работы: Международный университет (г. Москва). Филиал: Калининградский филиал. Подразделение: кафедра государственно-правовых дисциплин. E-mail: [email protected]
Аннотация: Авторы анализируют специфическую группу норм российского уголовно-процессуального права, в которых формулируются дефиниции наименований и терминов. Предложен дифференцированный подход к характеристике норм-дефиниций, обусловленный их содержанием и значением в механизме правового регулирования. Делается вывод о том, что включение норм-определений в УПК РФ является одной из тенденций его развития, которая может быть подвергнута корректировке в будущем отечественном законодательстве.
Выводы: нормы-дефиниции в уголовно-процессуальном праве порождают проблемы, избавление от которых видится в их исключении из законодательства. Основная часть норм-дефиниций в принципе может быть переформулирована в нормы регулятивные и охранительные.
Ключевые слова: уголовно-процессуальное право, законодательная технология, определение понятий в праве, нормы-дефиниции.
NORMS-DEFINITIONS IN THE CRIMINAL PROCEDURAL LAW: CRITICAL VIEW
Popov Artem Alekseevich, PhD at Law. Position: operations authorized for particularly important cases. Place of employment: Ministry of Internal Affairs of Russia. Department: Main Management of Economic Security and Anti-Corruption. E-mail: [email protected]
Zinchenko Igor Anatolevich, PhD at Law, Associate Professor. Position: Associate Professor. Place of employment: International University (Moscow). Branch: Kaliningrad branch. Department: State and Legal disciplines chair. Email: [email protected]
Annotation: The authors analyze specific group of norms of Russian criminal procedural law, which set out the names and definitions of terms. Is proposed a differentiated approach to the characterization of norm-definitions, conditioned by their content and value in the mechanism of legal regulation. It is concluded that the inclusion of standards-definitions in the Code of Criminal Procedure is one of the tendencies of its development, which may be subject to adjustment in future domestic legislation.
Conclusions: The norm-definition in the criminal procedural law give rise to problems, get rid of that is seen in their exclusion from the legislation. The main part of the standard definitions can be easily reformulated in regulatory and enforcement rules.
Keywords: criminal procedural law, legal technique, definition of the terms at the right, rules-definitions.
Нормы уголовно-процессуального права (в отличие от материально-правовых норм) многовариантны -неоднозначны по форме и содержанию. Они зачастую не поддаются восприятию и оценке с позиций традиционных подходов. В этой связи в специальной литературе, казалось бы, совершенно справедливо отмечается, что единую норму права нельзя рассматривать как универсальный регулятор, в котором должны найти свое воплощение все без исключения функции права. Утверждается, что под нормой процессуального права следует понимать обособленное, завершенное по существу юридическое предписание, по форме выражения аналогичное юридическому суждению [8, с. 70]. Из констатаций подобного рода с неизбежностью следует, что уголовно-процессуальные предписания не похожи на логические нормы, имеющие в своей структуре гипотезы, диспозиции и санкции. При этом, якобы они - предписания - могут состоять лишь из двух элементов: диспозиции и гипотезы. Более того, в специальной литературе высказываются весьма авторитетные мнения о том, что процессуальная санкция может быть легко отделена от диспозиции именно потому, что представляет собой самостоятельное процедурное правило, отличное от диспозиции, и такое отторжение имеет смысл в интересах обеспечения режима законности. Но вот «гипотеза и диспозиция представляют собой нерасторжимое целое» [8, с. 71].
Увы, текст Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее - уПк РФ, Кодекс) преподносит немало сюрпризов, опровергающих эти «закономерности». Во-первых, нелишне напомнить о том, что в Кодексе наличествует немало норм, представляющих собой «голую» диспозицию. Вот их примеры: «Подозреваемый или обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность», «Обвинительный приговор не может быть основан на предположениях», «Уголовное судопроизводство осуществляется на основе состязательности сторон». Ученому-теоретику и практикующему юристу - дознавателю, следователю, прокурору, судье - нащупать и здесь гипотезу «общего вида» не составит большого труда. Но факт остается фактом - в самой норме приведенных и многих других гипотез диспозиции нет.
Во-вторых, в УПК РФ встречаются и вовсе дисфункциональные «выражения» [11, с. 301; 15, с. 100]. Как можно, допустим, охарактеризовать фразу, составляющую ч. 3 ст. 15 УПК РФ, которая гласит: «Суд не является органом уголовного преследования, не выступает на стороне обвинения или стороне защиты. Это и не норма, и не правило, а включенное в текст закона суждение (мнение) какого-либо автора (или группы авторов)» [12, с. 158].
Предметом нашего рассмотрения в настоящей статье является еще одна группа специализированных норм, а именно тех из них, в которых в УПК РФ даются разъяснения включенным в него наименованиям и терминам. Это так называемые нормы-определения (нормы-дефиниции). Они не регулируют уголовно-процессуальные правоотношения, в них отсутствуют диспозиции и гипотезы [1, с. 180 - 191]. Тем не менее, закрепление в современном российском уголовно-процессуальном законодательстве норм-определений, как, впрочем, и в еще недалеко ушедшем от него законодательстве государств ближнего зарубежья, являет-
ся одной из характерных тенденций. При этом одна часть дефиниционных норм сосредоточена в статье 5 УПК РФ, специально созданной для разъяснения «используемых в настоящем Кодексе» понятий, другая -рассредоточена по его тексту.
В УПК РФ определяются (или лучше сказать разъясняются) отдельные термины, наименования субъектов уголовно-процессуальной деятельности, категории доказательственного права, содержание мер принудительного характера, цели производства следственных действий и многое другое.
В разработке новых понятийных норм стремятся проявить себя и маститые ученые, и начинающие авторы. С большой долей уверенности можно даже утверждать, что сегодня ни одно диссертационное или иное исследование, не говоря уже о масштабных проектах, не обходится без формулировки предложений о включении в Кодекс все новых и новых норм-определений. Ситуация такова, что инициативам именно такого рода в доктрине зачастую отдается предпочтение, а излюбленный прием в многочисленных понятийных дискуссиях - споры о словах с привлечением этимологического, семантического и иного инструментария, а также достижений иных отраслей знаний - информатики, семиотики и др.
Мнение ученых-процессуалистов о росте числа де-финиционных норм, в частности, в ст. 5 Кодекса в целом положительное. Так, авторы одного из комментариев к УПК РФ называют увеличение количества толкуемых законодателем терминов «шагом вперед» и отмечают: «Если предтеча настоящей статьи - ст. 34 УПК РСФСР истолковывала 17 употреблявшихся в УПК терминов и понятий, то комментируемая статья толкует 65» [7, с.37]. Здесь можно попутно с огорчением заметить, что количество определяемых в ст. 5 УПК РФ единиц было определено неверно: в последней редакции в УПК РСФСР 1923 г. их было 18, а в период издания цитируемого комментария к УПК РФ -69. И уж, коль речь у нас пошла об арифметических подсчетах, отметим: на момент подготовки рукописи настоящей статьи в структуре ст. 5 УПК РФ, с учетом включенных и исключенных из нее позиций, содержится 73 пункта. (В первоначальной редакции действующего Кодекса их было 60). Но главное, конечно, не в этом. На первый план, как нам представляется, должны быть поставлены вопросы, во-первых, о содержании определяемых наименований, а, во-вторых, о принципиальной целесообразности включения в текст законодательных актов понятийных норм.
Родственную проблему, касающуюся целесообразности закрепления общих правовых положений в уголовно-процессуальном законодательстве, анализирует А.В. Победкин. Автор настаивает на значимости регламентации понятийных положений, потому, что «конкретный следователь, дознаватель, прокурор и судья не понимают цели своей деятельности, не осознают ее конкретный результат, не могут правильно толковать уголовно-процессуальный закон в контексте его смысла» [9, с. 211].
Отношение к подобным аргументам не может быть однозначным. Как не задуматься, например, об образовании и профессионализме, о государственном, служебном долге и, в целом, о принципиальной возможности допуска к служению Фемиде «ничего не понимающих и не осознающих» правоведов - сотрудников органов уголовной юстиции. Более того, если таковые в родном отечестве и существуют, то стоит ли рассчитывать на их усердие в штудировании понятий-
ных норм уголовно-процессуального и иных отраслей права? Уж не создать ли в Кодексе (в качестве его заключительного «словарного» раздела) специальную главу, предназначенную для разъяснения правоведам уголовно-процессуальной терминологии, или снабдить его соответствующим приложением, попутно указав, где в словах правильно ставить ударение?
Заметим, что в ч. 2 ст. 3 УПК Украины «Определения основных терминов Кодекса» прямо оговорено: «Прочие термины, употребляемые в настоящем Кодексе, определяются специальными нормами этого Кодекса или иными законами». Так и хочется продолжить эту фразу словами: «Если и там их не окажется, то ищите разъяснения в справочной и иной литературе».
Мы помним: язык закона должен быть понятен не только судьям, прокурорам, следователям, дознавателям и адвокатам, но и иным участникам уголовного процесса, в частности, тем из них, чьи интересы затрагиваются производством по уголовному делу. Уместно вспомнить и о лицах, не владеющих или недостаточно хорошо владеющих языком судопроизводства. Но в этом нет ничего экстраординарного: из названных особенностей вытекают соответствующие правовые обязанности государственных органов и должностных лиц.
В этой связи поставленные вопросы, вероятно, целесообразно сформулировать в иной плоскости: о закреплении в уПк РФ каких конкретно наименований и терминов идет речь и какова их роль в механизме правового регулирования уголовно-процессуальных отношений?
В первом приближении к ответам на эти вопросы предлагается обратить внимание на термины и их разъяснения, которыми была пополнена ст. 5 УПК РФ в последние годы, а также на имеющиеся в литературе суждения относительно дополнений и изменений этой статьи Кодекса.
В 2010 г. анализируемая статья была дополнена разъяснением наименований «судебное решение», «итоговое и промежуточное судебное решение». Были уточнены понятия «апелляционная, кассационная и надзорная инстанция», «определение», «судебное разбирательство». В 2015 г. она была дополнена разъяснением термина «имущество» и уточнениями терминов «начальник органа дознания», «постановление», «процессуальное решение», «сторона обвинения». У нас нет сомнений в том, что юридическая терминология должна быть точна и однозначно понимаема в правоприменении, однако содержащиеся в перечисленных и многих других пунктах ст. 5 правила дублируют требования норм, включенных в другие разделы и главы Кодекса. Что касается термина «имущество», то ему дается детальное толкование в ч. 1 ст. 104.1 Уголовного кодекса РФ. Тем не менее, в существующей модели УПК РФ, в его структуре приведенные законодательные преобразования категориального аппарата языка закона достаточно логичны, они объяснимы и понятны. Гораздо более серьезные претензии могут быть предъявлены к доктринальным воззрениям, направленным на включение в Кодекс новых дефиниционных норм.
Предложений о пополнении понятийного аппарата УПК РФ в теории уголовного процесса высказано немало. Так, В.И. Зажицкий полагает целесообразным дополнить ст. 5 УПК РФ дефинициями «источник доказательств», под которым им подразумевается живое лицо, занимающее в уголовном процессе определенное процессуальное положение [5, с. 77], и «источник
осведомленности» - факторы, в силу которых живые лица становятся обладателями сведений [5, с. 84]. Е.А. Доля также определил понятие «источник доказательств», в котором фигурирует ряд участников уголовного процесса. Это определение им предлагается разместить в новой статье Кодекса - ст. 74.1 [4, C. 8]. Е.Б. Гришина считает необходимым ввести в ряд статей УПК РФ, в частности, в определение показаний, понятие «уголовно-процессуальная форма» [3, с. 7 -8]. Примеры можно продолжить.
Оставим сейчас в стороне оценку научной состоятельности приведенных суждений (ограничение дискуссий - дело безнадежное: любой ученый вправе отстаивать свое мнение), тем более, что по данной проблеме нам уже неоднократно доводилось высказывать свою позицию [7, с. 68; 10, С. 46 - 48; 13, с. 14]. Вопрос в другом - какова их практическая значимость? То, что может казаться важным и представлять интерес в теории права или, допустим, в дидактическом плане, например, при изучении студентами юридических факультетов и вузов проблем доказательственного права, не обязательно должно приниматься во внимание в реальном законотворчестве. Благо, что законодатель к большинству новаций остается невосприимчив: нормы раздела III УПК РФ остаются наиболее стабильными.
В более широком плане хотелось бы задаться еще одним вопросом: следует ли отягощать законодательные акты все новыми и новыми нормами-дефинициями, ведь УПК РФ - не юридическая энциклопедия и не учебник по курсу «Уголовный процесс».
С точки зрения юридической технологии вовсе не имеют право на существование в Кодексе термины, ни разу в нем не использованные. Это - «алиби», «близкие лица», «следователь-криминалист». Вместе с тем, очевидно, - в законах и иных нормативных актах присутствуют группы разъяснений, которые в них действительно необходимы. Из числа толкований, содержащихся в статье 5 УПК РФ, мы относим к ним разъяснения таких терминов как «близкие родственники», «жилище», «задержание подозреваемого», «законные представители», «имущество», «момент фактического задержания», «ночное время» и «родственники». Обсуждение совершенства определения каждого из перечисленных терминов - предмет отдельного разговора [14, с. 87]. В целом же должно быть понятно, что без их однозначного толкования правоприменительная практика столкнулась бы со значительными трудностями. Не случайно аналогичные разъяснения содержатся в УПК всех соседних государств, хотя далеко не все из них размещаются в обособленных статьях кодексов. Например, нормы о продолжительности задержания подозреваемого в этих кодексах содержатся в разделах и статьях, посвященных регламентации применения мер уголовно-процессуального принуждения (гл. 17 УПК Армении, гл. 1разд. 5 УПК Молдовы, гл 17 УПК Туркменистана и др.). Собственно, точно так же как ранее срок задержания подозреваемого устанавливался в ст. 122 УПК РСФСР.
На кардинальные изменения ныне действующего УПК РФ ни нам, ни другим авторам, предлагающим осуществить в нем терминологические преобразования, реально рассчитывать не приходится. Однако при разработке будущего отечественного уголовно-процессуального законодательства можно, на наш взгляд, принять во внимание следующие аргументы:
1. От включения в уголовно-процессуальный кодекс специализированной статьи, содержащей разъяснения наименований и терминов, целесообразно отказаться. Реальность этого предложения подтверждается опытом законотворчества в ряде государств ближнего зарубежья, имевших в недалеком прошлом единую с российским законодательством научную и правовую основу. В частности, в новых УПК Латвии, Узбекистана и Эстонии статей, аналогичной статье 5 УПК РФ, нет. Что же касается необходимых в правоприменении толкований понятий, таких как «жилище», «момент фактического задержания» и др., то они безболезненно могут быть вплетены в ткань соответствующих уголовно-процессуальных институтов и норм.
2. Параллельно могут подвергнуться уточнению и отдельные понятия, которые в силу привычки или сложившихся традиций кажутся нам безгрешными. Надо ли, допустим, сохранять в настоящем и будущем законодательстве сложившееся на протяжении многих десятилетий отношение к понятию «ночное время». Если, например, в законодательстве о труде период с 22.00 до 6.00 часов имеет принципиальное значение для защиты интересов граждан, работающих в ночную смену, то подход с такими же мерками к производству следственных действий - допросов, осмотров, обысков, выемок и др. - может вызвать совсем иной эффект. Пищу для размышлений предоставляют и УПК ряда соседних государств. Так, в УПК Латвии установленное законом время суток для производства следственных действий отражено в весьма привлекательной статье 139 «Общие правила производства следственных действий». В ней говорится: «Заранее планируемые следственные действия, как правило, производятся в период с 8.00 до 20.00 часов». Согласно ст. 6 УПК Армении, ночным считается время с 22.00 до 7.00 часов.
3. Тенденция к созданию дефиниционных норм проявляется и за пределами специализированной ст. 5 УПК РФ. Зародилась она в период кодификации уголовно-процессуального законодательства 1958-1961 гг., ведь ни в Уставе уголовного судопроизводства Российской Империи 1864 г., ни в УПК РСФСР 1924 г. норм-определений не было. В названном Кодексе существовала лишь статья 23, в 12 пунктах которой разъяснялись наименования, неведомые ранее российскому законодательству - народный суд, военные трибуналы, народные судьи, народные заседатели и др.
В позитивном уголовно-процессуальном праве немало далеко не бесспорных норм-определений. Ученые, исследующие генезис дефиниционных норм доказательственного права, пытаются, порой весьма успешно, найти ответы на вопрос об их происхождении в недрах идеологизированной советской науки и советского права [например, 2]. Мы не возражаем против десоветизации прошлого, однако в данной ситуации склонны выдвигать иные - тривиальные версии. Можно предполагать, например, что рабочие группы по подготовке Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик (а затем и кодексов) в значительной степени состояли из ученых, трудившихся в ведущих российских вузах. Для их мышления стереотипной была формулировка прогрессивных для своего времени определений всех возможных понятий, точно так, как делали они это в преподавании курсов «Советский уголовный процесс», «Криминалистика» и иных учебных дисциплин. Таким путем анализируемая
тенденция вполне могла быть привнесена в отечественное право, положить ей начало.
В принципе нормы-дефиниции, расположенные за пределами специализированной статьи УПК РФ, достаточно логичны (хотя и вызывают в доктрине бесконечные дискуссии). Характерный пример - нормы главы 10 УПК РФ «Доказательства в уголовном судопроизводстве». В ней вначале определяются обстоятельства, подлежащие установлению по каждому уголовному делу, после чего вводится норма-дефиниция, в которой содержится прагматичное для нормативного акта определение термина «уголовно-процессуальное доказательство». В нем звучит: доказательство - это любое сведение, обладающее признаками относимости и допустимости. Затем устанавливается закрытый, исчерпывающий перечень источников доказательств. Далее в Кодексе закрепляются нормы, определяющие условия недопустимости доказательств, формулируются правила, касающиеся использования в доказывании отдельных видов источников доказательств. Структура гл. 10 УПК РФ логична.
Именно через понятийные определения включены в текст Кодекса институты показаний, вещественных доказательств, большинства участников уголовного процесса и многие другие. Основная же наша претензия к ним (помимо неоднозначного толкования) заключается в том, что в процедурном праве они не выполняют ни регулятивных, ни охранительных функций. Они не содержат в своей структуре ни гипотез, ни диспозиций. От этой группы легальных дефиниций также целесообразно отказаться, однако подход здесь может быть иной: нормы данного вида могут быть переформулированы таким образом, чтобы занять достойное место в механизме правового регулирования.
Для иллюстрации этого положения приведем формулировки, разъясняющие, например, термин «потерпевший в уголовном процессе», абстрагируясь от текста какого-либо реального нормативного акта.
Вариант 1. При наличии доказательств, дающих основание полагать, что лицу преступлением причинен моральный, физический или имущественный вред, оно признается потерпевшим.
Вариант 2. Потерпевшим является лицо, которому преступлением причинен моральный, физический или материальный вред.
Первая из предложенных редакций обладает всеми необходимыми признаками нормы уголовно-процессуального права: в ней закреплено установленное государством процедурное правило, позволяющее отнести ее к числу регулятивных норм; выявляется гипотеза и диспозиция, появляется возможность судить о потенциальном применении процессуальной санкции.
Вторая - понятийная - редакция сама по себе не обладает рядом основных признаков нормы уголовно-процессуального права, хотя свою разъяснительную функцию она выполняет.
Возможности для воплощения в жизнь именно такого подхода существуют. Например, одну их наиболее полемичных норм, закрепленную в ч. 1 ст. 74 УПК РФ «Доказательства», можно гипотетически представить примерно в следующей редакции: «Суд, прокурор, следователь и дознаватель устанавливают подлежащие доказыванию обстоятельства на основе любых сведений, полученных в порядке, определенном настоящим Кодексом». При таком варианте законодатель в данном, вполне конкретном случае был бы освобожден от необходимости участия в бесконечной
словесной эквилибристике доктринеров, а перманентные и в значительной мере бесплодные дискуссии остались бы уделом теоретиков.
С точки зрения юридической технологии преобразования подобного рода, в случае их поддержки, в подавляющем большинстве ситуаций не могут создать неразрешимых законотворческих проблем.
Список литературы:
1. Бахта А.С., Марфицин П.Г. Уголовно-процессуальные нормы // Уголовный процесс. Проблемные лекции: учебник / под ред. В.Т. Томина, И.А. Зинченко. М.: Юрайт, 2013. С. 146 - 206.
2. Гмырко В.П. Генезис теории доказывания отечественного уголовного процесса: методологическая рефлексия // Научный журнал Национального университета «Острожская академия». 2015. № 2 (12). С. 1 - 60. URL: http/lj.oa.edu.ua//articles/2015/n2/hvppmr.pdf
3. Гришина Е.Б. Показания в системе видов доказательств в уголовном судопроизводстве России: авто-реф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2010.
4. Доля Е. Источники доказательств в уголовном судопроизводстве // Законность. 2011. № 12. С. 3 - 8.
5. Зажицкий В.И. Источники в доказательственном праве // Государство и право. 2013. № 10. С. 72 - 84.
6. Зинченко И.А. Регламентация статуса источников доказательств в уголовно-процессуальном законодательстве // Вестник Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России. 2014. № 2 (36). С. 67 - 70.
7. Комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации / науч. ред В.Т. Томин, М.П. Поляков. - 5-е изд., перераб. и доп. - М.: Юрайт, 2011.
8. Курс советского уголовного процесса. Общая часть / под ред. А.Д. Бойкова и И.И. Карпеца. М.: Юрид лит., 1989.
9. Победкин А.В. Моральные победы - не считаются // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2012. № 4 (5). С. 209 - 223.
10. Попов А.А. Получение объяснений и показаний в уголовном процессе Российской Федерации (результаты компаративистского исследования досудебного производства): дис. ... канд. юрид. наук. М., 2015.
11. Попов А.П. Условия оптимизации достижения цели доказывания. Результаты ОРД: Резервы оптимизации уголовного судопроизводства // Черные дыры в российском законодательстве. 2006. № 2. С. 300 - 302.
12. Попов А.П. Уголовный процесс России: целепо-лагание, система задач и средства. Пятигорск, 2016.
13. Попов А.П., Зинченко И.А., Попова И.А. Проблемы современного доказательственного права в уголовном процессе // Пробелы в российском законодательстве. 2012. № 6. С. 172 - 177.
14. Попов А.П., Сверчков В.В., Томин В.Т. Уголовно-процессуальное целеполагание и достижение целей уголовного наказания // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2006. № 2 (265). С. 86 - 97.
15. Попова И.А., Попов А.А. Совершенствование норм УПК РФ, закрепляющих способы фиксации показаний в досудебном производстве // Черные дыры в российском законодательстве. 2015. № 2. С. 99 - 103.
Рецензия
на рукопись статьи А.А. Попова и И.А. Зинченко «Нормы-дефиниции в уголовно-процессуальном праве: критический взгляд».
Совершенствование уголовно-процессуального законодательства, а именно этой материи посвящена
рецензируемая статья, - одна из наиболее злободневных и актуальных проблем юридической науки.
Статья отличается несомненной новизной. Если ранее в теории уголовного процесса затрагивался вопрос лишь об уточнении содержания отдельных норм-определений, то в данной статье он приобрел иное звучание. Авторы справедливо считают, что легальным дефинициям в УПК РФ по возможности не должно быть места, ибо в процессуальном (процедурном) праве предпочтение должно быть отдано регулятивным и охранительным нормам. При этом ими верно, на мой взгляд, подчеркивается, что решение затронутой проблемы вовсе не заключается в перекраивании действующего законодательства. В этом нет необходимости. Речь идет о формировании тенденции, которую целесообразно иметь в виду при разработке будущего российского законодательства.
Рукопись статьи подготовлена на достаточно высоком научном уровне, а ее проблематика соответствует профилю журнала «Пробелы в российском законодательстве». Положительные качества рукописи статьи А.П. Попова и И.А. Зинченко «Нормы-дефиниции в уголовно-процессуальном праве: критический взгляд» позволяют сделать вывод о том, что она в представленном виде может быть рекомендована к опубликованию.
Рецензент: доцент кафедры уголовного процесса Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России, кандидат юридических наук, доцент В.Н. Авдеев.
