CC BY
231
3. Ближайшие задачи деятельности земств 4. Лебедев В.И. Исторические записки о Там-
Тамбовской губернии в области школьного бовском епархиальном училище за 50 лет су-
образования. Тамбов, 1914. С. 17. шествования. 1863-1913. Тамбов, 1914. С. 9.
НОРМАТИВНО-ПРАВОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ В СФЕРЕ ЭКОНОМИКИ: ВЕЙМАРСКАЯ РЕСПУБЛИКА В ГЕРМАНИИ 1919-1933 гг.
В.Г. Баев
Bayev V.G. The legal organisation of state government in the sphere of economy: The Weimar Republic in the Germany of 1919-33. The article looks at some economical issues of the Weimar Republic in 1919-33.
Экономическая жизнь Германии после 10 января 1920 года в значительной мере регулировалась положениями вступившего в силу Версальского мирного договора. Статья 231 этого акта возлагала на Германию и страны Тройственного союза исключительную вину за развязывание войны и обязывала их возместить нанесенный странам Антанты ущерб от военных действий. В соответствии с требованиями договора, территория Германии уменьшалась на 1/8, население - без малого на 1/10; значительно сократились запасы полезных ископаемых, которыми располагала Германия. Определение общей суммы репарационного долга и размеров ежегодных платежей должно было стать задачей специальной комиссии из представителей государств Антанты. «Дня союзников, - заявил английский премьер Д. Ллойд-Джордж, - германская ответственность за войну является основным положением. Это - базис, на котором воздвигнуто здание Версальского договора. Если это положение будет отклонено или если тут будет сделана уступка, договор окажется разрушенным. Мы желаем уяснить раз навсегда, что союзники должны рассматривать германскую виновность как установленный факт» [1]. Построенный на утверждении «проигравший всегда платит», договор имел под собой весьма размытые правовые основания. Именно поэтому он встретил резкое неприятие общественного мнения и органов государственной власти Веймарской республики. Объявление Версальского договора сопровождалось в Германии недельным трауром [2].
* * *
Основным источником нашего исследования явились парламентские документы Веймарской республики (продукт текущей деятельности высшего законодательного органа Германии - рейхстага). Они включают собственно законодательные акты, а также стенографические отчеты о заседаниях рейхстага, позволяющие понять конкретнополитическую обстановку и условия германского законотворчества. По объему документы веймарских рейхстагов - это 130 крупноформатных томов-фолиантов, публиковавшихся под рубрикой «Слушания рейхстага» (Verhandlungen des Reichstages - VdR) при сквозной нумерации.
Нормативно-правовая организация государственной власти в сфере экономики занимала значительное место в деятельности рейхстага: в 1920-1924 годах - четверть всего парламентского времени, в рейхстаге третьего и четвертого созывов - одна восьмая часть времени. В рейхстаге пятого созыва законодательные акты экономического характера вновь количественно растут (около четверти от общего числа принятых документов), что стало прямым следствием начавшегося мирового экономического кризиса.
В ходе Ноябрьской (1918) революции в Германии правящей элите страны удалось, произведя косметическое изменение внешнего вида, плавно провести кайзеровский государственный корабль в гавань веймарского государства. Это обстоятельство позволило сохранить в новом законодательном органе республики парламентские кадры прежней
Германии. К таким можно отнести Социал-демократическую партию Германии с политическим опытом, наработанным еще во времена «исключительного закона против социалистов». Войдя в число «ответственных за государство», СДПГ посылала в парламент профессиональных в экономической области политиков. Экспертами партии в экономике являлись О. Вельс и В. Кейль. Выступая с реформистских позиций, они призывали действовать совместно с буржуазными партиями, неодобрительно оценивали экономические взаимоотношения Германии с Россией [3]. Другая партия со стажем -Центр. Ее компетентным оратором в экономической области считался Г. Брауне, долгое время работавший министром труда республики.
Вместе с тем всеобщее избирательное право - «поветрие XX века» - привело в законодательный орган малоподготовленных «людей с улицы». В качестве примера можно указать на деятельность малочисленной коммунистической фракции 1920-1924 годов и фракции независимых социал-демократов. Два парламентских коммуниста (В. Барц и В. Кенен в рейхстаге первого созыва) и член фракции НСДПГ Л. Брейнинг, дилетанты в экономике, видели свою задачу в использовании парламентской трибуны для пропаганды своих взглядов и критики правительства. С 1930 года к хору широкомасштабной критики правительства присоединились 104 голоса нацистской партии. Парламент оказался в ситуации, не позволявшей осуществлять полноценное регулирование сложной экономической жизни. Депутаты уделяли внимание не столько качеству и статьям обсуждаемых законопроектов, сколько общим направлениям экономической политики, которая этими законами регулируется. Неконструктивная критика снижала коэффициент полезного действия законодательного органа, суживала возможности парламентского контроля над экономическими отношениями.
Кроме этого, веймарскому парламенту нередко приходилось заниматься законами, что называется, «на злобу дня», не имевшими законодательного будущего и рассчитанными лишь на успокоение «дикой толпы». Пример - «Закон о социализации промышленности». Представление левых о «социализации» заключалось в огосударствлении экономики. Умеренно либеральные законодатели вкладывали в закон иное со-
держание: организацию и увеличение производства. Не вызывает удивления, что социал-демократы, инициаторы законопроекта, предлагали с социализацией не торопиться, говорили, что она должна вызреть, подобно ребенку в чреве матери. Представитель Центра (еще одной партии «веймарской коалиции») К. Ференбах, теолог и юрист, председатель Веймарского Законодательного собрания, в 1920-1924 годах канцлер Германии, доказывал, что социализация должна проводиться в тех отраслях хозяйства, где она экономически оправдана. Депутат от партии промышленников Г. Штреземан подвел итог: «Основным моментом является не теория социализации, а вопрос производства, с позиций которого мы рассматриваем проблему социализации» [4]. К середине 1920 года вопросы социализации фактически исчезли с повестки дня парламентских заседаний.
Деятельность веймарского парламента в сфере экономики проходила под мощным давлением организованных финансово-промышленных групп крупного капитала - важнейшего субъекта политики в Германии. Напрямую и через свое лобби в парламенте капитанам немецкой индустрии удавалось менять направления и смысл экономического законодательства, сводя его к повсеместной поддержке «денежных мешков», несмотря на заявления о необходимости равного несения последствий кризиса всеми членами общества.
Сокращая социальные расходы государственного бюджета, правительство кредитовало промышленников, а для домашних хозяек выпускало памятки о правильном распределении недостающих продуктов [5]. И все это на фоне катастрофического положения детей. Детская смертность в 1920 году возросла, по сравнению с 1913 годом, на 16 процентов. Парламентская комиссия освидетельствовала 650 школьников Берлина и пришла к заключению, что 431 школьник не получал ни капли молока, 378 детей жили в неотапливаемых помещениях, 118 были больны туберкулезом. Левые требовали средства военного бюджета пустить на помощь двум миллионам больных туберкулезом детей [6].
В кризисные 1919-1923 годы парламент принял ряд законодательных актов. Их форма и содержание не оставляли сомнений в том, что они содержали нормы, отражавшие эгоистические групповые интересы германского капитала. Причина этого - отсутствие
у большинства населения экономической и политической власти, а также уровня сознания, который позволил бы правильно определить свои интересы, выразить их в правовых идеях и потребовать закрепления в законах.
Согласно «Закону о соглашении между государством и Гамбургской пароходной компанией», веймарское правительство обязывалось выплатить судовладельцам компенсацию в 4,7 миллиарда марок ввиду передачи странам Антанты - в счет репараций -торгового флота Германии. Почувствовав возможность отрезать от бюджетного пирога еще один кусок, судовладельцы потребовали от государства дополнительно 6 миллиардов марок. Симптоматично, что правительство было намерено пойти и на это, как всегда, за счет сокращения помощи голодающим [7].
Закон «Об обеспечении централизованного регулирования оплаты служащих» (1920) сохранил привилегированное положение служащих высших категорий за счет снижения жизненного уровня служащих средних и низших категорий. Фактическое согласие правых парламентариев с правительственной позицией означало, что государство и крупный капитал в Веймарской республике «работали» в тесной связке [8].
«Закон о безработице» (май 1921) рассматривал ее как явление, присущее всякому высокоразвитому государству. Такую точку зрения разделяли коммунисты и социал-демократы, полагая, что безработица есть следствие чрезмерной индустриализации мира, когда от промышленности уже не требуется столько продукции, сколько было необходимо раньше. Рациональный подход требовал, однако, равного участия всех общественных групп в борьбе с безработицей. Социал-демократы предложили создать целевые фонды помощи безработным. Однако собираемых государством средств было явно недостаточно для удовлетворения нужд безработных. По вычислениям современника Веймарской республики и известного статистика Ю. Кучинского, размер пособий составлял только 30 процентов прожиточного минимума. К тому же закон предусматривал выплату пособий в течение 26 недель. Не найдя работу в течение этого времени, соискатели лишались права на государственную поддержку и влачили жалкое существование [9].
Ежегодные законы о бюджете не позволяли выделить «отдельной строкой» размеры социальных выплат. Ясно одно - наблюда-
лась тенденция к их постоянному сокращению. Если в 1927 году социальные программы «стоили» 1,1 миллиарда марок, то в 1928 году - только 700 миллионов. Бросается в глаза несоответствие между ростом числа безработных и размерами помощи им. К концу 1925 года из 1 миллиона безработных пособия получали 700 тысяч, или 70 процентов. Эту цифру можно считать относительно высокой, поскольку в 1922-1923 годы процент безработных, получавших пособия, не превышал 25 процентов. В то же время правительство выплачивало бывшему кайзеру Вильгельму II 50 тысяч марок ежемесячной пенсии. ’
«Закон о мерах по увеличению пенсий инвалидам войны» обсуждался 30 июня
1922 года. С точки зрения коммунистов и независимых социал-демократов, положения закона не соответствовали реальным потребностям голодающих людей. А увеличение пенсионного содержания инвалидов следовало произвести за счет сокращения ассигнований на военные нужды. Как и в других случаях, правительство переложило заботу о социальном страховании рабочих на плечи самих рабочих. Член социал-демократической фракции Г. Хох предложил увеличить фонд социального страхования путем повышения взносов на страхование по инвалидности [10].
Трагедией веймарского государства явилось то, что оно одинаковым образом не устраивало как левых, так и правых, сторонников кайзеровской Германии. Крупный экономист, профессор, представитель партии немецких националистов К. Хельферих видел в буржуазно-демократической форме государственного устройства главного виновника обнищания немецкого народа. По его данным, в декабре 1922 года женатый неквалифицированный рабочий получал зарплату в 552 раза выше довоенного уровня. Однако цены на продукты питания, одежду, квартплату выросли в 685 раз [11]. Годовое потребление мяса на душу населения сократилось, по сравнению с 1913 годом, с 53 до 26 килограммов, хлеба — с 250 до 135 килограммов, молока - с 330 до 175 литров [12]. Сказанное не подтверждало вывод некоторых нациалистически настроенных парламентариев о том, что в 1922 году реальная зарплата рабочего приблизилась к довоенному уровню [13].
Веймарская конституция была первой европейской конституцией, которая содержала детально разработанный перечень социальных прав. Иными словами, благосостояние нации признавалось важной конституционной ценностью. Однако обязательства государства заключались скорее в «государственной цели» - особой форме конституционного положения, которая определяла обязанности правительства, но не обеспечивала их правовой санкцией. Именно поэтому одобренные рейхстагом социальные мероприятия не всегда выполнялись правительством. Так, в 1924 году рейхстаг постановил выделить из бюджетных средств 170 миллионов марок для помощи безработным. В дебатах с представителями правительства размеры помощи были снижены до 125 миллионов марок, но фактически было израсходовано... 0,5 миллионов марок [14]. В то же время за счет сокращения или полной ликвидации социальных выплат в первоочередном порядке выделялись средства на армию. Так, 18 февраля 1926 года бюджетный комитет рейхстага принял решение о выделении дополнительных 155 миллионов марок на вооруженные силы, а вопрос об увеличении пособий безработным так и остался нерешенным после категорического заявления министра финансов об отсутствии денег на эти цели [15].
Выдерживая линию на поддержку крупного промышленного капитала, республиканские министры старались не затрагивать в парламентских выступлениях меры борьбы с безработицей, объясняя ее последствиями проигранной войны или приводили выгодное сравнение безработицы в Германии с ее уровнем за границей. А если и соглашались с предложением создать фонд помощи безработным, то только за счет отчислений из зарплаты тех же рабочих. В итоге, обусловленный законом взнос предпринимателей выразился в виде незначительного повышения зарплаты, которое компенсировалось существенным ростом цен на продукты питания [16].
С притоком в страну англо-американских займов и установившийся в результате стабилизации капитализма «Закон о рационализации» (1924) придал проблеме занятости иную окраску: новые тысячи рабочих оказались «ненужными» в результате технического перевооружения (рационализации). Фактически, отметили социал-демократы [17], закон о рационализации лишь обострил
проблему безработицы. Темпы ее роста выглядели следующим образом: ноябрь 1926 года - 1,3 миллиона человек, декабрь 1926 года - 1,4 миллиона человек, январь 1927 года - 1,7 миллиона человек, февраль 1927 года - 2 миллиона. Из некоторых отраслей промышленности рационализация вытеснила до половины рабочих [18]. В результате рационализации положение с занятостью обострилось настолько, что рейхстаг вынужден был в 1926 году учредить специальную Анкетную комиссию для изучений условий производства и сбыта продукции, придав ей неограниченные полномочия. Противоядие возможной политической борьбе, как средству борьбы против безработицы, комиссия не нашла [19]. Не в последнюю очередь по причине активного лоббирования интересов крупного капитала депутатами правых партий. Последние объясняли увольнения благими намерениями предпринимателей «помочь» другим рабочим, а депутат от Народной партии В. Радемахер заявил, что «виноваты сами рабочие, известный процент которых не желает трудиться». Коллега Раде-махера Г. Раумер поведал о трудном положении владельцев предприятий, ответственных за судьбу производства и увольнявших рабочих ввиду жесткой необходимости.
На этом фоне промышленники продолжали добиваться в парламенте государственного кредитования, имея в виду возвращать долги обесцененными марками. Во время разгула инфляции, голода и безработицы владельцы германской промышленности и «их» депутаты в парламенте твердили о «разорении» владельцев предприятий, требуя для них правительственных льгот и субсидий. Служивший в 1921-1923 годах в концерне Стиннеса барон В. Путлиц рассказывал, что этот «спекулятивный гений» произносил патриотические речи и жаловался, будто с немцев хотят снять последнюю рубашку. Вместе с тем не стеснялся использовать затруднения немецкого народа, чтобы делать гигантский гешефт» [20].
Нельзя не признать и осмотрительности правящей немецкой бюрократии. Ежегодно осенью правительство проводило сокращение штата железнодорожных служащих из-за сокращения объема перевозок. Осенью 1923 года это совпало с рурскими событиями, тяжело отразившимися на работниках железнодорожного транспорта. Чтобы не восстанавливать их против правительства, министр
путей сообщения (с июля 1920 по август
1923 года) генерал В. Гренер предложил из психологических соображений воздержаться от увольнения [21].
Последние годы республики, выпавшие на время мирового экономического кризиса, не изменили отношения к проблеме безработицы. Ее, по-прежнему, рассматривали как оборотную сторону технического прогресса, который отнимает у людей работу [22].
Облегчение налогового пресса для крупных предпринимателей или даже уход от уплаты налогов - фактическое направление нормотворческой деятельности парламента Веймарской республики в налоговой сфере. Полемика вокруг налоговых актов обозначила, в частности, проблему несправедливости в распределении налогового бремени между различными слоями населения Веймарской республики. Националист К. Хельферих, будучи в 1915 году министром финансов, ввел прямой налог на предпринимателей, но он составлял 1/4 от суммы всех налогов. В то же время 3/4 налоговых поступлений шло со стороны малоимущих кругов. Экономический эксперт фракции независимых социал-демократов Б. Дювелль доказал, что такое же соотношение наблюдалось в 1920 году [23]. Правительство вносило в бюджетные проекты предложения о снижении прямого налога на собственность, одновременно повышая косвенные налоги на предметы потребления, которые выплачивались преимущественно трудящимися.
Правые партии, представлявшие интересы промышленников, прибегали к разным способам давления, предсказывали «развал» промышленности, если будет увеличено налогообложение предпринимателей, предлагали расплывчатые формулировки финансовых законопроектов [24]. Канцлер Й. Вирт заявлял: «Налоги будут взиматься в тех сферах, где они не окажут отрицательного воздействия на экономику» [25].
Разразившаяся вслед за послевоенным кризисом инфляция не изменила налогового курса правящей элиты. Правительство (в лице канцлера В. Куно, теолога и юриста по профессии и министра финансов с октября 1921 по август 1923 года А. Гермеса) объясняло причину финансового кризиса французской агрессией в Рурскую область [26] и создавшимся в результате этого острым внешнеполитическим положением, а не внутренними просчетами в экономической политике.
Оно не считало нужным предпринимать шаги по перераспределению тяжести кризиса между всеми группами населения.
Однако оппонировавшие правительству депутаты КПГ показали, что оккупация Рурской области была инициирована германскими правящими кругами с двоякой целью: во-первых, подавить здесь революционные настроения, во-вторых, нажиться на кризисе. Промышленный король Рура Г. Стиннес, официальный представитель правительства на переговорах по репарациям в Спа, вызывающим поведением подталкивал Францию на захват Рурского промышленного региона. Депутат КПГ П. Фрелих процитировал в этой связи выдержку из влиятельной газеты деловых кругов горнодобывающей промышленности «Бергверкцайтунг», которая писала: «Опасность (революционная. - В. Б.) для Рура и Пфальца уменьшится, если французы поставят эти области под свой контроль» [27]. Поэтому у Фрелиха были основания утверждать, что «в оккупации Рура виноват не только Пуанкарэ, но правительство Куно, развязавшее в соответствии со своими планами войну в Руре» [28].
Законодательные акты и их обсуждение в рейхстаге указывают на использование и других возможностей обогащения финансово-промышленного капитала в кризисную эпоху. К ним можно отнести факты нецелевого использования рурскими промышленниками кредитов, выданных для поддержания убыточных предприятий. По словам профессионального экономиста, приверженца теории «организованного капитализма», эксперта фракции СДПГ по вопросам финансов П. Герца, многократные обращения руководства партии к правительству с требованием представить отчет об использованных средствах не имели успеха. Правительственные чиновники старательно избегали частных встреч с депутатами СДПГ. Любопытно, что даже сам министр финансов признавал убыточность кредитования рурской промышленности в условиях катастрофического падения марки [29].
Проведение через парламент политики так называемой «экономии» также преследовало цель сохранить прибыли крупных предпринимателей. По этому поводу депутат КПГ В. Барц заметил, что патриотизм предпринимателей в борьбе против захватнической политики Франции измерялся лишь величиной получаемой прибыли [30]. Канцлер
В. Куно во время Рурского конфликта 1923 года заявил: «Немцы должны меньше потреблять, больше экономить и больше работать» [31].
Принятие рейхстагом «Закона о плане Дауэса» (1924) не принесло облегчения германским налогоплательщикам. Ощутимо выросли косвенные налоги, в частности на пиво, табак и другие предметы потребления. Ранее было показано, что в послевоенные годы основную причину роста налогов правительство видело в разрухе и финансовом хаосе. Серия законов об очередном повышении налогов в 1924-1929 годах мотивировалась загруженностью промышленности выплатами по плану Дауэса. Тяжесть таких выплат требовала от рабочего класса Германии наивысшего напряжения своих возможностей, ибо приходилось работать на «своих» и иностранных капиталистов [32].
Принимая Закон Дауэса, предусматривавший проведение рационализации, законодатели рассчитывали поднять промышленность, снизить цены и обеспечить занятость. Фактически же основой объявленной рационализации стала интенсификация труда рабочих, за счет которой было получено 90 процентов прибыли. Индекс числа занятых рабочих упал со 100 до 81. Для выпуска продукции в первом полугодии 1926 года, равной по объему продукции, произведенной за тот же период 1925 года, понадобилось на 841 тысячу рабочих меньше. В 1926 году экспорт угля почти в три раза перекрыл уровень 1925 года. При этом число рабочих Рура сократилось на 160 тысяч человек. Производительность труда поднялась, по сравнению с 1913 годом, на 30 процентов, в то время как зарплата - лишь на 4 процента [33].
Интенсификация производства осуществлялась в противоречии с законодательством о труде, проконтролировать исполнение которого парламентариям не всегда удавалось. Под любыми предлогами министры уклонялись от ответов на депутатские запросы. Когда в 1921 году на химическом предприятии в Оппау в результате взрыва погибло более 400 человек, министр труда Брауне ответил, что причины катастрофы не удастся до конца выяснить, поскольку мертвы все свидетели. Не лучшая картина с соблюдением норм безопасности труда наблюдалась в горнодобывающей промышленности. Владельцы шахт вообще снимали с себя всякую ответственность за несчастные случаи, не выплачи-
вали компенсацию вдовам погибших и искалеченным. В конечном итоге объявленный правительством тезис «Через рационализацию к благосостоянию» оказался несбыточным. Реальная зарплата не соответствовала прожиточному минимуму, а внедрение новой техники привело к массовым увольнениям [34].
Нормативно-законодательная деятельность рейхстага пятого и шестого созывов (1930-1932 годов) отразила проблемы экономического развития последних лет республики, когда на Германию обрушилась волна мирового кризиса. Сердцевиной законодательного процесса стал подготовленный правительством Брюнинга пакет законов о «санировании» (оздоровлении) производства. Оно осуществлялось на основе крупных правительственных субсидий наиболее пострадавшим от кризиса предприятиям.
Насколько крупный капитал Германии нуждался в государственных субсидиях, по парламентским документам сказать невозможно - монополии тщательно скрывали истинное положение дел. Однако депутаты-коммунисты сделали достоянием общественности сведения о том, что государственные дотации нередко использовались не для подъема производства, а для личного обогащения. Имея в виду тенденцию экономического законодательства предыдущих лет, трудно не согласиться с доводами левых парламентариев. Крупнейший германский концерн «ИГ-Фарбениндустри» в 1928 году получил чистой прибыли 300 миллионов марок, но именно здесь наиболее остро стоял вопрос выплаты заработной платы рабочим [35]. Более того, правительство настаивало на чрезвычайных (не основанных на законе) мерах борьбы с кризисом. В частности, министр финансов Г. Дитрих потребовал от рейхстага исключительных мер по сбору налогов для кредитования промышленности: «Не стоит заботиться о законах демократии, когда плотина экономического хаоса угрожает прорваться».
В этом же неправовом поле осуществлялась деятельность канцлера Германии от партии Центра Г. Брюнинга, специалиста в области государственного права, эксперта фракции по финансовым и налоговым вопросам. Он утверждал, что преодоление кризиса возможно только на основе чрезвычайного законодательства [36] и... за счет сокращения социальных ассигнований. Хотя и заявлял с трибуны рейхстага: «Народ должен
быть уверен, что тяжесть экономического кризиса распределена между всеми одинаково» [37].
Рейхстаг 1930-1932 годов рассматривал нормативную базу экономического развития Восточной Пруссии. О тяжести экономической ситуации в Восточной Пруссии свидетельствовали следующие факты: в Берлине рабочий-металлист получал 1,12 марки в час, в Восточной Пруссии - 61 пфенниг. Смертность от туберкулеза в Восточной Пруссии была на 40 процентов выше общегерманской; детская смертность составляла по Германии 8,9 процента, в Восточной Пруссии -13,5 процента [38].
Так называемый «прусский путь» развития капитализма в сельском хозяйстве Германии сохранил феодальные пережитки, наличие которых не позволяло обеспечивать возраставшие нужды промышленности. Существование крупного землевладения привело к политическому господству юнкерства в Веймарской республике. Оно входило в правящую элиту, принимало участие в работе промышленных, торговых и финансовых объединений, имело своих представителей в парламенте. Так, в рейхстаге второго созыва (1924) помещики-юнкеры располагали 36 депутатскими мандатами.
Неоднократные попытки государства реформировать крупное землевладение разбивались о решительное сопротивление юнкерства. Объединенные во влиятельный союз «Ландбунд», крупные аграрии через «своих» людей в рейхстаге доказывали экономическую неоправданность любых нововведений в сельском хозяйстве, протестовали против чрезмерного налогообложения крупных земельных хозяйств, предлагали уменьшить налоги с землевладельцев за счет увеличения продолжительности трудового дня промышленных рабочих.
Правительственный проект «Закона о регулировании поставок зерна государству» (30 июня 1922 года) стал первой попыткой государственного регулирования сельскохозяйственным производством; в частности, документ препятствовал сельским капиталистам произвольно устанавливать цены на зерно. Позиция аграрного лобби, депутатов Народной и Национальной партий (Рун-кель и Шиле) выразилась в однозначно резкой оппозиции законопроекту. Критикуя правительственный проект слева, коммунист
В. Кенен указал на то, что если правительст-
во стремится к стабильности цен на хлеб, то коммунисты требуют, чтобы он был еще и дешевым. Оратор высказал опасение, что законопроект в таком виде приведет к дальнейшему повышению цен на хлеб, развяжет руки тридцати тысячам крупных аграриев, которые «были до войны, остаются теперь обладателями полной власти в Германии» [39]. Руководитель христианских профсоюзов А. Штегервальд (Центр) выступил против государственной регламентации сельского хозяйства, хотя фактически признал неспособность аграрного сектора германской экономики обеспечить население продовольствием [40]. В результате законопроект принял удобную для землевладельцев форму закона, в соответствии с которым юнкеры обязывались поставить зерно, но по повышенной цене: тонна пшеницы - 7400 марок, ржи - 6900 марок.
«Закон о Восточной помощи» характеризовался не только выделением пособий за счет бюджетных средств, но и снижением налогов, а также удешевлением транспортных тарифов на перевозку сельскохозяйственных грузов из восточных районов. Основными разработчиками «Восточной помощи» выступили депутаты от Немецкой национальной партии. Они создавали впечатление, будто от этого закона зависит само существование страны. Кредитование восточно-прусского юнкерства ревностно отстаивали депутаты Центра. Лидер ее фракции Г. Брюнинг заявил, что всеобъемлющая «Восточная помощь» представляет собой основу национального и политического спасения немецкого Востока. Депутаты КПГ выразили справедливое опасение, что восточно-прусский союз землевладельцев, используя свое влияние во всех государственных органах, сумеет отхватить себе львиную долю денег во вред мелким и средним землевладельцам. Если судить по выступлению государственного комиссара по кредитованию восточно-прусского юнкерства Ренне-бурга (Демократическая партия), так и произошло: 20 марта 1929 года комитет провинциальных кредитов в течение шести часов удовлетворил 300 просьб землевладельцев о кредитовании на сумму в 4 миллиона марок. Рассмотрение одной просьбы исчерпывалось, таким образом, полутора минутами [41]. Крупнейшая в парламенте социал-демократическая фракция расценила законопроект «как кормушку для восточно-прусских юн-
керов», но все же согласилась с ним в целом [42]. Союз умеренной социал-демократии и правых партий обеспечил прохождение закона. В результате первого этапа «Восточной помощи» юнкерские землевладения площадью свыше 100 гектаров получили в среднем по 20 тысяч марок, в то время как трудящиеся крестьяне, имевшие до 20 гектаров, - по 40 марок на двор [43]. Как показали дальнейшие события, более 78 процентов средств, направленных в Восточную Пруссию, осели в карманах крупных помещиков и использовались для удовлетворения личных потребностей. Некий господин Вейс фон Плауэн получил 317 тысяч марок, но ни одного пфеннига не израсходовал на развитие своего предприятия, пустив все деньги на оплату долгов и путешествий в Италию.
Таким образом, анализ законодательных актов веймарского парламента позволяет говорить о том, что деятельность народных представителей-законодателей в экономической сфере была направлена на сохранение господствующих позиций тех экономических и финансовых групп, которые открыто бравировали своей антиреспубликанской ориентацией. Именно эти группы в конце 20-х -начале 30-х годов отказали в поддержке веймарскому правительству, но открыли политический и финансовый кредит партиям крайне националистического толка, сломавшим Веймарскую конституцию.
5. Ерусалимский A.C. Германский империализм: история и современность. М., 1964. С. 245.
6. Прокопьев В.П. Государство и армия в истории Германии Х-ХХ вв. Калининград, 1988.
С. 356.
7. VdR, Bd. 352. S. 5755.
8. Verhandlungen der Verfassungsgebenden Deutschen Nationalversammlung, Bd. 332. S. 4493; VdR, Bd. 354. S. 54.
9. VdR, Bd. 359. S. 10375.
10. VdR Bd. 346. S. 1636, 1375.
11. VdR, Bd. 348. S. 2888.
12. VdR, Bd. 346. S. 1542, 1545, 1546.
13. VdR, Bd. 349. S. 3546-3547, 3550; Kuczynski J. Darstellung der Lage der Arbeiter in Deutschland von 1917/18 bis 1932/33. Berlin, 1966. S. 156.
14. VdR, Bd. 356. S. 8161; VdR, Bd. 346. S. 1852; VdR, Bd. 347. S. 2489; VdR, Bd. 356. S. 8388.
15. VdR, Bd. 358. S. 9514.
16. VdR, Bd. 359. S. 10373.
17. VdR, Bd. 359. S. 10689.
18. VdR, Bd. 394. S. 12263; VdR, Bd. 388. S. 4843, 4838.
19. VdR, Bd. 389. S. 5687.
20. VdR, Bd. 392. S. 8907; VdR, Bd. 395. S. 13165; VdR, Bd. 392. S. 9277, 8912.
21. С 1924 по 1927 годы социал-демократы не входили в правительство; в рейхстаге депутаты СДПГ могли критиковать деятельность кабинета министров, не оглядываясь на партийное руководство.
22. VdR, Bd. 392. S. 8899; VdR, Bd. 424. S. 1038.
23. Bernhard G. Die Furcht vor der Enquete // Magazin der Wirtschaft, 3. Jg. Berlin, 27. Januar 1927, №4. S. 125-127.
24. Путлиц В. По пути в Германию. Записки бывшего дипломата. Пер. с нем. М., 1965. С. 51.
25. VdR, Bd. 359. S. 10505.
26. VdR, Bd. 426. S. 3124.
27. VdR, Bd. 347. S. 2036.
28. VdR, Bd. 353. S. 6332.
29. VdR, Bd. 349. S. 3711.
30. VdR, Bd. 361. S. 11756.
31. VdR, Bd. 357. S. 9431.
32. VdR, Bd. 361. S. 11804.
33. VdR, Bd. 384. S. 814; VdR, Bd. 361. S. 11756.
34. VdR, Bd. 348. S. 2889.
35. VdR, Bd. 361. S. 11754.
36. VdR, Bd. 385. S. 1490, 1759.
37. VdR, Bd. 391. S. 7913; VdR, Bd. 392. S. 9472.
38. VdR, Bd. 351. S. 4597; VdR, Bd. 350. S. 4305; VdR, Bd. 390. S. 6828.
39. VdR, Bd. 425. S. 2068.
40. В воспоминаниях Брюнинг пишет, что перед голосованием за план Юнга вызвал к себе председателей фракций и предупредил, что в случае отказа рейхстага ратифицировать договор им придется считаться с самостоятельной политикой президента // Brüning H. Memoiren. Stuttgart, 1970. S. 147.
41. VdR, Bd. 428. S. 5364, 6374-6375; VdR, Bd. 446. S. 2072.
42. VdR, Bd. 428. S. 6351.
43. VdR, Bd. 356. S. 8171, 8175; VdR, Bd. 357. S. 8799.
44. VdR, Bd. 356. S. 8176, 8179.
45. VdR, Bd. 445. S. 1956; VdR, Bd. 428. S. 5732.
46. VdR, Bd. 427. S. 4745, 4730; VdR, Bd. 428. S. 5665.
47. Buchta B. Die Junker und die Weimarer Republik. Berlin, 1959. S. 47.
