CC BY
9
УДК 93/94(049.32)
Т. А. Булыгина
НИТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОШЛОГО В ТКАНИ НАСТОЯЩЕГО И БУДУЩЕГО
[Рецензия: Прошлое для настоящего: история-память и нарративы национальной идентичности / А. В. Васильев, В. В. Высокова, О. В. Заиченко, И. Г. Ионов, М. В. Кирчанов, С. И. Маловичко и др. / отв. ред. Л. П. Репина. М.: Аквилон, 2020. 460 с. ISBN 978-5-90578-63-1: 600 экз]
Tamara Bulygina
THE THREADS OF HISTORICAL PAST IN THE TEXTURE OF THE PRESENT AND THE FUTURE
[Review: The Past for the present: history-memory and the narratives of national identity / A. Vasiliev, V. Vysokova, O. Zaichenko, I. Ionov, M. Kirchanov, S. Malovichko and ect. / executive editor L. Repina. Moscow: Aquilon, 2020. 460 p.
ISBN 978-5-90578-63-1: 600 copies]
Данное издание можно условно разделить на 3 части. Это теоретико-методологические размышления о природе и функциях коллективной памяти, о соотношении исторической науки и национальной идентичности. Следующая часть вопросов посвящена выявлению механизмов действия коллективной памяти и идентичности в Российской империи, в СССР и современной России. Кроме того, здесь освящен процесс создания национальных историй в основном на примере России, влияние на них мотивов и целепола-ганий, которые в свою очередь определяются типами научного знания, а также формами презентации национальных историй. Наконец, 3 часть - это постановка проблемы историческая память/идентичность в Европе: Британии, Германии, Польше, а на примере Боливии - в Латинской Америке.
В заголовке предлагаемой коллективной монографии содержится одна из основополагающих проблем современной исторической науки - соотношение научного и социально ориентированного знания в контексте механизмов, форм и средств формирования национальной идентичности, содержательная и инструментальная роль коллективной памяти. Уже во вступлении к книге четко определена позиция авторов по отношению к возможности взаимодействия истории и памяти. Замечу, что тезис П. Нора, на который ссылаются авторы исследования о том, что «история убивает память» или «память убивает историю» представляют метафору, отражающую полемический характер проблемы. В интервью российскому журналу ученый высказывает, казалось бы, парадоксальную позицию, говоря вначале, что «конечно, бесспорно, между историей и памятью существует фундаментальная разница». Память - это субъективная операция, носящая утвердительный характер, а история - интеллектуальная операция, носящая гипотетический характер. Однако затем П. Нора обращает внимание на то, что наличие «между историей и памятью тесной и глубокой, исторической, осмелюсь сказать, связи очевидно» [2, с.75-76].
Авторами рассматриваемой работы раскрывается и конкретизируется эта точка зрения. Ими постулируется не тождественность этих понятий, а их нераздельность по принципу сообщающихся сосудов. Речь идет с одной стороны, о «включенности историков в социальность и ментальное пространство социума, а с другой, о влиянии строгого исторического знания на интеллектуализацию массового сознания» [1, с.7].
Сильной стороной монографии является постановка «новых» и «старых» вопросов, требующих дальнейшего научного изучения. Таким образом, перед историками открывается широкое поле исследований. Так, одно из исследовательских направлений изучения концепта «память и идентичность» в данной работе - это пути преодоления конфликтности исторического сознания в условиях социальных трансформаций и роль в этом историков. В монографии представлена роль истории в политических проектах, функционирование образов прошлого и их смена в общественном сознании и в профессиональной историографии, в том числе способы и приемы фиксации образа прошлого опыта, влияние формулируемых представлений о прошлом на мотивацию поведения отдельных личностей, групп и социума в целом. Авторы попытались выявить возможности и механизм использования исторической памяти как инструмента реализации национальной идентичности. Процесс функционирования исторической памяти и особенности рассматриваются во временных и пространственных рамках - от средневековья до наших дней, от России до отдельных стран Европы и обществ Северной и Латинской Америки.
В первой главе подробно освещено противоречивое взаимодействие профессионального исторического знания с национально-патриотической парадигмой, вскрывается механизм функционирования исторического сознания: «Сочетание, пусть проблематичное, познавательно-критической и национально-патриотической функций позволяло «научным» версиям прошлого вносить весомую лепту в укрепление национального самосознания» [1, с. 19] Можно согласиться с Л.П. Репиной в том, что даже структура исторического нарратива в каждую эпоху имеет жесткую форму: «Исторический нарратив обычно организован не просто как цепь памятных событий, но и как история перехода общества из одного состояния в другое... каждый значимый период обрамляется «великими», «переломными» историческими событиями, которые маркируют конец одного периода и начало следующего». Эти периоды в общественном сознании маркируются по-разному - от «золотого века», до «темных веков», от «смутных времен», до времени «пробуждения и возрождения» [1, с.20].
В этой главе также получила развитие проблема соотношения национальной идентичности и исторической памяти. Автор справедливо замечает,
что коллективная память выступает средством интерпретации окружающего мира, что составляет одну из базовых черт идентичности. При этом расширяются рамки содержания исторической памяти благодаря пониманию изменчивости этого конструкта, который «социально дифференцирован и избирателен, а также непрерывен» [1, с.5, 14]. В монографии утверждается, что представления о прошлом становятся элементами социальной идентичности.
Важная проблема, поставленная в книге и требующая дальнейшего изучения, - это соотношение исторической памяти и понятия исторического опыта, в терминах которого «народы осознают себя» [1, с. 16-17]. Эти вопросы актуализируются в условиях кризиса и процессов трансформации политики, экономики, социума, культуры, включая кризис исторического сознания, который, в свою очередь, «требует идеологической переоценки сложившегося комплекса культурно-исторических символов в сменяющих друг друга или конкурирующих нарративах, включая «национальную историю» как форму профессионального историописания, в которой на разных этапах развития общества (пере)создается образ «единого национального прошлого» В результате изменения происходят и в историческом нарра-тиве, в том числе, по мнению автора, важно «в пространстве историографии как академической дисциплины» [1, с.18].
Ретроспективно обращаясь к особенностям «национальных историй», Л. П. Репина стремится выявить особенности и роль исторической науки в современных условиях глобализации и культурной унификации, которую политики и идеологи сегодня расценивают (впрочем, как и раньше) как важный инструмент формирования национальной идентичности. С другой стороны, четко осмысливается деление исторического знания на социально ориентированное и на критическое строго научное знание. В первом случае речь идет о «политике памяти».
Однако и научное историческое знание, как справедливо утверждается в монографии, может стать базовым для конструирования ценностно-значимых исторических символов, выполняющих социальные функции, имея в виду образовательную, нормативную, идеологическую, которая способна объединить социум. В этом тезисе внимание сосредоточено на юбилейной коммеморации [1, с. 30]. На наш взгляд, в ряде социально-политических систем, к примеру в советской системе, исторические юбилеи выступали даже в качестве инструмента строительства внешней и внутренней политики.
Авторы вскрывают механизм взаимодействия национального мифа, идеологии и подвижного социокультурного пространства [1, с. 33]. Они обращают внимание на «синтез прагматического и когнитивного подходов к ее изучению». [1, с. 34]. С одной стороны, научная история не может не воздействовать на обыденное сознание, а с другой, историческая наука не свободна от влияния социальной реальности в разных формах.
Замечание Ш. Пикте де Рошмона в разгар Великой французской революции, приведенное И. Н. Ионовым, на наш взгляд, свидетельствует не только о «зависимом сознании» России от Европы [1, с. 39], но и европейских ритмах российской истории, которые смещены во времени и отличаются по
форме, но и характеризуют Россию как часть Европы.
История как наука стремится к достоверности представления о прошлом, к тому, чтобы знания о нем не ограничивались тем, что является актуальным в данный момент настоящего. Для исторической науки прошлое ценно само по себе, и ученый-историк должен, насколько возможно, быть выше соображений политической целесообразности и следовать логике доводов и доказательств. История не в состоянии упразднить память, но, дистанцируясь от памяти, делая ее объектом критического анализа, по мнению автора, историческое знание обретает научный статус [1, с. 36].
И.Н. Ионов во 2-ой главе, прослеживая функционирование коллективной памяти в имперской России, считает, что дискурс о прошлом здесь «до сих пор доминирует над опытом». Поэтому в перспективе перед отечественными историками стоит задача выявления множественности предпосылок: от локальных до глобальных, а также различных вариантов исторической памяти [1, с. 37-39] Привлекает внимание тезис автора о цивилизационном сознании, о корнях конфронтации между взглядами на развитие России по европейскому пути и представлениями идеи о самобытности российского пути. Представляется, что именно это противостояние, а не сами идеи, существенно повлияли и продолжают влиять на конструкцию исторической памяти российского общества. Предлагается продуктивным анализ коллективной памяти различных сословий Российской империи, прежде всего, крестьянства и дворянства. Автор попытался выявить общее и принципиально различное в исторической памяти имперских элит и крестьянства. В целом надо выделить стремление к подробному освещению эволюции крестьянского сознания от «веры в царя-батюшку» до новой протестной идентичности, в которой императору оставалось все меньше места, а также особенности рождения рабочей идентичности. При этом И. Н. Ионов использует понятие протестной идентичности, основой которой является нарушение обратной связи между властью и обществом [1, с. 68].
В главе также прослеживается эволюция интеллектуальных факторов формирования исторической памяти в разные периоды истории имперской России. Через процесс формирования исторической памяти рассматриваются изменения в социальной жизни страны, в частности поляризация российского общества в начале XX века, когда шла выработка революционно-демократической историографической традиции, показанная на конкретных примерах [1, с. 63]. Кроме того, следовало бы отметить стремление автора главы на примере процессов изменения исторической памяти, исторического сознания и идентичности рассмотреть ритмы российской истории. Представляется, что мысли И. Г. Ионова приобрели бы большую аргументированность, если бы он более четко показал авторскую трактовку указанных выше категорий.
Глава 3, ставшая продолжением предыдущей главы, наиболее ценная с точки зрения степени иссле-дованности проблем советской истории, предлагает анализ формирования советской идентичности и роль в этом исторической памяти на основе выработки новой историографической модели. И. Г. Ионов показал пути
конструирования советской коллективной памяти, среди которых была и традиция в новых формах, и изменение смыслов мест памяти, и новые ритуалы. Автор показал внутреннюю противоречивость культурной памяти, внедряемой властью в массы. В этом разделе монографии тенденции в перипетиях советской коллективной памяти усилены сравнительным анализом подобных процессов на Западе, помещенным в синхронное время.
Вообще надо отметить, ценность одной из черт монографии. В ней в большинстве случаев проблемы исторического сознания и исторической науки в отдельных обществах рассматриваются в контексте мировой истории Это характерно не только для данной главы, но и последующих глав, где удачно применяется в отношении России и Великобритании сравнительный метод.
Автор приводит примеры исторических текстов периода Великой Отечественной войны и послевоенного периода, которые строились согласно канонам социалистического реализма. Таким образом, исторические и художественные сочинения строились по одной схеме, которая была далека от научных поисков истины. Их задача состояла в том, чтобы «перестроить старую интернациональную государственную идентичность на этнокультурный лад». [1, а 89]. Кроме того, в них соблюдались требования власти к выбору субъектов как творцов истории, как героев и как врагов. Например, набор врагов очерчивался по шаблону «Краткого курса».
В главе объясняются предпосылки перемен в советской историографии 1960-х годов в контексте изменений политики власти после смерти Сталина. Задачи перехода власти требовали иных исторической памяти и политической идентичности, препятствовали преобразованиям во внешней и внутренней политике [1, а 89-90]. В то же время автор на конкретных примерах истории исторической науки в конце 1960-х - начале 1970-х годов продемонстрировал неизменность механизма формирования коллективной памяти и идентичности на основе сохранения персонального идеала в лице В. И. Ленина, который был основой идентичности. Справедливо, что эта стабильность принципа формирования идентичности связана с базисной моделью формирования коллективной памяти, которая была выработана еще в 1930-е годы.
Разрушение этой модели развернулось в связи со сменой политического режима, но главное, в связи с распадом СССР. Показаны также поиски инструментов конструирования новой коллективной памяти. Автор включает в этот процесс не только либеральную критику исторического опыта страны, не только изменения оценок прежних исторических персонажей, не только история репрессий, но и обращение к микроистории, устной, семейной истории, к истории ментальностей [1, с.95-96]. Можно согласиться с автором по поводу большей действенности идеи единой империи по сравнению с идеей гражданственности для интеграции российского общества. Однако выявление механизма действия этого феномена, как нам кажется, требует более детального изучения.
Как уже замечено, существенной проблемой, затронутой авторами монографии, является изуче-
ние и сравнение путей конструирования национальных историй на территории Европы в различной исторической ретроспективе. Это дает возможность сравнить разные пути и общие принципы формирования национально-государственного нарратива в различных европейских странах в контексте единого цивилизационного пространства
Надо выделить освещение этого вопроса в контексте российской истории в 4-6 главах книги, автором которых является С. И. Маловичко. Автор ставит целью показать способы презентации национальной истории России в XVШ-XIX веках. Однако, связывая этот процесс с различными моделями исторического исследования, он так или иначе касается и ее конструирования.
Он представляет различные виды презентации и показывает их функционирование, обращая внимание на то, что они родились и существуют до сих пор в поле классической модели исторической науки. В российской традиции термин «национальная история», по мнению автора, тождественен понятию «отечественная история». Однако это понятие определяет не только национальную историю, но и комплекс всех исследований по истории России [1, с. 118].
Опираясь на выводы историков науки, автор вскрывает временную разницу между историографией XVIII и XIX веков в мировом контексте «национальных историй». Особый интерес вызывают размышления над различиями видов написания национальных историй конца XVIII и XIX веков, выполняя роль инструментов для оценки личностей историков и их места в историографии, как это оказалось с М. Т. Каченовским и «скептической школой» [1, с. 120]. Обращается также внимание на содержание процесса трансформациии, под которой автор понимает не простое обновление или постепенное изменение, а преобразование структуры, способа исто-риописания и целевой направленности национальной истории [1, с. 121].
Исследователи историографии редко указывают виды нарраций, в которых было представлено историческое знание, следуя практике обозначения сочинений историописателей: «работа», «труд» или «произведение». С.И. Маловичко обращает внимание читателя на жанр как способ структурирования исторического нарратива. Он различает большую (полную) национальную историю, очерки по истории, научную статью, учебную книгу по национальной истории, а также распространенных в Х1Х-ХХ1 веках монографий, диссертаций [1, с. 125]. Кроме того, автор погружает национальную историографию XVIII века в общеевропейский контекст [1, с. 131]. В результате он выявляет специфику терминов в российской историографии, в частности, превращение «опытов» в «очерки» [1, с. 132].
Важным для разработки теории источниковедения является попытка применения видовой характеристики источников, примененная к историографическим источникам. При этом речь идет об их функциональных признаках в определенном социуме в определенную эпоху. Представляется, что данная мысль требует дальнейшей рефлексии и нуждается в отдельной разработке. В этих главах широко используется сравнительный метод при изучении текстов историографических источников на примере работ М. В. Ломоносова и Г. Ф. Миллера. Автор
наглядно продемонстрировал, как разное целепола-гание рождает разные стили нарратива. Подобное сравнение позволяет освоить механизм создания исторических текстов, их структуры, стиля, в целом историографических операций в зависимости от целе-полагания [1, с. 158-159].
Подробно рассмотрен вопрос о переменах в контурах национальной памяти XIX века. Именно тогда актуализировались концепты «своего» и «чужого», особенно «нашего» государства. Национальная история приобрела более героизированные черты, причем героем выступал отдельный идеализированный народ. произошло дисциплинарное структурирование исторической науки и профессионализм истории [1, с. 161]. Тогда же вырабатывается механизм конструирования модели коллективной памяти, а также государственно-исторические нарра-тивы, ориентированные на широкую аудиторию, особенно учебную литературу. Ведь приведенные в учебниках метафоры придавали окраску исторической памяти, тем самым усиливая национальную идентичность [1, с. 207].
К концу XIX - началу XX века, по мнению автора, профессиональная историография стала избавляться от безусловной веры в единый однолинейный исторический процесс и необратимый прогресс. Новые модели исторического знания содержали неклассическую, а затем и постнеклассическую рациональность, которая ослабляла интерес к национально-государственному нарративу. Коснулся автор и советского национально-государственного нар-ратива, приводя в пример большую национальную историю в лице девяти томов «Очерков истории СССР» и 11 томов «Истории СССР с древнейших времен до наших дней». Жаль, что С.И. Маловичко не обратил внимания на том, обо что «споткнулись» авторы этих изданий - не только о затратность мно-готомников, но и о советский XX век.
В.В. Высокова поднимает в 7-8 главах вопросы, касающиеся не только английской историографии, но и в целом своеобразия истории исторической науки. Она подробно освещает вопрос о процессах разделения исторического нарратива на любительский и профессиональный к началу XIX века [1, с. 217]. Она подчеркивает, что в Англии процесс ин-ституционализации и профессионализации историо-писания был тесно связан с трансформацией всех сторон жизни английского общества конца XVI - середины XVII веков. Именно это стало точкой отсчета функционирования национально-культурной модели идентичности, отвечавшей требованиям строительства современного государства Великобритании [1, с. 214]. Очевидно, что такие пути складывания национальной истории могут быть экстраполированы на национальные истории в разных европейских странах.
Обращает на себя внимание погружение в хо-рографию, которая в отличие от истории была посвящена не человеку, а «месту»/локусу , от города до замка, от поля битвы до чудес природы из прошлого. В отличии от географии это направление была связана не с поисками географических координат, а на методе наблюдения и широкое описание результатов [1, с. 228]. Такой подход помогает понять исследовательские поля «новой локальной истории», которая рассматривает место как как пребывание локального сообщества.
Важным для рассмотрения имперской национальной идентичности на основе новой модели исторической памяти, является и положение о том, как это закреплялось новыми «местами памяти», такими, как Вестминстерский дворец, а уж потом изменением смыслов прежних «мест памяти». Автор предлагает путь к познанию формирования национальной идентичности в других империях [1, с. 272, 289].
Не менее интересной для изучения принципов формирования моделей исторической памяти во имя складывания новой национальной идентичности на примере Германии, которые формулирует О. В. Заи-ченко. Вскрывая процесс формирования исторических мифов Германии, она показывает не только поиски материала для национальной истории в прошлом германских земель, но и механизм превращения прошлой реальности и исторического факта в миф. Автор использует конкретные данные, к примеру превращение одного из вождей германских племен Арминия в национального героя - основателя немецкой нации [1, с. 357].
Автор 10 главы М. В. Корчанов построил материал раздела на принципе сравнительного анализа стратегии актуализации и воображения национальной памяти в двух странах Европы - России и Великобритании. При этом он рассматривает историческую память как форму воображения каждой из этих наций [1, с. 292]. Важным представляются усилия автора показать не истоки формирования исторической памяти, о чем создан целый пласт литературы в пространстве гуманитаристики, а механизм ее трансформаций в обществах Англии и России. Сравнительный анализ коснулся не только синхронного изучения коллективной памяти и национальных историй этих стран, но и метаморфозы этих феноменов в ходе временных изменений.
М. В. Корчанов выделяет несколько дискуссионных вопросов в интеллектуальном пространстве Великобритании и России. Это древняя история Англии и региональные измерения исторического процесса в истории России. Однако в центре этих дискуссий стоит общая проблема - линейность и большой нарратив. Автор вскрывает социальные корни этих споров, а именно попытки «соотнести свои национальные /националистические предпочтения с идеологическими требованиями и канонами, а также с нормами больших нарративов, которые определяли основные векторы и траектории российского и английского историописания» [1, с. 293]. При этом обращается внимание на попытку соотнести национального и наднационального как имперского в исто-риографиях и идеологию этих стран. Касаясь идеологизации истории в больших официальных нарра-тивах, автор справедливо показал, что процесс идеологизации в XX веке затронул Европу в целом, но формы ее выражения различны. В СССР идеология выработала обязательные каноны большого нарратива, отодвинув на периферию государственной историографии местные национальные истории. Здесь явно проявилось доминирование государственной истории над национальными. Автор относит начало игнорирования национальных историй ко времени возвышения Москвы, а затем к имперскому этапу российской историографии. На примере Твери он по-
казал образец «забывания и вытеснения из исторической памяти моментов, не вписывающихся в официальный дискурс» [1, с.306-308]. Надо заметить, что эта тенденция господствовала и в 1960-е -1980-е годы, несмотря на возрождение краеведения. Местные истории сводились к иллюстрации государственной истории.
Британская версия идеологизации выразилась в развитии междисциплинарных направлений в исторических исследованиях, их деление на народную, социальную новую социальную, интеллектуальную истории и историю идей, т.е. различных школ британской историографии. Это позволило актуализировать английскую идентичность, сконструировав национальный образ Английской революции середины XVII века, а образ протестантизма как фактор, содействовавший национализации традиционных культур и идентичностей [1, с. 297]. Можно согласиться с автором главы, что такое многообразие направлений в историографии Британии в XIX-XX веках стало инструментом закрепления национальной идентичности.
Справедливо отмечается в разделе главное противоречие современной российской историографии. Смена идеологии привела к быстрому переключению на «национализм как универсальный код и язык политического и исторического воображения», но не изменила прежние принципы этого воображения, не отказалась от прежних мифов [1, с. 310-311 ]. Национальные истории сегодня являются орудием утверждения национальной идентичности, разрушая государственный нарратив и противопоставляя себя русской истории. Главной чертой раздела является сегодня проблема вхождения национальных регионов в состав Русского государства и позднее Российской Империи [1, с. 313].
В целом же автор показал, что в современном мире как России, так и Великобритании «противоречия между историографиями формально доминирующих групп лежат в плоскости отношений между Англией и Уэльсом, Англией и Шотландией, Россией и национальными регионами в контекстах вхождения этих территорий в состав Великобритании или России и их пребывания в составе имперских государ-ственностей» [1, с. 312]. Таким образом, весьма продуктивной является идея переживания недавнего имперского прошлого репрезентативными группами обеих стран.
В 13 и 14 главах А. Г. Васильев и А. А. Щелчков раскрывают содержание и разные результаты использования историко-идеологических понятий для конструирования национальных историй и национальных идентичностей Польши и Боливии. В Польше дискурс «сарматизм» пережил несколько
периодов: вначале публицистический, который перешел в теоретические размышления в конце XVIII в., а затем этот исторический образ стал инструментом национальной идентичности. Важным является констатация того, что в течение XIX века этот исторический образ идеологически разделил вначале историографические модели о генезисе польской нации, а затем, используя современные научные модели сарматизма, он стал своеобразным эпицентром дискуссий либералов и консерваторов о модели польской национальной идентичности для XXI века: «Для первых сарматизм - культурный конструкт, относительно происхождения и ценности которого можно и нужно спорить, который следует подвергать анализу, критической рефлексии и деконструкции. Для вторых -«эссенция польскости», бесценное национальное наследие, которое следует бережно хранить и на котором строить национальное будущее» [1, с. 416].
Текст А.Г. Васильева перекликается с последней главой монографии А.А. Щелчкова по вопросам деколонизации исторического сознания. В первом случае этот процесс привел к интеллектуальному противостоянию двух тенденций создания национальной идентичности. Что касается Боливии, то важным обстоятельством является выделение субъекта диколонизации истории, которым явилась группа историков и публицистов, попытавшихся создать официальный нарратив на основе индеанизма, который представлял деколонизацию памяти, связанную с возникновением новых типов памяти меньшинств. Боливийцы ощущали себя частью общего этноса с индейскими корнями. Лидеры и идеологи ин-деанизма использовали это понятие для конструирования партийной идентичности и по приходе к власти не смогли придать ему общенациональный характер, «укрывшись за ширмой мультикультурализма», и это привело к серьёзным противоречиям и ментально-психологическим разрывам в отношениях с большинством граждан. Боливийцы в своем историческом воображении стали возвращаться «к старой креольско-метисной модели идентичности, заставляя и самих индеанистов скорректировать свою стратегию, приспособляясь к доминирующим в обществе настроениям на метизацию» [1, с. 456]. Здесь продемонстрирована опасность сектантской замкнутости той или иной идеи, пусть даже укорененной в исторической памяти, для создания позитивного образа национальной идентичности.
Таким образом, вопросы, поставленные в рецензируемой книге, чрезвычайно актуальны для современной исторической науки с ее дискуссионным вниманием к проблемам исторической памяти и национальной идентичности и дают возможность дальнейшего их осмысления с помощью сопоставления конкретных путей их построения.
Литература
1. Васильев А. В., Высокова В. В., Заиченко О. В., Ионов И. Г., Кирчанов М. В., Маловичко С. И. и др. Прошлое для настоящего: история-память и нарративы национальной идентичности / отв. ред. Л.П. Репина. М.: Аквилон, 2020. 460 с.
2. История и память в эпоху господства идентичностей (Интервью с действительным членом Французской академии историком Пьером Нора) //Этнографическое обозрение. 2011. №4. С.75-84.
References
1. Vasil'ev A. V., Vysokova V. V., Zaichenko O. V., Ionov I. G., Kirchanov M. V., Malovichko S. I. and etc. Proshloe dlya nasto-yashchego: istoriya-pamyat' i narrativy natsional'noy identichnosti (The threads of historical past in the texture of the present and the future) / ed by L. Repina. Moscow: Akvilon publ., 2020. 460 p. (In Russsian).
2. Istoriya i pamyat' v epokhu gospodstva identichnostey (Interv'yu s deystvitel'nym chlenom Frantsuzskoy akademii istorikom P'erom Nora) (History and memory in the epoch of dominated identities (Interview with a full member of the French Academy, the historian Pierre Nora) // Etnograficheskoe obozrenie. 2011. No. 4. P. 75-84. (In Russsian).
Информация об авторе
Булыгина Тамара Александровна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник, профессор кафедры истории России гуманитарного института Северо-Кавказского федерального университета (Ставрополь) / bul.tamara2011@yandex.ru
Information about the author
Bulygina Tamara - Dr. of Historical Sciences, Leading Researcher, Professor, Chair of Russian History, North-Caucasus Federal University (Stavropol) / bul.tamara2011@yandex.ru
