Неудобное большинство Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СССР ЖИВ?

Олег Кильдюшов

НЕудобноЕ большинство

ЭтнополитичЕский статус русских в СССР

Русский ЦИК? Русский Совнарком? Товарищи, на самом ли деле нам это

надо?

Я не вижу оснований для такого предложения. И.В. Сталин

Главный вопрос, на который я попытаюсь ответить в рамках этой статьи, — вопрос о политическом статусе русских как крупнейшего этноса в этнополитиче-ской конструкции СССР: в каком смысле русские «существовали» в рамках советского проекта, как изменялся их политический статус в ходе нацстроитель-ства в СССР и насколько советские импликации понимания русских релевантны сегодня.

Другими словами, это вопрос о том, был ли СССР русским государством в смысле национального государства русских, и если нет, то «чьим» государством он являлся.

Теоретический контекст

Реализация советской национально-культурной политики во многом представляла собой попытку адаптации теоретических конструкций, разработанных в рамках дискуссий европейской социал-демократии по национальному вопросу, начиная с Маркса и Энгельса. Для социал-демократических теоретиков начала XX в. империя Габсбургов представлялась в качестве исторически уникальной лаборатории по разработке базового набора институтов и практик, из которого впоследствии должна была вырасти социалистическая федерация национальностей — на пути к вероятному отмиранию всех государств.

Лидерами этой концептуальной работы выступали так называемые ав-стромарксисты: важнейшее значение приобрели труды Карла Ренне-ра («Государство и нация», 1899; «Национальная проблема», 1902) и Отто Бауэра («Национальный вопрос и социал-демократия», 1907). Австрийская социал-демократия стала одной из первых социал-демократических партий, принявшей специальную программу по национальному вопросу — Брюннскую программу (1899), в которой был выдвинут принцип территориального федеративного устройства Австрии. В рамках этой интеллектуальной работы австромарксисты выдвинули теорию культурно-национальной автономии. Также следует отметить работы Р. Люксембург («Национальный вопрос и автономия», 1908-1909) и К. Каутского («Национальность и интернациональность», 1907-1908), с которыми активно полемизировали русские теоретики.

Таким образом, сами концепты «нация», «национальное самоопределение», «автономия» и т.д. разрабатывались и уточнялись здесь в рамках интеллектуальных дебатов о будущем эт-нополитическом ландшафте Центральной Европы и были связаны с определением судьбы малых европейских — безгосударственных — наций. Их национа-лизмы получили реальный шанс на реализацию в ходе общеевропейской геополитической катастрофы, в которую вылилась Первая мировая война.

Не случайно, что именно проживая в Австро-Венгрии, Ленин и Сталин занимались разработкой национального вопроса перед Первой мировой войной.

161

162

Сталин написал здесь свою знаменитую статью «Марксизм и национальный вопрос» (1913), а Ленин — «Критические заметки по национальному вопросу», которые легли в основу резолюции По-ронинского совещания ЦК РСДРП по национальному вопросу. В этих работах были теоретически разработаны, конкретизированы и наполнены политическим содержанием многие понятия национальной политики, с которыми позднее работали большевики в рамках собственных попыток решения национального вопроса в советской России.

Интересно, что Ленин в полемике с австромарксистами и бундовцами уже в 1913 г. разработал тезис о двух национальных политиках социал-демократии: отрицательной и «позитивной»: «отрицательная задача» заключалась в «прогрессивном пробуждении масс от феодальной спячки, их борьбе против всякого национального гнета, за суверенность народа, за суверенность нации, решительный и последовательный демократизм во всех частях национального вопроса». Ей противопоставлялась аф-фирмативная политика: «А дальше ее идти в поддержке национализма пролетариат не может, ибо дальше начинается "позитивная" (положительная) деятельность буржуазии, стремящейся к укреплению национализма ».

То есть «борьба против всякого национального гнета» — безусловно, да. Борьба за всякое национальное развитие, за «национальную культуру» вообще — безусловно, нет.

«Пролетариат же не только не берется отстаивать национальное развитие каждой нации, а, напротив, предостерегает массы от таких иллюзий, отстаивает самую полную свободу капиталистического оборота, приветствует всякую ассимиляцию наций за исключением насильственной или опирающейся на привилегии».

«Никакого закрепления национализма пролетариат поддерживать не может, — напротив, он поддерживает все, помогающее стиранию националь-

ных различий, падению национальных перегородок, все, делающее связи между национальностями теснее и теснее, все, ведущее к слиянию наций. Поступать иначе — значит встать на сторону реакционного националистического мещанства».

Запомним эти положения Ленина-политэмигранта, теоретизировавшего в Австро-Венгрии по национальному вопросу, чтобы потом сравнить их с большевистской теорией и, самое главное, с практикой национально-культурной политики.

Отдельного интереса заслуживают визионерские представления Ленина о грядущей интернациональной «пролетарской» культуре. При желании в них можно увидеть предтечу дискурса мульти-культи как попытки преодоления гегемонии доминирующей национальной культуры. Довольно смутные интуиции Ленина о существовании в рамках каждой национальной двух культур (буржуазной и социалистической) оказались мало убедительными даже для его коллег по социал-демократическому лагерю. Так, бундовец Либман подверг его мыслительную конструкцию разгромной критике, вызвав в свою очередь публицистическую ярость у Ленина.

О чем шла речь? Полемизируя против представления о некой интернациональной культуре демократизма и всемирного рабочего движения, представитель Бунда указал Ленину на то, что «всякий, кто хоть немного знаком с национальным вопросом, знает, что интернациональная культура не есть иннациональ-ная (т.е. анациональная. — О.К.) культура (культура без национальной формы). Иннациональная культура, которая не должна быть ни русской, ни еврейской, ни польской, а только чистой культурой, есть бессмыслица».

Теория и практика

Во время общеевропейского кризиса наиболее уязвимыми оказались полиэтнические империи с политическими ре-

жимами архаичного, досовременного типа — Австро-Венгрия, Россия, а также Турция. То есть процессом националистической мобилизации оказались затронуты не только давно сложившиеся и признанные культурные нации (типа чехов, поляков), но и этносы, которые к таковым никак не относились. Ведь в Российской империи не существовало собственно «наций», то есть политически самоопределившихся народов, способных к самостоятельному государственному существованию. Уже поэтому в России была невозможна прямая попытка использования западных конструктов — поскольку здесь отсутствовали сами «нации» в европейском смысле — т.е. этнически консолидированные группы с уровнем национального самосознания, сопоставимым с чехами, венграми и поляками. Причем это относится не только к населявшим окраины инородцам Российской империи, но и к самим русским, не достигшим к началу XX в. статуса нации в нормативном для Модерна смысле политически самоопределившегося народа и по-прежнему представлявших собой скорее подданных полуфеодальной монархии с элементами абсолютизма, нежели граждан современного правового государства.

Таким образом, парадоксы «национального вопроса» в России связаны в первую очередь с нерешенной проблемой политического Модерна, т.е. с отсутствием современной политической нации равноправных граждан в империи, функционировавшей на принципах военно-сословных лояльно-стей. В этих условиях процесс этно-мобилизации российской интеллигенции, противостоявшей имперской бюрократии, проходил в ожесточенной борьбе с фантомами ее собственного производства. Другими словами, «национальный вопрос» в том виде, в каком его пытались разрешить большевики во главе с Лениным, а затем Сталиным, — это одна из химер, порожденных воображением самой левой интеллигенции, которую они превратили

в реальную проблему — в полном соответствии с теоремой Томаса.

В результате перед большевистской национальной политикой сразу же встала ключевая проблема обнаружения самих «объектов» этой политики, т.е. наций. Их фактическое отсутствие вынудило большевиков перейти к политике этнического конструирования сущностей в рамках «национально-государственного строительства» и выстраивания на их основе новых коллективных идентичностей.

При этом русские (великороссы) нацией не считались, а само понятие «национальный» в России применялось по отношению к инородцам, но никак не к доминирующему этносу. Семантические парадоксы подобного рода вообще очень характерны для нашего эт-нополитического языка, о чем мы еще скажем. Здесь же зафиксируем то, что «национальный» — в данной языковой игре всегда означает «нерусский ». А отношение русского большинства и нерусских меньшинств как раз представляло и по-прежнему представляет нерв национальной политики в России — т.е. отношение русской не-нации к нерусским недонациям.

При этом императив сохранения контроля над территорией исторической России как базы для грядущей мировой революции вынудил большевиков пойти на союз с местными «националами» — т.е. национал-предпринимателями нерусских народов. Большевики прямо говорили об «историческом компромиссе» с «националами» как важнейшем условии своего политического выживания: «...освободительная политика нашей партии завоевала ей сочувствие и поддержку широких масс этих национальностей в их борьбе против царизма и империалистической русской буржуазии. Едва ли можно сомневаться в том, что это сочувствие и эта поддержка послужили одним из решающих моментов, определивших победу нашей партии в Октябрьские дни... Едва ли нужно доказывать, что без такого доверия

русский пролетариат не смог бы победить Колчака и Деникина, Юденича и Врангеля» (пункты 4 и 5 резолюции XII съезда РКП(б) по национальному вопросу).

Важнейшим для этнополитики большевиков являлся топос «национальный гнет царизма», столь популярный среди дореволюционной либеральной и левой интеллигенции, — несмотря на то, что он был вряд ли применим к дореволюционной России: имперскую вненациональную и космополитическую элиту в принципе мало интересовали этносы как объекты угнетения как такового, ее интересовала прежде всего их лояльность как условие поддержания стабильности в подвластном ей этнотерриториальном пространстве. Поэтому власти империи старались поддерживать баланс интересов разных этносов, что исключало доведение ущемления каких-то этнических групп до критического предела.

Даже пресловутая русификация являлась скорее административно мотивированной практикой, нежели политически мотивированной стратегией унификации всех и вся (для органов управления гораздо проще иметь дело с людьми, владеющими официальным языком). Для планомерной русификации у властей попросту не было необходимых ресурсов — их не хватало даже для развития школьной системы в самих русских губерниях: если мы посмотрим уровень грамотности населения Российской империи, то, по данным переписи 1897 г., в среднем по России грамотные составляли 22,9%, в Прибалтике — 70-80%, в Польше — 30,5%, на Кавказе — 12,3%, а в Средней Азии — 5,3%. Как говорил В.О. Ключевский, на западе империи представлены «народности, с культурой гораздо выше нашей», а на востоке — с культурой «гораздо ниже». Поэтому в первом случае «мы не умеем сладить с покоренными, потому что не можем подняться до их уровня», во втором — «не хотим ладить с ними, потому что пре-

зираем их и не умеем поднять их до своего уровня»1.

Таким образом, сложилась парадоксальная ситуация: поскольку в Европе национальный вопрос интерпретировался (и не только марксистами) как проблема национального освобождения народов эксплуатируемых колоний, для которых характерен антагонизм между угнетающей нацией и угнетенными этносами, то в результате некритической рецепции западного антиколониального дискурса в архаической империи, каковой являлась романовская империя, внезапно появились якобы «жестоко эксплуатируемые колонии» и «угнетаемые народы». Согласно представлениям тогдашних либералов и левых, эти народы подлежали незамедлительному освобождению от «национального гнета», исходившего от российского самодержавия, a priori порочного во всех отношениях. Между тем, как пишет исследователь этноконфликтов В.П. Булда-ков: «При всех своих пороках российский империализм был далек от образа "тюрьмы народов". Последнее — воображаемая величина: традиционалистским массам в спокойные времена безразлично, кто их "угнетает" — свои или чужие господа. Большинство нерусских народов подошло к эпохе модернизации без собственных культурных элит, а редкие их представители были интегрированы в "безнациональное" тело русской интеллигенции»2.

Следующим важнейшим дискурсивным элементом в большевистской концепции национально-культурной политики являлось представление о коллективной вине русских перед инородцами за их угнетение в Российской империи (т.е. топос коллективной вины здесь возник задолго до немецких дебатов, связанных с книгой Карла Ясперса 1946 г.

1 Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. Т. 9. С. 361.

2 Булдаков В.П. Этнос и хаос. Этнические конфликты в России, 1917-1918 гг. Условия возникновения, хроника, комментарий, анализ. М., 2011. С. 13.

«Die Schuldfrage»): в данной конструкции русские представали как коллективный угнетатель национальных окраин и душитель их свободы; более того, даже самих большевиков Ленин постоянно обвинял в латентном национализме: «Поскреби иного коммуниста — и найдешь великорусского шовиниста... Он сидит в каждом из нас. И с ним надо бороться».

Формы этой борьбы были самые разнообразные, однако в целом они сводились к следующему: деятельное раскаяние русских за исторические прегрешения царизма перед нерусскими народами, аффирмативная политика в их отношении за счет русского большинства, покровительство развитию национальных культур и т.д.

А поскольку аффирмативная политика в интересах одних этносов всегда означает негативную программу по отношению к другим, то основную тяжесть дискриминации пришлось нести именно русским. На XII съезде РКП(б) об этом программном пункте большевистской стратегии совершенно прямо заявил Николай Бухарин,откровенность которого смутила даже Сталина:

«Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям [нерусских народов] и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций».

Таким образом, через 10 лет ответ большевиков на национальный вопрос звучал несколько иначе, чем в 1913 г., когда Ленин и Сталин еще критиковали «позитивную» программу в национальной политике: теперь ими используется дискурс наследия «темного прошлого», «препятствий, доставшихся в наследство», пережитков великодержавного шовинизма. Так, в резолюции XII съезда

РКП(б) по национальному вопросу говорилось о том, что «разговоры о преимуществах русской культуры и выдвигание положения о неизбежности победы более высокой русской культуры над культурами более отсталых народов (украинской, азербайджанской, узбекской, киргизской и пр.) являются не чем иным, как попыткой закрепить господство великорусской национальности. Поэтому решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии».

Столкнувшись с фактическим, т.е. экономическим и культурным неравенством уже «советских национальностей», большевики пришли к выводу, что правовое равноправие «не решает само по себе всего национального вопроса», поскольку «ряд республик и народов, не прошедших или почти не прошедших капитализма, не имеющих или почти не имеющих своего пролетариата, отставших ввиду этого в хозяйственном и культурном отношениях, не в состоянии полностью использовать права и возможности, предоставляемые им национальным равноправием, не в состоянии подняться на высшую ступень развития и догнать, таким образом, ушедшие вперед национальности без действительной и длительной помощи извне». Что здесь понимается под «извне», очевидно.

То есть ввиду отсутствия самих социалистических наций советское политическое руководство было вынуждено признать необходимость долгосрочной аффирмативной политики в отношении нерусских народов: «Преодолеть это неравенство в короткий срок, ликвидировать это наследство в один-два года невозможно.... Но преодолеть его нужно обязательно. И преодолеть его можно лишь путем действительной и длительной помощи русского пролетариата отсталым народам Союза в деле их хозяйственного и культурного преуспеяния».

Ресурсной базой подобной полити-

ки, естественно, могли стать только русские, и они действительно стали ею — как несостоявшаяся и политически не представленная нация, за счет которой и решались на протяжении всей истории СССР задачи выравнивания т.н. «перекосов» в историческом развитии нерусских наций. Таким образом, советская национальная политика потребовала от русских серьезных жертв: помимо амбициозных программ положительной дискриминации нерусских народов, в условиях большевистской диктатуры русские были вынуждены терпеть прямое нарушение своих национальных прав: нерусским республикам передавались территории, заселенные русским этническим большинством, их заставляли изучать языки национальных меньшинств, они изгонялись с должностей, предназначенных отныне лишь для представителей «коренных народов», и т.д. В некоторых республиках власти с одобрения центра изгоняли крестьян-поселенцев славянского происхождения в качестве меры деколонизационной политики (Казахстан, Киргизия).

Более того — сама русская культура была объявлена культурой угнетателей. Именно в рамках борьбы с нею происходил интересный с точки зрения истории и теории культуры процесс латинизации алфавитов нерусских народов, сначала тюркских, но далее с прицелом на полную латинизацию всего СССР, включая русский язык. В рамках второй волны борьбы за интернационализацию несколько статей в поддержку латинизации русского алфавита написал А.В. Луначарский.

Здесь стоит упомянуть одного из главных энтузиастов латинизации и, судя по всему, знатного проходимца Самеда Агамали-оглы — азербайджанского социалиста, привлеченного к работе в правительстве Азербайджанской ССР и даже возглавлявшего ее ЦИК. Он успел посетить умирающего Ленина и якобы получил от вождя благословение своему плану латинизации: «Латинизация — это великая революция на

Востоке», что стало для него охранной грамотой.

Однако лучше всего атмосферу борьбы с русской культурой времен корени-зации отражает работа подкомиссии по латинизации при Главнауке. Ее глава Н.Ф. Яковлев представил на обсуждение ряд тезисов, вполне применимых ко всей русской культуре:

«2. Русский гражданский алфавит в его истории является алфавитом самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского шовинизма, что особенно проявляется в русификаторской роли этого алфавита по отношению к национальным меньшинствам бывшей российской империи».

Планы Яковлева и Луначарского по латинизации русского алфавита не были осуществлены: по неизвестным причинам 25 декабря 1930 г. Политбюро приняло краткую резолюцию «О латинизации»: «Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита». Однако сама эта история хорошо показывает политико-семантическое пространство возможностей в сфере национальной политики, открывшееся для тогдашних культур-предпринимателей — здесь в виде радикальной русофобской опции, доводившей борьбу с «темным русским прошлым» до абсурда.

Важнейшей стратегией «выравнивания» стала политика коренизации, т.е. выдвижение местных кадров (т.н. нацменов), приоритет национальных языков над русским в образовании и культуре. К чему это привело, стало понятно довольно быстро. Создание советской пирамиды национальных образований с собственными титульными нациями привело к резкому усилению этнических конфликтов, укреплению национального самосознания. В результате политики коренизациии возник «русский вопрос» — было непонятно, что делать с бывшей великодержавной нацией, считать ли ее национальным меньшинством на национальной территории другой этнической группы?

Вопрос культурной политики времен коренизации требует отдельного рассмотрения. Здесь я приведу лишь небольшую цитату из выступления Н.С. Хрущева на XIV съезде КП(б)У, в котором он подвел итоги большевистской политики украинизации следующим образом: «...враги делали все для того, чтобы вытравлять русскую школу из Украины, чтобы вытравлять русский язык из украинских школ. Во многих украинских школах изучали немецкий, французский, польский и другие языки, но только не русский. Враги всячески отрывали культуру украинского народа от русской культуры».

Такие вот результаты собственной «ленинско-сталинской» национальной политики были зафиксированы партийным руководством уже в 1938 году!

Главная проблема советской национально-культурной политики заключалась в том, что русские как доминирующий этнос — и качественно, и количественно — просто не вписывались в созданную большевиками конструкцию многонационального государства (а вовсе не интернационального! — как до сих пор считают так называемые интернационалисты из числа постсоветских интеллигентов).

Сама конструкция СССР как федерации национальных государств была создана специально для интеграции нерусских народов в социалистический проект, и именно поэтому русские как крупнейший этнос так и не получили в нем национального представительства на государственном уровне (Русской республики). По различным причинам, в т.ч. числе оппортунистического свойства, большевики не рискнули предоставить русским те же национальные права и институты, что были созданы ими для нерусских народов — причем часто не просто за счет русских, но и самими русскими (например, в сфере науки, образования и культуры, но также промышленности и иных сфер жизни национальных республик).

И хотя в 30-е годы происходит определенная культурная и языковая реа-

билитация русских, официально политика коренизации никогда не была отменена и практически осуществлялась все время существования СССР. Политического представительства как нация русские так никогда и не получили. Взамен русским была предложена символическая компенсация — вместо национального государства им был присвоен метафорический статус «старшего брата», т.е. поддерживающего братьев меньших в силу принадлежности к одной «семье братских народов». То есть их статус донора и спонсора приобрел метафизически-риторическое обоснование в рамках дискурса «дружбы народов».

Примечательно, что сама национально-культурная политика большевиков носила инструментальный характер по отношению к их стратегической цели — организации мировой революции, а территория бывшей Российской империи должна была стать ресурсной базой для глобального эмансипаторно-го проекта. В этом смысле русские, которых никуда не нужно было интегрировать, стали заложниками трансцендентной по отношению к ним и их этнической территории политике коммунистического мессианства.

И даже когда повестка мировой пролетарской революции оказалось неактуальной и взамен ее был выдвинут тезис о построении социализма в отдельно взятой стране, созданный национально-институциональный дизайн асимметричной федерации оставили практически нетронутым, скорректировав лишь наиболее одиозные практики дискриминации русских в нерусских республиках. В результате проблематика национального самоопределения русских оказалась снята с повестки до самого распада СССР. И здесь ничего не исправило самое серьезное изменение в советской национальной политике, начавшееся после 1933 г. и связанное с реабилитацией русских и русской культуры.

Личное. Я родился и вырос в Северном Казахстана, на целинных землях с преи-

мущественно русским населением (например, в Кустанайском области казахи составляли лишь 12% населения), и там в 70-80 годы реализация принципа ко-ренизации, т.е. казахизации, in concreto выглядела следующим образом: все статусные, представительские и иные социально престижные позиции занимались кадрами из числа «коренного населения», причем явно непропорционально их доле в общей структуре населения региона. Особенно это было заметно в органах власти, а в правоохранительных органах существовал такой дисбаланс, что даже родился анекдот: в школе проходит День дружбы народов. Учительница требует, чтобы школьники пришли в традиционной одежде своего этноса. На что маленький казах замечает: «А где я возьму такую маленькую милицейскую форму?».

Соответственно представители нетитульных этносов могли рассчитывать лишь на карьеры с более низкой амплитудой: т.е. начальник должен быть казах, а его замом — русский, невзирая на деловые качества обоих. Сегодня подобную — типично советскую — практику дискриминации русских мы можем наблюдать в национальных республиках РФ.

На концептуальном уровне здесь следует отметить «творческое развитие» большевиками базового для Модерна принципа национальности (Nationalitätsprinzip): политически самоопределившийся народ образует нацию, которая, стремясь к национальной независимости, создает свое собственное суверенное государство. Каждая нация должна образовать одно государство, при этом каждое государство должно состоять только из одной нации! То есть национальные границы должны совпадать с государственными. Или, как говорил Мадзини: «Каждой нации — государство, и только одно государство для целой нации».

_ Таким образом, правилом для за-

168 падного Модерна является нацио-_ нальное государство (Nationalstaat),

а не государство национальностей (Nationalitätenstaat) — являющееся пережитком прошедших времен — т.е. эпохи до-, вне- и наднациональных империй сословно-феодальных монархий. По словам крупного австромарксист-ского теоретика национального вопроса Отто Бауэра, с неспособностью различать принципиальную разницу между национальным государством и государством национальностей связана опасная путаница в научно-правовой и политической терминологии.

Русские в СССР

Русский вопрос в СССР невозможно понять вне аффирмативной политики в отношении нерусских народов: «политика по отношению к нерусским народам определяла политику по отношению к русским»3.

Как уже говорилось, по мнению большевистских вождей, русские («великодержавные шовинисты» в терминологии Ленина и др.) находились перед инородцами бывшей Российской империи в неоплатном историческом долгу (как угнетатели и колонизаторы), который они должны были выплачивать в ходе советского нацстроительства, выступая в качестве доноров антропологических и иных материальных ресурсов для «вызревания» «братских народов». Большевики требовали от них смириться с неравным национальным статусом — чтобы сплотить вокруг себя многонациональное государство, как пелось в советском гимне. Они должны были взвалить на себя бремя нового имперского проекта, подавив собственные национальные интересы. Взамен им предлагалась символическая компенсация в виде отождествления себя с вненациональной империей.

Само название — «Союз Советских Социалистических Республик» — указывает на денационализацию и даже

3 Мартин Терри. Империя «положитель-

ной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М., 2011. С. 42

детерриториализацию советского проекта. Как мы знаем, в ходе дебатов на этом настаивал Ленин — чтобы новое государство никоим образом, даже своим названием никак не было связано с предшествующим опытом государственного строительства на территории исторической России.

На это поразительное обстоятельство — на демонстративно нерусский характер названия СССР — обратил свое внимание Жак Деррида:

«(Стоит мимоходом указать на еще один парадокс: как не преминули напомнить в последнее время, когда некоторые республики СССР начали конституционным путем добиваться независимости, — само название СССР является единственным в мире названием государства, не содержащим в себе никакой отсылки к местности или к нации; единственным именем собственным государства, в котором нет имени собственного в обычном смысле слова; СССР — это имя государства-индивида, уникального и сингулярного, которое присвоило — или хотело присвоить — себе имя собственное без какой-либо отсылки к единственности места или национального прошлого). При зарождении оно дало себе чисто искусственное, техническое, концептуальное, абстрактное, конвенциональное и конституционное название, нарицательное, "коммунистическое", чисто политическое имя. Я не знаю другого аналогичного примера.»4.

Само название советского государства говорило о том, что СССР не является национальным государством русских. Ленин даже высказывал идею назвать его «Союз Советских Республик Европы и Азии».

Как заметил Дмитрий Фурман, именно благодаря советской национально-культурной политике все постсоветские народы, «прошедшие через СССР», вышли из него неизмеримо более современными, чем «вошли»: «Это относит-

ся не только к таким обществам, как казахское или таджикское, проделавшим в СССР просто грандиозный путь, но даже к таким развитым и относительно поздно вошедшим в СССР, как прибалтийские»5.

Однако любая аффирмативная политика означает позитивную дискриминацию одних этносов за счет негативной дискриминации других. Этими «другими» в СССР и стали русские. Так возникла уникальная в мировой истории национального строительства советская конструкция с дискриминируемым этническим большинством! Так возник политически мотивированный и административно регулируемый советский рынок этнических статусов, во многом сохранившийся в РФ.

Так же на этой почве в ходе реализации политики коренизации сразу возник букет дискриминационных практик, о чем неоднократно шла речь как на самих партийных форумах, так и в сообщениях ОГПУ, а также в постоянных обращениях граждан в ЦК и центральную прессу. Здесь очень показательны дебаты 20-х годов среди самой большевистской верхушки именно по «русскому вопросу», которые постоянно вспыхивали на различных уровнях принятия решений, несмотря на однозначную политическую табуизацию темы дискриминации в СССР русского большинства. Так, в 1926 г. на апрельской сессии ЦИК Юрий Ларин сорвал бурную овацию, сравнив стратегию коренизации с политикой Петлюры и заявив о попрании русских национальных прав. При этом Ларин ссылался на письма, публиковавшиеся в «Правде». Сталин также сообщал, что получал письма с жалобами на насильственную коренизацию.

Коренизация сопровождалась практикой прирезки русских этнических территорий к национальным образованиям РСФСР, когда те попросту оказыва-

4 Жак Деррида в Москве. М., 1993. С. 15-16. стем. М., 2010. С. 160.

5 Фурман Д. Движение по спирали. Поли- _

тическая система России в ряду других си- 169

лись экономически нежизнеспособными. Таким образом, и здесь к русским и нерусским регионам применялись двойные стандарты — дискурс национального самоопределения отбрасывался, как только речь заходила о русских районах. Тогда республиканские этнокра-тии и центр аргументировали необходимость прирезки этнически русских земель уже соображениями рационального экономического районирования.

Феликс Чуев приводит такой разговор с Вячеславом Молотовым, состоявшийся в июле 1980 г. Молотов признался, что коммунисты так и не смогли решить русский вопрос и определить статус РСФСР и самих русских. На слова Чуева об отсутствии в советской России собственной компартии Молотов ответил, что Особое бюро ЦК по делам РСФСР создавалось дважды: в 19361937 и в 1958-1965 гг., причем оба раза без особого успеха. «Мы не забыли создать [Компартию РСФСР], — объяснил Молотов. — Просто для нее не было места»6.

В этой связи исследователь советской аффирмативной политики Терри Мартин замечает, что для и русского народа в рамках советского проекта никогда не находилось достойного места: «Русские в Советском Союзе всегда были "неудобной" нацией — слишком большой, чтобы ее проигнорировать, но в то же время и слишком опасной, чтобы предоставить ей такой же институциональный статус, какой был у других крупных национальностей страны»7.

РСФСР также не являлась «русской республикой», повторяя матрешечную структуру СССР: в ней также существовали национальные образования — автономные республики и области как локусы национального самоопределения нерусских народов, тогда как сама РСФСР оставалась этнически нейтральной, как бы национально индифферент-

ной республикой «для всех». Русские не упоминались не только в союзных конституциях 1924, 1936 и 1977 годов, но и в конституциях РСФСР 1918, 1925, 1937 и 1978 годов!

Это ситуацию хорошо объяснил Сталин в письме Д. Бедному (1930): «...говорили о Русской партии, однако у нас фактически нет Русской республики. Имеется Российская Федеративная Республика. Она не Русская, она Российская».

Позже проблему институциональной слабости РСФСР признал Н. Хрущев: «Следует признать, товарищи, что до самого недавнего времени Российская Федерация не имела надлежащей полноты прав, соответствующих ее значению и месту в государстве. После 20 съезда КПСС это ненормальное положение было исправлено. Создано Бюро ЦК по РСФСР. Это оперативный орган Центрального Комитета, который занимается всеми делами Российской Федерации, осуществляет руководство всеми областями партийной, хозяйственной и культурной жизни РСФСР»*.

«Здесь поднимался вопрос об организации Союза писателей Российской Федерации. Думаю, что это предложение нужно поддержать и создать Союз писателей Российской Федерации. Нельзя считать нормальным, что писатели Российской Федерации сейчас не имеют своего Союза, в то время как в других союзных республиках существуют союзы писателей»э.

Итак, русским, которые в начале XX в. не представляли собой нации в современном смысле слова, т.е. политиче-

_ 6 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым.

170 М., 1991. С. 208-209. _ 7 Мартин Терри. Указ. соч. С. 542.

8 За тесную связь литературы и искусства с народом. Сокращенное изложение выступлений на совещании писателей в ЦК КПСС 17 мая 1957 года, на приеме писателей, художников, скульпторов и композиторов 19 мая 1957 года, на партийном активе в июле 1957 г. // ХрущевН.С. Высокое призвание литературы и искусства. М.: Правда, 1963. С. 21.

9 Там же. С. 51

ской нации эпохи Модерна, в рамках советского проекта было отказано в национальном самоопределения. Им предстояло стать основой абстрактного советского народа, идеальными носителями советскости, тогда как русскость могла быть реализована в лучшем случае в культурно-этнографическом и фольклорном смысле ансамбля «Березка» и хора имени Пятницкого.

При этом не может не удивлять асимметричность советской национальной конструкции: дискурс «национального освобождения», «национального самоопределения вплоть до отделения» применялся лишь к нерусским народам, многие из которых не только не достигли стадии этнической консолидации, сопоставимой с нациями той же Центральной Европы, но и попросту не существовали ни с точки зрения наличия развитого национального самосознания, ни с точки зрения развития институтов национальной культуры.

Советское наследие в РФ

Нынешняя РФ сохранила в себе основные черты советской конструкции: русские — в отличие от титульных наций национальных республик — по-прежнему не являются политической нацией, составляя деэтнизированное «население», абстрактных граждан РФ. Они не упоминаются в основных политических документах РФ. Их политическое назначение — по-прежнему составлять основу (связывать, «сплачивать навеки») новой исторической общности («российский народ») вместо старой — «советский народ».

То есть сегодня положение русских практически не изменилось: они должны стать деэтнизированной биомассой для строительства нации так называемых «россиян», конструируемой властями РФ на протяжении последних двадцати лет по модели «советского народа». Искомые «россияне», таким образом, являются искусственным соединением двух принципиально различных субстратов, поскольку в их рецептуру

входят и национально самоопределившиеся в рамках своих национальных государств (этнократических республик) нерусские народы, и замерзшие на дона-циональной стадии этнические русские в фольклорно-этнографическом, неполитическом смысле.

Активные попытки действующей власти сохранить донациональный статус русских в существующей конструкции означает, что решение задачи национального самоопределения русских будет осуществлено в иных институциональных рамках, нежели нынешняя РФ.

Следует сказать несколько слов о путанице в научно-правовой и политической терминологии, о которой еще 100 лет назад говорил Отто Бауэр. Подобную путаницу у нас можно наблюдать до сих пор. Например, в конституции РФ речь идет о «многонациональном российском народе», т.е. о народе, состоящем из многих наций(!), что в принципе невозможно в рамках представлений политического Модерна о нации как политически самоопределившемся народе-суверене.

Или же у нас может существовать министерство по делам национальностей (например, министром национальностей РФ был В.А. Тишков), тогда как «национальность» — это не этническая группа типа народа, а национальная принадлежность, т.е. не энтия в смысле социальной онтологии, а категория идентичности в смысле коллективного самоотождествления определенной группы людей. Таким образом, в РФ возможно такое удивительное ведомство, как министерство по делам национальной принадлежности. Понятно, что эта традиция также идет от раннего СССР. Напомню, что наркомом по делам национальностей был И.В. Сталин.

Характеризуя существующую сегодня этнополитическую кашу в головах, также следует указать на довольно распространенный феномен постсоветских «интернационалистов», готовых сражаться с призраками русского национализма, который воспринимается ими

не как нормативная по мерках Модерна теория и практика политического самоопределения русских, но исключительно в компании с такими дискурсивными страшилками как шовинизм, расизм, антисемитизм и обязательно — фашизм. Сама проблематизация нынешнего статуса этнического русского большинства РФ как несостоявшейся и политически не представленной нации, сама проблематизация перспектив образования этим большинством собственного национального государства, — т.е. банальной и давно реализованной во всех странах Европы задачи политической модернизации, диффамируется ими как признак приближающейся нацистской угрозы.

Здесь примечательно то, что эти духовные наследники всерьез восприняли только интернационалистскую риторику СССР и по-прежнему не в состоянии концептуализировать реальный опыт советской национальной политики, которая заключалась в реализации именно принципа национализма, — с той оговоркой, что это были нерусский национализм. На этом основании они отказываются признавать существование в СССР «русского вопроса». При этом они успешно не замечали существование национальных государств нерусских народов в СССР, ставших двадцать лет назад независимыми ровно по тем границам, что были прочерчены большевиками. А сегодня они демонстративно не замечают реализацию принципа национального самоопределения нерусских народов нынешней России — национальных протогосударств в виде нерусских этнократий Поволжья и Северного Кавказа. Пока в рамках РФ...

Дмитрий Фурман говорил в этой связи о существовании двух различных представлений о России, которые неправомерно смешивают в единое целое:

Россия как государство в границах нынешней РФ и Россия как русская этническая территория, которые не совпадают. При этом Российское государство в качестве имперского наследия включает в себя страны с культурами, сильно отличающимися от русской. Поэтому нельзя исключить, писал он, что «в ситуации какого-то острого и глубокого кризиса некоторые из них "отвалятся" и станут независимыми государствами. Однако это не будет распад России в собственном смысле слова, поскольку распад этнически русской России на множество жизнеспособных русских государств невозможно себе представить практически, поскольку история не знает примеров распада этнически гомогенной территории».

В заключение остается лишь указать на сущностную связь между современным русским национализмом, его успехами в создании русского национального государства и перспективами демократизации России. Без конституиро-вания современной русской демократической нации мы рискуем провести еще бесконечно долгое время не в качестве граждан свободной страны — членов сообщества равноправных компатриотов, а по-прежнему в качестве подданных архаичной власти досовременного типа, относящейся к собственной стране как к колонии или ресурсной базе. А чем будут обосновать подобное господство демократически нелегитимных анациональных и антинациональных элит постимперского разлива — всемирной отзывчивостью русских, советскими обязательствами перед теми, кого приручили, или светлым евразийским будущим — это не так уж важно. Сегодня среди провластных пропагандистов Евразийского союза все больше популярен аргумент общего наследия Золотой Орды.