CC BY
35
УДК 82.0 Б01 10.17238/188П1998-5320.2017.28.33
Е. А. Акелькина,
Омский региональный научно-исследовательский Центр изучения творчества Ф. М. Достоевского
«НЕПОГИБШИЙ»: РЕЦЕПЦИЯ НАСЛЕДИЯ М. М. БАХТИНА В 1970-е ГОДЫ В РАБОТАХ ОМСКИХ ЛИТЕРАТУРОВЕДОВ
Статья анализирует этапы рефлексии омских историков литературы 1970-х годов на текстах М. Бахтина. Автор описывает поток событий, шаги омских учёных в понимании бахтинской теории философских форм в культуре.
Ключевые слова: философские формы в культуре, диалогизм, проза Достоевского, гуманитарные науки, личный опыт, свободный вымысел.
В настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор
И. Бродский
В 1970-м году я перевелась с художественно-графического факультета на филологический. Почти все научные источники, с которыми мне пришлось столкнуться, оставляли ощущение неудовлетворённости. И только две книги поразили меня - «Разговор о Данте» О. Э. Мандельштама и «Проблемы поэтики Достоевского» М. М. Бахтина, именно в них открывался выход к мирам иным. Привлекало пристальное внимание к слову, в котором совершалась мысль. В официозном литературоведении очень раздражало обилие социологических объяснений и одномерный спор об идеях. Поворот к анализу произведения через категорию содержательной формы у омских литературоведов начался во второй половине 1960-х годов, но по-настоящему дал свои реальные результаты в 1970-е годы.
Возвращение в культурное пространство авторов Серебряного века требовало иного подхода к литературе. В это время в педагогических институтах был введён курс «Теория литературы», его стала читать Маргарита Владимировна Яковлева, а чуть позже возник научный студенческий кружок «Теория и история литературы». Именно эти факторы способствовали инициированному М. М. Бахтиным процессу «филологизациии» философии, когда традиционные филологические категории и проблемы (жанра, рода, стиля, метода, художественности) становятся ещё и философскими вопросами. Диалогизм и полифония, открытые Бахтиным, способствовали преодолению культурного разрыва с гуманитарной наукой и искусством начала XX века, восстановлению преемственности мысли.
Так сложилось, что М. М. Бахтин был нам, студентам М. В. Яковлевой, необходим как учёный-мыслитель из «другого времени», сохранивший свою духовную свободу и «непогибший». Он поднял новую волну в науке, его собеседники, авторы трёхтомника «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении» В. В. Кожинов, Г. Д. Гачев, С. Г. Бочаров первыми наметили эвристические подступы к наследию мыслителя. С каким нетерпением и радостью ждали мы публикаций каждой новой статьи М. М. Бахтина в «Вопросах литературы», в новом журнале «Литературная учёба», в «Вопросах философии». Они открывали новые перспективы научного развития. С какой жадностью вслушивались в скудные сведения о М. М. Бахтине, доходившие из Москвы через С. Г. Бочарова (с ним дружила М. В. Яковлева), через С. С. Аверинцева, он был однокурсником моего преподавателя-лингвиста Ю. А. Романенко. Сегодня невозможно представить тот стимулировавшийся М. В. Яковлевой интерес к философии и эстетике, который способствовал попыткам понять работы Бахтина и прежде всего его теорию жанра и повествования. Как это ни странно, нас привлекала не столько «карнавализация», сколько возможность анализировать многоголосие повествования в прозе, поиски подхода не только к Достоевскому, но и к прозе Пушкина, Чехова и других классиков. Каюсь, мне Бахтин был близок и своей «нелюбовью» к Л. Н. Толстому, «нелюбовь» эта была недемонстративна, но М. М. Бахтин выявлял ограниченность, рационализм односторонности Толстого, его глухоту к метафизическому аспекту мира. Бахтин наметил своими работами совершенно новую перспективу развития и выстроил свою иерархию ценностей для русской и мировой литературы.
Спасибо Маргарите Владимировне, она научила нас не придираться к частностям и оговоркам большого учёного, а быть благодарными Бахтину за целое, за главное. Как нас смешила и раздражала мелочная полемика с Бахтиным иных современников, ведь разность масштабов мышления его и этих
«полемистов» была очевидна, и никакое «преувеличение от увлечения» (выражение Г. М. Фридлен-дера) нас не убеждало. Замечу, что и тогда было очевидно, что не всё написанное Бахтиным является истиной в последней инстанции, но спорить по частностям было бы просто неблагодарностью. Слишком многое было открыто Бахтиным тем, кто начал свой путь в 70-е годы, и не только в литературоведении. Радуясь возвращению искусства рубежа веков, мы ещё не знали, что через 20 лет тоже окажемся в ситуации культурного и научного разрыва с только что восстановленной традицией. И опыт «непогибшего» Бахтина будет помогать нам сохранять научную честность и достоинство.
Мы почти ничего не знали о судьбе и биографии М. М. Бахтина, первой ласточкой стала биографическая статья В. Кожсинова и С. Конкина в одном из Саранских сборников, потом в 1990-е на основе этой статьи вышла книга С. С. и Л. С. Конкиных «Михаил Бахтин (Страницы жизни и творчества)». Саранск: Мордовское книж. из-во, 1993. Сборник принесла Маргарита Владимировна, при обсуждении этой статьи не раз возникала тема лакун, умолчаний: о происхождении, о спорных книгах под чужими фамилиями, об утраченных рукописях, об аресте и спасении, о загадочных переездах учёного, спасавшегося от гибели (Кустанай, Кимры, Саранск, Савелово). Хочу отметить одну важную особенность омской рецепции бахтинского наследия. Михаил Михайлович, не принадлежавший ни к какой школе, закончил Петроградский университет (1919), отделение классической филологии и философии, и до тридцати пяти лет учёный был связан с петербургской-ленинградской средой, потом до 1971 года работал в различных провинциальных городах и только последние годы жизни - в Москве. И хотя с 1961 года М. М. Бахтин - постоянный собеседник молодых ИМЛИйцев (В. Кожинова, С. Бочарова, Г. Гачева), москвичей, он остался «петроградцем» даже не по принадлежности к какой-либо школе, а по основательности, академичности, по философской доминанте сознания. Почти все достоевсковеды России (за редким исключением) были связаны с Петербургом-Ленинградом (в Томске, Петрозаводске, Саранске, Саратове, Екатеринбурге и т. д.). Маргарита Владимировна Яковлева окончила филологический факультет Ленинградского университета, и вся её научная судьба тоже связана с этим городом. Сегодня понимаю, вспоминая наши разговоры, что она исподволь готовила своих учеников к одинокому труду, независимому от власти и политической конъюнктуры. И ещё на фоне массового увлечения «формальной школой» и отжившими идеями школ начала XX века М. В. Яковлевой были свойственны требовательность к серьёзной философской подготовке будущих литературоведов (своих учеников она сумела увлечь «Эстетикой» Гегеля, работами Канта, Шеллинга, А. Грамши и др.) и величайшая нравственная ответственность за результаты своего труда. Её интерес к личности полностью совпадал с бахтинским утверждением, что «три области человеческой культуры - наука, искусство и жизнь - обретают ЕДИНСТВО только в личности, которая приобщает их к своему единству. <...> Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности. За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы всё пережитое и понятое не осталось бездейственным в ней» [1]. Студенткой я думала, что сквозная пронизанность наших занятий не идеями, а скорее способом мышления, идущим от Бахтина, зависит от высокого теоретического потенциала его работ.
Сегодня я понимаю, что М. В. Яковлеву привлекала именно нравственная ответственность филологического труда в работах её любимых учёных М. М. Бахтина, С. С. Аверинцева, Е. Г. Куприяновой, С. Г. Бочарова, М. М. Гиршмана. Она торопилась передать это важнейшее качество своим ученикам. То, что иногда со стороны казалось снобизмом её завышенных требований к работам литературоведов, сегодня, в перспективе состоявшегося кризиса, видится интуитивной подготовкой к будущим непростым временам, работой с запасом прочности (в том числе и этической) для продолжения научной традиции.
М. М. Бахтин ушёл из жизни в марте 1975 года, немного не дожив до выхода своей книги теоретико-литературных статей «Вопросы литературы и эстетики» (М., 1975). А через год в Ленинграде состоялась камерная конференция памяти М. М. Бахтина. Маргарита Владимировна присутствовала на ней и привезла запись устного выступления С. Г. Бочарова. Хочу процитировать фрагмент по её записям: «Живой образ автора был очень важен для всех, кто работал с ним. Он жил в наше время. Когда работы Бахтина приобрели духовную власть, сам Михаил Михайлович был отрешён от этого успеха, это как бы приложилось само собой. Работы Бахтина побуждают сейчас не к истолкованию, а к внимательному и нелёгкому усвоению. Обратил внимание на особый тип его мысли: писатель воскресает в далёком контексте, в этом особый историзм. Большое время - это категория мысли Бахтина. Дело Бахтина не укладывается в рамки направления и школы, не укладывается оно и в рамки литературоведения, к которому он относился пренебрежительно. Его работы философские от начала до
конца, но их предмет - писатели, Достоевский, Рабле. <...> Бахтин отвлекается от верхнего пласта содержания, который замечается всеми, и раскрывает природу произведения как деяния. Книги его о Достоевском - основополагающие. Тезис о свободе героя - тайна, равная тайне творчества Достоевского. Здесь полемика с рационалистических позиций неплодотворна. Язык работ Бахтина обладает большим обаянием, но не может быть перенесён механистически в сферу всеобщего употребления». Было Маргаритой Владимировной записано также и выступление С. С. Аверинцева, оно почти полностью вошло в его статью «Личность и талант учёного» [2].
Несомненно, М. В. Яковлевой была близка мысль о единственности Бахтина как «любомудра» среди «специалистов», заботящегося о сохранении целого гуманитарного знания, чья доминанта - «идея свободы». Она разделяла бахтинскую неприязнь к сатире. (Чего стоит её утверждение, что «к счастью, Пушкин и Лермонтов не могли заняться чистым отрицанием и обругиванием быта, как Гоголь».)
Как современно сегодня утверждение С. С. Аверинцева, что «гуманитарии нужны мыслители, мысль которых призвана отстоять само бытие её предмета» [2, с. 60]. Увы, сбылось его предостережение об «угрозе потери своего предмета, дегуманизированной гуманитарии, гуманитарии без человека». С. С. Аверинцев впервые отметил интерес Бахтина к пограничным, рубежным явлениям культуры, к «слову, вышедшему из равенства себе».
Не потому ли Маргариту Владимировну так интересовала проза Чехова и почти неизученные рассказы Горького 1820-х - 1930-х годов («Карамора», «Голубые города»)? Прививая своим студентам вкус к «широким эвристическим перспективам Бахтина», М. В. Яковлева старалась заставить их не просто использовать цитаты, а пережить мысль учёного как событие.
«Сказанное им [Бахтиным] сказано не для того, чтобы читатель доверчиво принял его тезисы как "последнее слово науки" или, напротив, принялся их оспаривать и отвергать, но для того, чтобы самое устройство головы читателя по прочтении книги стало иным. Согласны, не согласны - не тот разговор: есть книги, после которых нельзя работать по-старому (хотя в них нельзя вычитать готового рецепта, как работать по-новому)» [2, с. 61].
Как хорошо, что именно «школа Яковлевой» уберегла её учеников от глухоты и поверхностности в отношении наследия Бахтина. В конце 1976 года я поступила в только что открытую аспирантуру кафедры русской и зарубежной литературы Томского государственного университета. Томскую школу основала тоже выпускница Ленинградского университета профессор Ф. З. Канунова. И здесь на моих глазах шло сложными путями постижение, цитирование, модное увлечение и отталкивание от работ М. М. Бахтина. Порой увлечение носило поверхностный характер, а самые неожиданные и парадоксальные формы освоения Бахтина помогали обрести свой голос и свой метод. «Мода» на Бахтина в России и за рубежом связана с такой мировой тенденцией, как «филологизация» философии, когда многие направления современной философии (герменевтика, постструктурализм) ориентированы на анализ языка. М. М. Бахтин предвосхитил эту тенденцию ещё в первой половине XX века, поставив традиционные понятия филологии как философские вопросы. Самые известные термины Бахтина «диалогизм» и «карнавализация» отчасти заслонили проблему авторской позиции, повествования, художественного времени-пространства («хронотопа»), жанра, пограничных форм в культуре, становящихся всё более актуальными. Именно бахтинские работы побудили меня в конце 1970-х -начале 1980-х годов заняться проблемой очеркового повествования Достоевского и его малых эпических жанров, ставших своеобразной альтернативной роману.
Думается, что заложенное в работах М. М. Бахтина понимание генезиса философских форм в культурах переходного времени, ведущее своё начало от его характеристики в области «серьёзно-смехового», побудило М. С. Штерн заняться философской прозой В. Ф. Одоевского, а позже увидеть философское начало в прозе И. А. Бунина. Эта линия глубинного внимания к наследию М. М. Бахтина прослеживается и в работах В. А. Котельникова, А. Э. Еремеева, Э. И. Коптевой, О. В. Мирошни-ковой и многих омских литературоведов, общавшихся с М. В. Яковлевой.
То, что сегодня в омских вузах многие учёные занимаются философскими формами в культурах переходного времени, рождено, несомненно, тем, что когда-то в центр филологического образования М. В. Яковлевой было поставлено наследие М. М. Бахтина, свободный диалог с его работами. Именно внимание к так называемой «мениппейной традиции», впервые актуализированной Бахтиным, даёт нам сегодня ключ к такому явлению, как философская проза эпох, когда происходит смена культурных, литературных и научных парадигм. Новое отношение к меняющейся действительности рождается из эксперимента, сталкивающего современное и вечное.
Неслучайно М. М. Бахтин считает основой философских форм «личный опыт» и «свободный вымысел». Именно поэтому в Омске Центр изучения творчества Достоевского объединяет учёных разных специальностей вокруг изучения нероманной философской прозы, да и романной тоже. Хорошо помню предисловие А. Вулиса к первой публикации «Мастера и Маргариты» М. А. Булгакова в журнале «Москва» в 1966 году, с радостью обнаружившего, что термины и понятия Бахтина идеально подходят к впервые опубликованному шедевру. Универсализмом, столь необходимым в кризисные эпохи, отмечены произведения философской прозы, а также основанной на «личном опыте» литературы «non-fiction», в действительности создающей новые формы вымысла повествовательного.
Неслучайно М. В. Яковлева, стоявшая у истоков «Центра Достоевского», побуждала своих учеников заниматься и сама писала об очерках, эссе (П. Н. Ребрина), о письмах, дневниках писателей, об их статьях и записных книжках. Именно М. В. Яковлева рассказала мне о том, что в Омске живут два бывших студента историко-филологического факультета Саранского педагогического института, в котором М. М. Бахтин заведовал кафедрой всеобщей литературы. Они учились у Бахтина, слушали его лекции. Имён их Маргарита Владимировна тогда не назвала, позже выяснилось, что это профессор Евгений Иванович Лавров и его жена, которая работала лаборанткой на кафедре Бахтина. Е. И. Лавров по моей просьбе написал и опубликовал в газете «Омский университет» интересные воспоминания о М. М. Бахтине, чуть позже они были напечатаны в журнале «Диалог. Карнавал. Хронотоп». Их попросил прислать бывший выпускник Томского университета Николай Паньков, биограф Бахтина. А чуть позже студентки-журналистки взяли интервью у жены Е. И. Лаврова и тоже напечатали в газете «Омский университет». Эти воспоминания были не о лекциях, а о том, как Бахтин общался с коллегами.
Симптоматично, что будущий томский биограф Бахтина Николай Паньков был студентом дос-тоевсковеда профессора ТГУ Э. М. Жиляковой и после посещения её спецкурса и спецсеминара по творчеству Достоевского решил заняться биографией учёного, стал членом редколлегии бахтинского журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп».
В вышедшей в 2010 году критической антологии, посвящённой творчеству Бахтина, прослежена динамика несостоявшегося наследия учёного [4]. Это попытка увидеть и осмыслить рецепцию наследия мыслителя под углом зрения разрыва с традицией, «выпадения из истории», ведь напечатаны его книги были «не в своё время», а позже, и поэтому их восприятие оказалось в чём-то ущербным, катастрофичным. Осознать этот угол искажения сегодня необходимо.
Огромна заслуга М. М. Бахтина в том, что ещё в 1929 году он повернулт от философской критики начала века с её изолированным рассмотрением идей Достоевского к пониманию и анализу структуры его высказывания, целостности художественного произведения, совершающегося в слове. Бахтин увидел в Достоевском, прежде всего, художника-мыслителя. Первую свою книгу о Достоевском, так и не услышанную современниками в год «великого перелома», Бахтин адресует будущему, почти не надеясь на понимание. Пройдёт чуть не сорок лет, и эта книга, как и книга о Рабле, обретёт своих читателей. Начнётся «мода» на Бахтина, отнюдь не способствующая пониманию. Подобно дикарям, мы будем выхватывать из его книг яркие, звонкие термины «полифония», «карнавализация», не ощущая целого. Тогда как, по словам С. Г. Бочарова, «персонификация, связанная со словом, становится главным пафосом Бахтина» [4, с. 77].
Теоретический бум 1980-х годов отразил множество сенсационных гипотез, главным образом западных учёных неомарксистского толка, далёких от реальных открытий Бахтина. В 1990-е годы начинается «замедление», начинается время комментария, собирания, выстраивания биографии, преодоления лакун. В новой постсоветской России начала XXI века у наследия Бахтина есть шанс на возрождение, ибо оно заключает в себе актуальный герменевтический потенциал нового понимания современности, таит нереализованные возможности преодоления ограниченности настоящего времени.
Почему именно Достоевский выбран героем его первой и главной книги? Рискну утверждать, что Достоевский был для Бахтина не только великим художником-мыслителем, но и человеком, с чьей судьбой он соотносил свою. Как и в семье великого писателя, у Бахтиных - шестеро детей, как и Фёдор Михайлович, Михаил Михайлович - второй сын, который необычайно дружен со своим страшим братом Никитой Михайловичем (так же как Михаил и Фёдор Достоевские). Оба увлечены философией и классической филологией (Никита Бахтин слушает лекции знатока античности Ф. Ф. Зелинского), оба брата свободно владеют немецким, французским и древними языками. Как и Фёдор Достоевский, Михаил Бахтин почти до 20 лет живёт вместе с семьёй и лишь в 1916 году приезжает в Петроград, чтобы учиться в университете, в котором только мечтал писатель. Следующее
десятилетие - поиски сферы деятельности, бегство от голода (Невель, Витебск), преподавание, философский кружок, первая статья «Искусство и ответственность» в 24 года, в 34 года арест за участие в религиозно-философском кружке М. М. Мейера «Воскресение» фактически без вины, освобождён по болезни (остеомиелит), потом ссылка в Казахстан.
Как и Достоевский, Бахтин внешне на 10 лет выключен из творческой деятельности, пишет в стол. С 44 лет - инвалид после ампутации ноги, преподаёт в школе, в Саранском пединституте. В 50 лет - защита кандидатской диссертации в ИМЛИ (выдвинут на докторскую степень, по вине профессора Р. М. Самаргина - отклонено). 1945-1961 гг. - заведует кафедрой русской и зарубежной литературы в Саранском пединституте, позже ставшим университетом. В 1960-е годы выходит переработанная книга о Достоевском (1963 г.) и о Рабле (1965 г.). Последние годы жизни М. М. Бахтин живёт в Москве до 1975 года.
Арестован Михаил Михайлович был в Рождественский сочельник (Достоевский тоже в сочельник был отправлен в Сибирь). Обоим приговор был смягчён: у Бахтина - 5 лет на Соловках заменили ссылкой; у Достоевского - смертная казнь заменена тюрьмой. Эта примета - всё, что начато в Рождественский сочельник, закончится хорошо, - была известна обоим.
С. Г. Бочаров, вспоминая лекцию М. М. Бахтина в 1970-м году для учителей, отметил «неожиданные вещи». Так, причины перемены убеждений Достоевского после каторги Бахтин видел в том, что, вернувшись, писатель обнаружил, «что прогрессизм и социализм его молодости стали дешёвыми убеждениями» [5], что он стал презирать. Главной чертой писателя М. М. Бахтин считал его «ненаивность», «Достоевский ничем не любовался и только искал» [5].
Сам Михаил Михайлович тоже был ненаивный, никаких иллюзий. В одном из бахтинских текстов начала 1940-х годов записано так: «неожиданность и непредвиденность правды. Не ждать добра от закономерного и правильного, а только от чуда» [9, с. 7]. Живя в авантюрное время торжества случайности и постоянно растущей энтропии, М. М. Бахтин прекрасно понимал, что спастись внутренне можно неустанным духовным трудом, а внешне - чудом, что и произошло. И всё же ему было свойственно чувство вины за несовершенное. Он говорил, что «всё, что было создано за эти полвека на этой безблагодатной почве под этим несвободным небом, всё в той или иной степени порочно <...> разве так я мог бы её [книгу о Достоевском] написать? Я ведь там оторвал форму от главного. Прямо не мог говорить о главных вопросах». - «[С. Г. Бочаров] Каких, М. М., главных вопросах?» - «Философских, о том, чем мучился Достоевский всю жизнь, - существованием Божиим. Мне ведь там приходилось всё время вилять - туда и обратно. Приходилось за руку себя держать. Только мысль пошла - и надо её останавливать» [5, с. 50].
Характеризуя послереволюционную эпоху, М. М. Бахтин с горечью замечал: «Вообще тогда разложение было в полном ходу, царило презрение к нравственным устоям, всё это казалось смешно, казалось, что всё это рухнуло». - «М. М., и Вам тоже?» - «М-мда, отчасти и мне тоже. Мы ведь предали - родину, культуру». - «А как можно было не предать?» - «Погибнуть. Я тогда же начал писать статью «О непогибших». Статью неудачную. Конечно, не кончил и, конечно, потом уничтожил» [5, с. 68-69].
Жалел Михаил Михайлович о несовершенном «с чувством, похожим на покаяние», видя в умолчании предательство. История его отношений с временем трагична, учёный ясно осознавал, в какое время он жил, пытался осуществить свой вариант «пафоса участия» в выступлениях на лекциях, на диспутах, позже он переходит в домашний кружок. Как это всё похоже на поиски Достоевского столетней давности. А трагедия непонимания и неуслышанности, М. М. Бахтин разделил её с Достоевским, и процесс этот продолжается. Ведь в 1929 году книга о Достоевском в Советской России прочитана не была, не диво, что её не понял А. В. Луначарский, но проходная, небрежная рецензия такого учёного, как Н. Я. Берковский, говорит о том, что время её не пришло. Сколько рукописей утрачено! Остались лишь фрагменты отдельных книг. Религиозно-философская критика начала ХХ века обсуждала идеи Достоевского, отвлекаясь от собственно художественного начала. Бахтин осуществил поворот к целостному понимаю Достоевского, прежде всего как художника, «правда, особого типа», определив его неповторимые художественные открытия. Унаследовав проблематику русской религиозной философии XX века, Бахтин сменил язык философствования, как отмечали многие западные учёные, язык его расплывчатый, «вызывающе-неточный», постоянно переключающий читателя из одного смыслового плана культуры в другой. Неслучайно называли историко-литературный, документальный, интуитивный, «глухо-религиозный», философский пласт; смысловые сдвиги актуализируют поиск истины в свободном мышлении. Сам учёный говорил о незавершённости как стиле
свой работы. Вспомним одну из записей Ф. М. Достоевского: «В мире ничего не начинается и ничего не оканчивается». Способ думания М. М. Бахтина настроен на передачу динамики ускоряющихся и непредсказуемых процессов, которые стали особо актуальными в новом веке. Сама поэтика литературного произведения понимается им как взаимодействие постоянно меняющихся свойств. Впервые М. М. Бахтин наметил анализ произведения как постижение направления подобной трансформации, определение поля изменений, названного им диалогизирующим контекстом.
Нарастающий по всем направлениям разрыв преемственности во всех сферах жизни взывает к формированию нового типа мышления, свободного философствования. Мне кажется, что от плодотворности и скорости его формирования зависит самосознание человека и человечества, преодолевающего глобальный кризис рубежа тысячелетий. Роль наследия М. М. Бахтина в этом процессе огромна, он «художник в науке» [9, с. 7] (по замечанию С. Г. Бочарова), создатель и исследователь философской прозы, давшей мощный импульс развитию и изучению этого культурного феномена. Во второй половине XX века омские исследователи философской прозы описывали и пытались анализировать её отдельные проявления. Сегодня мы стоим на пороге синтеза разных форм культуры. Достоевский как в художественной прозе традиционного типа, так и в экспериментальных философских жанрах («Дневник писателя», эссеистика, записные тетради, эпистолярное наследие, журналистика) совершил важнейшие открытия на этом пути. Работы М. М. Бахтина намечают путь изучения этого явления, дают ключ для ищущих, но не дают рецептов. Когда-то в диалогизме и полифонии видели культурную и идеологическую альтернативу тоталитарному сознанию. Сегодня разговор с Бахтиным выходит на новый виток, его время впереди.
Библиографический список
1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / сост. С. Г. Бочаров. - М., 1979. - 424 с.
2. Аверинцев, С. С. Личность и талант ученого / С. С. Аверинцев // Литературное обозрение. - 1976. -№ 10. - С. 58-61.
3. Бахтин М. М. Собрание сочинений в 7 томах, Т. 1. - М., 2003; Т. 2. - М., 2000; Т. 5. - М., 1996.
4. Михаил Михайлович Бахтин ; под ред. В. Л. Махлина. - М. : РОССПЭН, 2010. - 448 с. - (Философия России второй половины ХХ в.).
5. Бочаров, С. Г. Об одном разговоре и вокруг него / С. Г. Бочаров // Михаил Михайлович Бахтин : сб. статей ; под ред. В. Л. Махлина. - М., 2010. - С. 49-79.
6. Бахтин в зеркале критики : сб. статей. - М. : ИНИОН, 1995. - 191 с.
7. М. М. Бахтин: Pro et contra. Личность и творчество М. М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли. Т.1. ; сост., вст. ст. и коммент. К. Г. Исупова. - СПб. : РХГИ, 2001.
8. М. М. Бахтин как философ : сб. статей. - М. : Наука, 1992. - 256 с.
9. Бочаров, С. Г. Событие бытия: о М. М. Бахтине / С. Г. Бочаров // Новый мир. - 1995. - № 11. - С. 211-221.
10. Бочаров, С. Г. Достоевский и Бахтин (Бахтин-филолог) / С. Г. Бочаров // Достоевский и XX век ; под ред. Т. А. Касаткиной. В 2-х томах. Т. 1. - М. : ИМЛИ РАН, 2007. - С. 514-527.
11. М. М. Бахтин и философская культура XX века (проблемы бахтинологии). Выпуск 1. Часть 2. СПб, 1991.
E. А. Akel'kina, Doctor of philological Sciences, Professor, head of the Omsk regional research Center for the study of creativity F. M. Dostoevsky, e-mail: fmdostocentr@yandex.ru 55a, Prospekt Mira, Omsk, 644077, Russian Federation
THE RECEPTION OF M. M. BAKHTIN'S LEGACY IN THE 1970 AND THE OMSK
LITERARY CRITICS
The article analyzes stages of reflection of the Omsk historians of literature in the 1970th years on M. Bakhtin's texts. The author describes a stream of events, steps of the Omsk scientists to understand Bakhtin's theory of philosophical forms in culture.
Keywords: philosophical form in the culture, dialogism, prose of Dostoevsky, humanitarian sciences, personal experience, free fiction.
References
1. Bahtin M. M. Jestetika slovesnogo tvorchestva [Bakhtin M. M. Aesthetics of verbal creativity]. compiled by S. G. Bocharov. - Moscow, 1979. 424 р.
2. Averincev S. S. Personality and talent of the scientist. Literaturnoe obozrenie. 1976. no. 10. - pp. 58-61.
3. Bahtin M. M. Sobranie sochinenij v 7 tomah, T. 1. [Bakhtin M. M. collected works in 7 volumes, vol. 1]. Moscow, 2003; Vol. 2. Moscow, 2000; Vol. 5. Moscow, 1996.
4. MihailMihajlovich Bahtin [Mihail Mihajlovich Bahtin]; ed. by V. L. Makhlin. Moscow, Publ.. ROSSPJeN, 2010. 448 p.
5. Bocharov S. G. On a conversation around him. Mihail Mihajlovich Bahtin, collection of papers; ed. by V. L. Makhlin. Moscow, 2010. pp. 49-79
6. Bahtin v zerkale kritiki : sb. statej [Bakhtin in the mirror of criticism : collection of papers]. Moscow, Publ. INION, 1995. 191 p.
7. M. M. Bahtin: Pro et contra. Lichnost' i tvorchestvo M. M. Bahtina v ocenke russkoj i mirovoj gumanitarnoj mysli. [M. M. Bakhtin: Pro et contra. The personality and work of M. M. Bakhtin in the assessment of Russian and world humanitarian thought]. Vol. 1. compilation, introductory article and comments. K. G. Isupov. St. Petersburg, publ. RHGI, 2001.
8. M. M. Bahtin kakfilosof: sb. statej [M. M. Bakhtin as philosopher : a collection of articles]. Moscow, publ. Nauka, 1992. 256 p.
9. Bocharov S. G. In the Event of being: M. M. Bakhtin. Novyj mir. 1995. no. 11. pp. 211-221.
10. Bocharov S. G. Dostoevsky and Bakhtin (Bakhtin-philologist). Dostoevskij i XXvek ed. by T. A. Kasatkina. In 2 volumes. Vol. 1. Moscow, publ. imli ran, 2007. - рр. 514-527.
11. M. M. Bahtin i filosofskaja kul'tura XXveka (problemy bahtinologii). [M. M. Bakhtin and philosophical culture of the XX century (problems of botanology)]. Issue 1. Part 2, St. Petersburg, 1991.
Поступила в редакцию 13.03.2017 © Е. А. Акелькина, 2017
Автор статьи: Елена Алексеевна Акелькина, доктор филологических наук, профессор, руководитель Омского регионального научно-исследовательского Центра изучения творчества Ф. М. Достоевского, e-mail: fmdostocentr@yandex.ru, 644077, Омск, пр. Мира, 55а.
Рецензенты:
Э. И. Коптева, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой литературы и культурологии, Омский государственный педагогический университет.
В. Г. Рыженко, доктор исторических наук, профессор кафедры современной и отечественной истории и историографии, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского.
