CC BY
314
4. Maximova E.L. Black. Red. White. Russia. XX century // University herald of Russian educational academy. - 2006. - Vol. 2. - P. 96-104.
5. Pchelov E.V. Symbology of Russian state signs: colours and numbers // Herald of Russian state classical university. - 2010. - Vol. 7. - P. 140-152.
6. Terner V.U. Symbol and rite. - Moscow, 1983.
7. Idiomatic dictionary of Russian language. - Moscow, 1986.
8. Berlin B. & Kay P. Basic Color Terns. - California, 1969.
9. Symbology of colous // www:sunhome.ru/psychology/12294
УДК 821 (091)
Воронежский государственный университет Старший научный сотрудник кафедры русской литературы XX века, кандидат филологических наук, доцент Тернова Т.А. Россия, г. Воронеж, тел. +7(4732)20-89-41 e-mail: ternova@phil.vsu.ru
Voronezh State University Senior staff scientist of the chair ofRussian literature ofXXcenture, Candidate of Philology, Assistant Professor Ternova T.A. Russia, Voronezh, tel. +7(4732)20-89-41 e-mail: ternova@phil.vsu.ru
T.A. Тернова
НЕОРОМАНТИЗМ В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ В. МАЯКОВСКОГО
В статье раскрывается неоромантическая специфика творчества раннего В. Маяковского. Предметом исследования становятся стихотворения и поэмы 1913-1917 гг.
T.A. Ternova
ROMANTICISM IN THE EARLY WORKS OF MAYAKOVSKY
The article reveals the neo-romantic specificity of early Mayakovsky. The subject of the study are poems of the years 1913-1917.
Творчество Владимира Владимировича Маяковского (1895-1930), как и литературную работу любого из ярких литературных авторов, нельзя не только оценить однозначно, но и четко соотнести с тем или иным литературным направлением. Владимир Маяковский в разные периоды своей литературной биографии — и член группы кубофуту-ристов, и представитель ЛЕФа...
© Тернова Т.А., 2011
Но членство в разного рода литературных объединениях, тем не менее, не объясняет сути его собственного таланта, специфики его личного взгляда на мир, не исчерпывает особенности его поэтики.
Проигнорировав деление творчества В. Маяковского на периоды, к его литературной работе можно применить одну постоянную характеристику — это неоромантизм со всеми присущими ему особенностями формы и содержания.
Неоромантизм — течение в искусстве конца 19 — начала XX веков, впервые осмысленное С. Венгеровым [1]. Его возникновение было подготовлено спецификой мировидения рубежной эпохи с присущим ей желанием пересмотреть сложившиеся стереотипы восприятия мира. В литературе неоромантизм стал реакцией на реалистическое и тем более натуралистическое истолкование человека как социально-биологического объекта, обусловленного средой в самом широком смысле (общественном и природном). Неоромантизм предлагает принципиально иной взгляд на человека как сильное яркое существо, пусть подчас терпящее крах в столкновении с миром, но идущее навстречу ему даже под угрозой смерти. Представление неоромантиков о человеке сформировалось под влиянием идей Ницше и Шопенгауэра.
Неоромантизм — общеевропейское культурное явление рубежа XIX-XX вв. Неоромантики в музыке — Ф. Лист и Р. Вагнер. К неоромантизму как литературному течению относят Генрика Ибсена, Кнута Гамсуна, Редьярда Киплинга, в русской литературной традиции раннего М. Горького, А. Блока, Н. Гумилева, А. Грина, М. Цветаеву. Возможно трактовать как неоромантическое и творчество В. Маяковского. Несмотря на общеевропейскую распространенность, идеи неоромантиков не стали основанием для групповой деятельности и не были осознаны его представителями.
Неоромантизм естественно обнаруживает сходство с «классическим» романтизмом начала 19 в. В произведениях неоромантиков тот же центральный конфликт — противостояние личности и мира, идеального и реального; интерес к сильной личности; отрицание обыденного, бытового; интерес к фантастике и мистике. В то же время в неоромантических текстах нередко по-
является тема гипертрофированных чувств, страстей, телесности.
Это в полной мере характерно для творчества раннего Маяковского, лирический герой которого хочет слиться с миром «в едином поцелуе». Неоромантизм и футуризм вполне уживаются в его творчестве, так как имеют точки соприкосновения: неприятие прошлого, мира обывателей, внимание к отдельной личности. Маяковский не был единственным романтиком в футуристическом лагере (см. [16]).
Неоромантическим в широком смысле можно назвать все творчество Маяковского с характерным для него нежеланием принимать быт и статику, но в зрелый период в литературной работе поэта появится категория факта («Воспаленной губой припади и попей из реки по имени факт» [15; с. 235]), которая не вполне сородна романтическим установкам. Впрочем, и наглядность факта не отменяет у Маяковского возможности и необходимости мечты. Вспомним образ «страны-подростка», которой только предстоит вырасти в созидательный мир для всех в поэме «Хорошо!».
Однако в чистом виде, вне всяких оговорок неоромантическим можно называть раннее творчество Маяковского. На этот период приходятся стихотворения «Нате!», «Послушайте!», «А вы могли бы?», «Утро», «Улица», «В авто», «Скрипка и немножко нервно» и др. В этот период у Маяковского много адресных текстов, которые построены по единому сюжетному «сценарию»: сначала лирический герой пытается организовать акт коммуникации с миром бытовых людей, потом убеждается, что диалог невозможен, далее радикально порывает с ним, демонстрируя границы собственной идентичности. Впрочем, лирический герой поэта изначально подозревает обреченность ситуации: вспомним строчки из
поэмы «Облако в штанах»: «А вы — Джиоконда, которую нужно украсть! И украли» [12; с. 179].
Система персонажей в текстах раннего Маяковского структурирована однозначно и очевидно: с одной стороны - «я», поэт, лирический герой, с другой — «они», «вы» (в зависимости от этапа сюжетного развития), обыватели.
Так построено стихотворение «Нате!» [9]. Ал. Михайлов отмечает, что «это было первое стихотворение двадцатилетнего Владимира
Маяковского из двух десятков к тому времени написанных (не считая самых юношеских, потерянных), в котором он открыто противопоставил себя буржуазному обществу.
Противопоставил в грубой, вызывающей форме» [17]. Тем не менее, «буржуазность» - слишком социальная характеристика как мира, который отвергает лирический герой Маяковского. Будучи романтиком, он отрицает социальную иерархию как частность, вытекающую их единой протестной установки,
ориентированной на сферу
мироотношения в целом.
Образ его лирического героя вырастает не из внешних признаков, а из обозначений его внутреннего мира. Главный из них, деталь, с ним связанная, — сердце, определяющее способность к чувствам, причем далеко не только сглаженным и отрефлектированным: лирический герой Маяковского способен и на проявления любви, и на проявления ненависти («я захохочу и радостно плюну» — в финале текста) — в обоих случаях яркой, сильной,
гипертрофированной. Чувства
способны сменять друг друга («От обиды — к ненависти, от жалобы — к мести, от боли — к насилию» — так описывает этот неостановимый процесс
внутренних трансформаций Ю. Карабчиевский [2]), но при этом сохраняют силу и адресность проявления. Чувства лирического героя нарочито «грубы», он, по собственному определению, «грубый гунн». Однако в этой формуле вряд ли есть однозначная негативная коннотация: гунн в культуре Серебряного века — не только разрушитель естественно уходящего, отжившего, но и зачинатель новой культуры (см. стих. В. Брюсова «Грядущие гунны»). Любопытное наблюдение над таким приемом Маяковского, когда
автохарактеристика предполагает двойной угол зрения на поэта, делает Ю. Карабчиевский, отмечая в его текстах «ощущение постоянной, необходимой дистанции между тем, что сказано, и тем, что на самом деле» [2].
Важной характеристикой лирического героя Маяковского становится динамизм («бабочка поэтиного сердца»), что, впрочем, подтверждается и уже обозначенной присущей ему эмоциональной лабильностью. Он открыт вовне — к миру, другим людям: «я — бесценных слов транжир и мот». Мотив открытости создает кольцевую композицию текста: в финале повторено: «я — бесценных слов мот и транжир». Нарушение пунктуационного требования не ставить тире после местоимения даже визуально выделяет эти фразы, приобретающие в тексте почти характер рефрена.
Главной собственностью поэта оказывается нематериальное — слова, да и то эта собственность условна, поскольку он адресует их людям («Я вам открыл столько стихов шкатулок»).
Это существенно различает его с обывателями, которые поданы исключительно через внешнее: «вот вы, мужчина, у вас в усах капуста...», «вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смот-
ритесь устрицей из раковин вещей». Они лишены индивидуальности: «толпа озвереет». Им доступны эмоции только низшего порядка («озвереет», «ощетинит ножки стоглавая вошь»). В их описании присутствует мотив статики: «вытечет по человеку ваш обрюзгший жир», «взгромоздитесь». Создается ощущение телесной нечистоты («грязные»). Стоит отметить, что решение вопроса о телесности в текстах раннего Маяковского чаще всего оказывается принципиально иным. Его лирический герой одержим жаждой не только духовной, но и телесной, чувственной. Однако в данном случае бестелесность лирического героя необходима для обозначения дистанции между ним и обывателями.
В финале стихотворения «Нате!» зафиксирован окончательный разрыв между двумя группами персонажей. Стихотворение заканчивается эпатаж-ным выпадом лирического героя: «Я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам...» В ком же или в чем причина этого конфликта? Тут нет и не может быть однозначного ответа. Конечно, поэт и обыватели - существа принципиально разных знаков, существующие в разных системах пространственных координат ('динамика' — 'статика', 'открытое' — 'закрытое'). Но дело во многом и в позиции самого лирического героя. Коммуникация, на которой он настаивает в начале, носит игровой характер. В этом убеждает то, что первая деталь, которую он фиксирует (хочет увидеть) в своих оппонентах — «обрюзгший жир», заполоняющий «чистый переулок». Такая установка не свидетельствует о настоящем желании диалога.
Трагедия лирического героя раннего Маяковского как раз и состоит в его замкнутости на себе, в невозможности спуститься со своего «пьедестала», с которого открывается вид на улицы,
наводненные толпами людей в стихотворении «Нате!» Собственно пьедестал как обозначение пространственной позиции лирического героя у Маяковского обыгрывается даже на уровне детали не единожды (например, в трагедии «Владимир Маяковский»). Реализуется характерный для неоромантизма неразрешимый конфликт героя и мира.
Общим местом стала мысль о том, что образ человека у раннего Маяковского был сформирован под влиянием поэзии Лермонтова и философии Ницше. К последнему источнику можно возводить и религиозные, а точнее, богоборческие мотивы в лирике раннего Маяковского. Они реализуются, в частности, в стихотворении «Послушайте!» [13] Бог здесь предстает не просто в анропоморфном, но даже в сниженном образе. Деталь, которая с ним ассоциирована — «жилистая рука». Это Бог, осмысленный в футуристическом ключе: не отмененный, присутствующий наверху иерархии, но недобрый, мало что определяющий в жизни человека. К такому Богу можно «врываться», требовать, выдавая требование за просьбу («просит — чтоб обязательно была звезда!»), шантажировать («клянется — не перенесет эту беззвездную муку!»).
Любопытные наблюдения по поводу стихотворения «Послушайте!» делает В. Перцов [18; с. 194]. Он утверждает, что стихотворение является вольным переложением текста французского поэта Франсиса Жамма «Молитва, чтобы получить звезду» (из сб. Жамма «От утреннего благовеста до вечерни», перевод И. Эренбурга). При таком прочтении стихотворение Маяковского обретает второй план и прочитывается как полемика не только с традиционными ценностями в поле этики, но и в поле эстетики.
В стихотворении Жамма отношения между Богом и человеком выстраиваются в традиционной схеме, по вер-
тикали: Боже, дай мне одну золотую звезду, Может, в ней для души я спасенье найду...» Лирический герой робок и унижен в своем обращении к Богу: «Если гибель в звезде - подари ее мне, Как дают бедняку золоченое су». Он явно живет в Божьем мире, принимая его и свою судьбу как данность: «Без обиды, без жалобы все я снесу».
В стихотворении Маяковского отношения между Богом и человеком строит человек. Важнее Бога для него другие люди, те романтики, которым «необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда». Впрочем, эта фраза не звучит у Маяковского как утверждение. Она завершается комбинацией знаков - вопросительного и восклицательного. Замкнутый на себе, лирический герой Маяковского не знает единственно правильного ответа о ценностях других людей, с которыми его связывает и притяжение, и отталкивание. Не случайно на свои вопросы: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» — он так и не получает ответов. Коммуникация не выстраивается.
Стихотворение Жамма идеально организовано с точки зрения ритма и рифмы. Рваный ритм стихотворения Маяковского подчеркивает лирическое напряжение текста. Ю. Карабчиевский характеризует его как «странный, принудительный <...> как бы выкручивающий руки фразе» [2]. Такой ритм вполне можно возвести к числу футуристических приемов, нарочито выраженных, выпирающих из каждой фразы текста. Сам Маяковский писал о своем интересе к форме: «Детей (молодые литературные школы также) всегда интересует, что внутри картонной лошади. После работы формалистов ясны внутренности бумажных коней и слонов. Если лошади при этом немного попортились
— простите!» («Как делать стихи?» [8; с. 81]).
Специфика ритмической
организации текстов Маяковского (знаменитая лесенка) явно обусловлена содержанием и в то же время задает его: при помощи нарочито рваных фраз никак нельзя описать целостный гармоничный мир. Мир в представлении Маяковского,
действительно, дискретный. И это касается не только сферы человеческих отношений, но и обозначения пространства. Ю. Карабчиевский пишет об этом: «Он видел мир как совокупность частей, имеющих определенную геометрическую форму, механически соединенных между собой и действующих также по законам механики» [2]. Графичность картины мира - часть кубофутуристической поэтики. У Маяковского координаты города определяются перекрестьями проводов и нитей дождя (стих. «Утро»), из них вырастают бегущие кубы домов (стих. «Из улицы в улицу»).
Мир увиден ранним Маяковским как кричаще многоцветный («я сразу смазал карту будней...» — «А вы могли бы?» [3], «восток бросал в одну пылающую вазу» — «Утро» [], «багровый и белый разбросан и скомкан...» — «Ночь» [10]). Цветовой образ нередко ложится в основание создаваемой метафоры:
«Окровавленные туши» [11; с. 189], «окровавленный песнями рот» [12], «окровавленный сердца лоскут» [11; с. 175], «у раненого солнца вытекал глаз» [4], «сочными клочьями человечьего мяса» [6; с. 64], «на сажень человечьего мяса нашинковано» [5; с. 228]... Метафора у Маяковского практически всегда охватывает целое текста («Утро», «Ночь»). Ю. Олеша писал, отмечая умение Маяковского строить метафору: «Я несколько раз
предпринимал труд по
перечислению метафор Маяковского. Едва начав, каждый раз я отказывался, так как убеждался, что такое перечисление окажется равным перечислению всех его строк» (цит. по: [2]). Метафора всегда удаляет от реальности, перемещая мир «внутрь» сознания поэта. Таким образом, можно утверждать, что использование метафор вполне характерно для неоромантической поэтики, поскольку она позволяет отграничить мир «видимый» и мир «реальный».
Многие тексты раннего Маяковского построены как «переброс» из одной реальности в другую («Утро», «Из улицы в улицу»). Так, в стихотворении «Из улицы в улицу» фонарь ведет не в мир тайн, как это было у символистов, а к живой телесной реальности: «Лысый фонарь сладострастно снимает с улицы черный чулок» [7; с. 39]. Поэт у Маяковского, наделенный трагически
противоречивым характером, не в состоянии замкнуться ни в одной из них.
Отсюда оксюморонный характер заглавия поэмы-тетраптиха В. Маяковского «Облако в штанах» (1914-1915 гг.)
В прологе поэмы задаются антитеза «я» — «вы» и метафора корриды, выражающая суть взаимоотношений поэта и мира: Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;
досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий [11; с. 175].
Существование обывателей написано в приведенном фрагменте как
предельно бытовое, нетворческое, отсюда и характерный набор лексем: «жир», «кушетка». Причастные формы, использованные для характеристики мира обывателей, указывают на длительность действия, повторяемость. По словам Д. Розенталя, причастия прошедшего времени обозначают «действие, завершившееся к моменту речи» [19; с. 89]. Т.о., сама грамматическая форма становится в тексте моментом характеристики статичного существования обывателей.
Напротив, эмоция лирического героя Маяковского может быть обозначена как эмоция первого восприятия мира. Не случайно поэтому в тетраптихе указание на его возраст, как бы обозначающий нулевую, начальную точку движения: «Мир огромив мощью голоса, / иду — красивый, / двадцатидвухлетний» [11; с. 175]. Характеристики лирического героя здесь универсальны для раннего Маяковского: он наделен сердцем, делающим его способным к гипертрофированным эмоциям (страсти, а не нежности: «Нежные! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый» [11; с. 175]), осознает себя поэтом.
В первой части он пытается выстроить отношения с любимой -Марией, во второй - осмыслить суть литературной работы. Во фрагменте появляется метатекстуальное начало: поэт создает текст о поэзии, описывает приемы поэтики, утверждая, что не создает миры, а пересотворяет реальность («Я знаю — гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете» [11: с. 183]). В интерпретации Маяковского поэт оказывается значимей Бога: «Будут детей крестить именами моих стихов» [11; с. 190].
Достроить мир, дать ему слово, а значит, жизнь, может только поэт — индивидуум, равный Богу. Бог высту-
пает как противник человеческого творения:
Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог
города на пашни рушит,
мешая слово [11; с. 182]. Слово, по Маяковскому, в арсенале не бога, но человека. Бог воспринят в контексте поэмы как культурный феномен, Библия становится источником образности: «Я <...> в самом обыкновенном Евангелии / тринадцатый апостол» [11; с. 190] (напомним, что «Три-
надцатый апостол» — первый вариант названия текста).
Раннее творчество Маяковского прочитывается как гимн человеку, но такой пафос не отменяет трагедии человеческого существования. Лирический герой Маяковского становится в определенном смысле заложником романтического взгляда на мироустройство. Упиваясь собственной уникальностью, он становится неспособен к контакту с миром, взаимоотношения с которым ограничиваются областью эпатажа
Библиографический список
1. Венгеров С.А. Этапы «неоромантического» движения: Статья первая / С.А. Венгеров // Русская литература XX века / Под ред. С. А. Венгерова. — М. : Изд. товар. «Мир», 1914.
— Т. 1, —С. 1-54.
2. Карабчиевский Ю.А. Воскресение Маяковского (Филологический роман) / Ю. А. Караб-чиевский. — М. : Сов. писатель, 1990. — 222 с. // [http: //magazines .rus s. га/no vyimi/portf/karab/vstup. html ]
3. Маяковский B.B. А вы могли бы? / B.B. Маяковский // Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13т./ АН СССР. Ин-т мировой лит. им. A.M. Горького. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961. — Т. 1. — 1955. — С. 40
4. Маяковский В.В. Адище города / В.В. Маяковский // Там же. — С. 55.
5. Маяковский В. В. Война и мир / В.В. Маяковский // Там же. — С. 209-242.
6. Маяковский В.В. Война объявлена / В.В. Маяковский // Там же. — С. 64-65.
7. Маяковский В.В. Из улицы в улицу («У — лица...») / В.В. Маяковский // Там же. — С. 38-39.
8. Маяковский В.В. Как делать стихи? / В.В. Маяковский // Полное собрание сочинений: В 13т./ АН СССР. Ин-т мировой лит. им. A.M. Горького. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961, —Т. 12, —1959, —С. 81-117.
9. Маяковский В.В. Нате! / В. Маяковский // Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. A.M. Горького. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961. — Т. 1. — 1955. — С. 56.
Ю.Маяковский В.В. Ночь / В.В. Маяковский // Там же. — С. 33.
П.Маяковский В.В. Облако в штанах: (Тетраптих) // / В.В. Маяковский // Там же. — С. 173-196.
12.Маяковский В.В. От усталости / В.В. Маяковский // Там же. — С. 51
13.Маяковский В.В. Послушайте! / В.В. Маяковский // Там же. — С. 60-61.
14.Маяковский В.В. Утро / В.В. Маяковский // Там же. — С. 34-35.
15.Маяковский В.В. Хорошо!: Октябрьская поэма / В.В. Маяковский // Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. A.M. Горького.
— М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955-1961.— Т. 8, —1958, —С. 233-328.
16.Минц З.Г. Футуризм и неоромантизм»: К проблеме генезиса и структуры «Истории бедного рыцаря» Ел. Гуро / З.Г. Минц // Минц 3. Г. Блок и русский символизм: Избранные
труды: В 3 кн. — СПб.: Искусство, 2004. — Кн. 3: Поэтика русского символизма. — С. 317-326.
17.Михайлов А.А. Маяковский / А.А. Михайлов. — М.: Мол. гвардия, 1988. — 558 с. — (Жизнь замечательных людей) // [http://az.lib.nj/m/majakowskij_w_w/text_0290.shtml]
18.Перцов В.О. Маяковский: жизнь и творчество / В.О. Перцов. — 3-е изд. — М.: Художественная литература, 1976. — Т. 2 (1918-1924). — 494 с.
19.Розенталь Д.Э. Пособие по русскому языку для поступающих в вузы / Д.Э. Розенталь. — М. : Просвещение, 1990. — 223 с.
References
1. Vengerov S.A. Stages of «neo-romantic» movement: Article One / S.A. Vengerov //Russian Literature of the XX century / Ed. SA Vengerov. — M.:. Publishing company «World», 1914. -Т. 1, —P. 1-54.
2. Karabchievsky Y.A. Resurrection Mayakovsky (Philological novel) / Y.A. Karabchievsky. -M.: Sov. writer, 1990. — 222 pp. //
[http://magazines.russ.ru/novyi_mi/portfTcarab/vstup.html]
3. Mayakovsky V.V. And you could? / V.V. Mayakovsky // V.V. Mayakovsky Complete Works: In the 13 vol. / USSR. Inst world lit. them. AM Gorky. — Moscow: Gos. Izd artist, lit., 1955-1961. — Vol. 1. - 1955. — P. 40.
4. Mayakovsky V.V. Hell of City / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 55.
5. Mayakovsky V.V. War and Peace / V.V. Mayakovsky// Ibid. — P. 209-242.
6. Mayakovsky V.V. War has been declared / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 64-65.
7. Mayakovsky V.V. From street to street / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 38-39.
8. Mayakovsky V.V. How do poems? / V.V. Mayakovsky // V.V. Mayakovsky Complete Works: In the 13 vol. / USSR. Inst world lit. them. AM Gorky. - Moscow: Gos. Izd artist, lit., 1955-1961. — Vol. 12. — 1959. — P. 81-117.
9. Mayakovsky V.V. Take! / V.V. Mayakovsky // V.V. Mayakovsky Complete Works: In the 13 vol. / USSR. Inst world lit. them. AM Gorky. — Moscow: Gos. Izd artist, lit., 1955-1961. — Vol. 1, —1955, —P. 56.
10. Mayakovsky V.V. Night / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 33.
11. Mayakovsky V.V. Cloud in pants / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 173-196.
12. Mayakovsky V.V. From fatigue / V.V. Mayakovsky // Ibid. — P. 51.
13. Mayakovsky V.V. Listen! / V.V. Mayakovsky// Ibid.—P. 60-61.
14. Mayakovsky V.V. Morning / V.V. Mayakovsky// Ibid.—P. 34-35.
15. Mayakovsky V.V. Good!: October Poem / V.V. Mayakovsky // V.V. Mayakovsky Complete Works: In the 13 vol. / USSR. Inst world lit. them. AM Gorky. — Moscow: Gos. Izd artist, lit., 1955-1961. — Vol. 8. — 1958. — P. 233-328.
16. Mints Z.G. Futurism and romanticism: the problem of the genesis and structure of the «Stories of the poor knight» El. Guro / Z.G. Mintz / Mints Z. G. Block and Russian symbolism: Selected Works: In the 3 books. — St.: Art, 2004. — B. 3: The Poetics of Russian Symbolism.—P. 317-326.
17. Mikhailov A.A. Mayakovsky / A.A. Mikhailov. — M.: Young Guard, 1988. — 558 pp. — (Life of Famous People) // [http://az.lib.rU/m/majakowskij_w_w/text_0290.shtml]
18. Pertsov V.O. Mayakovsky: life and work / V.O. Pertsov. — 3rd ed. — M.: Literature, 1976. — T. 2 (1918-1924). — 494 pp.
19. Rosenthal D.E. Handbook in Russian language for entering universities / D.E. Rosenthal. — M.: Education, 1990. — 223 pp.
