CC BY
23
НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ И ТЕРРОРИЗМ:
слухи и домыслы в революционной теории
И ПРАКТИКЕ 1810-1860-х гг.
© РЯЗАНОВ Дмитрий Владимирович
кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и философии Саратовского юридического института МВД России
8 (845-2) 379-282, И redpp@mail.ru
Рассматривается проблема влияния непроверенных источников информации на выработку террористической тактики радикально настроенной интеллигенции в императорской России первой половины XIX в.
Ключевые слова: информация, терроризм, тираноборчество, интеллигенция
Вс
к
► современной научно-исследовательс-)кой литературе тема терроризма не является мало изученной. Однако это не означает отсутствие в ней белых пятен - поля для научной дискуссии.
В отечественной историографии изучение корней, роли и генезиса политического терроризма второй половины XIX - начала XX вв. долгое время не являлось самостоятельной исследовательской проблемой. В советский период разработка темы проходила как составная часть проблемы революционного движения в России1. При этом тема политического терроризма ни в вышедших за этот период монографиях, ни в диссертационных исследованиях, посвященных революционному народничеству, их предшественникам и последователям, так и не стала самостоятельным предметом изучения [17, с. 21].
1 Пройдя этапы от идеологического запрета вследствие кризиса, наступившего в исторической науке во второй половине 1930-х гг. (закрытие Общества политкаторжан (1935 г.), журнала «Каторга и ссылка», приостановка издания сочинений М. А. Бакунина, П. Л. Лаврова и П. Л. Ткачева, очередных томов библиографического словаря «Деятели революционного движения в России») и до всплеска научного интереса в 1960-70-е, а затем в 1990-е гг.
С середины 1990-х гг. на фоне роста преступлений террористического характера разработка этого направления приобрела новую актуальность. Сегодня промежуточным итогом научных дискуссий мы имеем некую совокупность представлений и схем, с помощью которых оцениваем события прошлого. Во многом они были построены от противного, являясь запоздалой, нередко конъюнктурной переоценкой прошлого, основанной на малодоказательных умозаключениях, не учитывающих всю совокупность известных фактов2.
В связи с этим представляет научный и практический интерес выделение тех неофициальных источников информации, которые повлияли на выбор будущих участников террористической борьбы. Это позволяет лучше понять скрытую природу насилия, выплеснувшуюся в нашем обществе в начале прошлого столетия.
В начале XIX в. в русском образованном обществе продолжалась начатая еще в правление Екатерины II эпоха Просвещения. Она во многом отличалась от европейской традиции, сохраняя в незыблемости монархию, крепостное право, сословное судопроизводство. Однако европеизация
2 Так, например, уже не один год идет искусственное сужение деятельности партии «Народная воля» до узких рамок исключительно террористической организации.
дворянства постепенно подготавливала почву для восприятия идейного наследия не только просветителей, но и практического политического опыта европейских революций XVП-XVШ вв. Поступки античных тираноборцев (Гармодия и Аристогитона), патриотический пример К. Занда (1819 г.)1 внимательно изучались и обсуждались среди образованного дворянства, в том числе и в окружении будущих декабристов.
Во многом переходу идей тираницида из литературной сферы в сферу политическую способствовали социально-политические противоречия александровского царствования. Востребованность героических примеров в среде носителей дворянской культуры конца XVIII -начала XIX вв. была подготовлена и новой волной увлечения античностью, захватившей умы дворянской молодежи накануне наполеоновских войн. Исследователи эпохи близки в оценках, утверждая, что Отечественная война 1812 года «дала целому поколению русской дворянской молодежи тот жизненный опыт, который привел мечтательных патриотов начала XIX века на Сенатскую площадь» [10, с. 314].
С образованием тайных обществ начался поиск практических путей переустройства государственной сферы на новых принципах социальной справедливости, уже известных Европе, но не выполнимых в условиях неограниченного абсолютизма России.
Сознательный отказ от привлечения народа, продиктованный страхом повторения «ужасов» Французской революции и отсутствием в политической традиции страны примеров позитивной народной активности, подводил будущих декабристов к идее захвата власти путем заговора. В этом случае возникала необходимость решения судьбы монарха и членов августейшей фамилии в ходе военной революции.
Уже во время Московского совещания, в 1817 г., некоторые члены Союза благоденствия высказали идею о необходимости цареубийства. Эта идея появилась под впечатлением от якобы
1 К. Занд совершил убийство известного литератора Коцебу, который постоянными издевательствами над академической свободой навлек на себя подозрение в том, что путем доносов враждебно настраивает немецких государей и русский кабинет против немецкой молодежи. Мстя за якобы написанную последним статью «Записки
о нынешнем положении Германии», которая была направлена против академической свободы, он заколол его ударом кинжала, затем выбежал на улицу и нанес себе тяжелую рану в грудь. Убийцу схватили и отправили сначала в госпиталь, потом в смирительный дом, судили и казнили. Среди либерально настроенной молодежи имя Занда было окружено настоящим культом. Студенты собирались на сходки на место казни, которое называли местом его вознесения. В России Занда воспел А. С. Пушкин в стихотворении «Кинжал».
имевшегося у императора намерения присоединить западные губернии к Польше (тем самым восстановив ее в границах 1772 г.). Об этом сообщил участникам совещания князь Трубецкой, якобы располагавший достоверной информацией [11, с. 239-240, 248]. С этого момента и вплоть до финального выступления декабристы не раз возвращались к этим планам2.
Доступность императора, нередко прогуливавшегося по столице практически без охраны, давала множество возможностей для организации идеального покушения. Так, например, офицер кавалергардского полка Ф. Ф. Вадковский отмечал, что «...Государь император так безопасно изволит прогуливаться по Каменному острову, что жизнь его ни минуты не обеспечена, и что можно посягнуть на оную, не подвергая себя опасности быть открыту...» [5, Т. XI, с. 221]. Вопрос был в политической воле и решительности участников покушения. Однако при всем многообразии цареубийственных планов заговорщиков ни один из них так и не был реализован3. Отчасти это объяснялось тем, что единого подхода к проблеме цареубийства среди участников тайных обществ выработано не было. Когда же обстоятельства междуцарствия вынудили их на решительные действия, момент был упущен, да и идея физической ликвидации нового императора (Николая I) не была осознана ими как неизбежная политическая необходимость военного переворота. Таким образом, вся логика действий декабристов свидетельствует - в своей массе они не оказались готовы к «чистому» цареубийству.
В ходе следствия были вскрыты планы готовившегося политического убийства, названы имена возможных исполнителей. Во всеподданнейшем докладе Д. Н. Блудова указывалось, что Александр Бестужев и Каховский показывали себя пламенными террористами, готовыми на ужаснейшие злодейства. Первый признавался, что сказал, «переступаю за рубикон», а руби-кон значит руби все, что попало, однако же клялся, что сие было лишь бравадою,
2 В разное время убить императора вызывались: М. С. Лунин, Н. М. Муравьев, И. Д. Якушкин, Ф. П. Шаховский, А. З. Муравьев, Ф. Ф. Вадковский, П. Г. Каховский, А. И. Якубович и др. Из них по крайней мере трое - А. З. Муравьев, П. Г. Каховский и А. М. Булатов - предпринимали реальные попытки совершить цареубийство.
3 Способы предлагались разные: нападение на ЦарскоСельской дороге группой решительных людей в масках (М. С. Лунин), духовое ружье (П. И. Пестель), уничтожение всей августейшей фамилии специальным отрядом убийц «une cohorte perdue» (П. И. Пестель, Ф. Ф. Вадковский, М. П. Бестужев-Рюмин), наконец, более соответствующий для офицера - пистолеты (И. Д. Якушкин, П. Г. Каховский).
пустою игрою слов. Каховский кричал: «С этими филантропами не сделаешь ничего: тут просто надобно резать, да и только, а если не согласятся, я пойду и сам на себя все объявлю». Испуганному сим Штейнгелю Рылеев отвечал: «Не бойся, он у меня в руках, я уйму его». И, однако же, на другой день Рылеев при Оболенском, Пущине (старшем, приехавшем из Москвы) и Александре Бестужеве говорил Каховскому, обнимая его: «Любезный друг! Ты сир на сей земле, должен жертвовать собою для общества. Убей императора». И с сими словами прочие бросились также обнимать его. Каховский согласился, хотел l4 числа, надев лейб-гренадерский мундир, идти во дворец или ждать ваше величество на крыльце, но потом отклонил предложение за невозможностью исполнить, которую признавали и все другие» [б, т. XVII, с. 5і]. Готовым на все террористом выказывал себя и П. Пестель [б, т. I, с. l78]. Несмотря на это, обвинения в терроризме в итоговом обвинении не последовало. Нового императора больше беспокоила задача выявления всех участников заговора, их связей, чем намерений. Да и огромный материал, попавший в руки следственной комиссии, позволял пренебречь разговорами в отношении планов убийства умершего императора.
Новый ренессанс идей цареубийства происходит спустя 37 лет. Это время потребовалось на воскрешение тираноборческого духа в разгромленном после провала выступления декабристов революционном движении. Неудавшийся «мятеж реформаторов», разрушив надежды на политическое переустройство общества, позволил сохранить в неизменности правление, метко названное мадам де Сталь «en Russie le gouverment est un despotisme mitige' la strangulation» (Фр. «Правление в России есть самовластье, ограниченное удавкою».) [l5, с. l7].
В условиях отсутствия реальной оппозиции главным рассадником вольномыслия были признаны университеты. В числе дисциплин, на которые попечители учебных округов по приказанию министра просвещения графа С. С. Уварова должны были обращать особое внимание, оказались философия, история, государственное право и ряд других гуманитарных наук. В l849 г. было приостановлено преподавание государственного права европейских стран; в l85l г. был «положен конец обольстительным мудрствованиям философии», от которой остались только логика и психология, да и то преподаваемые профессорами богословия [l6, с. 82]. «Николай на этот раз решился бесповоротно покончить со всяким умственным движением в России, - писал в те годы Герцен, - и он всту-
пил в открытую беспощадную борьбу с мыслью, словом, знанием» [6, с. 191].
Николай Павлович был точен в определении возможной угрозы. Именно студенческая среда стала источником возрождения безумного вольнодумства. Уже в 1827 г. полицией Москвы был обнаружен кружок братьев Василия, Михаила и Петра Критских. Молодежь (от 16 до 24 лет), находясь под влиянием жертвенного поступка и идей декабристов, объединилась в общей ненависти к самовластью. Помимо прочего, в кружке велись разговоры и о необходимости организовать истребление царской фамилии. В то же время понимая, что сил недостаточно, «заговорщики» собирались отложить исполнение этого плана лет на 10, до усиления организации, а пока вести пропаганду своих взглядов и запасаться оружием.
В 1829 г. полицию ждала новая «удача». В одиночный каземат государевой Шлис-сельбургской тюрьмы попал 16 летний (!) граф Петр Ефимовский. Вся провинность его состояла в том, что он, будучи в 13 лет исключенным из пажеского корпуса за шалость, придумал клеймо с изображением ока, сломанного скипетра и меча, украшенного девизом из перефразированных слов поэта: «На обломках самовластья напишем имена свои». Ничего конкретного он в этот момент не замышлял, но в перспективе думал
0 создании тайной организации, с помощью которой он и собирался отомстить своим обидчикам. Реакция Николая I на эту шалость была более чем сурова. Юного заговорщика на год поместили в одиночный каземат Алексеевского равелина, а затем отдали в солдаты, несмотря на все просьбы о помиловании со стороны влиятельных родственников.
В условиях растущего полицейского произвола, усиления цензурного гнета, закрытия границ (особенно после начала европейских революций 1848 г.) в стране происходит рождение новой формы оппозиционера - интеллигента-разночинца.
В рамках интеллигентской традиции именно «человек читающий» и читающий «правильную» литературу становился синонимом «интеллигента», в противоположность интеллектуалу, как правило, отождествлявшемуся с носителем официальной культуры. Первый водораздел ролевой разграниченности проходил в беллетристике, последний формировался «правдой» жизни. А. В. Пешехонов, анализируя письма, присланные на имя Н. К. Михайловского по случаю его юбилея1, отметил, что для формирования интеллигентского самосознания главным была «...мысль о том, что не официальная
1 Им были учтены мнения более чем 20 000 корреспондентов.
школа и не отвлеченная наука.», а прежде всего и больше всего «благородные литературные наставники» Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов, Михайловский и Лавров, Щедрин, Некрасов и Успенский создали русскую интеллигенцию, эта мысль высказывается в целом ряде приветствий. Как будто их авторы сознательно хотели подчеркнуть, что дипломированную образованность они вовсе не считают характерным признаком интеллигенции» [13, с. 23].
Возвращение террористической тактики в России как одного из способов давления на властные структуры совпало с общей радикализацией мировоззрения интеллигенции на рубеже 1860-70-х гг.. Этот тип ментальности, названный Н. А. Бердяевым «тоталитарным» [2, с. 34], сочетал в себе любовь к народу и чувство вины за свое более высокое положение в обществе, жажду деятельности на ниве просвещения и протест против существующего бесправия. На этой основе и произошло возрождение жертвенной идеи борьбы с тиранией власти. В условиях массовых гонений сторонники политической борьбы были вынуждены обратиться к террористической тактике как к последнему способу вызова правительства на политический диалог. «Прежде чем начать кровавую борьбу,
- утверждал в своих показаниях народоволец А. Д. Михайлов, - социалисты испробовали все средства, какими пользуются на Западе политические партии. Но за проповедь их карали каторгой, за книги - тюрьмой и ссылкой... забывая, что когда человеку зажимают рот, то этим самым развязывают руки» [14. с. 157].
Осенью 1863 г. несколько студентов и вольнослушателей Московского университета составили землевольческий кружок. К 1865 г. вокруг него сложилась целая сеть дочерних кружков, занимавшихся просветительской работой в народе, пропагандой и отчасти заговорщической деятельностью. К последней были причастны члены «основного ядра» (примерно 10 человек), которые и планировали произвести вооруженный переворот без привлечения самого народа. Из этого ядра и вышел Д. Каракозов, совершивший 4 апреля 1866 г. неудачное покушение на Александра II.
Шагом к этому послужила информация, привезенная из Европы активным членом организации И. А. Худяковым. Вернувшись в 1865 г. из Женевы, где он встречался с А. И. Герценом,
Н. П. Огаревым и представителями «молодой эмиграции», он сообщил о существовании за границей тайного европейского заговорщического центра. Эти сведения были, мягко говоря, сильно преувеличены. Во-первых, за всесильную организацию, замышляющую всеевропейскую революцию, было выдано «Интернациональное
братство» М. А. Бакунина. Во-вторых, говоря о европейской революции как ожидаемом факте, Худяков предлагал провести немедленную реорганизацию общества в направлении усиления заговорщического начала. Безоговорочно доверяя Худякову, члены организации согласились на создание на основе легальных и полулегальных кружков тайного общества - основы для сверхтайной заговорщической группы с символическим названием «Ад». На членов этого избранного отряда и возлагалась основная задача по свержению самодержавия любыми средствами, вплоть до террористических.
Под впечатлением обсуждавшихся среди участников идей, но в определенной степени независимо от них, Д. Каракозов вынашивал «свой» план покушения. Еще одна интересная деталь: цареубийство изначально задумывалось им не как классический тираноборческий акт с неизбежной гибелью героя. В планы Каракозова не входила преждевременная смерть, пусть даже и героическая. Не случайно в письме к московским товарищам он настойчиво просил прислать подложный паспорт. Так и не получив его, он начинает действовать на свой страх и риск.
Кроме того, готовясь к покушению, Каракозов написал в пропагандистских целях и размножил от руки прокламацию «Друзьям-рабочим»1. В ней объяснялись причины и цели покушения. «Прокламацией, - говорил он в ходе следствия, - я хотел достигнуть того, чтобы рабочий народ сам принял участие в этом перевороте и потребовал бы от партии2 необходимых гарантий для обеспечения своего благосостояния и свобод» [4, с. 108-109].
В готовности усилить с помощью различных приемов (в том числе и печатных) силу воздействия эффекта покушения на власть и общество и есть, по мнению ряда исследователей, та грань, которая отделяет политическое покушение от теракта [3, с. 11-12].
Соглашаясь с этим, отметим, что для России
XIX в. эта взаимосвязь была не столь однозначна. Неготовность общества к широким политическим реформам, закрытость властей, наконец, всеобщая малая грамотность сословий сужала поле информационного воздействия террористов, делая их работу трудно понятной для крестьянства
1 При аресте у Каракозова был отобран экземпляр за номером 86.
2 В воспоминаниях Худяков указывал на то, что Каракозов действовал в интересах неких лиц, способных после удачного теракта предоставить организации значительные денежные средства [18, с. 114]. По мнению Э. С. Виленской, речь шла о конституционной партии, опираясь на которую Каракозов рассчитывал создать условия для уступок социалистам [4, с. 108], а М. Клевенский считал это чистой воды вымыслом. [8, с. 152].
и основной массы пролетариата. Поэтому главная ставка делалась на правильный выбор «объекта» покушения. Это позволяло превратить теракт и в демонстрацию силы революционного подполья, и в пропагандистско-агитаторскую акцию, привлекая молодежь к делу бескомпромиссной борьбы с монархией.
В свою очередь, правительство было охвачено параноидальной идеей об успешных действиях в России эмиссаров всемирного европейского комитета. Об этом постоянно предупреждал Александра I Юрьевский архимандрит Фотий [12, с. 96]. Об этом расспрашивали у Каракозова на следствии [8, с. 152], на это намекали российским дипломатам в высокопоставленных кругах Европы1 [7, с. 299]. Всесильные и загадочные террористы внушали ужас, заставляя верить любым самым фантастическим слухам. Таким образом, и правительственные сферы и революционное подполье, не имея каналов достоверного информирования, взаимно провоцировали друг друга на все более радикальные действия.
К началу 1870-х гг. террористические идеи оказались достаточно распространены в молодежной среде [9, с. 135]. Хотя верен и тот факт, что каракозовский выстрел вызвал неожиданную для социалистов волну верноподданнических чувств, на фоне которых потонули разрозненные протесты2. От дальнейших действий властей зависело то, в какой форме окажутся отношения критически мыслящего меньшинства и нуждающегося в модернизации, а значит и в притоке свежих сил государстве. Как показал ход дальнейших событий, правильных выводов из уроков сделано не было.
Библиографический список
1. Государственный архив Саратовской области. Ф. 53. Оп. 1, д. 12.
2. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма [Текст]. - М., 1990. - ISBN 5-02008161-2.
3. Будницкий О. Терроризм в России [Текст].
- М: РОСМЭН, 2000.- ISBN 5-8243-0118-2.
1 Так, например, граф Бисмарк в беседе с русским послом при прусском дворе Убри прямо связывал выстрел Каракозова с европейским обществом «Клятвенный союз».
2 Интересный пример содержится в следственных материалах полиции Саратовской губернии по делу Каракозова. Так, 20 апреля в здании вокзала Саратова при большом скоплении публики оркестр исполнил гимн «Боже, Царя храни», что произвело «... общее воодушевление». При этом двое служащих Саратовской казенной палаты не сняли головных уборов и не встали с мест. Они были задержаны на месте, допрошены на предмет соучастия в заговоре, на их квартирах был произведен обыск, который ничего не дал. После этого они были выпущены из под ареста и..., на всякий случай, уволены со службы [1, л. 17 об.].
4. Виленская Э. С. Худяков [Текст]. - М.:
Молодая гвардия, 1969.
5. Восстание декабристов. Документы и материалы [Текст] : в XX т. - М.; Л.: Наука, 1925-2001.
6. Герцен А. И. Былое и думы [Текст] // Герцен А. И. Полн. собр. соч. : в 30 т. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1956. - Т. 8.
7. Граф Бисмарк - организатор русской политической агентуры за границей [Текст] // Былое.
- 1907. - № 6/12.
8. Клевенский М. Европейский революционный комитет в деле Каракозова [Текст] // Революционное движение 1860 годов. - М.: Изд-во Политкаторжан, 1932.
9. Клевенский М. Из воспоминаний З. К. Ралли [Текст] // Революционное движение 1860 годов.
- М.: Изд-во Политкаторжан, 1932.
10. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века) [Текст]. - СПб.: Искусство-СПб, 1996. - ISBN 5-210-01468-1.
11. Мироненко С. В. «Московский заговор» 1817 г. и проблема формирования декабристской идеологии [Текст] // Революционеры и либералы в России. - М.: Наука, 1990.- ^В^ 5-02-009531-1.
12. Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия: Политическая история России первой половины XIX столетия [Текст]. - М.: Мысль, 1990.- ISBN 5-244-00406-9.
13. Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа [Текст]. - М.: Новое литературное обозрение, 1999. - ISBN 5-86793-061-0.
14. Прибылева-Корба А. П., Фигнер В. Н. Народоволец А. Д. Михайлов [Текст]. - Л.; М.: Гос. изд., 1925.
15. Пушкин А. С. Заметки по русской истории XVIII в. [Текст] // Пушкин А. С. Пол. собр. соч.: в 19 т. - М.: Воскресенье, 1996. Т. XI. - ISBN 5-88528-078-9.
16. Скрипилев Е. А. О юридическом образовании в дореволюционной России (XVIII - начало
XX вв.) [Текст] // Государство и право. - 2000.
- № 9. - ISSN 0132-0769.
17. Троицкий Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов (история темы) [Текст] / / Пособие к спецкурсу. - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. - ISBN 5-292-02574-7.
18. Худяков И. А. Опыт автобиографии [Текст].
- Женева, 1882.
