CC BY
94
Д. Л. Рясов. Немецкая тема в поэме Н. В. Гоголя «Мёртвые души»
система и приговор действительности. Саратов, 1976. С. 64). Тем не менее первый ход в этом поединке взглядов - почти всегда со стороны человека.
18 Гоголь Н. Указ. соч. С. 49-50, 50, 54, 96, 128.
19 Гончаров С. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997. С. 80.
20 Гоголь Н. Указ. соч. С. 29.
21 Там же. С. 65, 73, 74.
22 Там же. С. 143.
23 Там же. С. 149.
24 Там же. С. 161.
25 Мы оставляем за рамками данного исследования «Записки сумасшедшего», так как картина мира в этом
тексте формируется иначе, чем в других петербургских повестях : вместо скрещивающихся перспектив зрения персонажей - литературная (дневник) обработка болезненного восприятия мира рассказчиком Поприщиным.
26 Гоголь Н. Указ. соч. С. 49, 52, 158.
27 Там же. С. 36, 75.
28 См. об этом: Белый А. Указ. соч. С. 127, 179 ; Виролай-ненМ. «Миргород» Н. В. Гоголя (проблемы стиля) : дис. ... канд. филол. наук. Л., 1980. С. 154-155 ; ЗарецкийВ. Указ. соч. С. 32, 84.
29 Белый А. Указ. соч. С. 181.
30 Гоголь Н. Указ. соч. С. 111.
31 Там же. С. 134.
удк 821.161.1.09-3+929 гоголь
немецкая тема в поэме н. в. гоголя «мёртвые души»
д. Л. рясов
Саратовский государственный университет E-mail: ryasow@mail.ru
в статье рассматриваются различные упоминания немцев и германии в поэме гоголя «мёртвые души» и, как следствие, восприятие самим автором немецкой ментальности в период создания произведения.
Ключевые слова: гоголь, «мёртвые души», немцы, германия, национальный стереотип.
German Theme in N. V. Gogol's Poem Dead Souls D. L. Ryasov
The article regards different occurrences of Germans and Germany in Gogol's poem Dead Souls and, consequently, the author's own perception of German mentality during the time when he was working on the poem.
Key words: Gogol, Dead Souls, Germans, Germany, national stereotype.
Когда речь заходит о немецкой теме в произведениях Н. В. Гоголя, прежде всего, вспоминаются юношеская идиллия «Ганц Кюхельгартен», персонажами которой являются жители романтически изображённой германской деревни, и, разумеется, повесть «Невский проспект» с его колоритными ремесленниками Шиллером и Гофманом. Можно назвать ещё несколько интересных образов, представленных в гоголевской драматургии: лекаря Гибнера из «Ревизора», шулера Кругеля из «Игроков», чиновника Шрейдера из незаконченного «Владимира третьей степени». Однако если мы обратимся к поэме «Мёртвые души», то не сможем припомнить ни одного значимого немецкого персонажа. Но всё же, если присмотреться к тексту, можно отыскать в нём самые разные упоминания о немцах и Германии.
Как и для чего используется немецкая тема в повествовании, мы и постараемся выяснить.
Вопрос о жанре «Мёртвых душ» постоянно обсуждается в литературоведческой науке. Для нас важно, что помимо этого произведения у Гоголя было ещё одно сочинение, являющееся поэмой в традиционном смысле этого понятия, - уже упомянутая «идиллия в картинах» «Ганц Кюхель-гартен», в котором нашли отражение юношеские мечты автора о романтической Германии, родине великих поэтов и философов. В этом отношении интересно замечание В. В. Зеньковского о том, что писатель «начал свою литературную жизнь "поэмой" ("Ганц Кюхельгартен»), поэмой же он и кончил («Мертвые души»)»1. Можно даже говорить о некой отдалённой внутренней мотивной связи обоих произведений.
После провала «Ганца» желание создать поэму не покидало Гоголя, и в итоге он воплотил свою мечту в «нестандартной», лиро-эпической форме. В «Ганце» Гоголь воспевает до того никогда прежде не виданную им Германию, представления о которой формировались под влиянием произведений Гёте и Шиллера, а также мифа о «романтической Германии», существовавшего в России в первые десятилетия XIX в. Знаменательно, что в финале шестой главы первого тома «Мёртвых душ» возникает тема отрезвления двадцатилетнего, романтически окрыленного и замечтавшегося петербуржца: «Чего нет и что не грезится в голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости -и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять перед
Изв. Саратовского университета. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14, вып. 1
ним жизнь»2. Юноша сильно напоминает самого автора, мечтателя-провинциала, когда тот, будучи совсем ещё неопытным литератором, после написания своего первого крупного сочинения сталкивается с тяготами и странностями реальной жизни в российской столице и разочаровывается в своих прекраснодушных снах наяву.
«Вся Русь явится в нем! Это будет моя первая порядочная вещь, вещь, которая вынесет мое имя» (XI, 74), - вот известное признание Гоголя из письма В. А. Жуковскому о замысле поэмы «Мёртвые души». На первый взгляд, в ней вовсе не нашлось места русским немцам, хотя они к той поре по-настоящему успели уже стать неотъемлемой составной частью отечественной социально-культурной реальности. Об этом пишет, в частности, историк С. В. Оболенская: «.. .среди них <русских немцев> были предприниматели, финансисты, торговцы, офицеры, дипломаты, чиновники, ученые, учителя, врачи, аптекари, художники и множество мастерового люда»3.
Упоминания о немцах, однако, разбросаны по всему тексту поэмы «Мёртвые души». Впервые мы сталкиваемся с ними уже в первой главе. Чичиков читает театральную афишу, в которой говорится о драме «г. Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору - девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны» (VI, 12). Речь идёт о невероятно популярном драматурге времён Гоголя Августе Фридрихе Фердинанде фон Коцебу и его пьесе «Испанцы в Перу, или Смерть Роллы». Писатель не понаслышке был знаком с сочинениями этого автора: в гимназии он вместе с другими учениками даже принимал участие в постановке его пьесы. По всей видимости, Гоголь не слишком серьёзно относился к творениям немца. «Последняя, пустейшая комедийка Коцебу в сравнении с нею <с комедией «Ревизор»> Монблан перед Пулковскою горою» (V, 141) - вот слова одного литератора из гоголевского «Театрального разъезда».
Следующее упоминание немца мы находим в начале второй главы, когда Гоголь знакомит читателя с Петрушкой и Селифаном. Хотя персонажи эти не столь «заметные», по выражению писателя, он считает необходимым написать о них поподробнее, так как «любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем, и с этой стороны, несмотря на то, что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец» (VI, 19). Подобное шутливое по тону сравнение примечательно. Гоголь не просто показывает очередную типичную немецкую черту, он противопоставляет разные национальные характеры. И, может быть, благодаря такому «немецкому» подходу (обстоятельному, подчас комически педантичному вниманию к мельчайшим деталям, скрупулёзным подробностям и т. п.) Гоголю и удалось создать столь запоминающуюся галерею завораживающе точных в своей определенности, живых образов. Однако, как подмечает Ю. В. Манн, после обещания автора
подробнее рассказать о слугах Чичикова «следует лишь характеристика Петрушки, а о Селифане лишь сообщается, что он «был совершенно другой человек»»4. Получается, что собственное желание повествователя стать в чём-то похожим на предельно аккуратного немца-педанта в поэтической практике реализуется в соприродной автору стилистически вольной и прихотливо изобретательной манере письма.
Надо сказать, что в тексте «Мёртвых душ» противопоставления русских людей немцам, да и представителям других наций, встречаются часто. Яркий пример подобного сравнения - в начале главы пятой, когда бричка Чичикова сталкивается с коляской, едущей навстречу. Все мужики из близлежащей деревни пошли посмотреть, что же произошло, «так как подобное зрелище для мужика сущая благодать, всё равно что для немца газеты или клуб» (VI, 91). Непосредственное, привычное для русского мужика любопытство и лицезрение необычного происшествия и его последствий сопоставляется с приметами «немецкой» культурной коммуникации (газеты, клуб).
В «Авторской исповеди» Гоголь писал, что хотел изобразить русского человека «со всем раз-нообразьем богатств и даров, доставшихся на его долю, преимущественно перед другими народами, и со всем множеством тех недостатков, которые находятся в нем, также преимущественно пред всеми другими народами» (VIII, 442). Дважды делая акцент на «других народах», Гоголь подчёркивает важность сопоставления с ними русского человека. Здесь уместно вспомнить о понятиях национальная идентичность и национальный стереотип. С. Н. Филюшкина отмечает, что оба эти понятия подразумевают желание определённого субъекта (нации, диаспоры, индивида) «осознать свою инаковость по сравнению с другим, чужим, нередко даже враждебным»5. Именно стремлением понять национальную идентичность своего народа можно объяснить постоянное обращение Гоголя ко всевозможным сравнениям русских с немцами, англичанами и французами, которые чем-то отдалённо напоминают героев современных анекдотов, часто являющихся «мифологизированными этническими типажами <...>, за которыми в массовом сознании закреплены характерные образы, ментальные стереотипы (чаще всего односторонние, условно-схематические) и комические стандарты их поведения»6. Подобные «стандарты», о которых пишет языковед В. В. Химик, существовали и во времена Гоголя, и он не мог их не воспринять. С. Н. Филюшкина говорит и о главной черте стереотипного мышления - желании «отделить себя и «своих» от «других», свои национальные признаки от тех, которые якобы принадлежат «аутсайдеру»»7. Подобное стремление присутствует и в тексте Гоголя. Особенно ярко оно проявляется в высказываниях повествователя, посвящённых речи и языку. Ведь именно в словесности, в различных формах воплощения
Д. Л. Рясов. Немецкая тема в поэме Н. В. Гоголя «Мёртвые души»
словесной культуры во многом и проявляется национальная идентичность.
Любой народ, по мысли Гоголя, отличается «своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженьи его часть собственного своего характера» (VI, 109). В третьей главе, например, заходит речь о тонкостях обращения в русском языке. «Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком и с мелким табачным торгашом» (VI, 49), - пишет Гоголь, обращая внимание на то, как отдельные представители нашего отечества по-разному умеют общаться с обладателями двухсот, трёхсот и более душ. Здесь мы встречаемся с несомненно положительной характеристикой иностранцев, более свободных от подобострастия. Однако вскоре становится различим и стойкий гоголевский мотив сильного и гибкого родного русского слова. В финале пятой главы читаем: «...бывает метко всё то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен» (VI, 109). И ещё - сопоставление русского языка с английским, французским и немецким. Вот как говорит писатель о последнем: «...затейливо придумает свое, не всякому доступное умно-худощавое слово немец» (VI, 109). Возможно, в подобной характеристике невольно сокрыто сложное отношение самого автора к немецкому языку. В гимназии этот предмет давался ему с большим трудом, и до конца свободно освоить его писателю так и не довелось.
Особенно волнует автора вопрос о бережном отношении к русской речи. В главе восьмой «Мёртвых душ» он заводит разговор о засилии иностранной лексики и подчёркивает, что от некоторых людей «не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь» (VI, 164-165). Гоголь, уточняя жанровую национально-речевую природу своего произведения, красноречиво заметит, что «не решается внести фразу какого бы ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму» (VI, 183).
В тексте поэмы упоминания о немцах можно встретить не только в авторских отступлениях, но и в репликах персонажей. Например, в главе четвёртой Ноздрёв пытается продать Чичикову шарманку, а тот изо всех сил старается отказаться от неё: ««Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги». «Да ведь это не такая шарманка, как носят немцы»» (VI, 80), - возражает Ноздрёв. Здесь речь идёт о немцах-бедняках, которых тоже было немало на Руси. «В Петербурге и в Москве жили также немцы, относившиеся к самым низам»8, - пишет С. В. Оболенская, припоминая, что у Д. В. Григоровича есть очерк «Петербургские шарманщики», в котором он даёт описание таких людей. Разумеется, Чичи-
кову не хочется уподобляться немцу, а тем более нищему, и потому доводы Ноздрёва не способны его переубедить.
Показательно также ворчливое высказывание Собакевича из главы пятой о немецких и французских докторах: «Выдумали диэту, лечить голодом! Что у них немецкая жидкокостая натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят!» (VI, 99). Вновь подчёркивается заметное различие в менталитете: сама мысль о самоограничениях в еде кажется дикой русскому помещику. Но не только дворяне говорят о представителях германской нации в поэме Гоголя. В начале третьей главы Селифан ругает чубарого коня: «Ты знай свое дело, панталонник ты немецкой!» (VI, 40). Отметим, что во всех высказываниях наблюдается незлобиво-насмешливое отношение к немцам. Их ругают, ими обзывают, на них не желают быть похожими. Но интонация рассуждений при этом преобладает добродушно-озорная. В главе девятой автор пишет о сольвычегодских купцах, которые устроили для своих приятелей, устьсысольских купцов, «пирушку на русскую ногу, с немецкими затеями: аршадами, пуншами, бальзамами и проч.» (VI, 193). В другом месте упоминаются «совещания, которые составляются для того, чтобы покутить или пообедать, как-то: клубы и всякие воксалы на немецкую ногу» (VI, 198). Гоголь отмечает большую популярность развлечений на немецкий манер среди русских провинциалов. Немецкое влияние распространяется повсеместно: даже у самого Собакевича, который был готов «перевешать» немцев да французов, был «дом в роде тех, какие у нас строят для военных поселений и немецких колонистов» (VI, 93).
Отмечает Гоголь и интерес к трудам немецких учёных. Например, Тентетников из второго тома поэмы слушал лекции о развитии общин отдельных немецких городов. Примечательными являются и взгляды почтмейстера Ивана Андреевича, который любил «философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена» (VI, 156). Возможно, именно за это своё пристрастное увлечение почтмейстер и заслужил комическое обращение товарищей: «шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?» (VI, 156). Интерес к немецкой философии, как видим, был настолько велик и всепрони-кающ, что добрался даже до города NN. Упоминание имени немецкого мистика и философа Карла Эккартсгаузена далеко не случайно. М. Вайскопф высказывает предположение относительно того, что упоминавшиеся в немецкой книге ««Обитель смирения» и «Храм самопознания» <...> преобразились в пародийный маниловский «Храм уединенного размышления», а бездушный «Ско-точеловек», противопоставляемый грядущему «Духочеловеку», - в Собакевича»9. С сочинениями немца Гоголь мог познакомиться ещё в годы ученичества. В. В. Гиппиус в книге «Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники» приводит записи
Изв. Саратовского университета. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14, вып. 1
из архива Нежинской гимназии, где указано, что профессор во время лекции взял книгу Эккартсга-узена у одного из учеников, и, надо сказать, счёл её не особо полезной для пансионеров10.
И граждан европейских княжеств, и переселенцев наши соотечественники именовали одним словом - немцы. Гоголь, скорее всего, и сам сознавал, что восприятие Германии в России основывалось во многом на национальных стереотипах. Занимаясь их рассмотрением, С. Н. Филюшкина обращается, в частности, и к гоголевским сочинениям. В качестве примера она приводит повесть «Тарас Бульба», где писателем были выведены, в частности, персонажи-поляки. Для того чтобы показать истинную драму, автор изображает их по-разному, «то отказываясь от использования стереотипного образа, <.. .> то привлекая к нему наше внимание»11. На наш взгляд, с таким приёмом мы сталкиваемся и в «Мёртвых душах»: Гоголь обращается к стереотипам лишь тогда, когда ему это художественно необходимо, когда это способствует живописанию колоритных русских национальных характеров. При отходе от стереотипов авторский взгляд становится более объективным, что доказывают и некоторые из приведенных нами примеров (ср.: автор «хочет быть аккуратен, как немец» и др.).
Нельзя не сказать ещё об одном моменте: в «Повести о капитане Копейкине» указывается, в частности, что возможным местом ранения капитана является германский Лейпциг. Известно, что в так называемой «битве народов» под Лейпцигом в октябре 1813 г. союзные русская, австрийская, прусская и шведская армии нанесли окончательное поражение Наполеону. Сама история о похождениях капитана Копейкина легендарна, и Германия, таким образом, также становится частью этой легенды.
Но, пожалуй, самое интересное упоминание немца мы сможем найти в восьмой главе. Просматривая реестр купленных мёртвых душ, Чичиков замечает информацию о сапожнике Максиме Те-лятникове и в размышлениях своих представляет возможный вариант его биографии: «...учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил по спине ремнем за неаккуратность (курсив наш. -Д. Р.) и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец» (VI, 136-137). Если в начале поэмы Гоголь утверждал аккуратность как национальную особенность немцев, то здесь он применяет прямо противоположное понятие по отношению уже к русскому характеру. Такая жёсткая оппозиция даёт основание полагать, что именно это различие в психологии представителей обоих народов Гоголь и считал наиболее существенным. Взглянем на дальнейшую судьбу Телятникова: он решает открыть собственное дело, «да не так, как немец, что из копейки тянется» (VI, 137).
В связи с последней фразой невольно вспоминаются отдельные моменты биографии самого
Чичикова (наставление отца, говорящего о копейке, самостоятельное накопление денег). Так есть ли что-то общее у главного героя поэмы с немцами? В одной из редакций поэмы автор прямо указывает на сходство: Чичиков постоянно стремился к своей цели и «в этом отношении он был сущий немец и одарен щедро той добродетелью, которой недостает у русского человека, именно, терпением» (VI, 569). В окончательном варианте Гоголь отказывается от такой характеристики и расставляет акценты по-иному: «...он показал терпенье, пред которым ничто деревянное терпенье немца, заключенное уже в медленном, ленивом обращении крови его» (VI, 238). Получается, что в этом своём качестве Чичиков даже сумел превзойти германцев.
Вернёмся, однако, к судьбе сапожника. Он набирает массу заказов, получает неплохие деньги, однако сапоги, наспех сделанные им из дешёвых материалов, вскоре приходят в негодность, и Максим остаётся ни с чем. Получается, что к краху его привела опять же собственная непоследовательность и неаккуратность. Не осознавая этого, Телятников винит во всём своего бывшего наставника вместе с его народом: «Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку: всё немцы мешают» (VI, 137). Такое утверждение показательно для русского человека, склонного винить в своих ошибках всех, кроме себя самого. Однако это не просто «крик души». Это высказывание связано и с так называемым стереотипом представлений о «немецком засилье» в России. Между тем, несмотря на определённого рода жестокость в обращении с подопечными, мастер всё же умел направить энергию способного ученика в нужное русло. Можно сказать, что оба они дополняли друг друга, и результат совместного труда выходил отличным. Но так, увы, продолжалось недолго. Немец и русский оказались слишком разными, чтобы ужиться вместе. Так возможно ли всё-таки гармонично объединить немецкую аккуратность и русский талант? Гоголь пробует ответить на этот вопрос во втором томе «Мёртвых душ».
Полковник Кошкарев, в имении которого оказывается Чичиков, желает изменить весь уклад жизни на западный манер. В своё время на него произвело сильное впечатление то, что в Германии, где он стоял со своим полком, «дочь мельника умела играть даже на фортепиано» (VII, 63). По его мнению, «если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, - науки возвысятся, торговля подымется и золотой век настанет в России» (VII, 63). Как пишет А. Х. Гольденберг, в портрете полковника, «в изображении бюрократической иерархии его "комитетов" <.> отражается культ внешней формы, лишенной какого бы то ни было жизненного содержания»12. Такой формальный подход наблюдается и в стремлении полковника нарядить всех мужиков в немецкую одежду. Когда Чичиков оказывается в гостях у Платоновых, брат Василий сообщает ему диаметрально
К. М. Захаров. К фабуле драматической сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени». Интрига Шалимова
противоположную точку зрения по поводу этого вопроса: русской хорош только тогда, когда одет в зипун и рубаху, но «как только заберется в немецкой сертук, станет вдруг неуклюж и нерасторопен, и лентяй, и рубашки не переменяет» (VII, 92). Сам факт наличия подобных рассуждений неслучаен. По мнению С. В. Оболенской, всевозможные размышления людей о судьбе «отечества, о характере и путях его развития были неизменно связаны с осмыслением роли немцев в России»13, так как они принимали самое активное участие в жизни страны. Однако и Кошкарев, и Василий Платонов смотрят на проблему комически поверхностно. Костюм - оболочка, за которой скрыто истинное содержание, он не может определить сознание того, кто в него «спрятан». Помещики, обманув себя, свели всё к форме.
В конце первого тома появляется птица-тройка. Ею управляет «не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит чорт знает на чем» (VI, 247). Гоголь вдохновенно пишет о том, что у Руси свой собственный путь.
Все упоминания о немцах и Германии в «Мёртвых душах» отчетливо свидетельствуют: немецкий этнос по-настоящему живо и пристрастно интересовал поэта. Разумеется, немцы и немецкая тема чаще всего появляются в поэме, чтобы оттенить устойчивые приметы русского характера. Но каждое прямое или косвенное упоминание о немцах, каждая гоголевская фраза, в которой о них говорится, заметно раздвигают авторский и, стало быть, наш читательский диапазон оценочных представлений о немецкой ментальности. Автор поэмы отдаёт немцам должное за их ответственность и аккуратность. Гоголь доносит до нас и расхожее, насмешливо-ворчливое и всё-таки в
УДК 821.161.1.09-2+929 Салтыков-Щедрин
к фабуле драматической сатиры м. е. салтыкова-щедрина «тени». интрига Шалимова
К. М. Захаров
Саратовский государственный университет E-mail: zahodite@list.ru
В статье предлагается новая трактовка организации фабулы и драматического конфликта в драматической сатире М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени». Двигателем сценической интриги, согласно гипотезе автора, является внесценический положительный герой Шалимов, который часто рассматривался литературоведами как «идеальный», далекий от действительности герой. В статье образ Шалимова исследуется с точки зрения политических интриг, в которые втянуты действующие лица пьесы. Также автором статьи выдвигается предположение о причинах внезапной утраты интереса М. Е. Салтыковым-Щедриным к этой пьесе. Ключевые слова: русская драматургия, фабула, конфликт, М. Е. Салтыков-Щедрин, «Тени», интрига.
глубине души доброжелательное, отношение к
немцам жителей России первой половины XIX в.
Примечания
1 Зеньковский В. Н. В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь ; Зеньковский В. Н. В. Гоголь. СПб., 1994. С. 205.
2 Гоголь Н. Мертвые души // Гоголь Н. Поли. собр. соч. : в 14 т. М. ; Л., 1937-1952. Т. 6. С. 131. В дальнейшем все ссылки на сочинения Гоголя приводятся по этому изданию с указанием тома и страницы в тексте.
3 Оболенская С. Германия и немцы глазами русских (XIX век). М., 2000. С. 14.
4 Манн Ю. Поэтика Гоголя. М., 1988. С. 109.
5 Филюшкина С. Национальный стереотип в массовом сознании и литературе (опыт исследовательского подхода) // Логос. 2005. № 4 (49). С. 142. URL: http://www. ruthenia.ru/logos/number/49/06.pdf (дата обращения: 12.12.2013).
6 Химик В. Анекдот как уникальное явление русской речевой культуры // Анекдот как феномен культуры. Материалы круглого стола 16 ноября 2002 г. СПб., 2002. С. 25. URL: http://anthropology.ru/ru/texts/khimik/ anecdote_02.html (дата обращения: 12.12.2013).
7 Филюшкина С. Указ. соч. С. 142.
8 Оболенская С. Указ. соч. С. 14.
9 Вайскопф М. Путь паломника. Гоголь как масонский писатель // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души : Работы 1978-2003 годов. М., 2003. С. 114.
10 См. об этом: Гиппиус В. Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники. М., 1999.
11 Филюшкина С. Указ. соч. С. 148.
12 Гольденберг А. Архетипы в поэтике Н. В. Гоголя. Волгоград, 2007. С. 75.
13 Оболенская С. Указ. соч. С. 10.
To the storyline of M. saltykov-shchedrin's Dramatic satire Shadows. shalimov's Intrigue
K. M. Zakharov
This article offers a new view of the storyline and dramatic conflict in Mikhail Saltykov-Shchedrin's dramatic satire Shadows. According to the author's hypothesis, the driving force of the plot is an off-stage character Schalimov whom literary critics have often considered as an 'ideal', quixotic character. In the article Schalimov is analyzed from the point of view of political intrigues in which the characters of the play are involved. The author of the article also offers his idea
Изв. Саратовского университета. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14, вып. 1
of the reasons behind Saltykov-Shchedrin's sudden loss of interest to this play.
Key words: Russian drama, storyline, conflict, M. E. Saltykov-Shchedrin, Shadows, intrigue.
Драматическая сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени» во многом является загадкой для отечественного литературоведения. До сих пор открытым остаётся вопрос, закончено ли это произведение, или автор оставил работу над ним, предвидя цензурные трудности.
Вопросы вызывает в том числе и проблема организации фабулы в пьесе. На протяжении четырёх сцен все персонажи обнаруживают полное бездействие. Все значимые события вынесены за сцену, а на глазах у зрителя герои или строят планы, или сокрушаются о невозможности их реализации, либо советуются, как исправить неблагоприятно сложившиеся обстоятельства. Даже взрывы и бунты действующих лиц, оказывается, имеют обратную силу и не приводят ни к чему. В настоящей статье мы осмелимся предложить свою трактовку фабулы пьесы.
«Тени» имели объектом своего сатирического изображения высокопоставленных коррупционеров и их фаворитов, вроде князя Адлерберга и Мины Бурковой, ставшими прототипами князя Тараканова и Клары Фёдоровны. Однако эти значимые фигуры автор намеренно оставляет в ранге внесценических персонажей, предоставляя пространство сцены тем государственным служащим, руками которых вершатся их нечистые дела - колесам, шкивам и шестерням бюрократии.
Собственно, сами механизмы казнокрадства и служебных преступлений автором не рассматриваются. Для Щедрина анекдот или скандал сами по себе не несут ценности - в первую очередь это повод анализа социальной природы человека. Автор ставит в центр пьесы этическую сторону событий. Для него важны не столько интрига, преступление, скандал, сколько отношение к ним их непосредственных участников и людей, их окружающих.
Фабула пьесы строится вокруг судьбы молодого статского советника Клаверова и его попыток выдвинуться на первый план «деловой жизни» чиновничьего Петербурга.
Воссоздадим экспозицию пьесы, связанную со служебной биографией Клаверова. Если принять аргументированную гипотезу Л. Лившица о том, что действие «драматической сатиры» происходит в 1862 г., значит, в ведомстве всемогущего князя Тараканова Клаверов работает с 1858-1859 гг. До этого времени он был близок с либеральным (Л. Лившиц полагал, что с демократическим) кружком под руководством своего однокашника Шалимова. Очевидно, он служил на каком-то незначительном месте и имел связь с «камелией» Кларой Фёдоровной. Очевидно, в 1858 г. он познакомил Клару с князем, способ-
ствовал их сближению и в благодарность получил назначение на генеральскую должность. До этого времени он, скорее всего, пробовал сам участвовать в разного рода махинациях (об этом свидетельствуют строки из письма Шалимова: «...вся жизнь его есть ряд постыдных подвигов»1), но не очень успешно. Кое-как обосновавшись на службе, Клаверов решил начать «новую жизнь» — одновременно порвал и с Шалимовым, и с Кларой. Он теперь предпочитал идти к власти другим, более «чистым» путем. Карьеру Петр Сергеич делал как носитель «идеи просвещенной и добродетельной бюрократии». Обслуживая тёмные дела князя Тараканова, Клаверов не ведет собственных махинаций. С одной стороны, таким образом он пытается компенсировать честностью своей службы порочный способ прихода к должности. А с другой стороны, «для него это все-таки не больше как станция, на которой он желает пробыть как можно менее времени» (IV, 337). То есть Клаверов создает безупречную репутацию для того, чтобы получить должность с большими полномочиями и самому стать «силой». На этом «доходном месте» он, подобно старцу Тараканову, планирует развернуться в полную силу, вознаграждая себя за годы ожидания. Для него унизительно положение пешки, а для того чтобы перейти в стан самостоятельных игроков, у него нет «ни силы, ни случая». Его возможности ограничены, в то время как у его покровителей и противников - практически безграничны. Он более-менее способен оценить реальную картину вещей, но при этом не имеет возможности влиять на неё.
Со временем, приблизительно в 18601861 гг., на волне реформ демократически настроенный кружок Шалимова стал оказывать заметное влияние на общественное мнение. Задумывающемуся о своем будущем Клаверову необходимо выглядеть перед оставленными единомышленниками максимально честным. Это становится все труднее - его бывшая протеже Клара Фёдоровна, став фавориткой старого князя, наращивает обороты своей теневой деятельности, и Клаверов, будучи правой рукой Тараканова, вынужден легитимировать сделки Клары, то есть брать на себя ответственность за них. А это способно дискредитировать его в глазах кружка Шалимова, а с их подачи и общественного мнения. Клаверову приходится лавировать между консерваторами-коррупционерами и либеральными преобразователями, сохраняя репутацию для будущего служебного продвижения.
Это еще больше ограничивает его возможности приобретательства. В своём бессилии он винит то нестабильность общественно-политической ситуации, то злокозненную Клару Фёдоровну, то князя. Но подлинной причиной, мешающей ему плутовать и подличать в полную силу, как нам представляется, является его страх перед Шалимовым.
К. М. Захаров. К фабуле драматической сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени». Интрига Шалимова
Шалимов, ни разу не появившийся на сцене, является одним из наиболее ярко прорисованных образов «Теней». Можно даже предположить, что именно создание образа Шалимова было главной задачей автора в написании этой пьесы. Он - единственный положительный герой, и именно в этом качестве он был нужен драматургу «за сценой». Существовал определённый риск: выведя Шалимова на сцену, в конечном итоге уподобить его какому-нибудь обычному резонёру-правдоискателю, которые уже достаточно были представлены в отечественной комедиографии, и сбить все впечатление.
Шалимов - «чёрный человек» Клаверова, которого он боится, но которым восхищается, под чьим влиянием он находится и после разрыва. Почти в каждой из четырёх сцен Клаверов произносит как минимум один монолог, посвящённый Шалимову и его взглядам на то или иное событие или явление. Во втором действии Клаверов в беседе с влюблённой в него Ольгой Бобырёвой, вместо того чтобы признаваться в любви ей, он чуть ли не признается ей в любви к Шалимову:
«Какое сравнение, например, с Шалимовым! Положим, что мы пошли с ним разными дорогами, положим, что он говорит пустяки, но, по крайней мере, чувствуешь, что за этими пустяками горит кровь, бьется сердце!
В том-то и заключается трудность нашего положения, что мы не можем найти людей с сердцем, которые поддерживали бы те принципы, которые мы поддерживаем!» (IV, 364).
В четвёртом действии, когда Клаверов оказывается на пороге катастрофы, он вместо того чтобы изыскивать средства её преодоления, вдруг начинает восхищаться тем, как Шалимов реагирует на возможность оскорбления. Он пытается истолковать фразу своего кумира, надеясь, что и ему самому удастся воспользоваться шалимов-ским способом, но тщетно.
В первом действии Клаверов, находясь в деловом соперничестве с Кларой Фёдоровной, не в силах решить, какую именно занять позицию в двусмысленном деле вокруг подрядчика Артамонова. Его нерешительность усугубляет давление со стороны «чёрного человека»: «Нет, да вы представьте себе моё положение: не дальше как вчера встречается со мной на Невском Шалимов и говорит: "Нам известно, что постройка остается за Артамоновым, и мы надеемся, что ты будешь протестовать!"» (IV, 343). Клаверов и сам бы не прочь воспрепятствовать Артамонову - ставленнику и компаньону Клары. А давление «силы» Шалимова заставляет его прилагать в этом направлении большие усилия. «.. .Шалимов в определенные отношения с Клаверовым вступает, хотя, по существу, не возлагает на него никаких надежд. Шалимов требует, чтоб Клаверов не допустил передачи за взятку подряда Артамонову. Клаверов, заискивая перед "силой", избавляется, по выражению Шалимова, "подлыми средствами от Нарукавниковых,
Артамоновых и т. д." (IV, 405)»2.
Каким-то образом Клаверову удаётся не утвердить лоббируемое Кларой решение, о чем свидетельствует следующая фраза монолога: «... не далее как сегодня Шалимов извинялся предо мной и объявил, что он изменяет свое мнение обо мне» (IV, 343).
Извинился, переменил мнение - здесь бы и успокоиться Клаверову. Но он тут же находит повод вновь распалиться. Его оппонент извинился «не так», признал свою неправоту с оскорбительным уточнением: «И ведь с какою ядовитостью он высказался передо мной; почти что бросил мне прямо в глаза: извини, дескать, мы думали, что ты подлец!» (IV, 368).
Особенно Клаверова расстраивает его неспособность спорить со своим «кумиром»: «И я должен был замолчать <.> Что ж, мы и промолчим, мы сумеем и снести» (IV, 368).
Ответить Шалимову Клаверов действительно не может. Монолог первого действия показывает, что остатки совести Клаверова всё-таки тревожат, и упреки Шалимова бьют именно в это, болезненное место успешного карьериста.
Шалимов выступает не столько прямой причиной, притормаживающей возможное участие Клаверова в большой игре, сколько оправданием его бессилия и неспособности активно вмешиваться в «дела». Оправданием перед самим собой: мол, мог бы быть в своем карьерном движении успешнее, расторопнее, читай более подлецом, более лакеем, да не могу - Шалимов заругает.
В первом действии Клаверов находит способ избавиться от соперника в лице Клары и от навязанных ею «теневых» решений. Он повторяет уже однажды зарекомендовавшую себя схему и сводит князя с женой своего однокашника Бобырёва. Это до поры до времени устраивает всех: Софья получает возможность жить в своё удовольствие, ни о чем не подозревающий муж трудоустроен, Клаверов избавляется от навязанных ему решений. Только Клара Фёдоровна вообще исчезает из пьесы. Она перестает быть даже предметом разговора, потому что лишается статуса «силы». О ней помнит только непримиримый Шалимов. Для всех остальных она как будто более не существует.
Шалимов в письме открывает обманутому мужу правду. Бобырёв в припадке гнева вызывает Клаверова на дуэль, Софья требует у Клаверова защиты. Растерявшийся Клаверов оказывается неспособным на реальные поступки. Он дискредитирует себя в присутствии племянника князя Тараканова - доверенного лица своего начальника, а также перед своим «пустейшим» подчиненным Набойкиным, ранее восхищавшимся умением Клаверова выгодно устраиваться в жизни.
В. А. Туниманов выражал предположение, что минута слабости Клаверова - это начало будущего восхождения Набойкина: «Лишь только
Изв. Саратовского университета. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14, вып. 1
Клаверов начал сдавать, постепенно - очень постепенно и осторожно преображается Набойкин. Он временно оттесняет патрона, но вполне готов заменить его не временно, а по всем статьям, что, возможно, и произойдет в будущем. Клаверов спасся, но положение его пошатнулось... Необходимые выводы из скандальной истории сделал для себя и Набойкин»3. Афера Клаверова терпит крах, и причиной этого становится «чёрный человек» Клаверова - Шалимов. Заставив своим письмом Бобырёва взглянуть в глаза суровой правде, Шалимов нейтрализует успехи Клаверова. Даже при том, что бобырёвский бунт был кратковременным, хмельным и закончился позорной капитуляцией, Клаверов из-за него упустил контроль за интригой. Не получившая поддержки в минуты личной катастрофы Софья Александровна «прозревает» и публично порывает с Клаверовым.
Таким образом, Шалимов, которого Клаверов характеризует как прямого человека, чуждого всяких хитростей, в конечном итоге, может быть, даже невольно манипулирует Бобырёвым и с его помощью осаживает «поднимающего голову» Клаверова. Он имеет возможность предугадать реакцию Бобырёва и скорее всего рассчитывает на неё, как ранее он рассчитывал, что Клаверов будет «протестовать» против махинаций Клары Фёдоровны. Шалимов подталкивает Бобырёва к протесту, чем расстраивает планы уверенного в успехе Клаверова. Сам Бобырёв ничего не выиграл от происшедшего. «Письмо Шалимова не только не возродило Бобырева, но и ускорило его падение»4. Своих целей добился только Шалимов.
Еще раньше Шалимов руками того же Кла-верова отстраняет от дел беззастенчивую Клару Фёдоровну. Отдавая себе отчёт, какое влияние Клаверов оказывает на своих ренегатов-однокашников, использует их в своём противостоянии с коррумпированным и неуязвимым князем Таракановым - своим основным политическим оппонентом.
С. А. Макашин в научной биографии Салтыкова-Щедрина писал, что «для Салтыкова
УДК 821.161.1.09:070.13+929Писемский
а. ф. писемский и журнал «отечественные записки» о проблемах цензуры
о. В. Тимашова
Саратовский государственный университет E-mail: kirlif@info.sgu.ru
Статья содержит впервые проделанный целостный анализ программного эпистолярия А. Ф. Писемского, обращенного к редактору «Отечественных записок» А. А. Краевскому и исчерпывающе характеризующего позицию писателя, касающуюся
1862 года этот рационально-просветительский образ (Шалимова. - К. З.) был уже пройденным этапом»5 и намекал, что Шалимов «Теней» был повторением «идеализированного образа "честного чиновника", который Салтыков вывез из Вятки»6.
Но, как нам представляется, этот внесцениче-ский образ отличает более сложная структура. Это общественный деятель, презирающий лицемерие, но идущий на манипулирование своими былыми знакомцами для достижения личных политических целей. При этом Шалимов нигде не лжёт, ему удаётся балансировать на этической грани и не допустить подлости.
Это принципиально новый образ положительного героя-деятеля, сформулированный Салтыковым-Щедриным на излете реформ 1860-х гг. и оставленный им. Очевидно, содержащийся в созданном им Шалимове внутренний этический компромисс не отвечал высокому нравственному идеалу автора. Так или иначе, фабула драматической сатиры «Тени» вполне может быть рассмотрена с точки зрения «честной» интриги Шалимова - формально лишённой обмана, но, тем не менее, беспощадной и разрушительной.
Примечания
1 Салтыков-ЩедринМ. Собр. соч. : в 20 т. М., 1965-1977. Т. 4. С. 379. Далее цитаты с указанием в скобках тома римскими и страницы арабскими цифрами.
2 Лившиц Л. Драматическая сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени». URL: http://www.levlivshits.org/index. php/works/vopreki-vremeni/teni/88-teni-4.html (дата обращения: 27.05.2013).
3 Туниманов В. Драматургия М. Е. Салтыкова-Щедрина // Салтыков-Щедрин М. Е. Комедии и драматическая сатира. Л., 1991. С. 24.
4 Там же. С. 20.
5 Макашин С. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850-1860-х годов. М., 1972. С. 476.
6 Макашин С. Салтыков-Щедрин. Биография : в 2 т. Т. 1. М., 1951. С. 266.
проблем современной ему литературы, литературной цензуры и свободомыслия в России. Письмо рассматривается как одна из неучтенных акций в рамках общественного выступления русских литераторов за смягчение цензуры, предпринятых в 1861 г. Послание Писемского изучается в контексте сотрудничества в журнале «Отечественные записки» - самом долгом, но наименее изученном в его творческой биографии.
О. В. Тимашова. А. Ф. Писемский и журнал «Отечественные записки» о проблемах цензуры
Ключевые слова: А. Ф. Писемский, индивидуальные особенности программы и поэтики, А. А. Краевский, «Отечественные записки», русская цензура XIX в., коллективное выступление русских литераторов 1861 г.
A. F. Pisemsky and the Journal Otechestvenniye Zapiski (Homeland Notes) on Censorship Issues
o. V. Timashova
The article contains a first time comprehensive analysis of A. F. Pisemsky's major epistolary addressed to the editor of the journal Otechestvenniye Zapiski A. A. Krayevsky. This literary work exhaustively features the writer's point of view on the issues of contemporary literature, literary censorship, and free thought in Russia. The letter is regarded as one of the unregistered acts within the framework of Russian writers' public campaign of 1861 for the ease of censorship. Pisemsky's message is also analyzed in the context of his contribution to the journal Otechestvenniye Zapiski -the longest but the least researched period in his life. Key words: A. F. Pisemsky, individual features of poetics, A. A. Krayevsky, Otechestvenniye Zapiski, Russian censorship of the XIXth, Russian writers' public campaign of 1861.
Репутация А. Ф. Писемского как реакционера и ретрограда, насаждаемая современной ему радикальной критикой1, в последние годы поставлена под справедливое сомнение. Анализ его произведений, немногих собственных высказываний показывает, что писатель горячо погружался в проблемы своего времени, по его собственным словам, «обличал ... невежество..., боролся против Крепостного права, преследовал чиновничьи злоупотребления, обрисовал цветки <...> нигилизма.»2 и т. д. Однако его общественно-литературная позиция в той форме, в какой она формулировалась им самим, в полной мере еще не выявлена. На существование данной лакуны повлиял и тот факт, что до сих пор не введено в активный научный оборот одно из немногих программных посланий писателя о состоянии современной ему литературы и цензуры. Возможно, дело в личности адресата послания, который, как и его сотрудник, снискал славу реакционера, - редактор «Отечественных записок» А. А. Краевский.
Сотрудничество Писемского с журналом А. А. Краевского оказалось самым долгим в творческой биографии писателя (1854-1865) и, как отметила Н. С. Оганян, именно в «Отечественных записках» печатались произведения, которые «явились. отражением идейных и литературно-эстетических воззрений автора»3 (статья о втором томе «Мертвых душ», его роман «Тысяча душ»). Анализ тематики их писем привел А. А. Рошаль4 к выводу о том, что, не переходя пределов благонамеренности, оба придерживались более радикальных позиций и образа действий, чем принято считать: так, корреспонденты обсуждают, как легальными способами оказать помощь ссыльному Т. Шевченко! При анализе переписки нас
не оставляет мысль о глубоком уважении к уму и житейской сметке Писемского, которую питал практичный Краевский, и с этой целью извещал обо всех явных и тайных «делах литературных» (Письма, с. 98). Со своей стороны, писатель неоднократно сетовал своему корреспонденту на засилье цензуры: «Весь усиленный труд, пропал, по прихоти цензора, безвозмездно.» (в связи с запретом его повести «Москвич в Гарольдовом плаще»); «... с. грустным. чувством пробегаю я. романы и рассказы моих собратов, которые, кажется, и приучили Цензоров к бесцветности и пошлости» (Письма, с. 41).
Возможность высказаться гласно о современной литературной ситуации представилась только спустя десять лет. В переписке Писемского с Краевским останавливает внимание послание, отправленное летом 1861 г. - в то время, когда литературный мир вдохновлялся слухами о смягчении цензуры в связи с передачей цензурного ведомства из Министерства народного просвещения в Министерство внутренних дел. Было задумано создание коллективного письма литераторов и издателей, с изложением их просьб и вйдения состояния словесности. «.Это первое коллективное заявление русских писателей. Никогда еще цензурное ведомство не слышало. массового голоса об условиях, в которых находилась русская печать, и о. необходимых мерах, с помощью которых можно было бы. урегулировать ее взаимоотношения с администрацией»5 (курсив автора. — О. Т.). История создания и содержание прошения подробно изложены в цитированной выше монографии М. Лемке. Ученый указывал, что надежда быть услышанными правительством объединила авторов разных направлений - «.дело шло об одинаково дорогой всем. органам свободе печати.»6. Лемке предполагает, что в разработке документа приняли участие видные деятели -«.Краевский, Благосветлов, М. М. Достоевский, Елисеев, И. Аксаков»7. Однако, указывая, что подписи под бумагой далеко не исчерпывают причастных к созданию и сопровождению документа («.нам неизвестны имена подписавшихся под нею.»), ученый не называет имени Писемского. Последний предстает в названном исследовании в традиционном амплуа обскуранта8.
Но когда к Андрею Александровичу как одному из ведущих журналистов обращаются с просьбой о выработке стратегии в переговорах с правительственными кругами, редактор «Отечественных записок», в свою очередь, запрашивает совета у Писемского. Ответное послание писателя в полной мере раскрывает его общественно-литературную программу. Видно, что проблема им выстрадана давно: «.В настоящем. виде она <цензура> существовать не может, так как. понижает Литературу: .что составляет серьезную мысль, она запрещает, всё, что мелко, пошло, -под её благодетельным влиянием расцветает.» (Письма, с. 145). Далее в письме под четырьмя
