CC BY
65
УДК 811. 512. 31: 008
Е.А. Бардамова
Неличные формы глагола как средство выражения темпоральных отношений
в бурятском языке
Предпринята попытка анализа причастий бурятского языка с целью выявления в них специфики отражения релятивного времени. В центре внимания - факты языка, отображающие комплекс представлений, связанных с восприятием и осознанием данной категории, выявлением основных семантических признаков, репрезентируемых причастиями бурятского языка. Ключевые слова: темпоральность, релятивное время, временной интервал, функция предиката.
Е.А. Багёатоуа
Non-finite Forms of the Verb as Means of Expression of Temporal Relations in the Buryat Language
The article analyses participles in the Buryat Language with the aim of definition the specific character of the reflection of relative time. In the centre of the research there are language facts that reflect a complicated set of notions concerning perception and realization of this category, definition the general semantic features represented by the participles in the Buryat language.
Keywords: temporality, relative time, time interval, the function of the predicate.
К специфическим средствам репрезентации временных идей в бурятском языке относятся неличные формы глагола. Большинство исследователей монгольских языков, изучая неличные формы глагола, отмечали временной компонент в их семантической структуре и выделяли отдельные группы временных причастий [1; 2; 3; 4; 5]. Ц.Ц. Цыдыповым причастия впервые классифицированы как временные, видовые и модальные, что отражает помимо традиционного понимания значимости причастий для реализации временного плана отношения содержания высказывания к действительности. В.И. Рассадин, расширяя и дополняя данную систематизацию, уточнил, определив, что временные причастия как формы соотносятся с категорией абсолютного времени. В их составе ученый выделяет, помимо названных Ц. Ц. Цыдыповым причастий настояще-прошедшего, прошедшего, завершенно-прошедшего и будущего времени, причастия настоящего времени, представленные в старомонгольском, халха-монгольском и калмыцком языках [4, с. 80-81].
Причастия бурятского языка, характеризующие объект по совершаемому им действию, выполняют, на наш взгляд, существенную роль в объективации временных смыслов, в частности в экспликации временного содержания ситуации, т.е. несут информацию о релятивном времени ее протекания. Их можно отнести к так называемому пропозициональному компоненту высказывания [термин И.М. Кобозевой, 2009], отображающему определенный фрагмент вне-языковой действительности, в составе которого А.Е. Кибрик и М.Б. Бергельсон [1981] различа-
ют несколько составляющих, среди которых внешнеситуационный и дейктический в бурятском языке чаще всего представляется неличными формами глагола. Если внешнеситуационный аспект предусматривает внимание «к внешней (по отношению к самому сообщению) ситуации», то дейктический направлен на определение «содержания высказывания с координатами речи» [7, с. 350-351]. Причастия бурятском языке чаще всего задействованы в качестве предикатов и поэтому специалистами именуются неличными формами глаголов. В этой функции причастия настояще-прошедшего времени ближе всего к формам изъявительного наклонения и на русский язык переводятся формами глагола прошедшего времени: Энэ нютагта унинэй ябаагуй хун мунвв эндэ ерээ 'давно не появлявшийся в этих местах человек приехал'; энэ на-мар шара набшакад ехэ эртээр унаа 'этой осев нью листопад начался очень рано' (букв. этой осенью желтые листья рано упали). Неличные формы настояще-прошедшего времени обозначают действие, которое совершилось до момента речи или непосредственно перед актом речи: уудэн хуреэднь тулажа ерээ 'подъехали к самому дому' (букв. к двери ограде подъехали вплотную), гэрэй баруун талада Дондог заседатель таабай Иуугаа 'у правой стороны дома с важным видом сидел заседатель Дондок'; ерэкэн хунууд яарамгай субан гаража, иишэ тиишэ тараа 'пришедшие, не спеша, по-одному разошлись каждый в свою сторону'. Анализ языкового материала показывает, что рассмотренные формы образуются только от агентив-ных предельных глаголов при помощи суффик-
сов -аа(-оо, -вв, -ээ), например: баряа 'держал', ороо 'зашел', тоолоо 'подсчитал' и др. Под предельностью глаголов в этом случае следует понимать наличие у обозначенного действия «внутреннего» потенциального или реального предела, предусмотренного самим естеством действия, после достижения которого оно далее не продолжается. В русском языке предельные глаголы неоднократно подвергались лингвистическому исследованию [8; 9; 10; 11; 12; 13 и др.]. В бурятоведении предельность/непредельность глаголов долгое время оставалась вне поля зрения специалистов, в настоящее время на основе функционального подхода появляется возможность изучения специфики аспектуальных характеристик.
В качестве мотивирующей основы для причастий настояще-прошедего времени выступают два типа предельных глаголов. От предельных глаголов со значением действия, направленного на получение определенного результата, соответствующего природе действия, образуются неличные формы, указывающие на разновидности проявления способа действия, которые семантически коррелируют с видовым значением: уквв абхуулаа, бэшэг бэшээ, гэр баряа и др. Для другого типа глаголов характерно действие, ограниченное количественным (временным или интенсивным) пределом; это значение и наследуется производным причастием настоящепрошедшего времени, например: харлаа 'почернел', удэр унгэрвв 'день прошел', хашхараа 'крикнул', улайгаа 'покраснел', куралсалай жэл эхилэй 'начался учебный год' и т.п.). Временные идеи, имплицируемые причастиями настоящепрошедшего времени, не имея формальных показателей, заложены в самой семантической абстракции способов действия по указанному признаку, ограниченному по времени или интенсивности его протекания, и часто понимаются как общие признаки лексических значений глаголов, характеризующие особенности их протекания: тулеэ 'затопил', унеэ каагаа 'корову подоил', убквв сабшаа 'сено накосили'. При интерпретации временных отношений мы исходим из известных взглядов Ю.С. Маслова, согласно которым темпоральная квантификация выражается понятийной категорией количественной темпоральности и количественной аспектуаль-ности. Количественная аспектуальность в данной трактовке определяется кратностью, длительностью и интенсивностью протекания действия [14, с. 305-307]. Временные смыслы актуализируют 1) фазовость времени протекания
действия, выраженного неличной формой глагола: кугаа 'посидел', турууниинь дуукаа 'копыта стерлись', удэшын бороо хараан захалаа 'наступили сумерки'; 2) временная обусловленность совершения действия: добтолго бурин курвв 'наступление полностью провалилось', намнан тараа 'разогнать толпу', дагжаран дараа 'замерзнуть до оцепенения'; 3) многоакт-ность осуществления действия: тэрэ добо
калхинда сакаа доло улеэгдэшоо с того холма ветер совсем сдул последний снег', удэр нэмээ 'день прибавился', хурэхэ газараараа ябантаа 'побывал везде, где хотел', калганаа 'дрожал'; 4) неоднонаправленность действия производящего глагола, которое помимо семы отсутствия вектора движения делегирует идею его процес-суальности: гуйгвв 'побежал', харайгаа 'помчался', ошонгоо ошоо 'бесследно исчез'.
Возникает закономерный вопрос: почему
данный вид причастия характеризуется как настояще-прошедшее [3, с. 278-279]? Реальное время обозначаемого ими действия завершилось до точки отсчета, определяемой моментом речи, но при этом допускается двойное определение его темпоральной определенности. В первом случае действие, объективируемое неличной формой глагола, продолжается и в момент речи, поэтому говорящий не указывает на его результативность. Во втором случае и сама ситуация и момент речи лежат в пределах единого временного промежутка, непосредственно примыкая друг к другу.
В случаях, когда причастия настоящепрошедшего времени функционируют в аналитических формах со связкой прошедшего времени, они актуализируют давно прошедшее время, например: Би тэрэ ябагшатай хамта кураа кэм 'с твоим попутчиком я в школе вместе учился', Доржын орой болотор унтаканкаа боложо, бидэнэр поездкоо хожомдоо кэмди 'мы опоздали на поезд из-за того, что Доржо проспал'.
Причастия прошедшего времени, обозначающие результативные действия, совершившиеся в прошлом, чаще всего функционируют в утвердительных предложениях, эксплицирующих реальную модальность, в этом случае совершенное действие воспринимается как реальный факт. Синкретичный характер причастия обусловливает своеобразие его синтаксических функций, они способны входить в состав сказуемого, выполнять синтаксические функции определения и обстоятельства. Анализ контекстов с причастиями прошедшего времени в со-
ставе предиката показывает, что обязательным условием манифестации названных единиц является обстоятельственная или субъектная детерминация, например: Тэдэ хоёр улаан сэрэгэй албанда сугтаа хоёр жэлдэ ябахадаа танилсакан байгаа ха 'они два года вместе прослужили в Красной Армии'; Онегин минии кайн хани нухэр Невагай эрьедэ турэкэн юм 'Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы'. В примерах выделенные субъектные детерминанты представляют собой неприсловные словоформы, осуществляющие грамматическую связь со всей последующей предикативной единицей, являясь ее распространителем. Участвуя в формировании семантической структуры предложения, детерминанты могут выражать не только семантический субъект или объект, но и употребляться в роли локального или темпорального классификатора: а) Газашаа гараха-дам, курхэй кайхан удэр болокон юм 'Выхожу на улицу (вижу) - прекрасный солнечный день наступил'; б) Yбэлэй хуйтэн бууража, хабарай шэнжэ узэгдэкэн юм 'с прекращением зимних морозов (стало ясно, что) наступила весна'; в) Тиигээд тэрэнээ харахадань, зариманиинь бури танигдахаар бэшэ, шахуу алдуутай, балар муу-гаар бэшэгдэкэн байба 'Просмотрев написанное, (увидела), что допущено много ошибок, многое написано неразборчиво'. Роль временных детерминантов, как видно из последних примеров, выполняют деепричастные обороты, выполняющие дейктическую функцию, т.е. указывают на временную локализацию события. С их помощью задаются две ситуации, одна из которых, обозначенная деепричастным оборотом, завершилась и доведена до логического результата, вторая, выражаемая предикатом в форме причастия прошедшего времени, наступила и еще продолжается в момент речи. Здесь можно говорить о языковой стратегии вычленения и идентификации временного интервала, реляционная длительность которого определяется двумя референтными ситуациями, воспринимаемыми как расчлененное и целостное единство одновременно. Такой способ квалификации временной длительности основан на фиксации периода, начало которому положено указанным действием неличной формой глагола в антецеденте, эллиптическая фиксация его продолжения подразумевается пропозициональной установкой. Такая стратегия позволяет вычленить и идентифицировать временной интервал из общего потока временной реальности внеязыковой действительности.
В тех случаях, когда причастия прошедшего времени употребляются со связкой в будущем времени, они акцентируют внимание на предшествование возможного состояния в будущем, например: Yрхввр гаракан унин, огторгойдо ту-лажа байг, уудэр орокон убгэд юрввлвв угэжэ байг '(букв.) дым, выходивший через дымник, пусть доходит до небес, старики, входившие в дом, пусть всегда благославляют вас'. Такую же стратегию реализуют и предсубстантивные сочетания причастий прошедшего времени: Тэ-дэнь шэнэ байрада орокон, кайнаар тубхинэнхэй ёкотой '(букв.) они, в новый дом вошедшие, хорошо должны устроиться'. Таким способом реализуется гипотетическая модальность предположительного развития описываемых событий, а форма прошедшего времени причастия указывает на возможный его результат, например: хусэкэн байгшааб 'как бы не догнали', харакан байха 'могут увидеть', добтолкон байха 'есть риск нападения'.
Другую временную локализацию демонстрируют причастия прошедшего времени в том случае, если выполняют адвербиальную функцию, например: Гомбын хамаг бэе агзайжа хушэкэн, толгойнь бага зэргэ убдэжэ, халууркан янзатай байна 'Гомбо казалось, что все тело одеревенело, немного болела голова, поднялась температура'; Отогой уудэндэхи галые тойрожо, хоокон болокон хара тумэр тогоонууд, уруу ввдвв харакан модон аяга, ша-нага, тулам, хорхи-хархи туйса, хунэг зэргын зуйлнууд, эндэ тэндэ дайралдакан газартаа хэбтэнэ 'Вокруг костра у дверей шалаша везде в беспорядке лежали пустые черные таганы, опрокинутые деревянные чашки, поварешки, кожаные мешки, высохшие туески, ведра и тому подобное'. В приведенных примерах время действия, заявленное основным глаголом, осознается как совпадающее со временем описания ситуации, несмотря на то, что причастие формально репрезентирует прошедшее время. Такие контексты реализуют событийную панораму одного временного пространства, когда форма прошедшего времени имеет адмиративное значение - говорящий включает себя во временной план уже произошедшей ситуации, используя стратегию подачи материала в форме непосредственных наблюдений. Автором достигается поставленная цель, если представляемая информация интерпретируется им как собственный чувственный опыт (пример а) или собственные наблюдения (пример б).
Причастиями завершенно-прошедшего времени репрезентируются временные идеи завершенного в прошлом действия, которое при этом актуально и в момент сообщения о нем. Здесь можно говорить о перфектном значении, реализуемом данными неличными формами [15; 16]. Перфектное значение, определяющее значимость или сохранение результатов предшествующих действий для настоящего момента, в бурятском языке актуализируется в случае употребления причастий завершеннопрошедшего времени только лишь в качестве сказуемого: например: Ииимэ уулзалганууд за-ншалта болошонхой 'такие встречи стали традиционными' [Г. Дашабалов]. Как видим, денотативная ситуация, имевшая место в прошлом, «не завершилась» и имеет продолжение в настоящий момент, что позволяет утверждать о взаимоотношениях двух темпоральных планов. При этом перфектное значение реализуется неличными формами, мотивированными как глаголами действия: Башка убгэн тэргын була гу, али хоори куушээр сооложо куутараа, куха ха-райн гуйжэ ерэнхэй 'Старик Башка, который пробивал долотом то ли ступицу, то ли деревянный обод колеса, вдруг резко вскочил и прибежал', так и глаголами состояния: Эрдэмтэ гэрэйнгээ хойморто, гуламтада ойрохон, эшэгы дээрэ хэбтэнхэй 'на самом высоком месте дома, поблизости от очага, на мягком войлоке возлежит' [Ч. Цыдендамбаев]; Айраг удаан булэгдэнгуй байжа, экэжэ захаланхай 'айрак, который давно не сбивали для приготовления масла, начал закисать. В первой группе большую плотность обнаруживают причастия со значением движения в сочетании с соединительным деепричастием. Данными конструкциями задается несколько пропозициональных установок, во-первых, темпоральная взаимосвязь двух заявленных глагольными формами действий, во-вторых, внутренний временной интервал, подразумевающий некую процессу-альность действия, выраженного соединительным деепричастием, содержащим сему как протекало действие: гуйжэ 'пока бежал', буужа 'пока спускался', дуулажа 'пока пел'; в-третьих, собственно результат ситуации, представленный причастиями завершенно-прошедшего времени, имеющий значение для последующих темпоральной перспективы. Вторую группу представляют причастия, мотивированные глаголами состояния. С их помощью объективируется денотативная ситуация, которая началась задолго до момента речи и еще продолжает иметь место, например: Yyдэниинь улзы, тумэн жаргал угал-
зануудаар гоёогдонхой [Б. Санжин] 'дверь украшена символами бесконечного счастья и благополучия', Тэрэ хуршэ айлкаа ерээ гэжэ мэдэ-хээр, дэгэлээ нэмкэгээр хэдэрэнхэй [Ц.-Ж. Жим-биев] 'для того чтобы сразу догадались, что он из соседнего села, накинул пальто, не застегиваясь'.
Если причастия завершено-прошедшего времени выполняют атрибутивную функцию, то признак предмета по действию отвлечен от временной определенности и не развивается во времени, например: Сугсэ соо унэкэ, арса ган-гын дурэнхэй улввдэкэнууд харагдана [Х. Нам-сараев] 'В жертвенной пиале виден пепел возжигаемых благовоний', Богонихон хуушан самса доронь туранхай, шобхо ганса ээмынь ойлгогдо-но [А. Ангархаев] Под короткой старенькой рубашкой угадываются только торчащие, худые плечи'.
Причастия будущего времени в предикативной функции, на наш взгляд, являются средством вербализации интенции говорящего, т.е. средством реализации его намерения. В совокупности с лично-притяжательными или личнопредикативными частицами причастия будущего времени используются для выражения различных интенциальных установок: 1) различной степени уверенности участника коммуникации, например: ухэл ерэбэл, угытэй, баяншье ухэхэ 'смерть придет, и богач, и бедняк умрут'; 2) обещания: гарыень ганзагада, хулыень дурввдэ хургэхэ; 3) совета: холо газарай харгыда хулэгэй кайниие мэдэхэ, хохидохо ядаха сагта нухэрэй кайниие мэдэхэ 'качество лошади узнается в дальней дороге, друг познается в беде'; 4) призыва, содержащего идею или линию поведения: аянай шубуудтал зэлэ татан дулижэ, ажабай-далай арюун замаар тэгуулэн, аласай холые зо-рихобди [М. Шойбонов] подобно дорожной птице, поющей нескончаемую песнь, будем стараться жить достойно, стремиться покорить неизведанные дали'; 5) предостережения:
нухэрэнгвв тулвв нухэндэ унаха 'ради товарища в яму упадешь'; 6) желательности: газакаа гасалангуй, зосокоо зоболонгуй ябаха 'чтоб никто не обижал, чтоб душа была спокойна'; 7) предположения: тэндэ арбан хоног турша соо хэбтэхэ 'лечение, возможно, продлится на десять дней'; 8) возможности или потенциальности результата действия, обозначенного причастием: улэ тиибэл, бэедээ гомдохот 'иначе пеняйте на себя'. Приведенные примеры свидетельствуют о том, что, хотя некая временная перспектива и заложена в формах причастий
прошедшего времени, в целом четкой локализации во времени не наблюдается. Скорее здесь можно говорить об абстрагировании действия от конкретного протекания времени - причастия актуализируют значения возможности, желательности, долженствования. Аналогичные идеи появляются в контекстах с причастиями будущего времени в сочетании с предикативными связками: кураха байгааб 'мог бы выучиться', уншаха кэм 'прочел бы', гамнаха бэлэй 'должен был бы беречь' и т.п. Как видим, налицо семантическая эволюция в модальную сферу. О способности конструкций причастие будущего времени + модальные слова формировать модальные предикаты, выражающие отношение действия и его субъекта в плане объективной модальности, упоминает П.П. Дамбуева [17, с. 102].
Темпоральная определенность появляется в контекстах, где причастия будущего времени выполняют атрибутивную функцию:
Наканайнгаа зол шор хоёрой али нэгынь дуулаха уе саг ерэхынь гээшэ гугэжэ горидоно [Х. Нам-сараев] Уповаю на то, что услышу приближающуюся удачу'. Референтное время действия неличной формы глагола выступает точкой отсчета времени основного глагола, с их помощью устанавливается временной период, которым исчисляется описываемая ситуация, например: Ламын газаа гарахадань, унакээн аргамжа хэб-тэбэ [А. Шадаев] Когда лама вышел на улицу,
он обнаружил упавшую веревку из кожи', Тэдэ-эн тээшэ ухибуудэй гуйлдэн ошохолоор, борби-лоонууд тээ саашаа ниидээд лэ Иуунад [А. Торо-ев] Когда ребята приближаются, воробьи не спеша отлетают подальше'. Таким образом, в качестве ориентира выступает время протекания действия, начало которому положено неличной формой глагола, что позволяет языковому сознанию устанавливать временные интервалы и сегментировать временной поток.
Проведенный анализ показывает, что причастия бурятского языка характеризуются значительным разнообразием временной ориентации. В большинстве случаев они служат для вычленения временного интервала и установления ситуативной временной соотнесенности. При помощи причастий говорящий получает возможность описывать ситуацию или действие изолированно, выделяя из ряда хронологически одновременных, чем достигается временной порядок и локализация во времени. Временная характеристика полипредикативных конструкций, создаваемых причастиями, отличается разноплановостью с включением одновременности и разновременности. При этом в случае актуализации перфективного значения наблюдается соединение двух временных планов - предыдущего и последующего. Дополнительной функцией причастий является выражение различных модальных значений и значения адмиративности.
Литература
1. Кастрен М.А. Опыт исследования бурятского языка. - СПб., 1857.
2. Руднев А.Д. Лекции по грамматике монгольского письменного языка, читанные в 1903-1904 академическом году. -СПб., 1905. Вып. 1.
3. Грамматика бурятского языка. Фонетика и морфология. - М: Изд-во вост. лит., 1962.
4. Цыдыпов Ц.Ц. Морфология бурятского языка. - Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1988.
5. Рассадин В.И. Очерки по морфологии и словообразованию монгольских языков. - Элиста: Изд-во КГУ, 2008.
6. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. - М: Либроком, 2009.
7. Бергельсон М.Б., Кибрик А.Е. Прагматический «принцип приоритета» и его отражение в грамматике языка // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. - 1981. - Т. 40. - № 4.
8. Авилова Н.С. Вид залога и семантика глагольного слова. - М., 1976.
9. Бондарко А.В. Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. - СПб., 1996.
10. Гловинская М.Я. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола. - М., 1984.
11. Маслов Ю.С. Очерки по аспектологии. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1984.
12. Падучева Е. В. Семантика вида и точка отсчета // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. - 1986. - Т. 45, № 5.
13. Шелякин М. А. Категория аспектуальности русского глагола. - М., 2007.
14. Маслов Ю. С.. Избранные труды: Аспектология. Общее языкознание. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
15. Недялков В.П. Типология результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). - М., 1983.
16. Падучева Е.В. Неоднозначность как следствие метонимических переносов русского перфекта на -н-/-т- // Типология. Грамматика. Семантика. - СПб., 1998.
17. Дамбуева П.П. Типология модальности и средства ее выражения в бурятском и русском языках. - Улан-Удэ, 1999.
Бардамова Екатерина Александровна, доцент, заведующая кафедрой русского языка Бурятского государственного университета, кандидат филологических наук.
Bardamova Ekaterina Alexandrovna, associate professor, head of the department of Russian language, Buryat State University, candidate of philological science.
E-mail: bardam_k@mail.ru
