CC BY
48
УДК 130.2:82.09 И.А. ЕДОШИНА
ББК 87.3(2)51:83 Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ЖАНРОВОЙ ПРИРОДЫ И ЭПИГРАФИКИ
СОЧИНЕНИЯ В.С. СОЛОВЬЁВА «ТРИ РАЗГОВОРА О ВОЙНЕ, ПРОГРЕССЕ И КОНЦЕ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ
СО ВКЛЮЧЕНИЕМ КРАТКОЙ ПОВЕСТИ ОБ АНТИХРИСТЕ»
Дано определение жанровой природы и эпиграфики «Трех разговоров» В.С. Соловьёва. Жанр разговора имманентен основному содержанию философского сочинения Соловьёва, эпиграфика свидетельствует о значимости античных, раннехристианских, литературных источников в формировании его размышлений.
The article is devoted to the definition of nature of the genre and the epigraphs in «The Three Conversations» by VS. Solovyev. The genre of the conversation is immanent to the main contents of Solovyev's philisophic work, the epigraphs are suggestive of the significance of antique, early Christian, and fictional sources in the development of his reflections.
Ключевые слова: жанр, диалог, персонаж, эпиграф, бл. Августин, Евсевий Кесарийский.
Key words: genre, dialogue, person, epigraph, Saint Augustine, Euseby of Kesarya.
....александрийская роса На лепестках латинской розы.
В.К. Шилейко
В предисловии к своему сочинению Вл. Соловьёв признается, что долго искал формы, которая была бы органичной его замыслу: «осветить наглядным и общедоступным образом... главные стороны в вопросе о зле, которые должны затрагивать всякого»1. Поиски закончились неожиданной, по замечанию автора, формой - разговора. Хотя, если учесть, что Соловьев был человеком весьма образованным, то обретение подобной формы не представляет ничего удивительного. Жанр разговора известен в европейской литературе и философии еще со времен Э. Роттердамского («Разговоры запросто») и Б. Фонтенеля («Разговор о множестве миров»). Но и для русской философической литературы жанр разговора не был чуждым. Благодаря переводам А.Д. Кантемира, М.В. Ломоносова этот жанр был усвоен отечественной культурой, дав собственные образцы, например «Разговор о счастии» Н.М. Карамзина, «Разговоры в царстве мертвых» М.Н. Муравьева, «Tàble-talk» А.С. Пушкина и т.д.
Разговор - это особый жанр, который в отличие от диалога не претендует на то, чтобы через систему вопросов и ответов представить процесс развития мысли, тем паче - обрести истину. Хотя при этом может быть использован диа-логизм как прием: «Фигура двусторонней аргументации, состоящая в рассмотрении возможных контраргументов посредством имитации спора с воображаемым оппонентом»2. Разговор есть беседа (по В.И. Далю, «взаимное сношенье. людей»), в процессе которой через столкновения выявляется точка зрения самого автора на предмет разговора. Диалог как философическая форма ищет
истины, разговор репрезентирует частные мнения. В данном случае - мнение философа Владимира Соловьёва, разные оттенки которого представляют участники разговоров.
Кажется, Соловьёв в жанровом отношении разговор и диалог не дифференцирует, потому в предисловии сообщает: «Но весною 1899 года, за границей, разом сложился и в несколько дней написан первый разговор об этом предмете, а затем, по возвращении в Россию, написаны и два других диалога»3. Тем не менее в итоге появляются именно разговоры, а не диалоги. Позволим себе напомнить, что диалог в его классической форме немыслим «без вечной постановки все новых и новых вопросов, без напряженных исканий ответов на них, без страсти к спорам, к самым извилистым приемам мысли, без восторга перед изобретательностью речи и цветистостью риторики»4. В стилистической изощренности - одном из сущностных свойств диалога - отражается та степень сложности, которая сопутствует развитию мысли, движущейся к обретению истины.
«В трех разговорах» персонажи спорят, задают вопросы, обозначают проблемы и дают возможные варианты их решения - ведут беседу. Подчас довольно бурно, как, например, в начале «Первого разговора». С нашей точки зрения, автор вряд ли стремился придать «Трем разговорам» некий художественный оттенок. Так, условные ремарки передают некоторое психическое или эмоциональное состояние персонажей. В начале «Третьего разговора» читаем: «Все были почему-то в более серьезном настроении, чем вчера»5. В приведенной фразе ровным счетом ничего художественного не только нет, но и быть не может: автор сообщает некие сведения, не более. Напомню, что ремарка в драме в своей функции должна претвориться в игре актеров, в сценографии, в костюмах. Потому нечто художественное в ремарку автором закладывается изначально. Что такое «серьезное настроение», как оно выглядит, что должен представить читатель? На эти вопросы ответов нет, поскольку таковые не предполагались. Иная задача стояла перед автором: «ярко выставить» жизненные стороны христианской истины о зле6, что и помогают сделать персонажи.
Каждому из персонажей Соловьёв дает краткую характеристику - своеобразную маску-личину: Генерал - старый и боевой; Политик - «"муж совета" отдыхающий от теоретических и практических занятий государственными делами»; Князь - молодой человек, «моралист и народник, издающий разные и более менее хорошие брошюры по нравственным и общественным вопросам»; Дама - «средних лет, любопытная ко всему человеческому»; Г [-н] Z - «господин неопределенного возраста и общественного положения». Вместе персонажи представляют не столько общество в лицах, сколько персонификацию «идей времени» в понимании философа.
Персонажи помещены Соловьёвым в сад, что рождает аллюзию Академии Платона, которая находилась на природе недалеко от Афин. В обоих случаях, но по-своему предметом являлись коренные вопросы бытия. Помимо уже обозначенной разницы между диалогом, свойственным платоновской традиции, и разговором, в условном общении персонажей Соловьёва явно угадываются борения рубежа Х1Х-ХХ века. И еще одна подробность. Персонажи Соловьёва во
время разговоров сидят, поднимаясь только поесть, ненадолго вставая от волнения или собираясь уйти. Их внешняя неподвижность находится в явном контрасте по отношению к беспокойной напряженности мысли, что подспудно сообщает «Разговорам» определенную степень драматизма.
Обращаясь к жанру разговора, Соловьёв вписывает свой текст в уже сложившуюся форму, в равной степени близкую и европейской, и русской традициям, что ему, мечтавшему о всеединстве, было чрезвычайно важно. Кроме того, всякому разговору имманентна пристрастность, эмоциональная окрашенность, что значительно «оживляет» изложение мыслей.
Напомним из последней части предисловия: «В саду одной из тех вилл, что, теснясь у подножия Альп, глядятся в лазурную глубину Средиземного моря, случайно сошлись этою весною пятеро русских.. ,»7: генерал, политик, князь, дама, г-н Z. И чуть дальше возникает образ безмолвствующего, но не забывающего расставлять акценты автора «Трех разговоров».
По количеству персонажей, порядку представления рождается аллюзия известного эпизода из «Божественной Комедии» Данте. Оказавшись в мире, откуда нет возврата, он видит Гомера, Горация, Овидия, Лукана, Вергилия и становится «шестым средь столького ума» (пер. М.Л. Лозинского) или его приглашают «вступить шестым в круг мудрости такой» (пер. Д.Е. Мина). Изысканная, тонкая и одновременно ироничная аллюзия. Возможно, что сам Соловьёв не выстраивал ее сознательно, но внутренний мир культурного человека включает множество образов, которые подчас независимо от автора влияют на творимый им текст. Конечно, персонажи Соловьёва не имеют ничего общего с гениями античности, но важен сам культурный код зеркального отражения прошлого в настоящем, когда настоящее оказывается некоей пародией ушедших времен. Да и в самом тексте «Трех разговоров» античные мотивы, имена, явления отнюдь не случайные, а скорее связывающие (пусть и с оттенком иронии) текст «Трех разговоров» с общей историей развития человеческой мысли и тех образов, коим мысль эта была созвучна.
Каждому из разговоров и «Краткой повести об антихристе» предшествуют эпиграфы, из которых только второй не принадлежит самому автору. «Разговоры» снабжены эпиграфами на латинском языке, «Повесть.» - строками самого Соловьёва.
Эпиграфы в «Трех разговорах». Этих эпиграфов, соответственно разговорам, - три. Казалось бы, их количество связано всего лишь с задачей «представить вопрос о борьбе против зла и о смысле истории с трех различных точек зрения»8, каждая из которых, видимо, содержит некую свою правду. Такого рода плюрализм свойствен человеческому сообществу, где никто не владеет и не может владеть истиной.
Из эпиграфов второй приписывается бл. Августину: Audiatur et altera pars -Следует выслушать и другую (противную) сторону. Латинское существительное pars обозначает как «часть», так и «сторону». Потому русское слово «стороны» в предисловии напрямую связано с эпиграфом. Эпиграфы к первому и третьему разговорам суть переиначенная Соловьёвым все та же мысль, в которой подчеркивается порядок связанных с вопросом о зле «жизненных сто-
рон христианской истины»: Audiatur et prima pars (Следует выслушать и первую сторону, где в данном случае преобладает мотив войны), Audiatur et altera pars (Следует выслушать и другую сторону, где в данном случае преобладает мотив высшей морали в контексте национальной идентификации) и Audiatur et tertia pars (Следует выслушать и третью сторону, где в данном случае преобладает мотив религиозный).
Используя идиоматическое выражение в собственных целях, Соловьёв фактически следует за бл. Августином, который сознательно обращался к идиомам латинского языка, используя застывшую в них образность для построения герметических интерпретаций на основе толкуемого им в проповеди текста9. В результате, как отмечает С.А. Степанов, непонятное делалось не только понятным через понятное, но и близким через близкое для слушателя, что позволяло сделать смысл библейского образа более «своим» для паствы10.
Выражение «audiatur et altera pars» обычно связывают с юридическим содержанием, хотя в греческом языке, откуда происходит это устойчивое словосочетание, есть значимые смысловые оттенки. Так, у Солона и Еврипида в греческом варианте словосочетания используется слово mython - Accus. sing. сущ. mythos (миф), что есть слово. Как отмечает А.А. Тахо-Годи, миф «выражает обобщенно-смысловую наполненность слова в его целостности»11. Эсхилом в «Евменидах» в исследуемом выражении используется logos с его актуализацией первичной выделенности и дифференциацией элементов, которые затем образуют некую собранность12. Но вот в присяге, которую давали будущие судьи, и mythos, и logos уже отсутствуют. Для сравнения: testis unus, testis nulus (один свидетель не свидетель). Иными словами, культурфилософский смысл, исходящий из постижения мира и отраженный в семантическом поле слов, оказался скрытым, но ведь не исчез совсем.
Если вспомнить о том равнодушии к греческой художественной культуре, которое было свойственно бл. Августину, то понятно, почему юридический смысл стал преобладающим. Кажется, что и Соловьёву этот смысл близок, поскольку он представляет разные стороны «христианской истины о зле», используя, как уже отмечалось, стилистический прием самого бл. Августина. Но еще раз повторим, Соловьёв был человеком образованным, стремящимся к собиранию мира в некое единое целое на основе разделения. Потому, думается, в актуализации разных сторон для философа важны не только юридический или сугубо «перечислительный» (и такой, и такой, и такой) аспекты, но и метафизика бл. Августина13. По этой причине предложенная Соловьёвым троичная модификация устойчивого выражения имплицитно связана (но в искаженном виде -наоборот) и с теорией Августина о трех степенях добра:
- первая, высшая: summum bonum - Бог;
- средняя: воля medium bonum;
- низшая: временные блага14.
В «Трех разговорах» воля может быть соотнесена с суммой «сторон» христианской истины о зле, которому попустительствует Бог и которое дает временные блага. В этот контекст органично вписывается «Краткая повесть об антихристе».
В «Исповеди» Августин, горестно глядя на человеческое несовершенство, пишет: «И все это происходит, когда покидают Тебя, источник жизни, единый истинный Творец и Правитель единого целого, и в личной гордости прилепляются к одной части, к мнимому единству. Смиренное благочестие - вот дорога, которой возвращаются к Тебе, и ты очищаешь нас от злых навыков; снисходишь к грехам исповедывающихся, слышишь вопли окованных и разрешаешь нас от цепей, которые мы сами надели на себя, - но только если мы не воздвигаем против Тебя рог лживой свободы, жадно стремясь получить больше, с риском упустить всё»15. Бл. Августин дифференцирует такие понятия, как unus, universitas и pars. Бог дал миру единый порядок. Этот порядок придает миру облик того, что именуется как «единое целое» - universitas. Но человек нарушает данную ему целостность, отдав предпочтение (из личной гордости, из личных симпатий) «одной части», «мнимому единству». В результате часть окажется для человека выше целого. Более того, достоинством, которое свойственно целому, человек наделяет «часть» - pars. Позднее Ф. Ницше в «Der Fall Vagner» даст этому определение - dgcadence.
Таким образом, «часть» («сторона») связана с человеческой гордыней как одним из источников зла (может быть, главным, определяющим). Но именно «часть», «сторона», образует содержание каждого эпиграфа.
Мотив «части» («стороны») обнаруживается и в самом тексте «Трех разговоров». Приведем несколько примеров.
Так, во «Втором разговоре» Политик цитирует «Фауста» Гёте: Две души живут в больной душе моей, Друг другу чуждые, - и жаждут разделенья!
(пер. И. Холодковского)
По мысли Политика, «отделаться» от второй души не только невозможно, но и надобности в этом нет никакой. Необходимо, чтобы «возобладала одна душа, и, разумеется, лучшая, то есть умственно более сильная, более способная к дальнейшему прогрессу, более богатая внутренними возможностями»16. При этом условии откроется, что русские суть «бесповоротные европейцы (курсив Соловьёва. - И.Е.), только с азиатским осадком на дне души»17. Заветная, любимая мысль Соловьёва вложена в уста Политика, того, кто обычно (в данном случае - в прошлом) играет существенную роль в государственном устроении общества.
В «Третьем разговоре» Г [-н] Z указывает на разделение как сущностную характеристику бытия в целом. По его мысли, хороший («Христов мир») основан на разделении добра и зла, истины и лжи, а дурной («мирской мир») -на смешении того, что «внутренне враждует между собою»18. Для сравнения. А.С. Пушкин в «Täble-talk» приводит известную латинскую поговорку - Divide et impera! (Разделяй и властвуй!), поясняя, что эта поговорка «есть правило государственное»19. Иными словами, правило как раз «мирского мира». В идеальном варианте это правило должно корректироваться библейским «кесарево - кесарю, а Богу - Богово». В этой евангельской фразе утверждается принцип разделения духовной и политической сфер. О значимости подобного разделения свидетельствует, например, известный спор заволжских стар-
цев с иосифлянами, имевший весьма грустные для отечественной культуры последствия. Даже приведенные факты свидетельствуют, что мысль о разделении, которую так настойчиво утверждает Соловьёв, весьма актуальна для понимания сущности отечественной культуры и механизмов ее развития. По Соловьёву, европоцентризм должен стать основанием развития подлинной культуры (русской в том числе).
Эпиграфом к «Краткой повести об антихристе» являются строки из стихотворения Соловьёва «Панмонголизм» (1894):
Панмонголизм! Хоть имя дико, Но мне ласкает слух оно, Как бы предвестием великой Судьбины Божией полно.
Автор этого сочинения наделен соловьёвым говорящим именем - Пансо-фий, что происходит от греческого pansophos - «всемудрый». Таким образом, уже в самом начале «Повести.» задаются ее смысловые контуры: встреча все-мудрости с всемонголизмом должна завершиться всеобщим преображением. Греческое pan свидетельствует о полноте этого события.
Греческий источник в «Трех разговорах» имеет маг и чародей, полуазиат и полуевропеец по имени Аполлоний: это мудрец из сочинения Флавия Филострата «Жизнь Аполлония Тианского» (III в. по Р.Х.). По жанру это ареотология - рассказ о подвигах одного лица или группы лиц. Аполлоний был мудрецом, пророком, целителем, путешественником. Живший на сто лет позднее Филострата, Гиерокл, будучи пифагорейцем, написал антихристианский памфлет «Правдолюб», сохранившийся в пересказе его оппонента Евсевия Кесарийского. Имея в виду эту книгу, Евсевий Кесарийский написал трактат «Против Филостратова сочинения об Аполлонии Тианском и по поводу проведенного Гиероклом сравнения между ним и Христом» (IV в. по Р.Х.). Основная мысль Гиерокла (в пересказе Евсевия Кесарийского) заключалась в том, что Аполлоний сотворил больше чудес, чем Иисус, и чудеса, им совершенные, были более значительными. Однако Аполлоний почитается только мудрецом, потому обожествление Иисуса безосновательно. В свою очередь, Евсевий Кесарийский напрямую называет Аполлония черным магом20.
Соловьёву этот труд Евсевия Кесарийского (издание Карла-Людвига Кайзера, Лейпциг, 1870) был знаком, потому его Аполлоний как персонаж в содержательном аспекте перекликается с Аполлонием Гиерокла.
Таким образом, уточнение жанровой природы «Трех разговоров» вписывает их в традицию той формы, что органична стремлению автора представить свои размышления как некий обмен идеями, мыслями, чувствами, убеждениями. Предложенное прочтение эпиграфов позволяет увидеть те скрытые смыслы, что содержат «Три разговора». И если усматривать в этом тексте какие-то элементы художества, то они, на наш взгляд, заключаются в особой, подчас изощренно изысканной вязи аллюзий, непрямых цитат, намеков. Но весь этот изыск пронизан иронией и усталостью человека, пребывающего на пороге смерти.
Примечания
1 Соловьев В.С. Сочинения / Сост., авт. вступ. ст. и примеч. А.В. Гулыга. М.: Раритет, 1994. С. 316.
2 Москвин В.П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. Изд. 3-е, испр. и доп. Ростов н/Д: Феникс, 2007. С. 234.
3 Соловьев В.С. Указ. соч. С. 316.
4 Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. М.: Молодая гвардия, 1993. С. 95. См. также: Васильева Т.В. Афинская школа философии. Философский язык Платона и Аристотеля. М.: Наука, 1985. С. 4.
5 Соловьев В.С. Указ. соч. С. 382.
6 Там же. С. 316.
7 Там же. С. 324.
8 Там же. С. 320.
9 Степанов С.А. Три латинских идиоматизма в художественной системе толкований Блаженного Августина на «Песни восхождения» // Вопросы классической филологии. Вып. XII. STRWMATEIS = Тексты: Сборник статей в честь Азы Алибековны Тахо-Годи. М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 295.
10 Там же. С. 302.
11 Тахо-Годи А.А. Греческая мифология. М.: Искусство, 1989. С. 8.
12 Там же.
13 Лосев А.Ф. Владимир Соловьёв и его время. М.: Молодая гвардия, 2000. С. 150-151.
14 Августин Аврелий. Исповедь блаженного Августина, епископа Гиппонского / Издание под-гот. А.А. Столяров; пер. с лат. М.Е. Сергеенко. М.: Изд-во «Ренессанс», СП ИВО - СиД, 1991. С. 413; Жильсон Э. Философия в средние века: От истоков патристики до конца XIV века / Пер. с фр. А.Д. Бакулова; общ. ред., послесл. и примеч. С.С. Неретиной. М.: Республика, 2004. С. 95-104.
15 Августин Аврелий. Указ. соч. С. 98.
16 Соловьев В.С. Указ. соч. С. 373.
17 Там же. С. 374.
18 Там же. С. 387.
19 Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 7 / Под общ. ред. М.П. Еремина. М.: Правда. С. 250.
20 Ledger G.R. Recounting Plato. A Computer Analysis of Plato's Style. Oxford, 1989. P 233.
