CC BY
119
УДК 821.521.0-14 © Т.В. Федотова
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЯПОНСКОЙ ПОМИНАЛЬНОЙ ПОЭЗИИ
Статья посвящена анализу древних и средневековых японских поминальных песен. Основное внимание уделяется одному из самых ранних поэтических образов темы скорби и печали - образу птиц. В статье подробно рассматриваются названия видов птиц, литературные приемы передачи описаний их полета и голосов, а также сопутствующие символические значения. Автор объясняет причину возникновения данного образа в японской поминальной поэзии и показывает его трансформацию.
Ключевые слова: японская поминальная поэзия, плачи, поэтический образ, птицы, поэтическая антология «Манъёсю», поэтическая антология «Кокинсю».
T.V. Fedotova
SOME CHARACTERISTICS OF JAPANESE FUNERAL POETRY
The article is about ancient and medieval Japanese funeral songs. The main attention is paid to the one of the earliest images ofpoetic theme of grief and sorrow - the image of birds. The article discusses in details names of birds, descriptions of literary devices transmit their flight and voices and its symbolic meanings. The author explains the cause of this image in Japanese funeral poetry and shows its transformation.
Keywords: Japanese funeral poetry, laments, poetic image, birds, poetry anthology «Man’yoshu», poetry anthology «Kokinsyu».
Поэзия скорби и печали начала формироваться в Японии во второй половине VII в. Древние песни-плачи минэ, ранее сопровождавшие погребальные обряды, получили название банка и были широко представлены в первой японской поэтической антологии «Манъёсю» («Собрание мириад листьев» VIII в.) наряду с песнями об охоте, странствиях, встречах, разлуках и песнями о любви.
Большинство плачей антологии сложены в виде «коротких песен» танка с чередованием слогов 5-7-5-7-7. Однако некоторые из них представляют собой «длинные песни» тёка, состоящие из нескольких пятисложных и семисложных стихов.
Одна часть песен-банка «оплакивает» умерших принцев и их родственников; другая -«скорбит» по навсегда ушедшим возлюбленным, друзьям, другим поэтам и странникам, погибшим в пути.
В плачах-банка содержится большое количество описаний погребальных обрядов середины VП-VШ вв., сопутствующих им атрибутов и мест захоронений, а также множество поэтических образов, изучение которых помогает понять не только материальную, но и духовную культуру древних японцев.
Наиболее ранний образ, встречающийся в песнях «Манъёсю», - образ птиц. Среди 4516 песен поэтического памятника в более шестистах из них можно найти упоминание о птицах самых разнообразных видов. Особое внимание японцев к этим представителям животного мира было связано с шаманским поверьем о том, что птицы были наделены божественной силой и
выполняли функцию посредников между миром людей и миром богов.
В древности во время проведения погребальных обрядов птицам отводили особую роль: они должны были переносить душу умершего в иной мир. Ярким примером участия птиц в погребении является один из известных эпизодов японской мифологии - это эпизод о похоронах бога Амэ-вакахико («Небесного молодого юноши»), сына бога Амацу-куни-тама («Небесного Бога-Духа-Страны»), третьего посланника в Ид-зумо для наведения порядка. В японской летописи «Нихон сёки» (букв. «Анналы Японии» 720 г.) говорится, что совершение похорон Амэ-вакахико доверили птицам: «речному гусю назначили со склоненной головой угощение для покойного нести и подметальщиком быть, зимородку — замещать покойное божество, воробьихе — ступкой заняться, перепелке садзаки — плакальщицей быть, птице тоби — изготовить ватой подбитые одежды, ворону — мясное угощение [для покойного] приготовить, всем-всем птицам поручения дали. И после этого рыдали и печальные песни пели восемь дней, восемь ночей» [6, т. 1, свиток II, с. 149].
В песнях-банка птицы также занимали важное место. Соединив в себе древние воззрения и поэтический колорит, они стали центральным звеном самого плача. Для их обозначения могло
использоваться как обобщающее слово тори (Л
- «птица»), так и название конкретного вида птицы: камо (?1 - «дикая утка»), адзи (&^ -вид диких уток), кари (Ш - «дикий гусь»), какэ
или ниватори (ЩЩ - «петух, курица»), цуру (Ш -«журавль»), нуэдори или нуэкодори, которую в комментариях к песням «Манъёсю» А. Е. Глу-скина определяет как «ТиМшаигеш аигеш -птица с громким пронзительным криком».
Указание на ту или иную птицу в песнях-банка иногда передавалось намеком. В плачах «Манъёсю» можно встретить такие сочетания
иероглифов как Ш^Л (нивацутори - «домашняя птица»), ЖЛ (мидзутори - «водяная птица»), ^Л (асатори - «утренняя птица»), #Л (харутори - «весенняя птица»).
Слово нивацутори - «домашняя птица» - в плачах «Манъёсю» стало так называемым маку-
ра-котоба (ЭД^ «слово-изголовье») - постоянным эпитетом слова ниватори или какэ («петух»). Такой литературный прием использования постоянного звукоповтора был направлен на то, чтобы, вызывая различные ассоциации, усиливать эмоциональную окраску песен. Таким образом, использование слова нивацутори как в связке со словом «петух» (какэ), так и в качестве самостоятельного элемента указывало в плачах именно на эту птицу.
Следующее название мидзутори («водяная птица») - постоянный эпитет «диких уток» (камо), являющихся одними из самых распространенных представителей водоплавающих птиц.
Слово асатори - «утренняя птица» - ассоциировалось у древних японцев с певчими птицами, так как считалось, что звучание голосов птиц по утрам самое громкое. Образ поющей птицы также создавало название харутори -«весенняя птица». Интересно, что сочетание
именно этих двух иероглифов (#Л) является
одним из наименований соловья (Ж - угуису) -главной весенней птицы.
Наряду с этим в плачах антологии можно
встретить словосочетание ханатидори (МёЛ), которое в более полном варианте звучит как ха-насигаи-но тори (МЬ^^ФЛ), то есть «прикормленные птицы». Употребление такого названия в плачах-банка неслучайно: прикормленных птиц отпускали на волю во время специального обряда хо:дзё:э (М£^), который проводили для совершения похоронной панихиды. Вот как говорится о прикормленных птицах ха-натидори в песне-плаче дворцовых стражей, сложенной во второй половине VII в. после
смерти принца Хинамиси:
- «Вы, живущие у светлого пруда, // У дворца прекрасного Сима, // Птицы ханатидори! // Далеко от нас не улетайте, // Хоть ушел навеки государь... » (пер. А. Е. Глускиной) [4, №172].
Обращаясь к птицам с просьбой не улетать, дворцовые стражи надеялись, что пока ханати-дори плавают в пруду, душа умершего принца не покинет родные места. В плаче птицы предстают в качестве вместилища духа Хинамиси [2, с. 47-48].
Следует сказать, что птица является метафорой человеческой души в большинстве плачей. Это связано с темз что в древности японцы воспринимали ее как некий сосуд, в котором перемещалась душа усопшего в иной мир [5, с. 97]. Известны случаи, когда они даже устанавливали на крышах погребальных домиков деревянные фигурки птиц, олицетворявших душу покойного [1].
Существует множество литературных произведений, в которых описывалось, как душа человека превращалась в белую птицу (ЙЛ) и летала по небу. Одно из самых древних таких упоминаний содержится в сказании об отважном Ямато Такэру:
Когда после множества героических сражений и подвигов Ямато Такэру скончался на поле Нобоно, его отец, государь Кэйко, «вельможам повеление дал, всем ста управам распоряжение послал, чтобы похоронили [Ямато-такэру-но микото] в гробнице на поле Нобоно, в стране Исэ-но куни.
А в это время Ямато-такэру-но микото обернулся белой птицей, вышел из гробницы и полетел в сторону провинции Ямато. Отворили приближенные его гроб, смотрят - а там остались лишь пустые погребальные пелена, тела же нет.
Послали тогда гонца ему вслед, а он остановился в Котопики-пара, в Ямато. Тогда возвели в этом месте гробницу.
Но белая птица снова взмыла вверх, долетела до Капути и остановилась в селе Пуруити-но мура. И в этом месте тоже возвели гробницу. Поэтому люди того времени нарекли эти три гробницы Гробницами Белой птицы.
Он же взмыл высоко и поднялся в Небо, поэтому похоронили лишь пустые пелена» [6, т. 1, свиток VII, с. 253].
Именно эти древние воззрения о душе, превращающейся в птицу, нашли свое отражение в песнях-банка. В ответном плаче одного их наи-
более известных японских поэтов эпохи Нара Яманоэ Окура (659-733) встречается сочетание
иероглифов Л^^ (амагакэри), указывающее на «птицу-проводника». В качестве примера приведем оригинальный текст самого плача: Л
£□§6^ - «Подобно птицам, что летают в небе, // Быть может, он являлся здесь потом // И видел все, // Не знают только люди, // А сосны, может, ведают про то!» (пер. А. Е. Глускиной) [4, №145].
Те же представления о душе умершего можно увидеть и в отрывке из плача императрицы Яматохимэ, который она посвятила своему покойному мужу, императору Тэндзи (626-671): 1Л
Ф ®'5'Л40 - «Птицы, что любимы им, // Моим мужем, что мне мил, // Словно вешняя трава, // Государем дорогим, // Птицы улетят тогда... » (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 153].
Среди упоминаний о птицах в плачах часто встречаются описания их полета. Иероглифически полет птиц мог передаваться с помощью
таких глаголов, как, например, Ж '5' (тобу -«летать, лететь»), 40 (тацу - «улететь»), Ж^' М § (тобиватару - «перелететь, лететь над чем-л., кем-л.»), Ж^!)§§ (тобикаэру - «улететь»), Т< (юку - «лететь»), глагола ^5' (арабу - «отчуждаться, отдаляться от кого-то») в составе фразы ^ (арабинаюкисо -
«не улетайте»), а также с помощью специальных выражений.
Так, например, в плачах можно встретить сочетание иероглифов Ж^'Л (тобитори), что в переводе обозначало - «летящая птица». Выражение тобитори-но в песнях «Манъёсю» использовалось как традиционный поэтический
эпитет топонима Асука (ЭДВШ), обозначавшего древнюю резиденцию японских правителей, местность на южной окраине равнины Ямато (соврем. преф. Нара) и одноименное название реки. Данные ассоциации были связаны с тем, что одним из вариантов написания топонима Асука
были эти же иероглифы «летать» и «птица» (Ж
Л ). Так, например, придворного поэт Какино-мото Хитомаро (конец VII - начало VIII в.) использовал данный прием в плаче о принцессе
Асука, который он сложил, когда ее останки находились в усыпальнице в Киноэ: Ж'Ї'АФ Ш 0
#ФЛІФ
- «Птицы по небу летят... // А на Асука-реке, // У истоков, там, где мель, // Камни в ряд мостком лежат, // А близ устья, там, где мель, // Доски в ряд мостком лежат» (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 196].
В этой связи также интересно употребление словосочетания аматобуя (^Ж'Ї'Ф) - «лететь высоко в небе». Данная фраза символизировала диких гусей, так как эти птицы летают высоко в небе. Вслед за словосочетанием аматобуя, как
правило, упоминался топоним Кари (Ё), который имеет такое же звучание, что и японское слово кари - «дикий гусь». Вот как выглядит зачин плача поэта Какиномото Хитомаро, который он сложил после кончины своей жены: ^Ж
ЁФЙЙ - «Гуси
по небу летят // На пути в Кару — // То возлюбленной село, // Край родной ее» (пер. А. Е. Глу-скиной) [4, №207].
Звуки, которые издают птицы, песни, крики или шум, в песнях-банка ассоциировались со слезами скорби женщин-плакальщиц и родственников покойного. В японском языке слово, обозначающее голоса птиц, и слово «плакать» являются омонимами и произносятся одинаково
- наку, однако имеют разное иероглифическое
написание (Ш<- «плакать, пронзительно кричать, вопить»; ЧИ < - «щебетать»). В плачах-банка при описании криков птиц использовали оба этих иероглифа, что придавало песням большей эмоциональности.
Так, иероглиф Ш < (наку - «плакать») был использован для обозначения голосов птиц в одном из плачей дворцовых стражей, сложенных в печали после смерти принца Хинамиси в
689 г.: ШМ^£ШФ|ЩШіШ<АФ^в^
- «У птиц, что пели // Над холмом Сада, // Что освещен лучами утреннего солнца, // Ночами песнь уже не та, // Как только этот год начался...» (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 192].
Иероглиф ЧК (наку - «щебетать») в том же значении встречается в песне одного из придворных после смерти принца Оцу (663-686), которую он сложил, проливая слезы на насыпи у
пруда Иварэ: О
- «Обвиты лианами // каменные скалы... // В Иварэ, в пруду, // Ужель в последний раз // Я сегодня утку // плачущую вижу // И навек исчезну в облаках?» (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 416].
Громко плачущий человек в плачах мог сравниваться с птицей нуэдори, имеющей пронзительный голос. Также ассоциации со слезами
вызывали такие эпитеты, как асатори-но (^Л
Ф - «как птица поутру»), харутори-но (#ЛФ -
«словно весенняя птица»), аситадзу-но (ЯШФ-«как журавли в камышах»), которые в плачах-банка могли употребляться перед фразой нэ-
номи наку (^Ф&&< - «громко плакать»).
Отдельно следует сказать о кукареканье петуха - какэ-га наку (ЩЩЙ'ЧК) или тори-га наку
(Л#«< ). В древности утро являлось грустным временем расставания для влюбленных пар. Не желая разлучаться друг с другом, они молили о том, чтобы ночь не заканчивалась. Кукареканье петуха означало восход солнца и приближение часа разлуки, поэтому голоса этих птиц вызывали печаль и грусть [7, с. 11]. В песнях «Манъёсю» словосочетание какэ-га наку стало так называемым макура-котоба слова адзума
(Ж - «восток»). Это было связано с тем, что фонетически слово адзума звучало для жителей восточной части о. Хонсю как крик петуха [То:тё: бунка дзитэн, 2008, с. 19-20]. Вот как начинается песня, воспевающая юную деву из
Мама в Кацусика: ЩЛ'ЧК ЖФНИ &
- «Там,
где много певчих птиц, // В той восточной стороне, // В древние года // Это все произошло, // И до сей еще поры // Сказ об этом все идет...» (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 1807].
Первую фразу плача дословно можно перевести так: «На востоке, // Там, где кричат петухи».
Несмотря на такое большое разнообразие видов птиц, в плачах-банка практически нет описаний их внешнего облика: формы, размера, цвета. Лишь в двух из них можно встретить
употребление сочетания иероглифов А Л (охотори или оотори) - «большая птица». Слово охотори в песнях предшествует названию горы Хагай и является его постоянным эпитетом. Связь этих двух понятий объясняется тем, что слово хагай в японском языке также обозначает
точку соприкосновения правого и левого крыльев птицы (Й^). В русском варианте песен для придания большей поэтичности слово охотори было переведено как «орел»: ...АЛФ ЙЛ'”ФФ
ШИ АФш^В
£<&Т £И<Ъ^&£... -«И
когда сказали мне, // Что вдали в горах Хагай, // Там, где лишь орлы живут, // Может быть, найду тебя, // Стал по скалам я шагать, // Разбивал их и ломал, // Тяжкий путь прошел в горах, // Но любимой не нашел» (пер. А. Е. Глускиной) [4, № 210].
Образы, связанные с птицами, были прямым указанием на шаманскую составляющую древнего синтоизма и занимали большое место в антологии «Манъёсю». Однако со временем они встречались в песнях все меньше и меньше, что было связано, в первую очередь, с распространением буддизма. Например, в антологии Х в. «Кокинвакасю» («Собрание старых и новых песен Японии») песен о птицах практически нет. Лишь в двух «песнях скорби» (айсё-но ута) встречаются упоминания о кукушке.
Образ кукушки в песнях айсё-но ута связан с китайским поверьем о том, что эта птица прилетает из мира мертвых. В Китае кукушка считалась несчастливой птицей, имеющей отношение к смерти и приносящей беду. Следуя таким же убеждениям, японцы стали воспринимать ее как «гонца» из мира мертвых. Кроме того, кукушка
- это птица, которая не вьет гнезда, то есть не имеет собственного дома. Поэтому ее кукование часто напоминало им плач или голос печали [5, с. 100-101]. Известный поэт тех времен и главный составитель антологии «Кокинсю» Ки-но Цураюки (866-945 или 946) после смерти придворного аристократа Фудзивара-но Такацунэ, услышав летом пение кукушки, сложил следующую песню:
- «Я нынче поутру // Кукушки голос услыхал, // Он поразил меня: // Такой же, как в тот день, // Когда с тобой мы навсегда расстались» (пер. И. Борониной) [3, № 849].
А вот как повествуется об этой птице в одной из песен неизвестного автора: 'Ё^'АФШ.^И
тВИТ^СФ&|*<££№£ь -
«Все думаю о нем // И слезы проливаю. // Коль правда, что в обитель мертвых ты летаешь, // О, кукушка! // Ему напомни обо мне.» (пер. И. Борониной) [3, №855].
К началу XIII в. упоминания о птицах исчезли из поэзии скорби и печали, так, в «песнях скорби» антологии «Синкокинвакасю» («Новое собрание старых и новых песен Ямато» XIII в.) уже нет ни одного упоминания о птицах.
Литература
1. Бакшеев Е. С. А духи - как птицы. // Коко-
ро - духовная культура Японии. Выпуск № 4, 5 [Электронный ресурс]. URL: Ы1р://т-
jp.org/baksheev07.htm и http://ru-jp.org/baksheev08.htm
2. Кикути Ёсио. Манъё:-но банка. Соно сэй-то си-но дорама. («Плачи «Манъёсю»: трагедия жизни и смерти»). - Токио, 2007.
3. Поэтическая антология Кокинсю / пер. со старояп. и коммент. И.А. Борониной. М.: ИМЛИ РАН, 2005.
4. Манъёсю («Собрание мириад листьев»): в 3 т. / пер. с яп., вступл., ст. и коммент. А.Е. Глускиной. - М.: Наука, 1971.
5. Мещеряков А.Н. Книга японских символов. -М.: Наталис, 2004.
6. Нихон сёки. Анналы Японии / пер. со старо-яп. и коммент. Л.М. Ермаковой и А.Н. Мещерякова. Свитки 1-30. - СПб.: Гиперион, 1997.
7. То:тё: бунка дзитэн. Манъё:- кара эдо-мадэ. («Культурологический словарь, охватывающий исторический период со времен составления антологии «Манъёсю» (VIII в.) до конца эпохи Эдо (16031868)») / сост. Ямагути Акихо, Судзуки Хидэо. - Токио, 2008.
Федотова Татьяна Владиславовна, соискатель кафедры японской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова, 125080, Россия, Москва, e-mail: [email protected].
Fedotova Tatyana Vladislavovna, PhD candidate of Japanese Philology Department of the Institute of Asian and African Studies, 125009, Russia, Moscow, e-mail: [email protected].
УДК 821.58.0-14 © М.Б.-О. Хайдапова
ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ КИТАЙСКОЙ «ТУМАННОЙ ПОЭЗИИ»
В статье рассматривается «туманная поэзия», или мэнлунши, - одно из направлений китайской поэзии транзитивного периода на рубеже 1970-1980-х гг. Определяются специфические черты «туманных стихов» и их значение для дальнейшего развития современной китайской поэзии.
Ключевые слова: китайская литература, «туманная поэзия», Бэй Дао, Гу Чэн, Шу Тин.
M.B.-O. Khaydapova
CONCEPTUAL AND ARTISTIC PECULIARITY OF CHINESE «MISTY POETRY»
The article deals with «misty poetry», or menglongshi, - one of the movements in Chinese poetry of transitive period at the turn of 1970-1980’s. The paper considers the specific features of «misty poetry» and it’s role for the further development of modern Chinese poetry.
Keywords: Chinese literature, «misty poetry», Bei Dao, Gu Cheng, Shu Ting.
Поэтическое творчество «туманных поэтов» китайская литературная критика называет возрождением и продолжением лучших гуманистических традиций «движения 4 мая». Многие критики отмечают также модернистский характер «туманных стихов». И это неудивительно, если принять во внимание специфику развития литературы и культуры в предшествовавшие годы. Длительное подавление индивидуальности и насаждение идеологизированного коллективистского сознания, пренебрежение художественной стороной поэзии в угоду политическим целям - все это неизбежно должно было вызвать противодействие, что и произошло. Самые первые слова протеста зазвучали из уст «подпольных» поэтов периода «культурной ре-
волюции». Одних позже назвали предвестниками течения «туманной поэзии» (Хуан Сян, Ши Чжи), других - ее наиболее яркими представителями (Бэй Дао, Ман Кэ, Гу Чэн, Шу Тин, Ян Лянь и др.).
Безусловно, все они очень разные. Они стремятся найти себя и в стихах выражают свое индивидуальное мироощущение и миропонимание. Каждый из них - яркая личность и талантливый поэт, художественный мир которого по-своему уникален и красив, а поэтический язык - глубоко индивидуален и неповторим. Но вместе с тем их творчество объединяет ряд общих черт содержания и формы художественного выражения.
Изначально выросшие из умонастроений андеграунда «культурной революции», первые
