CC BY
52
УДК 1/14
А. И. Меречин
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ СИМВОЛИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В ДРЕВНЕРУССКИХ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ О СВЯЩЕННЫХ ЧИСЛАХ: ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ
Ключевые слова: символизм, священные числа, Древняя Русь, Троица, преподобный Сергий Радонежский, теория познания,
религия.
Статья посвящена рассмотрению некоторых особенностей символического сознания в Древней Руси, его числового символизма в «Житии преподобного Сергия Радонежского» в связи с возможностями познавательной деятельности человека.
Key words: symbolism, sacred numbers, Ancient Russia, the Trinity, St. Sergius of Radonezh, theory of cognition, religion.
Article is devoted to some pecularities of the symbolic consciosness in Ancient Russia, to its numerical symbolism in "the Life of St. Sergius of Radonezh" in connection with possibilities of the cognitive man's activity.
Преломившееся в древнерусских воззрениях на Бога, на мир, на человека в мире греко-византийское учение о символе указывает на мистико-символический характер средневекового (христианского) мышления в целом, а также на особое понимание в эпоху Средних веков посюсторонней действительности, всякого ее явления как символического отображения мира Божия, этой книги «второго Откровения», вчитывание в которую неизбежно приоткрываает Божественное, Святое, Священное, Единое и единственно Подлинное, позволяет приникнуть к тайнам горнего бытия. Все это имеет отношение к Древней Руси, прежде всего к ее религиозной настроенности, к ее литературе и искусству. И здесь религиозное сознание и художественное творчество свидетельствуют о глубочайшем символизме, доводящем до человеческого понимания обыкновенно недосягаемое знание о Боге и о человеке, о вечном и о временном, о видимом и о невидимом. Один из исследователей средневекового символизма В.М. Кириллин говорит в связи с этим о «таинственном языке» умного безмолвия, о «символическом богословии»[3, с. 11-12].
Философская же интерпретация стремится как можно более разносторонне представить символ и включить его в процесс многогранного познания действительности, определить в значимых образах тот момент, когда сквозь конечное, известное, временное начинает проступать Нечто - нечто бесконечное, неизвестное, вневременное, выявляя сопричастность его (ограниченного) себе (безграничному). Даже научный рационализм нашего времени, само историческое развитие науки и техники дает немало примеров того, как непостижимое становится со временем постижимым, как мыслительная способность делает возможными фантастические прорывы в область неизвестного, чем актуализирует символическую форму подобного прорыва. Всякий акт научного, технического или художественного открытия требует предельного творческого воображения, развитой способности сознавать в видимом невидимое, в образе данного явления прообраз неданного, невероятного казалось бы явления,
увидеть, например, в образе колеса, в телеге или в коляске сверх-очертания неизвестного автомобиля.
Представления о священных свойствах числа и числовых отношениях возникли в глубокой древности. С помощью чисел и счетных операций люди не только осмысляли окружающий мир (вспомним хотя бы пифагорейцев), не только умозрительно воспроизводили его структуру и законы бытия, но и определяли собственное в нем место, роль, поведение[3, с. 14-15]. Самые разные области деятельности (теология, богослужение, философия, музыка, литература, архитектура, изобразительное искусство, историософия, астрология, медицина, магия во всех ее видах, ритуалы и народные обычаи) были связаны с использованием особых нумерологических знаний. Системы священных чисел, сложившиеся в древнееврейской, древнегреческой и других древних культурах присредиземноморья, были частью усвоены, частью переосмыслены, а в целом преобразованы, то есть показали новое свое мистико-символическое содержание в учении христианской Церкви. Главнейшим источником для христианской нумерологии выступает Священное Писание (Библия), изобилующее различными числовыми указаниями. Наиболее часто встречаются числа 3, 4, 5, 7 и кратные им 10, 12, 30, 40, 50, 70, 100. Эти числа доносят до нас отголоски значений иных, нежели принятых в языческом мире, тут отстоит от язычества целой громадой система символических интерпретаций, в качестве образцов коих можно упомянуть Книгу пророка Божия Даниила и «Откровение» святого первоверховного апостола Иоанна. «Справедливо полагать, - пишет тот же В. М. Кириллин, - что христианами средневековья числа мыслились уже не только как знаки Божественного предопределения и порядка в устроении мира, но и как знаки, с некоторым вероятием отображающие (и лишь так, а не воплощающие в себе всецело) главные истины Благовестия о Боге, Спасении, Церкви, то есть знаки, будто бы сокрывающие тайны Божественного промысла и тем не менее содержащие некое откровение о нем, или - еще конкретнее - знаки, через которые реальная жизнь связывалась со
Священной Историей, а последняя, в свою очередь, направляла свет правды в реальную жизнь» [3].
Число «три», например, всегда связывается с Пресвятой Троицей, с Троичностью Самого Божества, с Триединством, когда в каждой Ипостаси содержится вся Троица, когда, притом, Ипостаси различны, что означает сверхсущую Целостность, некую диалогичность находящихся в ней «инаково-личностных» определений и принцип Божественной Любви как уже осуществившегося где-то превыше времен триумфа Единства и Безграничности. Действительно, в писаниях православных подвижников можно найти указания на то, что вместе с молитвенным покоем в душе начинает являть себя совесть, приглашающая войти в душу еще более глубокий, сверхчувственный Мир, затем явственнее делается любовь, понуждающая любить ближнего как самого себя и влекущая, по благодатному слову преподобного Силуана Афонского, «душу Любимого любить» [7, с. 634], когда Бог конкретен как Добро-Личность или Личность-Добро, как живой предел всякого понимания, всякого чувства, всякой жизни. Тринитарная сущность Божества показывается и тройственностью вещественного мира (небо-земля-вода; длина-ширина-высота пространства и так далее), а также троичностью человека (тело-душа-дух, три грамматических лица, определяющих во многом наше мыщление, и так далее). В Новом Завете таинственность этой Тройственности обозначена словами Бога и Человека Иисуса Христа о трехдневном воздвижении нерукотворного храма, Воскресением Христа в третий день после святых Его мук и так далее. Как поясняет известный богослов В.Н. Лосский, «Отец есть источник Премудрости, Сын - сама Премудрость, Дух - сила, усвояющая нам Премудрость; или: Отец есть источник любви, Сын - любовь, Себя открывающая, Дух - любовь, в нас осуществляющаяся...» [5, с. 220]
А скажем, число 12 соотносилось с образом народа Божия (двенадцать колен Израиля, двенадцать апостолов) и, конечно, с образом человечества, обновленного пришествием на землю Господа Иисуса Христа. Это и Новый человек, могущий постепенно заместить ветхого - склонного ко греху - человека в жизни христианина. Число же «десять» означало сущностное единство и единение во времени небесного и земного, а также посвящение «своего» и в итоге себя - Богу, на что указывает для христиан, например, принцип «десятины». И прочее.
Заметным повествовательным элементом «Жития преподобного Сергия Радонежского» является число 3, хотя в тексте функционируют также числа 12 и 7. Сказывается роль Тринитарного догмата. Это не только богословские воззрения самого агиографа, ученика преподобного Сергия -преподобного Епифания Премудрого, но и главная тематическая направленность всей описываемой жизни святого.
Первое чудо, связанное с преподобным Сергием, произошло, когда еще, не будучи
рожденным, он троекратно прокричал «из недр матери во время ея пребывания в церкви» и тем самым предвозвестил свою будущность как учителя богословия [3, с. 181]. Тщательная детализация повествования, построение его в качестве воспроизведения воспоминаний свидетелей чуда представляют нам живую и убедительную картину.
«Однажды Мария, беременная мать подвижника, во время, «егда святую поют Литургию», пришла в церковь и встала вместе с другими женщинами в притворе. И вот, перед тем как иерей должен был начать «чести святое Евангелие», находящийся у нее под сердцем младенец внезапно, при общем молчании, вскричал так, что многие «от таковаго проглашения» ужаснулись «о преславнемь чюдеси». Затем «вторицею паче прьваго» «на всю церковь изыде глас» младенца «преже начинания» Херувимской песни, отчего пришлось «и самой матери его ужасшися стояти». И вновь «младенець третицею велми возопи» после возгласа иерея «Вьнмемь! Святаа святым!» Происшедшее весьма поражает находившихся в храме людей. И прежде всего Марию. Причем любопытно: Епифаний, характеризуя ее состояние, использует триадную синтаксическую конструкцию - сочинительное соединение трех распространенных предикатов: «Мати же его(1) мало не паде на землю от многа страха(2), и трепетом великим одрьжима сущи(3), и, ужасшися, начя в себе плакати». [3, с. 183]
Эта характеристика связывает нарративную часть эпизода с диалогизированной, в которой посредством воспроизведения речей, взаимно высказанных Марией и окружавшими ее женщинами, показано, как последние постепенно осознали, откуда исходил чудесный крик; но в данной диалогизированной части можно опять-таки наблюдать символическое тайнописание, проявляющееся в том, что и она в структурном отношении триадна, то есть состоит из трех чередующихся вопросов-обращений к Марии и трех ее ответов... Таким образом, Епифаний Премудрый стремился выразить тринитарную концепцию своего сочинения через форму, подчиняя общей идее стилистический и композиционный планы изложения.
Присущая эпизоду о чудесном крике диалогизированная форма, основанная на триаде чередующихся вопросов и ответов, применяется преподобным Епифанием неоднократно. Например, при описании встречи отрока Варфоломея (в будущем игумена Сергия) со «старцем святым», при воспроизведении прощальной беседы
новопостриженного инока Сергия с игуменом Митрофаном; в рассказе о том, как к пустыннику Сергию стали приходить другие монахи, желающие остаться с ним, и как он не сразу согласился принять их; в рассказе о видении преподобного Сергия, когда ему в образе «птиц зело красных» представлена была будущая судьба основанной им обители и его учеников. Личные переживания святого, предопределяющие жизненные факторы, помимо фактографического содержания, как бы
овеяны еще и потаенной, мистико-символической атмосферой, когда детально-многообразно прорисовывается самый Тринитарный догмат.
Сделавшийся настолько сопричастным Божественной славе Пресвятой Троицы, так явственно осиянный сверхчувственным и умонепостигаемым («неприступным») Светом, преподобный Сергий сам воспринимается в качестве образа-символа смирения, бесстрастия, деятельной и всепонимающей доброты, в качестве небесного заступника России от видимых и невидимых супостатов, в качестве «игумена всея Руси», духовного вождя русских людей. Преподобный Сергий сам - прообраз святости для последующих поколений, молитвы и молебны которому возносят души верующих к триединству Бога, к Прообразу прообразов - то есть всех ангельских сил и святых.
Кроме того, символика чисел 3, 7, 12, указывая и на передачу сакральной информации и на возможность обожения человека, подводит нас еще и к трем основным особенностям творческого процесса: к его линейности (число «три»: начало, середина, конец), к его напряженности, фигурально представляющей плоскость как сечение процесса, к его внутренней определенности (число «семь» показывает степени восхождения или возведения, то есть семь ступеней восхождения, семь степеней возведения), к его объемности, фигурально представляющей телесность или тело как его внешнюю определенность (число «12» содержит четыре четверти вращения по кругу, то есть 3x4, где каждая четверть есть ортогональная величина возведенной в степень линейности процесса и есть вместе с тем один из моментов вращения со знаками «плюс» или «минус»). Но особую значимость для характеристики процесса имеет число «три», взятое в троичной системе: 0-1-2(=0)... и т.д. Протяжение, возвышение и вращение являются одновременно
тремя состояниями происходящего процесса. Но сейчас отметим только, что символ Святой Троицы отражает своим значением специфику творческого процесса, его три момента - начало, середину, конец.
Итак, понятие символа можно определить и через мистическое обожение человеческой природы и через творческий акт познания. Для познания неизвестного характерно отношение к нему, причем наше знание, направляя мысль на неизвестное, исходит из известного и стремится открыть несуществующее, исходя из существующего. Здесь и возникает специфическая форма творческого мышления, постигающего в известном неизвестное, в существующем несуществующее. Эта форма мышления и есть символическая. Следовательно, образ, в котором просвечивает прообраз, становится символическим.
Литература
1. Андреев В.И. Законы творческого саморазвития как основания концепции субъектно-ориентированного образования// Вестник Казанского технологического университета. Т. 16. № 16. С. 13-16
2. Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т. 2. М.: Искусство, 1969. 325 с.
3. Кириллин В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси (Х1-ХУ1 века). СПб.: Алетейя, 2000. 320 с.
4. Курашов В.И. Начала прагматической антропологии. М.: КДУ, 2007. 304 с.
5. Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М.: Центр «СЭИ», 1991. 288 с.
6. Макеева Е.А. Добродетель как этическая категория// Вестник Казанского технологического университета. Т. 16. № 15. С. 170-172
7. Софроний (Сахаров), архимандрит. Старец Силуан. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 1999. 640 с.
© А. И. Меречин - ст. преподаватель кафедры философии и истории науки КНИТУ, [email protected].
© A. I. Merechin - Department of Philosophy and History of Science, Kazan National Research Technological University, [email protected].
