CC BY
62
Филол огия
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2010, 3(1), с. 340-346
УДК 82
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ РОМАНА А. ШТИФТЕРА «ВИТИКО»
© 2010 г. Г.А. Лошакова
Ульяновский госуниверситет
lisk-ko@yandex.ru
Поступила в редакцию 01.02.2010
Намечаются некоторые аспекты и вопросы интерпретации романа известного австрийского прозаика А. Штифтера «Витико». Несмотря на его детальное изучение в немецкоязычном литературоведении, он до сих пор не был предметом анализа российских исследователей. Интерес представляют следующие аспекты: жанровое своеобразие, принципы историзма, которых придерживался автор, использование римских первоисточников. Особого внимания заслуживает художественная структура романа, отличающаяся большим своеобразием. Интересно выстраивается в произведении пространственновременная модель - хронотоп.
Ключевые слова: эпос, стилизация, исторический роман, пространственно-временная модель, Габс-
бурги, Австрия.
Когда Т. Манна спросили, что он читал в 1933 году в эмиграции, он назвал три произведения, которые оказали на него плодотворное воздействие в тяжелое время. Это были «Война и мир» Л. Толстого, «Дон Кихот» М. де Сервантеса, «Витико» А. Штифтера. Говоря о штифте-ровском романе, Т. Манн отзывается о нем следующим образом: «Отважная чистота, взвешенная педантичность, кроткая бесформенность этого шедевра свыше всяких похвал. Он даровал мне во времена тяжелых переживаний и страха столько утешения и радости» [1, с. 93]. Роман, над которым автор работал 17 лет, был опубликован в 1867 году и стал для Штифтера (1805-1868) своего рода итоговым произведением. Осмысляя произошедшие в конце 40-х годов революционные события в Австрии, прозаик пытался предложить в произведении свою концепцию хода истории и места в ней мудрого правителя. Он сосредотачивает свое внимание не на изображении быта, простых человеческих чувств, природы, характерных для его раннего творчества, а на истории, политике, общественной этике. Однако необходимо отметить, что и такой поворот в творчестве не противоречил его основной идее «кроткого закона». Целью писателя было создание цикла романов о становлении династии Розенбергов. Вместе с тем, испытывая в душе ностальгию по прошедшему в Богемии детству, писатель обращается к родным местам, которые становятся местом действия «Витико».
Одним из важных вопросов в изучении данного романа Штифтера является дефиниция его
жанровой разновидности в рамках эпоса (как жанра) или романа. «Витико» не относится к жанру исторического романа в классическом для XIX века выражении (В. Скотт, например). Штифтер был далек как от намерения создать романтическое повествование на историческую тему в духе «Лихтенштейна» В. Гауфа (1826), так и от воспроизведения сюжета из давно ушедшей в прошлое эпохи, представляющей научный интерес (Г. Эберс «Дочь фараона», 1864). Между указанными датами в немецкоязычной литературе было создано большое количество исторических романов, многие из которых представляли полные циклы. Здесь можно назвать хотя бы В. Алексиса с его «Отечественными романами» (1832-1856) и Г. Лаубе с историческими хрониками под названием «Немецкая война» (1863-1866). Они в той или иной степени были отмечены влиянием В. Скотта, хотя и отдалялись уже от романтического метода изображения истории. Многие произведения и были созданы по принципам, разработанным великим английским автором (изображение героя или нескольких героев и их личной судьбы на фоне исторических событий и потрясений). Однако «Витико», на первый взгляд выявляющий в своей структуре художественный подход В. Скотта, стоит достаточно далеко от названных произведений.
Роман Штифтера также нельзя полностью отнести и к эпосу (как жанру). В данном случае можно согласиться, с одной стороны, с Ф. Зенг-ле, утверждавшим, что вторая половина Х1Х века не предполагала условий и возможностей
для создания эпоса в духе «Энеиды» [2, с. 1003]. Тем не менее не стоит, на наш взгляд, отвергать и доводы К. Магриса, считавшего, что книга становится своего рода «Илиадой» или «Энеидой» в рамках габсбургской идеи. Несколько раньше Э. Алькер также утверждал, что «Вити-ко - это «единственный целенаправленно осуществленный прозаический эпос на немецком языке» [3, с. 201]. Пытаясь рассказать о создании государства, в основе которого лежат справедливость, братство, дружба людей различной национальной принадлежности, Штифтер создает стилизированную под эпос утопию государственного устройства, существование которого было невозможно ни в какой исторический период. Безусловно, в этом отношении роман перекликается с утопической традицией немецкоязычной литературы от «Острова Фельзен-бург» Й. Г. Шнабеля (1743) до «Игры в бисер» Г. Гессе (1943) и сам в определенной степени может служить образцом жанра. Однако в один ряд с такого рода произведениями он поставлен быть не может, хотя бы уже потому, что написан близким к ритмической прозе языком.
Одной из важных стилистических особенностей данного произведения Штифтера, находящегося все-таки ближе к эпической стилизации, чем к самому эпосу, является отсутствие индивидуализированного нарратора в повествовании. Комментирующего или что-то пересказывающего со своей точки зрения рассказчика в «Витико» обнаружить нельзя, как нельзя найти сцены, которая была бы дана в оценке самого героя. Штифтеровский нарратор прошел путь от аукториального изложения событий в ранних новеллах к объективированному в позднем творчестве («Витико»). Отсутствие индивидуализированного нарратора приводит к несколько отчужденному от читателя тону повествования, в котором на первый план выходят монотония и параллелизмы. Это приводит к достижению еще одной цели, которую, видимо, невольно ставит рассказчик, - к дидактической. По утверждению Х.Д. Ирмшера, «монотонное постоянство и твердость ритмического потока речи, движение сюжета убеждают в чем-то, что как раз отсутствует в реальной действительности. Какое-то определенное политическое действие должно совершиться в действительности, и это постоянно внушается, как будто бы история является все еще местом самореализации человека в противовес чисто политическим разногласиям второй половины XIX века» [1, с. 118].
Таким образом, не имеет смысла рассматривать произведение как роман с определенным сюжетом, в котором бы отражались судьбы ге-
роев. «Витико» распадается на ряд повторяющихся эпизодов и в то же время внешне имеет структуру средневековой хроники. Вместе с тем произведение вызывает ассоциации и с поэмой, состоящей из множества военных, рыцарских эпизодов. Отдельные черты сближают «Вити-ко» именно со средневековой литературой: произведение построено как средневековая энциклика, движение которой ограничено кругом. И в нем все предопределено мудрым правителем и его предусмотрительными действиями. Стоит также упомянуть, что одним из источников романа является, по мнению К. Бласберг, книга Й. Вилмара «Расцвет средневековой поэзии», одно из утверждений которой словно бы илл стрируется в « итико». енно в сокий дух поэзии, пронизывающий все сословия, в котором находила свое выражение народная жизнь, привлекал Штифтера к XII веку. В данном случае можно найти и определенное сходство в изображении истории в произведениях
Ч. Зилсфилда, К. Постля, (1793-1864), обратившегося к наивысшим точкам проявления народного героического начала («Беседы в каюте или национальные характеры», 1841; «Юг и Север», 1843). При этом необходимо учитывать некоторую абстрагированность обоих авторов повествования от изображаемых им событий. Штифтера отделяла от них не только историческая дистанция, но и условность легенды, По-стля, никогда не участвовавшего в войне Техаса против Мексики, - закономерности и границы творческой фантазии. В целом в романе «Вити-ко» происходит своего рода синтез жанров: эпическая поэма и средневековая хроника, рыцарский роман и народная легенда находят выражение в структуре произведения, придавая ему своеобразие, не понятое современниками Штифтера, искавшими в литературе как социальную, так и сюжетную остроту.
В данном случае важным является также, как это следует из логики исследования, вопрос об источниках, лежащих в основе романа. Представляет интерес тот факт, что Штифтер включает в свою «Xрестоматию для поддержания гуманного воспитания» (1854) текст римского историка Ливия, повествующего о начале одной из Пунических войн. Отрывок из произведения Ливия Штифтер переводит сам. В связи с этим переводом невольно напрашивается вопрос, почему автор не обратился к более известным римским литераторам и историкам, к Вергилию или Г орацию, к Катуллу или Плутарху, что было бы более уместно для образовательных учреждений гимназического типа, для которых и предназначалась хрестоматия. Отве-
чая на него, В. Шмидт-Денглер, приводит следующие обоснования. Во-первых, Ливий происходил из Падуи и как «падуанец» считался в последующие века достаточно провинциальным, чтобы быть образцом в исторической литературе. Его стиль считался неизящным, «старофранкским, неуклюжим. Его охотно упрекали... в отсутствии хорошего тона» [4, с. 56]. Уже это, по утверждению Шмидт-Денглера, могло привлечь Штифтера к «провинциалу» Ливию, видимо, в силу определенной личностной идентификации [4, с. 56]. Во-вторых, более весомой причиной обращения к переводу из Ливия было то обстоятельство, что Штифтер чувствовал в нем не исторического мыслителя, а большого писателя, умеющего придать форму огромному историческому материалу и организовать его поэтически. Это было чрезвычайно важно Штифтеру, будущему автору романа «Витико». В тексте Ливия, переведенном Штифтером, речь, как уже указывалось, шла об объявлении войны Римом Карфагену. Речь римлянина была не просто спокойно текущей, размеренной речью, она сопровождалась жестами. «Тогда римлянин сделал в своей тоге складку. когда он снова расправил складку и сказал, что он выбирает войну, они ответили ему, что они принимают это все.» [4, с. 60]. Не менее значимую роль играла для Штифтера и композиция сцен в тексте Ливия, основывающаяся на чередовании речей и ответов на них, стиль и строение которых можно обнаружить в изображении собрания народа в Вышеграде в «Витико». Здесь можно также наблюдать и жесты, превратившиеся в ритуал, движение, застывшее в позах. В этой связи Шмидт-Денглер замечает, что драматические жесты высокого стиля Ливия типичны для романа А. Штифтера. «С помощью движений, жестов, подношений нередко изображается ситуация, в которой незаметно растет напряжение и которая только с помощью этого становится понятной читателю» [4, с. 60]. Текст Ливия, переведенный Штифте-ром, можно, таким образом, считать важнейшим претекстом в работе над романом «Вити-ко».
Писатель переносит «кроткий закон», воплощение которого читатель наблюдал уже в судьбах героев некоторых новелл и романа «Бабье лето» (1857), в данном случае на ход самой истории. Под пером Штифтера возникает произведение, повествующее не о становлении государственности в рамках национальной идеи, но о создании патриархальной, гармонической общности, основа которой сугубо наднациональна. Автор избегает и намека на националь-
ный вопрос, что характерно для него, уклоняющегося вообще от постановки каких-либо острых тем современности. Однако в романе на уровне символических деталей все-таки показана общность народов. Так, Витико носит немецкое головное украшение и богемский головной убор. Герой живет в Богемском лесу как простой крестьянин, являясь при этом представителем высшей знати, осознающей себя в мире уже вполне «по-габсбургски» [5, с. 182]. Впоследствии он становится основателем известного рода Розенбергов. В отличие от Зилсфилда, пытавшегося показать сущность и характер того или иного народа в сложных эволюционных процессах, Штифтер не мог конкретно исторически и динамично отобразить исторические процессы. Дарование его заключалось в том, чтобы поэтически, в рамках «кроткого закона» воплотить свое представление об идеальном ходе истории и мудром правителе. И здесь напрасно было бы упрекать Штифтера в том, что он из всех сложных хитросплетений становления государства Габсбургов выбрал только эпизоды, основанные на интерпретации легенд [5, с. 180]. Такой подход соответствовал мировоззренческим и эстетическим установкам писателя.
Однако роман «Витико» является не только выражением идеи «кроткого закона», в данном случае может и должна быть поставлена проблема историзма штифтеровского творчества. На первый, поверхностный взгляд кажется, что Штифтер был весьма далек как от реального хода истории, так и общественных процессов современности. Так Ф. Гундольф считал, что у писателя не было чувства истории, которое позволило бы ему воспринимать ее как «время или... как естественную эволюцию» [6, с. 7]. Для Гундольфа Штифтер оставался всегда лишь идиллическим пейзажистом. Вместе с тем уже революция 1848 года показывает, насколько прозаик был взволнован, потрясен процессами, происходящими в обществе. Развитие общества ассоциируется в мировоззрении Штифтера с провидением, закономерным судом, творимым самой историей. Но люди несут также ответственность за происходящее вокруг, и в подтверждение этого тезиса Штифтер пишет: «Не мировой дух, не демон управляют миром: все то хорошее или плохое, что произошло с людьми, устроили сами люди. Бог дал им свободную волю и разум и возложил их судьбу в их руки» [6, с. 8]. Таким образом, все зло истории исходит от людей и является искажением истинной сущности человека. В «очеловечивании» людей заключается единственный выход из трагического тупика истории.
Не принимая революционного насилия, опасаясь людей, жаждущих власти и требующих немедленного переустройства общества, Штиф-тер призывает к обузданию чувств и инстинктов, к политической сдержанности. В 1848-1849 годах он наблюдает за тем, как в революционные деятели попадают люди, вовсе не достойные управлять преобразованием общества и организовывать его на новой основе. Он отмечает: «Но что приносит наибольший вред, это незрелые политики, которые блуждают в мечтах, декламациях, фантазиях и все же настаивают на том, чтобы все происходило, как они хотят» [6, с. 18]. Он надеется, что со временем обществом будут управлять люди, способные прежде всего управлять самими собой. Пока же в реальной действительности, в современности Штифтер видит много знаменитых людей, деятельность которых построена, как ему представляется, на грубости, несдержанности и насилии над себе подобными. В литературе, как известно, таким человеком был для него Ф. Геббель. Подробности и тонкости полемики Геббеля и Штифтера достаточно хорошо изучены, в том числе и в российском литературоведении [7, с. 10-12]. Здесь стоит лишь напомнить умозаключения Штифтера, связанные с оценкой творчества немецкого драматурга: «Геббель имеет склонность к трагическому, но достигает только, так как у него отсутствуют в качестве опоры нравственная глубина и ощущение морального величия человека, вместо трагического лишь изображения отвратительного. При этом безутешная неразрешимость в конце его драм и мучения, которые испытывает нравственный и простой человек после чтения его, так как он находится среди зловещих образов» [6, с. 22]. И далее: «Когда я читал сочинения Геббеля впервые, я отложил их в сторону как незначительные и слабые, как проявление бессилия, которое только пыжится и является безнравственным, но как я удивился, когда я услышал, что в нем увидели поэта, что нашли в нем величие... Моего мнения придерживаются все из моих литературных друзей, в их числе и Гриль-парцер» [6, с. 22].
Подобные же черты он находит позднее у такого государственного деятеля, как Бисмарк. В 1866 году он сообщает в одном из писем: «Для поведения . Бисмарка у меня не достает слов проклятия. . Я не могу простить ту грубость, которая дает о себе знать во всех его действиях.» [6, с. 33]. Штифтер, согласно своим воззрениям, своему «кроткому закону», был буквально потрясен войной, разразившейся между братскими народами. Он обвиняет в проис-
ходящем не прусский народ, даже не короля, а именно Бисмарка с его сугубо государственным мышлением. В торжественном стиле «Витико» он предупреждает: «Если тот, кто стал в новое время нашим бичом, который, как всегда это случается, мы сами сплели, если тот, кто постоянно нарушает мир, уже теперь осужден быть уничтоженным под колесами им содеянного, тогда Господь просто призовет его к ответу» [6, с. 34]. Штифтер выражает желание, чтобы немецкий народ вынес урок из уготованного ему несчастья. Надежда писателя выражается в том, что, несмотря на поглощение Пруссией всей Германии, все истинно немецкое перерастет пруссачество и возникнет новая Германия, в которой будет отведено место и земле Бранденбург. Таким образом, в исторических несчастьях прежде всего виновны люди, не знающие, не чувствующие «кроткий закон» бытия.
Миру, постепенно скатывающемуся к войне, историческим деятелям, несущим ответственность за вражду и братоубийство, Штифтер пытается противопоставить в своем романе жизнь и государственное устройство, организованное на разумных началах. Однако это только задача романиста, чтобы она была воплощена, нужна личность, чье мировоззрение укоренено в народном бытии. Таким героем, как известно, становится Витико. Будучи задуман как идеальный герой и правитель, он обладает всеми качествами эпического персонажа, однако в соответствии с представлениями самого автора, Штифтера. Он, как и многие другие персонажи писателя, выражает через свой характер и поступки смысл «кроткого закона», который запрещает творить зло. Обладая отвагой и мужеством, он смотрит на мир глазами наивного простака, и в этом заключается его талант познавания мира. Ему присущи некоторая наивность и доброта, в то же время он неоднократно демонстрирует рациональность мышления и поведения в той или иной политической ситуации. Будучи скромным и добросердечным, он способен нередко, когда этого требуют обстоятельства, на решительные поступки. В произведении с самого начала он изображен как герой действия. Он занимается культивацией своей родной земли, строит школы и прокладывает пути в лесу, подводит воду к засушливым территориям. Для него как для персонажа характерны черты гетевских героев-строителей: Вильгельма Мейстера и Фауста 2-й части, уже выбравших определенную жизненную программу, совпадающую с целью устройства общества. В рамках этого значения Витико вписывается и в ряд таких штифтеровских героев,
как Ризах и Генрих Дрендорф с его стремлением к vita aktiva. Штифтеровский герой становится воплощением общего дела и как таковой подчиняет свои поступки надличностным и наднациональным целям. Дальновидность и дипломатическое умение он проявляет в своем выступлении на выборном собрании в Выше-граде, ведомый только мыслью о мире; теми же качествами отмечен его поступок, когда он отпускает взятых им в плен моравских князей. Он нарушает при этом слово, данное герцогу, но осознанно способствует примирению в стране, так как лишает герцога возможности наказать взбунтовавшуюся моравскую знать.
Г. Цеман отмечает, что в конце романа Штифтера побеждает гармония личного и общественного, и это может быть примером в современной писателю противоречивой действительности. «Под символом лесной розы заключают свой союз в кульминации романа Витико и Берта, первые из будущего рода Розенбергов. Герои, протягивают руки навстречу друг другу; из любви вырастает моральный долг: нерушимость союза есть основа личного счастья и справедливой плодотворной деятельности. Гармония любви произрастает из стремления сердца и духа к индивидуальному достоинству человека, которое ему обеспечивает возможность наивысшей свободы в государственном образовании. И написанный в высоком стиле прозаического эпоса роман заканчивается блистательной картиной рейхстага 1184 года, который проводит Фридрих Барбаросса, заканчивается возвышением государства, в которое вливаются, соблюдая свои права и обязанности, Витико, Берта и их дети» [8, с. 353].
Не менее интересен аспект соотношения романа «Витико» в рамках компаративистики с произведениями его австрийских современников. В мировоззренческом и идеологическом планах штифтеровскому роману близки, на наш взгляд, такие произведения Ф. Грильпарцера, как «Величие и падение короля Оттокара» (1825), «Распря братьев в доме Габсбургов» (1850). Цеман отмечает в этой связи, что во всех своих произведениях, включая прозаические, австрийский драматург осуждал притязания власть имущих, их безмерный эгоизм и тщеславие. Причем он был сам свидетелем проявления этих качеств современных ему правителей, начиная от Наполеоновских войн через события 1848 года до кровавых потрясений 1866 и 1871 годов. Для него, как и для Штифтера, было очевидно, что должно было быть какое-либо сдерживающее начало. Оно воплощалось в его произведениях так же, как и у Штифтера, в образе
правителя, способного усмирять как собственные инстинкты, так и вышедшие из рамок народные чувства. В 1831 году в пьесе «Жизнь-сон» герой, по утверждению Г. Цемана, отвергает всякое притязание на счастье и личную судьбу, говоря, что «величие опасно», а «слава лишь пустая игра» [8, с. 334]. В названных выше драмах королю Оттокару, претендующему на бесконечную власть, противопоставлен молодой Рудольф фон Габсбург, умеющий жертвовать своими личными интересами во имя общего дела. Здесь необходимо отметить и то обстоятельство, что после 1848 года оба писателя: Штифтер и Грильпарцер - снова видят в кайзере объединяющий символ для народов империи и залог процветания ее наук и искусств. Штиф-тер с энтузиазмом воспринимает приход к власти регента Франца Иосифа и пишет своему издателю Г. Xекенасту в 1854 году в связи с женитьбой регента на баварской принцессе Элизабет: «Я влюблен в несказанное очарование жены кайзера, которую я видел прошлым летом в Ишле, как сам кайзер» [8, с. 351]. В чете новобрачных, взошедших на австрийский трон, он видит символ перемен к лучшему в обществе, а в молодом кайзере - в будущем великого человека, который признает и будет «почитать науку и искусство» [8, с. 351].
Интересны также некоторые вопросы художественной структуры и поэтики романа. Здесь следует отметить, что художественной системе «Ви-тико» присуща та же «предметность» ^е-genstandlichkeit), которая становится одной из основных доминант всего его творчества. Вместе с тем в структуре романа можно отчетливо проследить тенденцию к ритуализации и своего рода «застыванию» мира в определенных формах, жестах, движениях. Э. Алькер отмечал в связи с этим: «Герои романа становятся скульптурными типами ранней готики в реалистических масках, поэтому каждое из многочисленных собраний, которые изображены в романе, предстает как скульптурная композиция, задумчиво охраняющая вход в готический собор, поэтому и уподобились формально звучащие речи фризам и орнаментам, исполненным ритуалом бесконечной, литургической музыки» [3, с. 200]. Следовательно, как можно понять из этой характеристики Алькера, важна также и такая тенденция штифтеровского повествовательного дискурса, как музыкальность, которая неразрывно связана с ритмическим строением речи. Эта особенность была отмечена и отчасти исследована в отечественном литературоведении А.В. Михайловым. В одной из своих работ он приводит отрывок из «Витико», отмечая «типичный ритм целого» [9, с. 285], музыкальность компози-
ции, «внешнее сходство с эпосом», а еще большее с «квадратными построениями» музыки А. Брукнера [9, с. 285].
Не менее интересным и также не изученным в российском литературоведении является вопрос пространственно-временной модели, хронотопа романа «Витико». Пространство текста определяется реальным географическим продвижением героя из Баварии в Богемию, одновременно это и путь к его счастью и славе. Сами походы Витико, как уже указывалось, построены по законам средневековой энциклики, то есть их константой является возвращение к исходной точке. Протагонист начинает свой первый поход в 1138 году из Оберплана через Пассау и Xауценберг в Богемию, в Прагу, где умирает старый герцог Богемии Собеслав. Власть по праву наследования должна быть передана его сыну Владиславу. Однако совет Праги избирает другого Владислава, сына предшественника Собеслава. Протагонист должен решить, какому из них он должен служить, и он возвращается снова в родной Обер-план. Происходит замедление, даже остановка движения. И это обстоятельство идет на пользу Витико: он начинает заниматься устройством родного селения, укрепляет взаимоотношения с соседями. Одинаковые имена двух правителей здесь вовсе не случайны: как герой эпоса, Витико должен сделать свой выбор, осложненный тем, что два правителя с одинаковыми именами символизируют, каждый по-своему, два пути. Один из них - верность присяге и народу (его воплощает теперешний герцог Владислав), а другой -путь предательства и измены. По нему идет Владислав, сын Собеслава, оскорбленный неизбра-нием на герцогский трон. Согласно авторской концепции, именно этот персонаж, будучи несдержанным в проявлении своих чувств, тщеславным и эгоистичным, нарушает «кроткий закон» бытия. Витико выступает на стороне герцога Владислава и снова спешит в Прагу, осажденную предателями законно избранной власти во главе с Конрадом фон Цнаймом.
В повествовательном дискурсе снова появляются два персонажа под одним именем. Один из них, как уже указывалось, враг герцога Конрад фон Цнайм. Второй - князь Конрад Ш, оказывающий вместе с другими немецкими правителями поддержку Владиславу. Таким образом, протагонист постоянно словно втянут в игру, где необходимо угадать сущность поступков и явлений и занять единственно верную позицию. В текст, таким образом, введены мотивы не только эпоса, но и сказки, в которой путь героя осложняется необходимостью разгадки некой сущности или некоего явления. В данном случае - это тайна
правителя, его характера, власти вообще. С помощью Конрада Ш, с помощью Витико и его храброго войска соотечественников одерживает победу правящий герцог Владислав. Витико снова возвращается на родину, и снова замыкается еще один круг. Роман состоит из нескольких кольцевых, замыкающихся линий, пока наконец протагонист не совершает своего последнего похода в Прагу, где в рейхстаге в 1184 году держит свою речь Фридрих Барбаросса, выступающий уже как объединитель всех германских земель. Однако подлинное завершение движения происходит все-таки с обретением дома и семьи, важных для мировоззрения автора категорий. Еще до последнего похода Витико женится на Берте и строит у себя на родине настоящий, крепкий, защищенный дом. В мире штифтеровских знаков и символов строительством дома завершается юность, человек обретает зрелость. Витико становится в дальнейшем, как это следует из логики повествования, мудрым правителем в землях Южной Богемии, поняв, что власть зиждется не на распрях и междуусобицах, а на уважении права «своих соседей» [10, с. 315] и всех людей вообще.
Как реальное продвижение исторического Ви-тико превращается в тексте в условно эпическое, так и время можно определить как достаточно условное и отчасти абстрактное. Исторически оно названо очень точно и как таковое связано с определенными событиями, произошедшими когда-то. Границы романа заключены в рамки 1138-го (болезнь старого герцога Богемии Собе-слава) и 1184 годов (проведение рейхстага Фридрихом Барбароссой). Однако для героя время словно останавливается, ограничивается его циклическим движением по кругам истории. Витико (и здесь снова его можно сопоставить с героем эпоса) будто бы не стареет, хотя участвует во многих очень тяжелых походах, принимает нелегкие решения, заводит семью. Автор не дает никакого намека на его возраст, на изменения в его внешности. Витико остается вечно молодым, приобретая, однако, опыт жизни и правления. К этому необходимо добавить также то обстоятельство, что уже за рамками 1184 года называются походы Витико в Северную Италию под руководством Фридриха Барбароссы, кратко рассказывается о возникновения рода Витковичей, о закладке замка на берегу Влтавы потомками Вити-ко. В данном случае границы времени словно бы расширяются, время, неторопливо двигаясь вперед, превращается в вечность, а протагонист повествования Штифтера становится легендарным эпическим героем.
Несмотря на идеализированные, консервативные взгляды Штифтера на проблему и сущность
власти, е у удалось показать становление истинного правителя, заключающееся в осознании нравственного долга перед людьми и историей.
Примечания
1. Под «кротким законом» («das sanfte Gesetz») Штифтер подразумевает равновесие между требованиями общества и личными интересами, ответственность и нравственный долг людей, соблюдение принципов добра и милосердия (Г.Л.).
2. К. Магрис рассматривает творчество Штифтера в рамках мифа о великой и процветающей империи Габсбургов, сложившегося в основном на протяжении XIX и продолженного рядом писателей в XX веке [5].
3. Й. Вилмар пишет: «Если мы обратим свой взор на людей, которые тогда занимали немецкий кайзер-ский трон, на жизнерадостных и мужественных, восторженных и исполненных высочайших политических идеалов Гогенштауфенов, то мы должны будем признать, что никакое другое время не было так богато творческими, волнующими, пламенеющими поэтическими элементами, чем это». Цит. по: Blas-berg C. Erschriebene Tradition. Adalbert Stifter oder das Erzahlen im Zeichen verlorener Geschichten. Freiburg: Rombach,1998. S. 177.
Список литературы
1. Irmscher H.D. Politisches Bewusstsein und poeti-sche Form. Am Beispiel von Adalbert Stifters «Witiko».
// Literatur aus Osterreich. Osterreichische Literatur. Ein Bonner Symposium. / Hrsg. von K.K. Pohlheim. Bonn, 1981. S. 93-127.
2. Sengle F. Biedermeierzeit. Deutsche Literatur im Spannungsfeld zwischen Restauration und Revolution 1815-1848. In 3 Bd. /Bd. 3. Die Dichter. Stuttgart: Metz-ler Verl., 1980. 1162 S.
3. Alker E. Die deutsche Literatur im 19. Jahrhun-dert (1832-1914). Stuttgart: Kroner Verl., 1962. 944 S.
4. Schmidt-Dengler W. Stifters urbane Provinziali-tat - eine Anmerkung zum Erzahlen von Geschichte. // Jahrbuch der Osterreich-Bibliothek in St. Petersburg. / Hrsg. A.W. Belobratow. 2005/2006. Bd. 7. S. 52-63.
5. Magris C. Der habsburgische Mythos in der mo-dernen osterreichischen Literatur. Wien: Zsolnay Verl., 2000. 414 S.
6. Weippert G. Stifters «Witiko». Vom Wesen des Poli-tischen. Wien: Verl. fur Geschichte und Politik, 1967. 323 S.
7. Полубояринова Л.Н. Поэтика австрийской прозы Х1Х века. Кемерово: Изд-во КГУ, 1995. 100 с.
8. Zeman H. Die osterreichische Literatur im aus-gehenden 18. und im 19. Jahrhundert. // Zeman H. Lite-raturgeschichte Osterreichs. Von den Anfangen im Mit-telalter bis zur Gegenwart. Graz: Akad. Druck und Ver-lagsanstalt, 1996. S. 303-360.
9. Михайлов А.В. Варианты эпического стиля в литературах Австрии и Германии. // Типология стилевого развития Х1Х века. / Под ред. Н.К. Гей. М.: Наука, 1977. С. 267-307.
10. Stifter A. Witiko. Munch.: Winkler Verl., 1997. 932 S.
SOME ASPECTS OF INTERPRETATION OF THE NOVEL «WITIKO» BY A. STIFTER
G.A. Loshakova
Some aspects of the interpretation of A. Stifter’s novel «Witiko» are outlined. This work of literature by the noted Austrian prosaist has been thoroughly studied in German literary criticism, but has not been the subject of the analysis of Russian researches yet. The following aspects are of particular interest: the originality of the novel’s genre, the principles of historical method used by the author, the use of Roman primary sources. The artistic structure of the novel deserves special attention. The space-time model, or chronotope, is drawn up in an original manner.
Keywords: epos, stylization, historical novel, Austria, Habsburgs, space-time model.
