Недоверие не из-за него ли появился письменный акт? Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А. И. Груша

НЕДОВЕРИЕ — НЕ ИЗ-ЗА НЕГО ЛИ ПОЯВИЛСЯ ПИСЬМЕННЫЙ АКТ?

Идея данной статьи возникла в процессе работы над комплексом проблем формирования письменной культуры в деловой и правовой сферах Великого княжества Литовского (далее — ВКЛ) в последней трети XIV - первой трети XVI в. В частности, при решении едва ли не главной проблемы этого комплекса — почему возник документ как таковой?

Большое количество исследований, посвященных формированию письменной культуры в средневековых странах Центральной и Западной Европы, содержит ответ на этот вопрос примерно в такой формулировке: «документ возник потому, что осложнились общественные (социальные, экономические и др.) отношения». В принципе он верен, но ответ на данный вопрос подразумевает выяснение того, что именно «усложнилось», в контексте каких изменений происходило это «усложнение»1.

1 В рамках научного направления, изучающего формирование письменной культуры, понятия «грамотность», «чтение», «письмо» рассматривается не просто как способность читать и писать, хоть это и является частью того, что означают эти понятия, но как сложный культурный феномен с мощной идеологической составляющей; как технологию, вызвавшую существенные изменения в сознании и организации общества. Для обозначения данного феномена и области исследования наряду с термином «письменная культура» и даже чаще в англо- и немецкоязычной литературе используются термины «Literacy» (англ.), «Schriftlichkeit» (нем.).

О двух последних терминах см.: MostertM. New Approaches to Medieval Communication? // New Approaches to Medieval Communication / Ed. By M. Mostert, with an introduction of M. Clanchy. Turnhout, 2005. (USML. Vol. 1). P. 22-28. Историографические обзоры исследований, посвященных вопросам «письменности» в средневековых странах Западной и Центральной Европы, см.: PotkowskiE. Sredniowieczna kultura pismienna: Pismiennosc sakralna, pismiennosc pragmatyczna // Potkowski E. Ksi^zka i pismo w sredniowieczu: Studia z dziejow kultury pismiennej i komunikacji spolecznej. Pultusk, 2006. S. 11-32 (первая редакция: Potkowski E. Problemy kultury pismiennej lacinskiego sredniowiecza // Przegl^d Humanistyczny. 1994. R. 38. Nr 3. S. 21-40); Adamska A. Sredniowiecze na nowo odczytane. O badaniach nad kultury pisma // Roczniki Historyczne. 1999. Rocznik LXV za rok 1999. S. 129-154. Briggs Ch. Historiographical Essay. Literacy, Reading, and Writing in the

Fontes

В современном обществе такие официальные процедуры, как, например, установление личности и различных прав физических лиц (также как и юридических) в значительной степени не требуют проявления речевых способностей со стороны как этого лица, так и представителей власти. Часто общение между ними обеспечивается за счет предоставления необходимых документов. Представители власти вовсе не нуждаются в устной информации частного лица. Им нужна достоверная информация, а такую информацию из уст данного лица (в силу его стремления по тем или иным причинам скрыть или исказить факты) они могут и не получить. Если оставить пока в стороне все прочие функции документа (в том числе главные: хранение информации, ее передача на расстоянии), то с особой отчетливостью выделяется еще одно его предназначение: он заменяет отсутствующее доверие к устной информации предъявителя. И такую функцию письменный акт стал приобретать с раннего Средневековья.

Но что же заменяло доверие до появления документа; почему то, что заменяло доверие, в конечном счете постепенно стало терять силу (уступив место документу)? Решение этих вопросов вводит нас в область исследования глобальной трансформации общественных отношений, результаты которой, по нашему мнению, и создали условия для появления утверждающего те или иные договорные отношения и судебные решения письменного акта. Речь идет о секуляризации сознания, формировании рациональных отношений между

Medieval West // Journal of Medieval History. 2000. Vol. 26. Nr 4. P. 397-420. Среди наиболее известных работ, инспирировавших появление ряда публикаций по указанным вопросам: Goody J., Watt I. The Consequences of Literacy // Comparative Studies in Society and History. 1963. Nr 5. P. 304-345; Clanchy M. From Memory to Written Record: England 1066-1307. London, 1979 (Second edition — Oxford, 1993); Ong W. Orality and Literacy: The Technologizing of the Word. London, 1982; Stock B. The Implications of Literacy. Written Language and Models of Interpretation in the Eleventh and Twelfth Centuries. Princeton, New Jercy, 1983; McKitterick R. The Carolingians and the Written Word. Cambridge, 1989 и др. Проблемы письменной культуры в средневековой Европе изучались в рамках двух исследовательских проектов, реализованых в Мюнстере: «Trager, Felder, Formen pragmatischer Schriftlichkeit im Mittelalter» (1986-1999) и Утрехте (Нидерланды): «Pionier Project “Verschriftelijking”» (1996-2000). О первом проекте см.: Trager, Felder, Formen pragmatischer Schriftlichkeit im Mittelalter. Bericht uber die Arbeit des Sonderforschungsbereichs 231 an der Westfalischen Wilbelms-Universitat Munster 1986-1999 / Ed. by Ch. Meier. Munster, 2003; Pragmatische Dimensionen mittelalterlicher Schriftkultur / Ed. by Ch. Meier u. a. Munchen, 2002; Meier Ch. Fourteen years of research at Munster into pragmatic literacy in the Middle Ages: A research project by Collaborative Research Centre 231: Agents, fields and forms of pragmatic literacy in the Middle Ages // Transforming the Medieval World: Uses of Pragmatic Literacy in the Middle Ages: A cd-rom and a Book / Ed. by F. Arlinghaus a. o. (USML. Vol. 6b). Turnhout, 2006. P. 23-39. Вопросам письменной культуры в период Средневековья посвящена продолжающаяся издательская серия Utrecht Studies in Medieval Literacy (USML, общий редактор М. Мостерт), в рамках которой, в частности, опубликованы сборники статей и монография: New Approaches to Medieval Communication; 1-е изд. этого сборника вышло в 1999 г.; Charters and the Use of the Written Word in Medieval Society / Ed. by K. Heidecker (USML. Vol. 5). Turnhout, 2000; Learning and Literacy in Medieval England and Abroad / Ed. by S. Rees Jones (USML. Vol. 3). Turnhout, 2003; The Development of Literate Mentalities in East Central Europe / Ed. by A. Adamska, M. Mostert (USML. Vol. 9). Turnhout, 2004; Nedkvitne A. The Social Consequences of Literacy in Medieval Scandinavia (USML. Vol. 11). Turnhout, 2004; Reading Images and Texts: Medieval Images and Texts as Forms of Communication: Papers from the Third Utrecht Symposium on Medieval Literacy (Utrecht, 7-9 December 2000) / Ed. by M. Hageman and M. Mostert (USML. Vol. 8). Turnhout, 2005; Transforming the Medieval World: Uses of Pragmatic Literacy in the Middle Ages; Strategies of Writing. Studies on Text and Trust in the Middle Ages: Papers from «Trust in Writing in the Middle Ages» (Utrecht, 28-29 November 2002) / Ed. by P. Schulte, M. Mostert, I. van Renswoude (USML. Vol. 13). Turnhout, 2008. Удержание этих и других, а также готовящихся к печати сборников и монографий, см.: http://www2.hum.uu.nl/Solis/ogc/medievalliteracy/USML-overview.htm (последний доступ 11 июня 2010 г.).

людьми2, которые основаны на представлениях о минимальном вмешательстве высших сил в эти отношения, решающей роли в них личных качеств, способностей и воли человека, а не Бога.

Данная трансформация началась еще в эпоху господства устных способов коммуникации, поэтому формирование рациональных отношений слабо отразилось в письменных, впрочем, как и в других источниках. Компенсировать этот недостаток помогает ретроспективный материал второй половины XV - первой половины XVI в., относящийся, в частности, к функционированию института присяги, а также ее своеобразного аналога — свидетельства «Божьей» правды. Длительное время в ВКЛ присяга являлась способом утверждения различных договоров, доказательства и отвода обвинения в суде. С призывом сообщить «Божью» правду обращались во время тяжб судьи к свидетелям, намереваясь услышать от них правдивые показания. Это и дало нам основания избрать присягу и свидетельство «Божьей» правды в качестве предмета нашего внимания.

Свой взгляд мы сконцентрируем на судебной присяге, которая в отличие от различных видов «политической» присяги3 отражает более обыденный уровень отношений между людьми. С точки зрения решения интересующих нас вопросов, судебная сфера имеет и еще одно преимущество. Это одна из тех сфер, куда документ стал проникать сравнительно рано, и в которой он закрепился довольно прочно. В судопроизводстве ВКЛ со второй половины XV в. четко проявилась смена приоритетов в пользу документа, особенно в той ее области, которая была связана с делами о владении земельным имуществом.

Попытаемся выяснить роль, значение, основу функционирования, механизм и сущность действий присяги и «Божьей» правды в судебных делах; процедуру назначения присяги в разное время ее функционирования; причины изменений в данной процедуре. Результаты исследования помогут уяснить содержание рациональных отношений между людьми в конфликтных ситуациях, разрешаемых посредством суда, а вместе с этим и конкретные условия появления некоторых разновидностей письменных актов.

2 О связи письменности и рационализации отношений между людьми см.: Stock B. 1) The Implications of Literacy. P. 30-34; 2) Schriftgebrauch und Rationalitat im Mittelalter // Max Weber Sicht des okzidentalen Christentums / Ed. by W. Schluchter. Frankfurt / am M., 1988. S. 165-183.

3 O «политической» присяге в ВКЛ см.: Kosman M. Forma umow mi^dzynarodowych Litwy w pierwszej cwierci XIII wieku // Przegl^d historyczny. 1966. T. LVII. Z. 2. S. 213-234; Rowell S. A pagan’s word: Lithuanian diplomatic procedure 1200-1385 // Journal of Medieval History. 1992. Vol. 18. Nr 4. P. 145-160. О различных типах и видах средневековой присяги (клятвы) см: Филюшкин А. И. 1) Институт крестоцелования в средневековой Руси // Клио. Журнал для ученых. СПб., 2000. № 2 (11). С. 42-48; 2) Развитие института крестоцелования на Руси в X-XV вв. // Славяне и их соседи. Славянский мир между Римом и Константинополем: Христианство в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в эпоху раннего средневековья. Сборник тезисов XIX конференции памяти В. Д. Королюка. М., 2000. С. 130-135; Stein-Wilkeshuis M. Scandinavians swearing oaths in tenth-century Russia: Pagans and Christians // Journal of Medieval History. 2002. Vol. 28. P. 155-168; Стефанович П. С. 1) Давали ли служилые люди клятву верности князю в средневековой Руси? // Мир истории. Российский электронный журнал. 2003. № 2. http://www.historia.ru/2006/01/klyatva.htm (последнее посещение 11 июня 2010 г.; 2) Князь и бояре: клятва верности и право отъезда // Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь. Очерки политического и социального строя. Москва, 2008. С. 164-165; и др.; Антонов Д. И. Клятва на кресте как феномен русской средневековой книжности // Источниковедение культуры. Альманах. Москва, 2007. С. 93-153.

Fontes

В 1460-1470-х гг. на белорусско-литовском пограничье в результате действия великокняжеской судебной власти был создан один документ4. Судьи великого князя, паны Бартош Монтовтович, Г анус Дягырдович и Михайло Корсакович, рассматривали тяжбу между панами Яном Петрашевичем5 и Яном Юшкевичем6 об избиении и ограблении бобровников первого и отнятии бобров. По утверждению Яна Петрашевича, бобровые гоны были выслужены его отцом при великом князе Сигизмунде Кейстутовиче, пожаловавшем Петрашке (отцу Яна) Куренецкий двор и Марковский дворец. Вторая сторона — Ян Юшкевич — возразила: с тех пор, как его отцу, а также дяде Олехне7 достались люди кривичане (жители с. Кривичи8), бобровники «берег гонивали» так, как это было при великом князе Витовте9, т. е. не в соответствии с информацией истца.

Утверждения судебных сторон не удовлетворили судей, которые с целью получения показаний обратились к «земцам» — местным жителям. По содержанию источника, который передает прямую речь судей, обращенную к судебным сторонам, это было сделано, «иж быхмо меж васъ конець знашли и доброую справедливос(т) подлугъ права хрес(т)яньскаг(о) вчинили». Ян Петрашевич предоставил для дачи показаний «старыи и звечныи» «людники» — бобровников и их пристава, которые «гонивали» бобров еще за великих князей Витовта и Сигизмунда Кей-стутовича. Следующая информация источника требует специального внимания.

4 Данный документ не имеет годовой даты. По филигранологическим данным он датируется приблизительно 1460-70-ми гг. Водяной знак — «Виноград» — сходен (имеет сходство по общей композиции рисунка и деталей знака): Лихачев Н. П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. СПб., 1899. Ч. 2. Предметный и хронологический указатель. С. 115. Ч. 3. Альбом снимков. № 1131 (1470); Briquet C. M. Les filigranes. Dictionnaire historique des marques du papier... Geneve, 1907. T. 4. P-Z. № 13055, 13056 (1453-1477); Piccard G. Sonderreihe die wasserzeichenkartei Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Findbuch 14. Wasserzeichen Frucht. Stuttgart, 1983. № 762-775 (1456-1465). Уточнить дату издания документа помогают косвенные сведения. Все лица, информация о которых содержится в документе, указаны без должностей. Это может свидетельствовать о том, что в это время они еще не занимали никаких должностей. Первый, кто по источникам занял должность — Михайло Корсак; с должностью он указан в июне 1467 г. (см. ниже — тяжбу между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем; см. также: Petrauskas R. Lietuvos diduomene XIV a. pabaigoje — XV a. Sudetis — strukffira — valdzia. Vilnius, 2003. Р. 317; ср. упоминания о занятии должностей другими лицами: PetrauskasR. Op. cit. Р. 226, 264, 309, 311, 313, 317, 320, 329). На основе этих данных можно предполагать, что события, отразившиеся в источнике, произошли в 1460-х гг. — до июня 1467 г.

5 Речь идет об отце Петра Яновича Монтыгирдовича, о котором до этого времени ничего не было известно (Pietkiewicz K. Wielkie ksi^stwo Litewskie pod rzqdami Aleksandra Jagiellonczyka: Studia nad dziejami panstwa

i spoleczenstwa na przelomie XV i XVI wieku. Poznan, 1995. S. 88; Petrauskas R. Op. cit. Р. 261).

6 Больше известен как Ян Юрьевич Заберезинский. Внук Римовида. Его отец — Юшко (Юрий) — родоначальник Заберезинских. 1482-1496 — господарский маршалок, 1484-1496 — полоцкий наместник, 1492-1498 — троцкий каштелян, 1498-1505 — троцкий воевода, 1498-1508 — земский маршалок. Убит в 1508 г. Михайлом Глинским (Semkowicz W. O litewskich rodach bojarskich zbratanych ze szlachtq polskq w Horodle roku 1413 // LituanoSlavica Posnaniensia Studia Historica. 1989. Т. 3. S. 22-23; Pietkiewicz K. Op. cit. S. 90-93; Petrauskas R. Op. cit. Р. 285, 309).

7 Олехно Римовидович — родоначальник Олехновичей, от которых пошли Кухмистровичи, Иржиковичи, Дорогостайские (Semkowicz W. Op. cit. S. 23; Petrauskas R. Op. cit. Р. 285).

8 Село Кривичи (бел. Крывiчы) — ныне городской поселок, центр Кривичского поселкового сельсовета Мядельского р-на Минской области (Назвы населеных пунктау Рэспублт Беларусь. Нарматыуны даведнш. Мшская вобласць / Сост. I. А. Гапоненка, I. Л. Капылоу, В. П. Лемцюгова i шш. Мшск, 2003. С. 327-328).

9 Заберезынье — владение Заберезинских (от названия этого села образовалась их фамилия) получил князь Корибут (Дмитрий Корибут) и его сын князь Федор. Ныне Забрезье (бел. Забрэззе), центр сельсовета Воложинского р-на Минской области (Назвы населеных пунктау Рэспублт Беларусь... С. 121).

Судьи обратились к бобровникам и их приставу с требованием: «Повежте правду без душнаг(о) вразу...»

Свидетели подтвердили слова Яна Петрашевича. В отличии от последнего, Ян Юшкевич не предоставил для дачи показаний ни одного человека. Однако на этом разбирательство не завершилось. Судьи приказали собрать и опросить 30 человек из числа местных жителей, имевших земли и входы вдоль реки, и спросили у них: «Как вы ведаете о бобровых гонех здавна». Вновь обратим внимание на содержание вопроса: «Повежьте правду, д(у)ши своеи не вразете, а напасти110 боитеся». Все эти 30 человек местных жителей свидетельствовали в пользу Яна Петрашевича. Поскольку для судей показания и этих людей оказались недостаточными, они провели опрос и людей кривичан, принадлежавших Яну Юшкевичу. Содержание вопроса было следующим: «Вы, кривичане, сознаите Божою правду, как было здавна.» Кривичане дали показания против своего владельца11.

Свидетельство Божьей правды не отождествлялось с присягой (в рассмотренном источнике ниже отдельно говориться о присяге), но по своему статусу и значению оно приравнивалось к ней. В связи с этим рассмотрим следующее судебное дело. В 1467 г. великокняжеские судьи — менский наместник, князь Иван Иванович Жеславский, и марковский наместник, упомянутый выше пан Михайло Корса-кович — судили полоцкого наместника пана Олехна Судимонтовича12 с паном Юрием Зеновьевичем о земле за речкой Оленец. Как видно из показаний Олехны, названная земля до речки Оленец и до большой Витовтовой дороги (от Марковского перевоза до Каменного Витовтова моста) принадлежала его людям Лялевичам. По утверждению же Юрия, вся эта земля в указанных границах, также как и люди Лялевичи, являлась отчиной и дединой его и его предков; после раздела земли и людей Лялевичей между его отцом Иваном и дядей Василием Ивану достались Беребрановичи и их земля до упомянутой дороги, а Василию — люди Лялевичи и их земля напротив земли, находящейся за речкой Оленец.

В дальнейшем Лялевичи «отошли» от Юрия и его предков, и произошло это таким образом. Во время войны Сигизмунда Кейстутовича и Свидригайлы Судимонт «обадил», т. е. оклеветал перед Сигизмундом дядю Юрия Василия, в результате чего разгневанный Сигизмунд отнял у Василия его «дельницу», людей Лялевичей, и отдал их отцу Олехны. Судьи приказали Олехну Судимонтовичу «довести», что эта земля принадлежала его людям Лялевичам. В качестве довода Олехно высказал готовность предоставить свидетелей — «добрые мужи и бояри, которые того гора[здо] сведоми», что эта земля принадлежала его людям. На вопрос, адресованный Юрию, «чы маеш ли на тое светъки», Юрий ответил: «сведомо всеи околицы, што то естъ земля моихъ людеи, але не смеють светьчити на пана Олехъна». Таким образом, Юрий знал, что может найти свидетелей, но высказал сомнение в их способности сообщить правду.

10 «Напасть» в старославянском и «руском» языках означало, в частности, «напасть», «беда», «несчастье» (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1902. Т. 2. С. 6; ГСБМ. Мшск, 2000. Вып. 19 / Склад. Т. I. Блізнюк, А. М. Булыка, Р. С. Гамзовіч і шш. С. 171-172; Словарь старославянского языка. Репр. изд. В 4 т. СПб., 2006. Т. 2. С. 300-301.

11 AGAD. АИ. Dz. X. Sygn. 383. 8. 10.

12 О нем см.: PetrauskasК. Ор. ск. Р 297-298.

Fontes

Юрий согласился увидеть и выслушать свидетелей Олехны. Судьи обратились к последним так, как это делали те судьи, которые рассматривали тяжбу между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем: «Вы, светъки, поведате намъ по правъде, такъ какъ ся Б(о)га боячи», кому принадлежит земля, которую «ищет» Олехно. Свидетели дали показания в пользу Олехны. Но когда вторая сторона заверила, что все ее люди и старые бояре готовы присягнуть за его отчину, судьи возразили: «П(а)не Юри, твои люди и бояре через светъки пана Олехъновы не мають присягнути».

Таким образом, статус и значение показаний свидетелей и присяги были близкими, но не одинаковыми. Юрий был прав, когда утверждал, что известно всей околице, что земля принадлежит его людям, но «не смеють светьчити» на пана Олехна. Он затребовал от свидетелей Олехны завести землю и присягнуть. Свидетели Олехны согласились на это. Но когда Юрий выехал на место, все они ответили «в одно слово»: «воленъ его м(и)л(о)сть панъ Олехъно над нами, мы на томъ не присягаемъ и греху собе не приимаемъ». Таким образом, свидетели могли давать показания под внешним давлением — в данном случае под давлением пана Олехны Судимонтовича, но не могли пойти на клятвопреступление13. Так или иначе, указанные сведения проливают свет на то, как можно было обойтись без документов в доказательстве своих прав на земельные владения (что заменяло эти документы), и какое значение при этом имели устное свидетельство и присяга14.

Вера в высшие силы глубоко проникала в сознание человека: она не была отделена от реальных жизненных практик и являлась мощным побудительным мотивом человека. Связь между людьми и Богом была не менее реальной, чем связь между людьми. Отсюда-то большое значение, которое придавалось сакральным актам в решении практических задач. К числу этих актов относились судебная присяга и свидетельство Божьей правды. В их основе лежало убеждение, что Бог непосредственно вмешивается в людскую деятельность15. Присяга и свидетельство Божьей правды давались перед Богом; они должны были подтвердить то, что было известно Всевышнему16.

И присяга, и свидетельство Божьей правды представляли собой «устные способы коммуникации» человека и высших сил. Контакт между ними устанавливался

13 LM-25. Р. 268-270. № 215.

14 Явление «сознания» Божьей правды известно в судебной практике Русского государства: «И Петръ Григорьевичь спросил Митина сторожилца Гриди Малахова: Скажи, как право перед богом, чьи то земля, на которых стоим?» (АСЭИ. М., 1964. Т. 3. С. 141. № 105. (1498/1499 г.)). Цитаты из Псковской судной грамоты: «А оу кого поимаются за отморшину отца его, или приказной. А и суседем будет ведомо, или стороннеми людем. А став человека 4 или 5, а молвят, как право пред богом, что число оу него, отморшина отца его ли приказное, и целованьа ему нет, а тот не доискался. А только будет человек 4 или 5 скажут, как право пред богом, ино ему правда дать, как чисто отморшина» (Цит. по: Алексеев Ю. Г. Частный земельный акт средневековой Руси (от Русской правды до Псковской судной грамоты) // ВИД. Л., 1974. Вып. 6. С. 133; Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права / Под ред. и с пред. В. А. Том-синова. М., 2004. С. 441).

15 Borowski S. Przysi^ga dowodowa w procesie polskim pozniejszego sredniowiecza. Warszawa, 1926. S. 11.

16 В. И. Сергеевич дает следующее определение судебной присяге: «Под присягой разумеется подкрепление истинности какого-нибудь показания призванием имени Бога. В основании этого доказательства лежит вера, что Божество принимает непосредственное участие в человеческих делах и, следовательно, не допустит, чтобы кто-нибудь ложно сослался на него и ложно призвал его в свидетели» (Сергеевич В. И. Лекции и исследования... С. 424-425).

при упоминании человеком имени Бога17. Так проявлялись магические свойства слова. Через словесное упоминание имени Бога душа человека приобщалась к нему, ибо душа — творение Бога и может существовать, как и сам Бог, через слово18.

Таким образом, свидетельство шло от души. Присягнуть означало «ведать душами», «душею поправити»19 («оправити»20). Во время тяжбы истцы на вопрос судей, имеют ли они какие-либо доказательства в пользу своих утверждений, могли

ответить: «Инъшого доводу никоторого не маемъ, только хочемъ ся душами веда-

21

ти а хочемъ на томъ присягънути» , «...ижъ на то никоторого инъшого доводу не маю, нижли готовъ есми того душею своею поправити»22. Тут существенно следующее. Душа была приобщена к Богу, поэтому свидетельство под присягой являлось одновременно свидетельством и человека, и Бога. Очевидно, так понималось и «сознание» Божьей правды. В случае истинного свидетельства под присягой именно душа получала «збавенье»23, в случае ложного свидетельства именно душа была объектом наказания. Лжесвидетельство под присягой вело к греху (вспомним слова свидетелей Олехны Судимонтовича: «воленъ его м(и)л(о)сть панъ Олехъно над нами, мы на томъ не присягаемъ и греху собе не приимаемъ»), «образу» души24. Результатом лжесвидетельства на призыв «сознать» Божью правду были «враз» души и «напасть».

17 О данном способе установления контакта говорит одна из статей Статута ВКЛ 1529 г. Судьям разрешалось самостоятельно рассматривать тяжбу и выносить вердикт по тяжбам, объект и процесс которых не был регламентирован Статутом («чого бы в тых правех не было описано»), но делать это они должны были «упомянувши на Бога» (Pirmasis Lietuvos Statutas. Tekstai senj baltarusi^, lotyn^. ir senj lenk^. kalbomis = Первый литовский Статут. Тексты на старобелорусском, латинском и старопольском языках / Tekstus par. S. Lazutka, I. Valikonyte, E. Gudavicius; etc. Vilnius, 1991. Т. 2. Ч. 1. P. 6, арт. 25. С. 188. Об упоминании имени Бога в тексте присяги см.: РИБ. СПб., 1903. Т. 20: Литовская метрика. Т. 1. Стб. 1240. № 25. (1518 г.); Стб. 1303-1304. № 57. (1519 г.); LM-11. Р. 138. № 144. (1522 г.); Lietuvos Metrika (1540-1543). 12-oji Teisrn^ byl4 knyga (XVI a. рabaigos kopija) / Par. I. Valikonyte, N. Slimiene etc. Vilnius, 2007. Р. 160. № 178. (1541 г.); Р. 173. № 198. (1541 г.). См. также: BorowskiS. Przysi^ga dowodowa... S. 37-38. Относительно свидетельства «Божьей правды», то, очевидно, что когда вопрос звучал так: «...сознаите Божою правду.», ответ мог содержать слова: «Сознаем Божою правду.»

18 Орехов С. И. Клятва и проклятие как элементы религиозного культа // Отношение человека к иррациональному. Сборник. Свердловск, 1989. http://www.aquarun.ru/psih/relig/relig6.html (последнее посещение

10 июня 2010 г.).

19 См. посольские документы: «.а твои посол здесе намъ от тебе присягу и правду вделаеть твоею душею и душею твоихъ кн(я)зеи, влановъ, и мы такеж в тыхъ делех до тебе посла нашого пошълем с тымъ же твоимъ посломъ, и тотъ нашъ посол от васъ тобе правду вделает и присягу нашою душею» (LM-6. Р. 80. № 48. (1496 г.)). «Тобе, милому брату, штож Тевекел-влан зъ Ябунчи, кн(я)земъ, великие послы мои от нас поехавъ, н(а)шею д(у)шею за н(а)шу правъду тобе, брату н(а)шому, присягнувши и твою, брата н(а)шого, теж присягу видевъ, до насъ приехали зъ великими послы нашими.» (LM-8. Р. 85. № 49. (1507 г.)). «Присягать душею», «подтвердить присягу душею» (LM-8. Р. 50-51. № 7. (1506 г.); Р. 52. № 8.1, (1506 г.); Р. 53. № 13. (1506 г.); Р. 58. № 21. (1506 г.); Р. 85. № 48. (1507 г.); Р. 87. № 50. (1507 г.); и др.).

20 «.с права душею своею то оправилъ и на томъ прысягнулъ...» (LM-225. Р. 80. № 101. (1529 г.)).

21 ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.).

22 ЛМ-16. С. 74. № 105. (1532 г.). См. также: «.мы еще над то душами нашими хотим поправити...» (ЛМ-16. С. 131. № 178. (1533 г.)).

23 LM-25. Р. 167. № 109. (1530 г.).

24 «Его м(и)л(о)сть с обу сторонъ светковъ опустивъши вчинилъ межи ними згодливымъ а нешкоднымъ обычаемъ, без сведецства и образ д(у)шъ ихъ, што ся дотычеть присяги...» (Lietuvos Metrika. Knyga Nr 12 (1522-1529). Uzrasуmц; knyga 12 / Par. D. Antanavicius, A. Baliulis. Vilnius, 2001. № 464, № 605. (1526 г.)).

Fontes

Судебная присяга являлась одним из видов Божьих судов25. Это был своего рода акт заключения договора поручительства человека с Богом, в результате которого Бог становился гарантом правдивости человека26. Бог не допускал ложного призыва к его имени для утверждения неправды27. Участие Бога в исполнении присяги проявлялось двояко: в благословении и проклятии. Бог проявлял ласку в отношении к тому, кто свидетельствовал правду, и мстил в случае богохульного призыва к его имени для ложного свидетельства28.

В судебном разбирательстве принципиально важной являлась проблема «близ-ших» к исполнению присяги29. Присягнуть могла только одна сторона (присяга подтверждала правду, а правда была одна, и была она от Бога). В сложных случаях бросали жребий — «жеребьи», «лесы»30, результат которого в варварском обществе рассматривался как воля богов31. В XVI в. использование жребия для определения стороны, имеющей право для сложения присяги, очевидно, имело то же значение. Пока что трудно установить сущностную разницу между «сознанием» Божьей правды и присягой.

В отличие от современной судебной практики, когда дело может «развалиться» из-за недостатка улик, первоначально достаточно было принести присягу — «по-присягнуть», чтобы доказать свою правоту, или «отприсягнуть», чтобы отклонить обвинения. Сила присяги и показаний свидетелей проявлялась в том, что иногда одна только готовность стороны присягнуть и сослаться на свидетелей вынуждала вторую сторону признать правоту первой32. Отказ одной стороны «пустить»

25 О Божих судах см., например: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права / Изд. 3-е с доп. Киев; СПб., 1900. С. 644-650; Ключевский В. О. Терминология русской истории // Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. М., 1989. Т. 6: Специальные курсы. С. 178-179.

26 Груша А. Credo quia veru: Аб прычыне адсутнасщ шсьменнасщ y варварсюм грамадстве (метадалапчны аспект) // Беларуси пстарычны часошс. 2009. № 2. С. 11.

27 Borowski S. Przysi^ga dowodowa. S. 11.

28 Ibid. S. 11.

29 РИБ. Т. 20. Стб. 1303. № 57. (1519 г.); С. 1404. № 116. (1520 г.); Стб. 1419. № 121. (1520 г.); Стб. 1565. № 229. (1522 г.); LM-10. Р. 107. № 111. (1522 г.); LM-14. Р. 388. № 898. (1527 г.); LM-225. С. 97. № 124. (1529 г.); ЛМ-16. С. 68. № 96. (1532 г.); ЛМ-228. С. 234. № 132. (1539 г.); и др.

30 В 1461 или 1476 гг. рассматривалась тяжба между паном Ваской Гулевичем и князем Васильем Сан-гушковичем (Сендюшковичем) о бобровых гонах и звериных ловах. Вот как передает судебный процесс источник: «И мы (судьи. — А. Г.) спытали пан(а) Васка, которыи пакъ на то доводъ имаеть, абы тая река Турья васъ со кн(я)з(е)мъ Васильемъ о все делила половицю рекы. И то (написано не отчетливо) Васко рекъ: “Я на то не хочу жадног(о) довод(у) дати, нижьли на томъ присягноу, што нас тая река Тоурья со кн(я) з(е)мъ Васильемъ делить по половицю рекы, и земля моя, и бобровыи гоны, и звериныи ловы, и борътная земля вечисто предковъ моихъ и теперь мои”. И кн(я)зь Василеи рекъ: “Я присягну и з братомъ своимъ со кн(я)з(е)мъ Михаиломъ, што бобровыи гоны и звериныи ловы о(т)ца нашог(о) и наши”. И мы промежи ихъ жеребьи вергли, чии ся напервеи выиметь, тотъ присягноути маеть на томъ. Ино ся пан(а) Васковъ жеребии вынялъ, и пан Васко на то присяглъ перед нами а рекучи: то ег(о) вечистыи гоны бобровыи по тои реке Турьи по половицоу рекы и ловы звериныи “у тои оу моеи земли и предковъ моих, што къ Качиноу слоужить”. И мы пану Васкоу присоудили заведати по старомоу, по половиноу рекы Турьи, гоны бобровыи и ловы звериныи у своеи земли» (Bczart. Perg. 1275). См. также: РИБ. Т. 20. Стб. 147. № 112. (1514 г.); Стб. 209. № 156. (1515 г.); Стб. 1467. № 151. (1520 г.).

31 Груша А. Credo quia veru... С. 8.

32 РИБ. Т. 20. Стб. 92. № 69. (1514 г.); ЛМ-16. С. 86. № 119. (1532 г.); ЛМ-228. С. 143. № 74. (1538 г.); С. 190. № 104. (1539 г.). Или даже по выражению источника «не слухать того (т. е. свидетельства и присяги. — А. Г) и бегчы с права» (РИБ. Т. 20. Стб. 78. № 62 (1516 г.)).

(«вести») на присягу вторую сторону33 или «слаться» на свидетелей, которых готова была поставить вторая сторона34, квалифицировалось как признание правды за первой стороной35. Если одна сторона ставила свидетелей, то противная сторона могла признать свою вину, «не въступаючы у право», т. е. не начиная суда и, следовательно, не ожидая опроса этих свидетелей36. И наоборот, если сторона, сославшись на свидетелей, не предоставляла их в суд или предоставляла не всех их, то проигрывала дело37. Показания даже одного свидетеля могли решить исход дела38.

Приведенные сведения в очередной раз подтверждают близость значения присяги и показаний свидетелей. Эта близость объясняется также и тем, что свои показания свидетели часто подкрепляли готовностью присягнуть, и самой присягой39. Однако как во второй половине XV в., так и в первой половине XVI в. присяга и показания свидетелей не отождествлялись. Присяга использовалась тогда, когда другие доказательства вообще отсутствовали (например, когда не было свидетелей40), были исчерпаны, либо когда обе стороны могли предоставить одинаковые по значению доказательства (например, сослаться на свидетелей41). Присяга являлась главным доказательством и ставила последнюю точку в тяжбе42.

Характер действия результатов присяги проявлялся в том, что она вынуждала верить присягнувшему человеку, поскольку эта вера была верой в свидетельство Бога. В одной судебной тяжбе сторона заявляла: «Коли насъ Михаило на присягу не пускаеть, нехаи самъ присягънеть на том, если предки: и деды, и отъцы нашы, и мы в тои пущи входовъ и бортеи своих не мели, мы ему веримъ, а на томъ перестанеть»43. Согласие одной стороны на присягу и дачу показаний свидетелей второй стороны сравнивалось с неволей первой стороны, что отражалось в клишированных репликах: «Тяжкая наша неволя, нехаи присягають»44, «.але тяжкая

33 Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение // ЬМ-225. Р. ХЕУ-ХЕУ!; РИБ. Т. 20. Стб. 50. № 47. (1510 г.); Стб. 178. № 135. (1514 г.); Стб. 193. № 143. (1514 г.); Стб. 299. № 223. (1516 г.); ЬМ-225. Р. 42. № 31. (1528 г.); Р 49. № 41. (1528 г.); Р. 103. № 136. (1528 г.); ЛМ-16. С. 131. № 178. (1533 г.); ЛМ-228. С. 124. № 62. (1538 г.); и др.

34 РИБ. Т. 20. Стб. 70. № 58. (1511 г.); Стб. 125. № 96. (1514 г.); Стб. 467. № 350. (1517 г.); Стб. 1565. № 229. (1522 г.); ЛМ-16. С. 28. № 37. (1530 г.); ЛМ-228. С. 117. № 56. (1538 г.); С. 130. № 66. (1538 г.); С. 146-147. № 76. (1538 г.); С. 262. № 147. (1539 г.).

35 Сергеевич В. И. Лекции и исследования. С. 425.

36 РИБ. Т. 20. Стб. 866. № 213. (1516 г.); и др.

37 Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р ХЬП-ХЬШ.

38 Там же. Р. ХЬІІ, ХЬІХ.

39 Это называлось «оправити» свидетельство присягой (РИБ. Т. 20. Стб. 315. № 237. (1516 г.)).

40 «И тот сторож рудницъкии рекъ: “Я хочу на томъ присягънути, иж ты мне тое жито завел, або ты присягни, если будешъ не заводил, бо людеимежи насъ не было”» (ЛМ-228. С. 113. № 52. (1538 г.); и др.).

41 В 1540 г. рассматривалось дело между людьми Витебского повета Ваской Мышковым Борисовичем и Степаном Радковым, с одной стороны, и их «стрыечным» братом Иваном Васильевичем Лихим Гостем, с другой, о пяти рублях грошей. Судьи спросили у истцов, имеют ли они какой довод, чем они могут «перевести», что Лихой Гость взял и утаил пять рублей грошей дяди истцов Конона, которые должны были пойти в раздел между истцами и Лихим Гостем. Истцы ответили: «Инъшого доводу никоторого не маемъ, только хочемъ ся душами ведати а хочемъ на томъ присягънути» (ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.)).

42 Такой характер присяга имела также, в частности, в польском, чешском и сербском праве (Богом/які 8. Ргсуяі^а dowodowa... 8. 14).

43 ЛМ-228. С. 258. № 146. (1539 г.).

44 ЛМ-228. С. 124. № 62. (1538 г.); и др.

Fontes

моя неволя: нехай тых светъковъ перед в(а)шею м(и)л(о)стью поставит(ь)»45, «Што, деи, они отъкажуть (свидетели. — А. Г.), тяжкая моя неволя, я того буду терпети»46. Приведенные (и другие47) реплики выражали безусловное и покорное согласие одной стороны принять правду той стороны, которая присягала и ставила свидетелей, ведь эта правда была от Бога, она являлась абсолютной и не подлежала апелляции. Божья правда одной стороны являлась божьей «неволей» второй стороны.

Можно с уверенностью утверждать, что формы и сферы проклятия для лжесвидетелей не ограничивались только внешним осуждением и внутренним переживанием виновности и греховности. «Подле обычая земъского» присягали «на муку Божью»48. Душа была синонимом жизни49. Таким образом, принося присягу, человек делал ставку на жизнь. Санкция в случае ложной присяги звучала лаконично и сурово: «.а естли несправедъливе присягаемъ, Боже, вбий насъ на души и на теле»50 «въ сесь векъ и въ будущий»51. Поэтому стороны, для которых готовность присягнуть была тактическим приемом ведения тяжбы, а не стремлением засвидетельствовать истинную информацию, с колебанием соглашались на присягу. Во время тяжбы между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем, когда судьи отказали в присяге свидетелям Зеновьевича, последний затребовал от свидетелей Олехны «завести» землю и присягнуть. Свидетели попросили судей

45 LM-225. Р. 137. № 194. (1535 г.).

46 ЛМ-228. С. 183. № 98. (1539 г.).

47 «.нехай тыи Фалелеевичи на томъ присягнуть, хочу во всомъ томъ виненъ быти» (РИБ. Т. 20. Стб. 188. № 143. (1514 г.)); «.але нехай они з братьею своею семъ ихъ прысягнеть: я виноватъ буду» (LM-225. Р. 115. № 159. (1530 г.)); «Хочу на томъ всего перестати и того теръпети, што они посветъчать» (ЛМ-16. С. 53. № 77. (1531 г.)); «Я ко листу не ганю. Такъ теж и тымъ светъкомъ, што, в(аша) м(илость), вчыните, с того втерпимъ» (ЛМ-228. С. 130. № 66. (1538 г.). См. также: LM-225. Р. 140. № 196. (1536 г.). «Кгды они сами с тыми светъками на томъ присягънуть, естъли будеть дед и отецъ ихъ, и они сами з вековъ в тотъ остров входы в дерево бортъное и в земъли пашныи вступъ мели, мы им и теперъ поступимся» (ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.)). «Кгды, деи, сеничане и осузинъцы, и половъляне гораздъ то ведають, естъли будеть дед и отецъ нашъ весполокъ с ними входу звечъного не мели, нехаи сем с нихъ, которыхъ мы оберемъ, на имя. присягънуть. Мы и тепер с ними в тотъ островъ входу жадного мети не хочемъ» (ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.)); «И рекъ: “Куда, деи, Кисел с тыми шестьма людми, которых есми менилъ, заведуть и то сознають, иж потуль предкове мои, плебанове оболецъкие, к плебанеи держали, и на томъ присягънуть, я хочу того терпети и на томъ перестати”» (ЛМ-228. С. 300. № 171. (1540 г.)); «Где ж тотъ Мануило и Зеновъ Василю Агрикову и его сыну, и Михалъку перед нами присягати поступили: “Нехаи, деи, они куды хотячи заведуть земълю и реку, хотя по самыи избы нашы, а мы того имъ поступимъ. А на томъ нехаи присягънуть”» (ЛМ-228. С. 327. № 189. (1539 г.)); «И поведили Опехътеевичы: “Коли насъ Михаило на присягу не пускаеть, нехаи самъ присягънеть на том, если предки: и деды, и отъцы нашы, и мы в тои пущи входовъ и бортеи своих не мели, мы ему веримъ, а на томъ перестанеть”» (ЛМ-228. С. 258. № 146. (1539 г.)); и др.

48 Так — «подле обычая земъского» — должны были присягнуть каждый князь, пан, вдова и боярин при сдаче бирчим головщины, собранной с их людей (РИБ. Т. 20. Стб. 1026. № 307. (1519 г.)). Это указание свидетельствует о том, что практика принесения такой присяги была распространенной, что дает нам основания утверждать, что такую присягу приносили во время судебных тяжб. См. также: РИБ. СПб., 1910. Т. 27: Литовская метрика. Отд. 1. Ч. 1: Книги записей. Т. 1 / Под ред. И. И. Лаппо. Стб. 603. № 87. (1495 г.).

49 Отсюда: «без душы» — мертвый, не живой, «душу взяти» — лишить жизни, «душу пустити» — умереть, «душу давати» — умирать, «душы избавити» — убить, «душу положити» — умереть и т. д. (ГСБМ. Мінск, 1989. Вып. 9 / Склад. А. М. Булыка, А. П. Груца, І. І. Крамко; і інш. С. 114-115).

50 РИБ. Т. 20. Стб. 1240. № 25. (1518 г.). См. также: Lietuvos Metrika. Knyga Nr 4 (1479-1491). Uzrasуmц; knyga 4 / Par. L. Anuzyte, Vilnius, 2004. Р. 107-108. № 57. (ок. 1480 г.).

51 РИБ. Т. 20. Стб. 1304. № 57. (1519 г.).

не «припирать» к присяге и позволить им «помыслить», обещая, «помысливъши», ответить о принятом решении52.

Одной из форм проклятия являлась «поклепная» «немоц» (немощь, недомогание, болезнь53), которая отличалась от «правой»54. Очевидно, первоначально проклятие было связано с социальным отчуждением, а именно — полным или частичным ограничением вступать в отношения с сообществом, реализовывать те или иные права, например, заключать «сделки», судебным порядком разрешать конфликты и т. д. (межличностные контакты внутри сообщества являлись одним из проявлений веры, за актами «сделок» стоял Бог, суды были Божьими и т. д.55). Это социальное отчуждение имело мало чего общего с практикой отлучения от церкви и «узложе-ньем» «клятбы» («клятвы») (проклятия) в XVI в., когда эти отлучение и «клятба» могли быть оспорены и отменены великим князем56. «Божью муку» великий князь не мог отменить.

Во время рассмотрения дела между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем в качестве свидетелей выступили лица, не равные по своему социальному и имущественному положению тяжущимся сторонам. Судились паны, а показания по их делу давали крестьяне. С точки зрения сегодняшнего дня эти показания только тогда могли иметь объективный характер, смысл, наконец, адекватный результат, если отношения между свидетелями и сторонами являлись нейтральными. Отношения между крестьянами и панами, а тем более подвластными и владельцами не могли быть таковыми. Люди кривичане свидетельствовали против своего пана — Яна Юшкевича. Опасались ли они расплаты с его стороны? Скорее всего — да. Однако угроза «вразу души» и «напасти», страх перед Богом были сильней угрозы наказания со стороны пана и страха перед ним.

Следовательно, сакральный характер показаний доминировал над социальным. «Божья правда» стояла выше человеческих интересов. Гнев Бога за лжесвидетельство воспринимался не менее реально, чем возможные репрессии со стороны владельца. Из двух угроз кривичане выбрали последнюю как наименьшую. Судебный приговор по делу между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем дает возможность наиболее адекватно оценить силу Божьей правды. Кривичане давали показания против своего пана, власть которого над этими людьми была равной власти великого князя над своими подданными57.

Власть Бога была сильней власти пана. Последний, по крайней мере, мог покалечить и убить человека, но не мог, в отличие от Бога, забрать его душу. А она в случае ложного свидетельства была осуждена на вечные муки (опасность этих мук

52 LM-25. Р. 269. № 215. См. также: ЛМ-16. С. 201. № 279. (1533 г.).

53 ГСБМ. Мінск, 2001. Вып. 20 / Склад. А. М. Булыка, Р. С. Гамзовіч, А. П. Груца; і інш. С. 154.

54 LM-6. Р. 350. № 613. (1499 г.).

55 Груша А. Credo quia veru. С. 10-11.

56 Например: РИБ. Т. 20. Стб. 713-714. № 124. (1511 г.); LM-14. Р. 170. № 378. (1524 г.); Р. 227. № 560. (1525 г.).

57 Груша А. І. «И привильем своим потвердил»: У выточу пісьмовай культуры Вялікага княства Літоускага // Памяць стагоддзяу на карце Айчыны: Зборнік навуковых прац у гонар 70-годдзя Міхаіла Федаравіча Спірьідонава. Мінск, 2007. С. 210-226.

Fontes

особенно остро должна была ощущаться незадолго до 7000 г. от сотворения мира, когда православное население ожидало конца света и Страшного суда)58.

Присяга как средство решения практических задач определяла способ жизни человека. Согласно Статуту 1529 г., к данной процедуре (в частности, в тяжбах о земельном имуществе) допускали тех, кто ежегодно исповедался перед священником и причащался59. Присяга произносилась на третий день после принятого решения, и делалось это «водлуг обычая»60. Очевидно, присяге предшествовал пост61, а также исповедь в церкви. Человек мог вступить в контакт с Богом только с чистой душой.

Указанные факты вскрывают не только общий контекст, в котором функционировало устное слово, но содержат и конкретные сведения, проливающие свет на проблему, почему первоначально потребность в документах была небольшой. Выше уже отмечалось, что объектами тяжбы между панами Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем фактически были состав и границы владений. Канцелярия великого князя относительно редко выдавала привилеи на земельные владения с указанием границ этих владений. Только с начала княжения Сигизмунда I Старого была введена практика (сначала, очевидно, нерегулярная) выдачи «увяжчих» (вводных) листов, содержащих информацию о составе пожалованного имения и его границах. Эти листы выдавали представители центральных и местных органов управления, которым было специально поручено ввести получателя во владение. Такой порядок не был «недоработкой» властей. Ни привилеи с указанными границами владений, ни «увяжчие» листы не являлись востребованными в полной мере. Их заменяли свидетельства людей, а также присяга. Люди свидетельствовали «Божью правду», поэтому им верили.

58 О власти панов и местных властей над подданными может свидетельствовать один документ. В 1511 г. каменецкий наместник князь Семен Александрович Чарторыйский и великокняжеский писарь Копоть Васильевич жаловались на маршалка и дорогицкого старосту пана Яна Литавора Хребтовича, что последний, когда держал от великого князя Александра Слоним, выпросил у него пустую землю Косовщину, к которой держит земли Чарторыйского и Коптя — белавичские и гощовские. Хребтович, защищая свое право на земли, представил лист великого князя Александра, а также лист Федьки Гавриловича с границами пожалованных владений, установленными Федькой на «поведанье» людей белавичан и гощовцев. Относительно границ, зафиксированных в листе, истцы заявили так: «.коли деи пану Литавару тую землю ограничивалъ панъ Федько, тогды былъ панъ Литаваръ державъцою Слонимъскимъ, а тыи деи люди нашы, Белавичане и Гощовъцы, на оныи часъ подъ егожъ поветомъ были; и естли бы пана Литаварова воля была, и казалъ бы имъ, и они бы и дворы свои ему отвели.» (РИБ. Т. 20. Стб. 696. № 113).

59 Pirmasis Lietuvos Statutas. Раздел 8, арт. 5. Р. 222; Lazutka S., Valikonyte I., Gudavicius E. Pirmasis Lietuvos Statutas (1529 m.). Vilnius, 2004. P. 399.

60 РИБ. Т. 20. Стб. 299. № 223. (1516 г.); Стб. 1213. № 9. (1518 г.); Стб. 1276. № 47. (1519 г.); Стб. 1298. № 55. (1518/1519 г.); Стб. 1389. № 110. (1519 г.); и др. Отступление от этого правила в пользу увеличения количества дней между сроком назначения присяги и ее исполнением могло быть связано с тем, что один из этих дней приходился на праздник. Этот случай мог специально оговариваться в документах: «и рокъ присязе положили: четьвертыи день, середу, назавтреи Благовещенья светое Богородицы — бо мели есмо присягу положити: третии день, олъторокъ, але иж в тотъ день было свято Благовещенье» (ЛМ-228. С. 193-194. № 105. (1539 г.)); «И рокъ есмо тои присязе положили: четьвертыи день, середу, назавътреи Крещенья» (ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.)).

61 Одна судебная сторона не была допущена (викарием и мистром) к присяге, поскольку пришла в костел «по полудни» (присяга, очевидно, приносилась до полудня), а также «едши и пивши» (РИБ. Т. 20. Стб. 1358. № 91. (1519 г.)).

Если говорить о степени доверия к устному слову, то наиболее показательным является «судебный» лист по тяжбе между Юрием Зеновьевичем и Олехной Суди-монтовичем. Судьи нашли целесообразным дать слово свидетелям (из крестьян) в тяжбе, относящейся к принадлежности не части, а целого владения; в качестве судебных сторон выступали не просто шляхтичи, а паны далеко не последнего разряда.

Обращает на себя внимание тот факт, что судебные стороны не ссылались на документы: в тексте источника ничего не сообщается о предоставлении ими тех или иных листов. Очевидно, ни у Юрия Зеновьевича, ни у Олехны Судимонтовича не было жалованных листов, и не потому, что великий князь не поставил на надлежащий уровень дело письменной фиксации своих решений или допустил «промашку» в случае с упомянутыми панами, или последние не проявили надлежащих забот, чтобы получить у великого князя листы на владения. Отсутствие этих листов объясняется тем, что у великого князя не существовало достаточных оснований непременно скреплять листом каждое свое пожалование, а у получателей не было достаточных оснований каждый раз просить у великого князя лист на пожалованное владение — в спорных случаях право владельца на пожалование могло быть подтверждено показаниями свидетелей и присягой.

В 1486 г. факт передачи отчины при помощи листа, имевший место в середине

XV в., вызвал у судей подозрение, имевшее под собой весомые основания: ведь «... то речъ есть давная, а передъ тымъ люди одинъ другому такии записы незъ-вычаиные [не] даивали, а то было межи людми держано, а собе в томъ верили»62. И действительно, зачем надо было оформлять передачу земли при помощи листа, если факт сделки могли подтвердить свидетели, слово которых заслуживало доверия, т. е. их свидетельство могло предупредить суд?

Прямые сведения источников подтверждают давность обычая использовать присягу в земельных тяжбах. По поводу одного судебного дела господарь заявлял: «Мы, вбачачи права, которыи ж ся въ Великом кн(я)зьстве деют, почонши за великого кн(я) зя Витовта, и за Жикгимонта, и за отца, и за брата нашого королевскихъ м(и)л(о) сти, што ж земля николи не мает быти отсужона никому без присяги.. .»63 Правление великого князя Витовта — время, от которого в XVI в. выводили существование тех или иных традиций, возникших задолго до этого великого князя. В этом плане использование присяги как доказательства прав на земельные владения не является исключением.

Признаки появления недоверия к устному слову и сакральным процедурам отчетливо проявляли себе уже тогда, когда еще можно было свидетельствовать «Божью правду». Начнем с того, что для одной из судебных сторон — Яна Юшкевича — правда крестьян не являлась «Божьей», поскольку в обратном случае спор можно было решить до суда: путем опроса «Божьей правды», т. е. так, как это делали судьи. Такой опрос не делался, а если и делался, то его результаты не убедили Яна Юшкевича. Таким образом, «Божья правда» являлась таковой только для крестьян: судьи обращались с требованием «сознать» «Божью правду» к крестьянам,

62 Груша А. 1. «И привильем своим потвердил»... С. 234-236.

63 AGAD. Dokumenty pergaminowy ^Р). Sygn. 7459 (1514).

Fontes

а не к судебным сторонам, не надеясь от них услышать эту правду. Подчеркнем этот — социальный — аспект Божьей правды: некогда общая ценность, правовая, моральная и религиозная, свидетельствовать Божью правду теперь уже не объединяла Яна Юшкевича, Олехну Судимонтовича, с одной стороны, и их подданных, с другой. Олехно не придавал значения этой ценности, вынуждая подданных лжесвидетельствовать и, следовательно, брать грех на душу. Вероятнее всего, и судьи рассматривали показания крестьян не более как просто объективную информацию, а не как Божью правду. Более того, судьи чувствовали определенное недоверие к крестьянам, если «про лепшую справедливость» провели опрос трех их групп (бобровников; 30 человек местных жителей, которые имели земли и входы вдоль реки; кривичан).

Как следует из приговора суда по делу Юрия Зеновьевича и Олехны Судимонто-вича (который является близким по времени вердикту, вынесенному по делу между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем), не все крестьяне предъявляли к своим показаниям требование объективности, а тем более рассматривали их как «Божью правду». Во время этой тяжбы свидетели, вопреки призыву судей сообщить правду, «такъ какъ ся Б(о)га боячи» — дали ложную информацию. Над ними был «волен» пан Олехно, а не Бог. Свидетели оказались в таком положении, когда их показания против Олехны представляли для них большую угрозу, чем наказание Бога. Следовательно, в данном случае побудительным мотивом свидетелей была уже не вера, а опасение и страх перед сильным человеком. Таким образом, в реальной жизни куда более значительной стала власть пана, а не Бога. Правда утратила сакральный характер. Поэтому для подданных Олехны лжесвидетельство (не под присягой) являлось, очевидно, «простительным» грехом.

Для того, чтобы получить более полное представление о развитии недоверия к устному слову и сакральным процедурам, рассмотрим некоторые стороны функционирования и эволюции институтов свидетелей и присяги в судебной сфере ВКЛ во второй половине XV - первых четырех десятилетиях XVI в.

Показания свидетелей и сложение присяги в судебных тяжбах употреблялись тогда, когда тот или иной акт по естественным причинам нельзя было зафиксировать письменно или когда его при помощи документов можно было вообще не фиксировать. К первым актам относятся правонарушения: убийство, избиение, разбой, кража и грабеж, оскорбление, святотатство и т. д. Ко вторым — отчуждение движимого имущества, одалживание денег, подтверждение принадлежности к тому или иному сословию, право владения недвижимым имуществом (землей, бортным деревом, сеножатями, лядами, нивами, бобровыми гонами, звериными ловами и т. д.) 64.

Во время тяжбы между виленским паном, берестейским старостой князем Александром Юрьевичем, и маршалком, охмистром королевы паном Войтехом Яновичем, об отбивании замков в коморе подворья Александра на Виленском

64 ВС2ай. Рещ. 1275. (1461 или 1476 г.); РИБ. № 30. Т. 27. Стб. 541. (1494 г.); Стб. 622-623. № 101. (1495 г.); Стб. 675. № 154. (1497 г.); Стб. 854. № 258. (1503 г.); ЬМ-6. Р. 223. № 343. (1499 г.); Р. 306. № 520. (1503 г.). См. также: ЬМ-6. Р. 100. № 81. (1503 г.); РИБ. Т. 20. № 108. Стб. 142. (1514 г.); Стб. 991. № 284. (1517 г.); Стб. 998. № 289. (1517 г.); Стб. 1147. № 421. (1517 г.); ЬМ-11. Р. 135-136. № 141. (1522 г.); ЬМ-14. Р. 388. № 898. (1527 г.); ЬМ-224. Р. 69. № 41. (1522 г.); Р. 70. № 44. (1523 г.); ЛМ-16. С. 44. № 64. (1531 г.); С. 54. № 78. (1531 г.); С. 56. № 82. (1531 г.); С. 92-93. № 121. (1532 г.); ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.); С. 206. № 111. (1538 г.); С. 251-253. № 144. (1539 г.); С. 257-259. № 146. (1539 г.); С. 266-268. № 150. (1539 г.); С. 327. № 189. (1539 г.); С. 335-336. № 195. (1537 г.); и др.

замке и краже имущества, Войтех предложил Александру подтвердить обвинения присягой. По этому поводу великий князь отметил: «Ино мы, того досмотревъши съ паны радами нашими, то ся намъ видело, штожъ зъ вековъ въ панъстве нашомъ право естъ таковое: какъ богатому, такъ убогому таковая речъ завжды маеть плачона быти подъ присягою...»6

В качестве судебных сторон, которые вели тяжбу о недвижимом имуществе при помощи свидетелей и присяги, со второго десятилетия XVI в. выступают в основном крестьяне, а не шляхта, поскольку с этого времени главным доводом шляхты в тяжбах о земельном имуществе, как правило, являлись документы. Показания свидетелей и присяга часто имели «надсоциальный» характер. Крестьяне и их свидетели могли свидетельствовать и присягать против шляхты, и наоборот. Таким образом, когда мы говорим об актах, которые можно было бы не фиксировать письменно, то мы имеем в виду те из них, в подтверждении которых показания свидетелей и присяга еще не утратили своего значения. Предоставление свидетелей и присяга в тяжбах, в которых участвовали крестьяне, рассматривались как «довод слушный» и ставились в один ряд с листами66.

В функционировании института свидетелей недоверие к устному слову проявлялось особенно отчетливо. Показания свидетелей утратили сакральную сущность. Судьи уже не обращались к свидетелям с требованием сообщить Божью правду под страхом «вразу» души и «напасти», обоснованно полагая, что призыв к Богу в данном случае является «неактуальным» и напрасным. Для того, чтобы добиться объективности показаний свидетелей, процедура подготовки к даче этих показаний стала регулироваться.

Очевидно, первоначально существовало более-менее всеобщее равенство в отношении к праву допуска свободного населения давать показания (за исключением, очевидно, тех, кто, например, не был лишен этого права в силу каких-либо проступков и преступлений)67. Во всяком случае, в тексте судебного листа по тяжбе между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем никак не отражена процедура выбора свидетелей: как следует из этого листа, показания давали все бобровники, все местные жители, все кривичане. Ничего неизвестно о выборе свидетелей и из судебного дела Юрия Зеновьевича и Олехны Судимонтовича. Таким образом, выбор свидетелей одной стороной из числа предложенных второй стороной кандидатов

65 РИБ. Т. 20. Стб. 599. № 55. (1509 г.).

66 «И тыи люди илемницъкии выводили ся инъшыми людми добрыми, которыи того сведоми, иж они при томъ были и тое видели, якъ Волошанинъ тую осмъ копъ грошеи Мошару за земълю ег(о) заплатилъ. И мы тых людеи водлугъ слушъного ихъ выводу в томъ сведецтве правыхъ нашли» (ЛМ-228. С. 128. № 64. (1538 г.)). «И мы спытали Хролька: “Чи маешъ ты на то люди, довод слушъныи, перед кимъ онъ тотъ лукъ и мечъ в тебе бралъ? И онъ доводу жадъного не поведилъ на то”» (ЛМ-228. С. 210. № 114. (1539 г.)). «По-томъ спытали есмо Михаила, маетъ ли теж онъ которыи довод слушъныи. И онъ поставилъ перед нами свои светъки...» (ЛМ-228. С. 267. № 150. (1539 г.)). Таким этот довод считал и Статут 1529 г.: «И мы казали Статутъ отъворити. Ино в Статуте пишеть: “Иж кождыи, держачыи за правомъ своимъ прирожонымъ або набытымъ або за давъностью земъскою, ближшыи будет держанья своего слушънымъ доводомъ доводити, то естъ людми добрыми шляхътичи або листы, або иными людми годнеишыми, близкими суседы, и чии светъки будуть годнеишии, тыи мають светъчыти без присяги ихъ телесное, подле давъного обычая земъского, за которых сознаеть сторона доводовая, речъ свою мають одержати.”» (ЛМ-228. С. 105. № 46. (1537 г.)).

67 К даче судебных показаний в XVI в. не допускались «подозреные» (некогда разоблаченные в воровстве) люди (ьМ-225. Р. 148. № 202. (1536 г.)).

Fontes

являлся относительно новой практикой. Это, впрочем, не говорит о том, что данные изменения в процедуре назначения присяги произошли во второй половине XV в. Они могли появиться намного ранее (возможно, еще в XIV в.). В данном случае речь идет о том, что тяжба между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем отражает более старую практику.

Состав свидетелей стал ограничиваться. Из числа предложенных одной стороной свидетелей, точнее, кандидатур свидетелей, противная сторона избирала конкретных лиц. Именно последних судьи и признавали в качестве свидетелей68. Одна сторона могла и не «полюбить», т. е. отклонить предложенных второй стороной свидетелей; в этом случае вторая сторона предлагала других свидетелей69. Особое доверие к некоторым было равнозначно недоверию к остальным. Доверять стали больше шляхте, чем «простым хлопам»70, которые, в частности, могли не допускаться к даче показаний «въ речи злодейской або въ розбои»71. В формировании указанной прослойки и, соответственно, противоположной (которая не заслуживала доверия) устное свидетельство сыграло немаловажную роль. Недоверие к устному слову выделило прослойку «годных», «добрых» людей72, «годнейших» свидетелей73. Большое значение стало иметь количество свидетелей74.

Во время тяжбы между Яном Петрашевичем с Яном Юшкевичем судьи нашли целесообразным обратиться за Божьей правдой к личным подданным судебной стороны (людям из с. Кривичи, принадлежавшего Яну Юшкевичу). Теперь же существовало убеждение, что люди, в той или иной степени зависимые от судебной стороны, не могут быть объективными75; в качестве свидетелей не допускались так-

68 Лазутка С., ВаликонитеИ., КарпавиченеИ. Введение. Р. XLШ; ЬМ-6. Р. 127. № 151. (1496 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 43-44. № 42. (1510 г.); Стб. 235. № 176. (1515 г.); Стб. 433. № 326. (1517 г.); Стб. 463. № 347. (1517 г.); Стб. 126. № 36. (1518 г.); Стб. 1331. № 72. (1519 г.); Стб. 1443. № 135. (1520 г.); LM-225. С. 25. № 5. (1528 г.); Р. 32. № 15. (1528 г.); Р. 45. № 35. (1528 г.); Р. 89. № 112. (1529 г.); Р. 101. № 131. (1528 г.); Р. 108. № 146. (1530 г.); ЛМ-16. С. 8. № 6. (1530 г.); С. 26. № 35. (1530 г.); С. 60. № 88. (1531 г.); С. 104. № 137. (1532 г.); С. 215. № 301. (1533 г.); ЛМ-228. С. 72. № 14. (1533 г.); С. 120. № 59. (1538 г.); и др. — Это называлось, в частности, «злюбити», «послати ся» на тех или иных свидетелей, или «любить», «полюбить» тех или иных свидетелей.

69 РИБ. Т. 20. Стб. 866. № 213. (1516 г.); LM-225. Р. 61. № 59. (1528 г.); ЛМ-228. С. 153. № 81. (1538 г.); С. 231. № 129. (1539 г.); и др.

70 LM-225. Р. 137-138. № 194. (1535 г.).

71 РИБ. Т. 20. Стб. 1512. № 189. (1521 г.).

72 «Она (одна сторона. — А. Г) поведила, што ж “Муж ее небожчикъ напротивку тых селищъ, покуль бы их завелъ, на тот час водлугъ змовы, которую со мною вчынилъ был, ачъ-кольвекъ без бытности моее онъ тое поле завелъ дочце моеи”. Пытали ее (судьи. — А. Г): “Кому бы то было сведомо?”. Она меновала: “Были в тотъ часъ мужики два сестры моее, а третии наимитъ”. Которыи же светокъ Миколаевая (вторая сторона. — А. Г) годными мети не хотела...» (ЛМ-228. С. 118. № 57. (1538 г.)).

73 РИБ. Т. 20. Стб. 1071. № 351. (1522 г.); ЛМ-16. С. 154. № 209. (1533 г.).

74 LM-6. Р. 270-271. № 456. (1501 г.). Судебные стороны могли выставить по земельным тяжбам, например, 50, 80, 100, 171, 228 свидетелей ^-6. Р. 336. № 569. (1475 г.); РИБ. Т. 27. Стб. 603. № 87. (1495 г.); Стб. 605. № 88. (1495 г.); ЛМ-224. Р. 316-317. № 381. (1529 г.)).

75 Одна сторона заявляла: «Тые светъки суть люди простые, нешляхта, а все его (второй судебной стороны. — А. Г.) рука: одинъ чоловекъ дядка его, другий — зятя, а третий церковных ихъ же подаванья всихъ, а такъ будуть по немъ светъчыти, и для того заочъне на них слати ся не хочу.» Эта судебная сторона приняла предложенных свидетелей, предупредив: «Схотят ли они (свидетели. — А. Г.) ме несправедливе посветъчыти, тогды я с ними буду о несправедливое сведецъство, не сходячы с права, говорыти» (LM-225. Р. 137. № 194. (1535 г.)). См. также: РИБ. Т. 20. Стб. 403. № 301. (1516 г.).

же приятели76, подданные родственников судебных сторон77. Источники позволяют выяснить, как отражалось разрушение межличностных контактов на отношениях доверия в практике выдвижения свидетелей. Тяжущаяся сторона могла не принять предложенных свидетелей на том основании, «иж я тыхъ ни знаю.», предлагая со своей стороны: «нехай даеть светъки суседы обапольныи»78.

Институт присяги в первой половине XVI в. (и позже), в отличие от института свидетелей, сохранял сакральный характер. Благодаря этому присяга являлась исключительным доводом. Во время тяжбы стороны могли подтвердить свои права показаниями свидетелей. Но тяжба часто заканчивалась примирением и «перееднаньем» по инициативе той стороны, которая высказывала готовность произнести присягу или соглашалась на присягу второй стороны («на присягу ся взял»)79, если эта сторона являлась неискренней или не была уверена в достоверности своих показаний. Из-за сакрального статуса присяги судьи старались не злоупотреблять ею (присяга была окончательным доводом). Очевидно, так надо понимать тот факт, что судьи не допускали судебную сторону к присяге, не выслушав свидетелей80.

Однако, несмотря на это, отношения недоверия затронули и ее. Судьи часто сомневались в ответственности, бравшейся на себя стороной, которая «торгнулась» к этой процедуре. Так, судьи рассматривали тяжбу между мещанином г. Витебск Отрошкой, его сыном Яковом и внучкой Хоней, с одной стороны, и человеком Витебского повета Мартином Чернцова Отрошковым, с другой, о четырех рублях широких грошей. Судьи спросили истцовую сторону: «Кому то сведомо? перед кимъ тыи пенези ему даны? даите на то довод». Истцы не представили никакого довода. И хотя сторона высказала желание присягнуть, судьи отказали ей в этом потому, что «то естъ (четыре рубля грошей. — А. Г.) речъ немалая, а таковые речы хто што кому даеть, тогъды перед людми добрыми явне чинить...»81

Предложение истца о присяге ответчика могло быть отклонено судьями, если истец не имел убедительных доказательств правонарушения ответчика82. Что в данных случаях мешало судьям позволить судебным сторонам осуществить данный сакральный акт? Не стремление ли судей не допустить ложное свидетельство

76 «И Яков рекъ: “Я на то людеи не маю, бо вси люди были ихъ приятели...”» (ЛМ-228. С. 63. № 6. (1533 г.). Ответчик утверждал: «Але, дали Богъ, хочу ся вывести людми добрыми, с которыми есми седелъ, иж есми его не билъ». Слова истца: «Милостивыи пане воеводо и панове бояре. Было при томъ людеи до-брыхъ досить, кгды онъ мене билъ, ино его приятели.» Этот момент был учтен судьями (ЛМ-228. С. 192. № 105. (1539 г.)).

77 «Ино мы тыхъ чотырох чоловековъ отъставили прочъ для того, иж небожчикъ князь Сеньскии Михаилу Куреишову (одна из сторон. — А. Г.) былъ братъ» (Лм-228. С. 267. № 150. (1539 г.)).

78 ЬМ-225. Р. 148. № 202. (1536 г.).

79 РИБ. Т. 20. Стб. 1419. № 121. (1520 г.); ЛМ-228. С. 64. № 6. (1533 г.); С. 259. № 146. (1539 г.); С. 268. № 150. (1539 г.); С. 327. № 189. (1539 г.); С. 336. № 195. (1537 г.).

80 См. тяжбу между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем. «И намъ ся видело, иж ся ей через светки прыся[га]ти не годить» (РИБ. Т. 20. Стб. 707. № 120. (относительно права Волынской земли, 1511 г.); ЬМ-225. Р. 107. № 144. (1530 г.). См. также: ЬМ-225. Р. 116. № 161. (1531 г.); ЛМ-228. С. 278. № 156. (1539 г.). См.: Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLVI.

81 ЛМ-228. С. 121. № 60. (1538 г.).

82 Лазутка С., Валиконите И., Карпавичене И. Введение. Р. XLVII; LM-225. Р. 69. № 77. (1529 г.). — Судья: «И намъ тая ся присяга не видела, же бы они мели присягати, иж на них жадного онъ доводу не вчынилъ» (ЛМ-228. С. 212. № 116. (1539 г.). См. также: ЛМ-224. Р. 314. № 377. (1529 г.).

Fontes

со стороны тех лиц, для которых присяга не отождествлялась с ответственностью перед Богом, а являлась «легким способом» получить все фактически ни за что?

Для судебных сторон чувство страха перед Божьим наказанием стало более слабым, чем стремление любым способом доказать свою правду, чувство глубокой антипатии друг к другу. Одна сторона так обосновывала свое право не «пускать» к присяге вторую: «Я ихъ на присягу не пускаю, бо они, злуючы на мене, не только на пяти рублевъ присягънули бъ, але и на пяти грошохъ бы присягу вчынили»83.

Для некоторых лиц судебная присяга превратилась в тактический прием ведения тяжбы. Тяжущаяся сторона могла объявить о готовности присягнуть (в надежде, например, что вторая сторона признает необоснованность своих претензий), но затем отказаться от принесения присяги84. Имели место и такие случаи. Во время одной тяжбы было договорено, что свидетели ответчика должны были «присягнувши посветчити»; если же они отказались бы присягнуть, то присягу должны были принести истцы. Когда наступил срок присяги, свидетели ответчика уклонились от дачи показаний под присягой. В свою очередь, истцы не допустили указанных свидетелей к показаниям без присяги, но и сами отказались присягнуть85. Одна сторона могла не пустить на присягу вторую на том основании, что «.рад ся по-рываеть ку присязе»86, т. е. имеет склонность высказывать готовность присягнуть без весомой причины.

Право на присягу стала получать та сторона, которая представляла «годнейших», «лепшых», «слушнейших» свидетелей87. Стали немаловажными такие аспекты присяги, как социальная принадлежность лиц, которые «взяли ся» присягнуть, их количество88. Например, именно это учитывал судья Матей Войтехович Яновича, рассматривавший тяжбу между боярином Витебской земли паном Михайлом Михайловичем Курейшовым и людьми с. Вымно Витебского повета Селиловичами, Головенчичами о землях, лядах, бортном дереве и сеножатях за р. Черница. Он допустил к присяге свидетелей Курейшова на том основании, что они были «лепъшые и годнеишые», среди них была шляхта, и их было больше89.

По аналогии с устным свидетельством можно полагать, что первоначально к присяге допускалось все свободное население (за исключением, очевидно, опять же тех, кто, например, был лишен этого права в силу каких-либо проступков и преступлений). Теперь, чтобы добиться правдивой присяги, процедура подготовки к ней (как и процедура подготовки к свидетельству) стала регулироваться. Из числа кандидатур для принесения присяги, которых представляла одна сторона, противная

83 ЛМ-228. С. 281. № 158. (1540 г.).

84 ЛМ-16. С. 66-67. № 95. (1532 г.); С. 67-68. № 96. (1532 г.).

85 LM-6. Р. 231. № 360. (1501 г.). См. также начало тяжбы: РИБ. Т. 27. Стб. 696-697. № 172. [1498].

86 ЛМ-228. С. 236. № 134. (1539 г.).

87 LM-6. Р. 206. № 315. (1499 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 934-935. № 248. (1517 г.). См. также: Стб. 968. № 271. (1517 г.); LM-11. Р. 129. № 131. (1522 г.); ЛМ-16. С. 235. № 325. (1534 г.).

88 ЛМ-224. Р. 316-317. № 381. (1529 г.).

89 «А такъ, мы тое вырозумевъшы и с паны бояры земли Витебъское, которые на тотъ часъ при насъ были, объмовивъшы, знашъли есмо ку доводу и присязе Михаила Куреишова ближшого, иж онъ и границу, реку Черницу, вказалъ, и светъки лепъшые и годнеишые, и болшеи, нижли тые Селиловичы и Головеньчиничы, поставилъ, шляхътичомъ и инъшыхъ людеи обапольныхъ: суседовъ, сумежниковъ, людеи добрых» (ЛМ-228. С. 268. № 150. (1539 г.)).

сторона избирала фактических присяжников90. Источники прямо говорят о праве одной стороны избирать для присяги кого она захочет91.

Очевидно, первоначально все, что так или иначе было связано с духовным статусом, пользовалось большим доверием. В 1540 г. рассматривалась тяжба между витебским мещанином Гридкой Скорубиным и вдовой священника церкви Св. Николы Есковой Г алкой о невозвращении долга двух рублей широких грошей. По утверждению Гридки, никольский священник Еско одолжил у него два рубля широких грошей и обещал взамен их дать свой двор и челядина. Священник умер, не заплатив денег и не дав ни двора, ни челядина. Когда судьи спросили у Гридки, имеет ли он «вы-знаныи» лист и перед кем Еско брал в долг деньги, Гридко не представил ни листа, ни свидетелей, заявив: «Верил, деи, есми по свещеньству»92. Можно допустить, что если бы не смерть, то священник не отказался бы от своего долга93.

Так или иначе, доверие к духовным лицам являлось не абсолютным: в тех или иных случаях принятие присяги требовалось и от духовенства94, в том числе даже от епископов (в данном случае католических)95.

Статут 1529 г. ограничил круг лиц, имевших право допуска к принесению присяги. Согласно ему, к выполнению этой процедуры допускались люди «добрые»96, а среди равных по этому качеству, «...чие светки годнейшие будуть.»97 Статут не настаивал, что к числу «годнейших» стоит относить только шляхту98. Но из числа тех, кто мог быть допущен к присяге в тяжбах о земле, он исключал не только лиц, которые ежегодно не исповедовались перед священником и не причащались, но также тех, кто имел плохую репутацию у соседей99, «подозренных»100, разоблаченных в воровстве и «фальшивстве»101.

90 РИБ. Т. 27. Стб. 603. № 87. (1495 г.); Стб. 605-606. № 88. (1495 г.); Стб. 728. № 194. (1499 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 277. № 207. (1516 г.); Стб. 935. № 248. (1517 г.). См. также: Стб. 968. № 271. (1517 г.); Стб. 998. № 289. (1517 г.); Стб. 1053. № 336. (1522 г.); Стб. 1447. № 136. (1520 г.); LM-224. Р. 46. № 8. (1522 г.); LM-11. Р. 115. № 109. (1522 г.); ЛМ-16. С. 90. № 120. (1532 г.); С. 92. № 121. (1532 г.); С. 100-101. № 132. (1532 г.); С. 226. № 312. (1533 г.); ЛМ-228. С. 166. № 86. (1538 г.); С. 206. № 111. (1538 г.); С. 268. № 150. (1539 г.); С. 335-336. № 195. (1537 г.); и др.

91 РИБ. Т. 27. Стб. 605. № 88. (1495 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 346. № 260. (1516 г.).

92 ЛМ-228. С. 288. № 162. (1540 г.).

93 Духовным лицам приписывались особо высокие моральные качества. Виленский воевода, канцлер Ольбрехт Мартинович Гаштольд, жаловался на жомойтского бискупа о наезде его на имение Тыкотин. Великий князь писал к бискупу: «Яко жъ частокроть от многих подданых наших на тебе жалобы приходять, ижъ ты сам, наежчаючи на именья их, ижъ тв(оя) м(и)л(о)ст, будучы [...] духовная парсона, а наежчаючи на именья, таковые кривды и грабежи чинишъ, где бы твоя м(и)л(о)ст мел инъших от того отводити, тутъ самъ то починаешъ кривды не вымовныи имъ чинишъ, чому жъ ся мы велико дивуемъ.» (LM-14. Р. 348. № 830. (1526 г.).

94 РИБ. Т. 27. Стб. 864-865. № 261. (1503 г.); РИБ. Т. 20. Стб. 606. № 60. (1509 г.); LM-224. Р. 259. № 306.

(1528 г.); LM-225. Р. 34. № 18. (1528 г.); Р. 127. № 180. (1533 г.).

95 LM-224. Р. 296. № 354. (1529 г.).

96 Piгmasis Lietuvos Statutas. Раздел 8, ст. 4. Р. 220.

97 Ibid. Раздел 8, ст. 4. Р. 220.

98 «А веджо не таковые мают ся розумети светки, штобы была шляхта, але тые светки шляхта и люди добрые, неподозреные, которые будуть суседи близкие и сумежники, тые годнейшие будуть ку сведецству, нижли тые шляхта, которые не граничники и не сумежники» (Ibid. Раздел 8, ст. 4. Р. 220-222).

99 Ibid. Раздел 8, ст. 5. Р. 222.

100 Ibid. Раздел 8, ст. 4. Р. 220.

101 Ibid. Раздел 8, ст. 5. Р. 222.

Fontes

Даже приведенных — косвенных — данных (без прямых сведений полемически заостренного публицистического произведения Михалона Литвина102) достаточно, чтобы быть уверенными: факты лжесвидетельства стали довольно частым явлением.

Процедура подготовки к показаниям свидетелей и присяге стала обставляться условностями, свидетельствующими об утрате этими институтами характера универсального средства доказательства прав и отклонения обвинения. На основе приведенных фактов можно сделать вывод о возникновении определенного кризиса доверия к устному слову и сакральным процедурам.

Статут узаконил свидетелей и присягу как способ доказательства правды и отклонения обвинения. В таком качестве присяга часто фигурирует в седьмом разделе «О насилиях земских и об избиениях, и о головщинах шляхетских», и в тринадцатом разделе «О воровстве». Довольно часто в указанных качествах она встречается и в восьмом разделе «О правах земляных, о границах и о межах, о копах». Согласно одной из статей восьмого раздела, показания свидетелей допускались в тяжбах о земельных владениях103.

Для того, чтобы выяснить значение показаний свидетелей и присяги, важно учитывать социальную принадлежность судебных сторон. Использование показаний свидетелей и присяги в тяжбах о земельном имуществе с участием крестьян известны, например, в 1530-х гг. Но если говорить о тяжбах, в которых в качестве судебных сторон выступала шляхта, то в них уже в последней трети XV в. решающее значение стали приобретать документы. В источниках, относящихся к 20-30-м гг.

XVI в., акцентируется внимание, что присяга и показания свидетелей, как способы доказательства в тяжбах о земельных владениях, являются «давним» обычаем. В 1538 г. витебский воевода Матей Войтехович Яновича рассматривал тяжбу между путными людьми Озерищской волости Витебской земли и «данным» человекам (данником) той же волости о земле.

Главным доказательством в этой тяжбе послужила присяга. В судебном листе судья подчеркнул, что истцы «на томъ присягънули, и шапъки на тои земъли водле обычая своего стародавъного музского (от слова «муж» = волощанин. — А. Г.) поставили, иж то земля ихъ власная отъчызна...». Что «обычаем стародавним муз-ским» называется в данном случае не только процедура приставления шапки, но и присяга, свидетельствует использование приведенного определения отдельно для присяги в той части листа, где дается обоснование вынесенного приговора суда: «...а они водле обычая своего на том присягънули, иж то ихъ земъля власная и тыхъ натесовъ новыхъ не натесывали.»104 Согласно Статуту 1529 г., право на земельное владение разрешалось доказывать свидетелями — «подле давного звычаю земского»105. Давность обычая сохраняла его легитимность в земельных тяжбах, но практика делала этот обычай в указанных тяжбах «устаревшим» (как указывалось выше, уже в первой трети XVI в. самым решающим доказательством по земельным тяжбам был документ).

102 Литвин Михалон. О нравах татар, литовцев и москвитян / Перевод В. И. Матузовой. Отв. ред. А. Л. Хо-рошкевич. М., 1994. С. 27.

103 Р1гша818 Lietuvos 81а1и1аз. Раздел 8, ст. 5. Р 222.

104 ЛМ-228. С. 207. № 111. (1538 г.).

105 Piгmasis Lietuvos Statutas. Раздел 8, ст. 2. Р 218.

Но наиболее отчетливо недоверие к сакральным процедурам зафиксировала статья Статута, регламентирующая порядок возвращения долга. При наличии листа на долг у одной стороны, присяга противной стороны, оспаривавшей этот долг, теряла силу106. Кусок бумаги с текстом теперь обладал большей силой, чем сакральный акт! Шляхтич и мещанин (о крестьянах речь не идет) мог посредством присяги — без листа — отсудить долг на сумму не более чем 10 коп. грошей, все остальное он утрачивал107. Таким образом, возникло убеждение, что если объектом тяжбы являлся долг на сумму 10 коп. грошей и менее, то присяга еще могла быть правдивой; но она могла стать ложной, если оспариваемая сумма превышала 10 коп. грошей.

Другими словами, сумма более чем 10 коп. грошей склоняла человека к ложному свидетельству перед Богом. На практике эта сумма являлась еще меньшей. Выше упоминалась тяжба между мещанином г. Витебск Отрошкой, его сыном Яковом и внучкой Хоней, с одной стороны, и человеком Витебского повета Мартином Черн-цова Отрошковым, с другой, о четырех рублях широких грошей. Судьи отказали Хоне в присяге на этой сумме, поскольку «то естъ (четыре рубля грошей. — А. Г.) речъ немалая...»; от себя добавим, что в понимании судей присяга на четырех рублях широких грошей была равнозначна неправдивой присяге.

Снижение значения присяги можно заметить и в других сферах общественных отношений. В 1519 г. на всей территории ВКЛ (не исключая и пограничных замков) была введена поголовщина, распространяющаяся на всех панов, урядников и шляхту (князей, панов, вдов и бояр). Все этапы сбора и поступления поголовщины сопровождались присягой со стороны лиц, которые были ответственны за ее сбор и доставку: присягу приносили паны и урядники (собиравшие поголовщину со своих людей), когда доставляли ее в Вильню, бирчие (которые собирали поголовщину с повета), шляхта (доставлявшая поголовщину бирчим). При этом бирчим следовало присягнуть дважды: первый раз — сразу после их назначения — на том, «ижъ тое поголовшчины собе не корыстити, ани пакъ кому фольговати», второй раз — при передаче собранной серебщины главным бирчим: панам Янушу Костевичу и Павлу Нарушевичу. И бирчие, и шляхта должны были присягнуть «подле обычая земъ-ского, на муку Божью».

Если присяга не играла бы решающую роль в качестве способа контроля за выплатой и передачей поголовщины, то, видимо, в известительных листах, разосланных по поводу назначения и сбора поголовщины, не было бы следующей санкции: если кто со своих людей «несправне» выбрал или утаил, тот утрачивал то имение, с которого не была выбрана поголовщина; это имение переходило в пользу того, кто доносил об этом великому князю и мог доказать данный факт108. В таком случае возникает вопрос: какой способ контроля был более эффективным — Божья мука или конфискация имения?

Изменения в отношении к показаниям свидетелей и присяге дают возможность выявить изменения в отношении не только к сакральным процедурам, но и к вере и Богу. Восприятие Бога становится более абстрактным. Проявление его силы все

106 О практической реализации этого положения см.: Лазутка С., ВаликонитеИ., КарпавиченеИ. Введение. Р. ЖУ!; LM-225. Р. 123. № 172. (1533 г.); Р. 173. № 242. (1540 г.).

107 Piгmasis Lietuvos Statutas. Раздел 10, ст. 3. Р. 260.

108 РИБ. Т. 20. Стб. 1025-1027. № 307. (1519 г.).

Fontes

более начало связываться не с земной, а с потусторонней жизнью человека. Мораль в значительной степени выделилась из религии. Моральные принципы легли в основу повседневной жизни, а совесть стала одним из регуляторов отношений между людьми.

Поступок крестьян, свидетельствовавших Божью правду, соответствует тому, что писал относительно язычников апостол Павел: «Ибо, когда язычники, не имеющие (писаного. — А. Г.) закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают (этим. — А. Г.), что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую.» (Рим. 2:14-15). Эти крестьяне не являлись язычниками, но в восприятии высших сил у них и ранних христиан есть много общего.

Свидетельство «Божьей правды» — это результат действия механизма самоконтроля, на котором основывался социальный порядок общества. В его основе — представления, мало дифференцирующие право, веру и мораль109. То, что известно о присяге как «веданьи», «поправеньи» (или «оправеньи») душой, сближает акт сложения присяги со своеобразным актом совести. Согласно с христианским вероучением, Бог уже при создании человека начертал в глубине его души свой образ и подобие; поэтому совесть — это ничто иное как Божий голос в человеке. Очевидно, то же самое можно сказать и относительно Божьей правды. Действительно, совесть — это механизм самоконтроля; результаты действия этого механизма ведут к страданию не тела, а души (угрызения совести, раскаяние); как следует из призыва судей во время рассмотрения тяжбы между Яном Петрашевичем и Яном Юшкевичем — «Повежте правду без душнаг(о) вразу...», «Повежьте правду, д(у) ши своеи не вразете, а напасти боитеся», объектом наказания за лжесвидетельство была душа.

Но совесть связана не столько с религиозными, сколько с моральными принципами. Например, сегодня честным может быть и атеист. Совесть — такой моральнопсихологический механизм, который подразумевает внутреннюю свободу выбора, т. е. совесть — это проявление морали как относительно самостоятельной основы и сферы сознания человека. В случае со свидетельством жителей с. Кривичи, «Божья правда» была мало отделена от религии; поэтому она не представляла собой проявления одной только совести. Действия против совести ведет к страданиям не тела, а души. Но как указывалось выше, «душа» имела также значение и «жизни» человека; проклятие не сводилось только к внешнему осуждению и внутреннему переживанию виновности и греховности — оно угрожало жизни человека.

109 «Но в варварском обществе, по-видимому, нет права и морали как разных оснований и форм социального сознания и человеческого поведения. Право и мораль совпадают или близки, ибо правовые нормы обладают не одной внешней принудительностью, опираются не только на систему наказаний, но представляют собой императивы, имеющие также и нравственное, и религиозное содержание» (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А. Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб., 2007. С. 133-134); «Следовательно, варварское право лишь по названию похоже на право современное, в действительности оно гораздо шире его по объему и функциям» (Там же. С. 134). Антропологи и правоведы используют понятие «мононорма» для обозначения представлений, в которых религиозные, моральные, правовые и другие нормы понимались в нерасчлененном единстве. Впрочем, согласно теономной нормативной этике русского философа Н. О. Лосского, совесть является первичным, первоначальным свойством человека (ЛосскийН. О. Условия абсолютного добра. Москва, 1991. С. 70).

Все это говорит о том, что в случае с крестьянами, дававшими показания против своего пана, мы имеем дело не с внутренним голосом человека, а с пониманием опасности внешней санкции, в данном случае — санкции Бога. Следовательно, фактически свидетельство Божьей правды упомянутыми крестьянами представляло собой механизм внешнего контроля, а не самоконтроля.

Понятие «совесть» известно по актовым источникам первой половины XVI в. Например, витебский воевода Матей Войтехович Яновича, рассматривая совместно с витебскими «панами»-боярами и мещанами дело о стации на витебского воеводу на стане в с. Бабиничи Витебского повета, просил упомянутых бояр и мещан, «же бы водлугъ сумъненья своего поведили, если бы о тотъ станъ зведомы, хто перед тымъ воевод витебъскихъ у Бабиничахъ поднималъ и стацею про ихъ милость давалъ»110. В процитированном отрывке «сумненье» лишено религиозного содержания.

Это и есть проявление совести как морально-психологического механизма самоконтроля. Именно этой совести свидетелей и доверяли судебные стороны, когда допускали их к даче показаний («давали» или «пускали» «на сумненье» свидетелей)111. Один из наиболее ранних случаев проявления совести — показания крестьян в тяжбе между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем. Крестьяне свидетельствовали не так, как просили судьи («по правъде, такъ какъ ся Б(о) га боячи») — они дали ложные показания.

Это значит, что страх перед Богом уже не ограничивал поступок крестьян. Их свидетельство основывалось на внутренней свободе выбора. Другое дело, что свобода выбора была подавлена внешней силой — страхом репрессий со стороны пана. Это значит, что в данном конкретном случае мы имеем дело с проявлением нечестности, противопоставлявшейся совести112.

Таким образом, совесть, став одним из регуляторов социальных отношений, заняла место присяги и «Божьей правды». Но могла ли она послужить таким же мощным регулятором социальных отношений, какими первоначально были присяга и «Божья правда»? Наконец, можно ли было доверять совести так, как в начале доверяли присяге и «Божьей правде»? Во время тяжбы, когда одна сторона — боярин Скрамовский — обвинял людей Степана Кончи в нападении на дворец, избиении

110 ЛМ-228. С. 350. № 204. (1540 г.); С. 353. № 205. (1540 г.).

111 Во время одной тяжбы о земельном владении ответчики не пустили на присягу истца, отказались присягать сами, но избрав людей со стороны истца, «зволившися дали на сумненье» этих людей, «ижъ мають справедливе тое земли грани завести. Которую-жъ землю тыи люди. водле зволенья ихъ и своего сумненья завели.» (ЛМ-16. С. 68. № 96. (1532 г.). См. также: ЛМ-16. С. 86. № 119. (1532 г.).

112 В других случаях «сумненье» еще не окончательно отделено от веры в Бога. В конце 1530-х гг. судьи королевы рассматривали тяжбу между городенским ключником паном Лукашем Гриньковичем и крестьянами королевы о пруде, ловле в нем рыбы и ущербе, связанном с залитием сеножатей и огородов. Когда другие способы доказательства прав на сеножати не убедили судей, последние приказали обеим сторонам «поставить» «довод». В качестве такового со стороны крестьян были поставлены 35 свидетелей, со стороны Лукаша — 18 свидетелей. И те, и другие свидетельствовали в пользу своей стороны. Судьи, выслушав показания свидетелей каждой стороны, и «бачечи» показания свидетелей подданных королевы более «достаточными» и «кгрунътовными», предложили им «поправить» свои показания телесной присягой, а пану ключнику избрать из них шестерых и вести их к присяге. Судьи трижды спрашивали у Лукаша, готов ли он вести свидетелей к присяге. Лукаш ответил: «Ижъ ихъ не веду, бо вижу, ижъ готови сут присягнуть, а маю досыть на повести ихъ, а сумненя души своее и ихъ не хочу завести, а то кромъ жадное присяги пущамъ под-даныхъ г(о)с(по)д(а)ръскихъ» (ЬМ-25. Р. 153. № 93. (1539 г.)). Это «сумнене души» не дифференцированно от сакрального акта — присяги, чего нельзя сказать о других упоминаниях совести.

Fontes

челяди и отбивании замков от свирана, Конча признал вину своих людей, заявив: «Милый пане Скрамовский! Верю твоему сумненью: естъли будуть тыи люди мои кгвалтъ учинили, и я тобе тыи люди шиеми выдаю.»113

Но так было далеко не всегда. Совесть не могла заставить человека во всех необходимых случаях говорить правду. Прошло время, когда можно было верить человеку «на слово его»114 «яко доброму чоловеку...»115 В условиях деформации в системе ценностей, изменения норм и стереотипов, искажения моральных норм голос совести был более слабым по сравнению со стремлением к наживе, страхом перед сильными людми, силой негативных эмоций, ценностями приятельских и родственных отношений и т. д. Люди перестали верить слову всех и каждого. Во время тяжбы между Юрием Зеновьевичем и Олехной Судимонтовичем первый понимал и прямо заявлял перед судьями, что свидетели не способны давать правдивые показания (под давлением Олехны), безусловно, он не мог доверять этим свидетелям. Не могли им доверять и судьи, которые по требованию Юрия признали целесообразным использовать самый решающий прием доказательства правды — присягу.

Первоначально суд был только Божьим; его вершил Бог. Для того, чтобы доказать правду, обращались к Богу, его ответ являлся «Божьей правдой». В классическом и позднем Средневековье и следствие, и суд назывались «правом»116. Окончательным результатом права была «справедливость», что, в частности, отразилось в клишированной формуле «право дати и справедливость учынити»117. В основе слов «право» и «справедливость» — «правда»118. «Справедливость учынити» — найти, дать «правду»119. По терминологии классического и позднего Средневековья присягнуть

113 РИБ. Т. 20. Стб. 57. № 52. (1510 г.).

114 ЛМ-16. С. 19. № 23. (1530 г.)

115 ЬМ-225. Р. 155. № 210. (1540 г.).

116 Право просили (просили провести следствие и суд), давали (допускали к следствию и суду), «ку праву позывали» (вызывали в суд), в право «вступовали», «становилися» (вступали в судебную тяжбу), право имели, вели, в праве стояли (судились), перед правом свидетельствовали (свидетельствовали перед судом), правом «искали», «зысквали» (решали дело через следствие и суд), с права «не спускали» (не отказывались от претензий, которые были предъявлены судебным порядком) и т. д.

117 См. также: «Нижли справедливости отъ него мети не могу. Колко разовъ есми жаловалъ и роки онъ сам

покладалъ, а никому права не далъ» (ЛМ-228. С. 186. № 100. (1539 г.)); «.и онъ намъ права дати и справедливости жадное и до сихъ часов вчынити не хотелъ» (ЛМ-228. С. 296. № 168. (1540 г.)). «Справедливость» можно было желать, просить, иметь, свидетельствовать, она могла не «стать», т. е. могла быть не установлена. «Справедливость» могла быть лучшей, «конечной», т. е. окончательной. Можно было «справедливе

досмотрети», «справедливе догледети», «справедливе светъчыть».

118 По Псковской судной грамоте и Судебнику 1497 г. целовать крест = «дать правду» (Сергеевич В. И. Лекции и исследования... С. 437). Ср. значения слова «правда» в словарях старославянского и древнерусского языков (Словарь старославянского языка. СПб., 2006. Т. 3. С. 244-245; Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка... Т. 2. Стб. 1355-1360; Словарь русского языка ХІ-ХУІІ вв. Москва, 1992. Вып. 18 / Авторы словарных статей О. И. Смирнова, В. Г. Чурганова. С. 96-99).

119 Старославянское «правъ» — «прямой», «ровный», «правильный», «справедливый» (Словарь старославянского языка. Т. 3. С. 242-243). Ср. скандинавское слово гёПг, которое кроме значения «право» также означало: «прямой», «точный», «правильный», «справедливый» (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 134). «Право», «правда» противопоставлялись тому, что называлось «кривда» — традиционное определение, при помощи которого в актовых источниках фиксировалось правонарушение в отношении к людям. Старославянское «кривъ», «кривыи» = плохой, неправильный (Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Москва, 1985. Вып. 12. С. 171). Отсюда выражения: «криво оучинить» (АЗР. СПб., 1846. Т. 1: 1340-1506. С. 1. № 1. (1352 г.)); «кривое сведецство» (рИб. Т. 27. Стб. 590. № 76. (1495 г.)). Слово «правда» сохраняло значение правового термина в Древнерусском и Рос-

означало «поднести право». Следовательно, стороны в буквальном смысле этого слова «подносили» правду, которую давал им Бог. Способом выяснения правды — «Божьей правды» — являлись сакральные процедуры. По словам А. Я. Гуревича:

«Синоним справедливости, оно (право. — А. Г.) в то же время не ориентировано на истину в нашем ее понимании: истинным считали то, что было доказано в суде посредством клятв и присяг. Клятвам, ритуалам, ордалиям и поединкам верили больше, чем каким-либо вещественным доказательствам и уликам, ибо полагали, что в присяге раскрывается истина, и торжественный акт не может быть выполнен вопреки воле Бога»120.

Бог не только давал правду, но и устанавливал ее, посылая ласку одним и гнев другим и т. д. Ситуация изменилась в результате секуляризации и рационализации сознания человека. Суд перестал быть Божьим. Теперь суд вершили люди — судьи; «Божью правду» заменили результаты следствия. Следствие приобрело светский, рациональный, практический характер и основывалось на логических доказательствах. Доказательства искали в реальной жизни. Приговор выносился на основании выяснения реального положения вещей. Во время тяжб не обходилось без сакральных действий, однако последние имели односторонний характер. Для судей они имели практическое значение и представляли собой не более, чем вид следствия.

Сакральный характер сохраняла судебная присяга. Но постепенно в тяжбах о земельном имуществе, судебными сторонами которых выступала шляхта, присяга была вытеснена другими доказательствами, главным из которых стали документальные свидетельства. Божья правда являлась правдой «последней инстанции», она не требовала доказательств. Теперь правду надо было доказать путем следствия. Таким образом, теперь судьи, проводившие следствие, а не Бог стали давать правду. Правда судей требовала доказательств. «Судебный» лист содержал не только приговор суда, но факты и результаты следствия, одновременно являвшиеся подтверждением этой судебной «правды». В отличие от Божьей правды, доказательств требовало все, что было сделано человеком.

Полнота власти Бога перешла к великому князю, он стал воплощать высшее право и высший суд, образ и подобие Господа. Приблизительно в 1496 г. жители с. Жорославка давали показания виленскому пану, городенскому наместнику князю Александру Юрьевичу, и жомойтскому старосте, пану Станиславу Яновичу, о принадлежности этого села (принадлежало ли оно великому князю или было пожаловано кому иному), заверяя, что свидетельствуют они «верне а справедливе». Между прочим, они сообщили, что Скиндир (очевидно, один из претендентов на село) посылал к ним слугу с просьбой засвидетельствовать то, что он им скажет, обещая за это по кожуху, и по сукну. «И мы того не вчинили, — заявили крестьяне, — бояли ся есмо Бога и г(о)с(по)д(а)ря великого кн(я)зя»121.

Мистическая, иррациональная связь, существовавшая между Богом и людьми, позволяла Богу обходиться без «аппарата» власти, необходимого для осуществления внешнего контроля над обществом (наместников, должностных лиц, учреждений,

сийском государствах. «Правдой» называли процесс представления и проверки доказательств; отдельное доказательство (например, свидетелей); право, которое принадлежало истцу и защищалось в суде, закон и т. д. (Ключевский В. О. Терминология русской истории. С. 170-171).

120 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 146.

121 ЬМ-6. Р. 335. № 567. (1496 г.).

Fontes

реальных исполнителей). Но великий князь не обладал способностью устанавливать такую связь и, соответственно, видеть правду каждого человека. Ему и его наместникам, как судьям, нужны были реальные и логические доказательства правды. Одним из таких доказательств и должен был стать документ. Его распространение стало индикатором развития не религиозно-правовых, а именно правовых отношений.

Статья подготовлена при поддержке Фонда Герды Хенкель (Gerda Henkel Stif-tung, Dtisseldorf), Германия, в рамках проекта «Truth and trust crisis: Formation of written culture in business and legal spheres of the Grand Duchy of Lithuania (last third 14th -first third 16th century)» (AZ15/SR/08).

Summary

The key idea of the article is the following. According to initial ideas of a society and individuals their activity was under close control of God who actively interfered in human life. It was shown, in particular, in great value in society functioning of such phenomena as an oath and a testimony of so called Gods’ truth. The close control and active intervention of God in human life maintained functioning of oral right and trust of people to each other. Written evidences for acknowledgement of rights were not claimed; in order to prove rights it was sufficiently to swear or inform Gods’ truth. As the result of consciousness secularization and development of rational relations qualities, abilities and will of man, instead of God ones started to play the main role. People appeared face to face to each other out of the control of supreme forces. Negative qualities of people were bared. People ceased to trust each other. The role and value of sacred procedures decreases. There was need for use of other means of acknowledgement of rights by means of written texts.