CC BY
4DOI 10.26105/PBSSPU.2021.7.3.007 УДК 821.161.1.09"20"-1Кальпиди В. ББК К83.3(2=411.2)6-8,445Кальпиди В.
Е.А. Селютина
«НЕ ЗНАЮ КТО С МЕРЦАЮЩИХ НЕБЕС...»: О НЕКОТОРЫХ СУЩНОСТНЫХ СТОРОНАХ ПОЭТИКИ В. КАЛЬПИДИ (НА ПРИМЕРЕ АНАЛИЗА НАРРАЦИИ СТИХОТВОРЕНИЯ «ЖЕНА АЛКОНАВТА» ИЗ КНИГИ «РУССКИЕ СОСНЫ»)
В статье анализируется наррация стихотворения В. Кальпиди «Жена алконавта» из книги «Русские сосны» как пример общей тенденции нарративиза-ции современной поэзии, что требует синтеза методологических подходов при ее исследовании. Позиция нарратора в данном тексте является показательной для анализа всесторонней модели творчества автора, организует мотивную структуру текста. Кальпиди создает новый миф о неразрывной связности и би-нарности поэтической вселенной; мотив «связности» прослеживается на всех уровнях поэтики исследуемого текста, выявляется также в контексте сборника стихов «Русские сосны».
Ключевые слова: В. Кальпиди, «Русские сосны», «Жена алконавта», нарра-тор, наррация, имманентный анализ.
E.A. Selyutina
"I DON'T KNOW WHO IS FROM THE TWINKLING HEAVENS...":
SOME ESSENTIAL ASPECTS OF V. KALPIDI'S POETICS (ON THE EXAMPLE OF NARRATIVE ANALYSIS OF THE POEM "ALCONAUT'S WIFE" FROM THE BOOK "THE RUSSIAN PINES")
The article analyzes the narrative of V. Kalpidi's poem "Alconaut's Wife" from the book "The Russian Pines" as an example of the general trend of narrativization of modern poetry, which requires the synthesis of methodological approaches in its study. The narrator's position in this text is indicative for the comprehensive model analysis of the author's creativity, organizes the motivic structure of the text. Kalpidi creates a new myth about the inseparable connectedness and binary nature of the poetic universe. The motif of "connectedness" can be traced at all levels of the poetics of the text under study. The phenomenon is also revealed in the context of the collection of poems "The Russian Pines".
Key words: V. Kalpidi, "Russian pines", "The wife of the alconaut", narrator, narrative, immanent analysis.
Введение
Лирика как род литературы лишь в недавнее время вошла в сферу зарубежных нарратологических исследований, которые в науке принято называть «постклассической нарратологией». Если ранее сферой ее интересов были литературные повествования (в эпосе) (см. работы Ц. То-дорова, В. Тюпы, В. Шмида, Ж. Женнета и др.), то в последние годы в когнитивном подходе к нарративу выработаны основания для анализа драматических, лирических, а также текстов в широком понимании этого
термина - кино, архитектура, живопись, музыка (см. работы в сб. «Современные тенденции в нарратологии» [18]). И хотя сфера применения нар-ратологии как метода неизменно расширяется, вопрос возможности анализа стихотворных текстов остается дискуссионным и актуальным. Причина такого исключения кроется в самой природе лирики, ориентирующейся на «лирическое событие», «образ-переживание» (Л.И. Тимофеев), а не на событие как деятельность: «Лирика - несюжетный жанр. Лирика передает чувства поэта; элементы рассказа, действия, сюжета растворены здесь в эмоциональном переживании <...> ...события, факты являются в лирическом стихотворении только поводом для переживаний поэта, и они целиком растворены в этих переживаниях» [17, с. 209]. В работах Я. Мукаржовского, Т. Сильмана, В. Жирмунского, Б. Томашев-ского, Ю. Лотмана обосновываются принципиальные отличия лирического дискурса как внепространственного, вневременного, нединамичного [10, с. 251]. По словам Т. Сильмана, «лирическое стихотворение -как тематически, так и в своем построении - отражает при этом особое, предельно напряженное состояние лирического героя, которое мы назовем "состоянием лирической концентрации" и которое уже в силу своей природы, "по заданию", не может быть длительным» [13, с. 5]. Но уже в работах структурно-семиотической школы есть обоснование подхода к лирическому тексту как явлению событийному: «Поэтические сюжеты отличаются значительно большей степенью обобщенности, чем сюжеты прозы. Поэтический сюжет претендует быть не повествованием об одном каком-либо событии, рядовом в числе многих, а рассказом о Событии - главном и единственном, о сущности лирического мира. В этом смысле поэзия ближе к мифу, чем к роману» [9, с. 103-104]. Изложение «события» зависит от индивидуально-творческих интенций автора, с этим соглашаются сторонники когнитивного подхода, поэтому в трансмедиальных исследованиях нарратива очевидна опора на достижения литературоведческих школ второй половины XX века. Так, в работах Э. Мюллер-Зеттельманн «Поэзия, нарратология, метапознание» (Poetry, Narratology, Meta-Cognition), «Деконструкция Самости? Британская поэзия конца двадцатого века и вымысел подлинности» («Deconstructing the Self? - Late Twentieth-Century British Poetry and the Fiction of Authenticity») исследуется феномен «лирической нарративности» с опорой на труды Ж. Женнета, К. Хамбургер [см. 19; 20]. Исследовательница ставит важный вопрос об иллюзии искренности, которую демонстрирует лирическое «я». Данный вопрос в трудах российских литературоведов был решен в рамках анализа понятий «мир», «событие», и градации субъектов повествования в лирике (автор, лирический субъект, лирический герой, герой ролевой лирики), предложенной еще в трудах Б. Кормана [8]. Разница подходов обусловлена, прежде всего, существенным несходством поэтического материала, на основе анализа которого строится теория вопроса. Если Э. Мюллер-Зеттельман исследует тексты К. Россетти и британскую поэзию конца XX века, то Ю. Лотман, Б. Корман, Б. Гаспаров и другие советские исследователи разрабатывают теорию на материале поэзии русской, эволюция которой шла совершенно особенным путем, связанным с серьезными изменениями формальной организации стиха в эпоху мо-
дерна. Общей позицией мы можем считать понятие «точки зрения», фо-кализации, важное для нашего исследования, которое Б. Корман формулирует как проблему формально-субъектной организации лирического произведения: «Произведение лирического рода есть такое произведение, в котором весь текст принадлежит одному субъекту речи. Такова схема формально-субъектной организации лирического произведения. Весь текст лирического произведения организуется субъектом сознания с обязательной прямо-оценочной точкой зрения. Такова схема субъект-но-объектных отношений лирического произведения» [8, с. 45]. Именно нарратор, обладающий «прямо-оценочной» точкой зрения обладает способностью представить мир текста воспринимающему сознанию. Кроме того, необходимо учитывать анализ поэтического текста, который в отечественном литературоведении называется имманентным или монографическим (М. Гаспаров), т.к. предполагается, что смысл в тексте может быть выявлен «изнутри», без учета биографических сведений об авторе, исторических сведений об обстановке описания, без сопоставлений с другими текстами. Методологическую позицию М. Гаспарова можно проследить по ряду его работ о поэзии (например, [2; 3]).
Выработка такого подхода и демонстрация его возможностей -цель данного исследования, т.к., на наш взгляд, имманентный анализ в сочетании с достижениями современной нарратологии применительно к актуальной российской поэзии начала XXI века, где помимо верлибров, белого стиха, традиционных рифмовок активно используются возможности всех родов литературы, в том числе и эпического, является корректным: он позволяет рассматривать текст как уникальный художественный феномен, что необходимо в качестве отдельного шага в общей цепочке построений всесторонней модели творчества автора (от частного к общему).
Автор, который, на наш взгляд, демонстрирует важные тенденции развития современной отечественной поэзии - уральский поэт В. Каль-пиди, чья деятельность в литературе не ограничивается созданием собственно поэтических текстов. Кальпиди является теоретиком и критиком современной поэзии, обосновавшим понятие «уральская поэтическая школа» (УПШ), а по словам литературного критика Ю. Подлубной, является одним из самых активных агентов литературного поля в российской современной литературе [11, с. 7]. Литературоведы исследуют творчество В. Кальпиди через «нарратив телесности» [4], мифологию «женского» [1], интертекстуальность [15; 16], поэтику пейзажа [7]. Общая тенденция анализа лирики Кальпиди - включение его в дискурс постмодерна, а также выведение тенденции к мифологизаторству в статус ведущей в его творчестве. М.П. Абашева утверждает: «Мифологизм Кальпиди проявляется не в пользовании мифом как привычным предметом общекультурного обихода, что весьма характерно для постмодернизма, но в живом воплощении архетипического начала, пережитого глубоко личностно. Мифологическое содержание поэзии Кальпиди - вполне сознательная авторская установка, которую он декларирует открыто, с непреложностью силлогизма» [1, с. 52]. Согласимся с исследователями, т.к. создание персональных мифов связано не столько с общей направленностью поэ-
зии Кальпиди как яркого примера постмодернистского метареализма, сколько с его индивидуальной авторской стратегией, которую можно проследить как на уровне одного текста, так и на уровне сборников стихотворений и всего творчества автора.
Именно изложение нарратором нового взгляда на объективно случившееся событие как мифа становится основой картины мира стихотворения «Жена алконавта» (в подзаголовке есть прямая апелляция к событийному претексту («По мотивам гибели поэта Н. Рубцова») [6, с. 83-86.], которое входит в сборник лирики «Русские сосны» (2017) и является важным для понимания творчества поэта вообще, т.к. демонстрирует общее основание для описания творческой стратегии автора [6]. Как пишет сам поэт в аннотации к сборнику, «очередная попытка инсценировать новый русский миропорядок силами русского поэтического хаоса. Особенностью этого миропорядка является его очевидная эволюция: от трагедии к драме, от драмы к несчастью, от несчастья к счастью, от счастья - к чуду, от чуда - к свободе нецелевого бытия человека. В книгу вошли тридцать три стихотворения, написанные в 2016-2017 гг.» [6, с. 2].
Результаты и обсуждение результатов исследования
В центре стихотворного текста находится лексема «пуповина», которая стоит ровно в середине всех строф «Жены алконавта», в четвертом катрене: «Ну, а пока упругая, как гуж, / из женщины стреляет пуповина, / на том конце которой - мёртвый муж / рукою машет, пьяная скотина» [6, с. 84]. Две константы, два образа этого текста - жена и муж, необходимые для анализа сущности представленных здесь значений мира, который оформляется в прочтении стихотворения. Исходя из мысли о том, что любой элемент в поэзии смыслонесущ и неслучаен [2, с. 10], мы можем сделать вывод, что перекрестная рифмовка, повторяющаяся во всех восьми четверостишиях, здесь подчеркивает мысль о соединении двух линий жизни - мужской и женской. Ритмический рисунок стабилен на протяжении всего текста (5-ти стопный ямб с пиррихиями в некоторых строках). В этом же четверостишии мы видим и сочетание мужской и женской рифм, и, хотя этот рисунок не повторяется абсолютно во всех частях произведения, изначально выявленную оппозицию он также подтверждает. Образ пуповины символичен и создает определенные связи внутри текста. Он определяет, на наш взгляд, центральную идею и мотив автора - мотив «связности» как основной характеристики бытия. Пуповина, связующая мать и дитя (первичное значение), за счет поэтического сравнения ее упругости с упряжью («упругая как гуж») в данном случае подчиняется закону существования слова в художественном тексте. Происходит мена лексического значения «пуповины» как родственной, кровной связи на веревку, упряжь, в которую запряжен мужчина -летун-астронавт и «пьяная скотина» одновременно. Именно поэтому в следующем четверостишии жена уподобляется международной космической станции - «эта МКС в обличье женщины», из которой вылетает герой-космонавт, он «рукою машет» (образ, который порожден общим культурным опытом и перцептивной базой, пониманием, кто такой А. Леонов, а также привлекательным визуально образом космонавта-героя, повисшего на тросе в космосе). При этом герой подобен бесу - мелок, но, в то же время, находится пространственно «над» женщиной -«пока над нею бес парит, как будто космонавт Леонов» [6, с. 84].
Ироничная номинация героя-мужчины как «алконавта» - алкоголика, улетающего в космос запоя, создает амбивалентный образ, соединяющий негативные и позитивные коннотации. Его свободное парение лишь иллюзия, потому как без станции этот полет невозможен. Идентификация женской сущности определяется уже в самой сильной позиции текста, его названии, через ее соотнесенность с мужем-алкоголиком -«жена алконавта».
В тексте образ пуповины приобретает дополнительные коннота-тивные значения за счет апелляции к претексту - событию, которому посвящено стихотворение. Жанр «Жены алконавта» - размышление «по мотивам» (авторское определение жанра). Поэтому можно говорить о том, что внутри художественного мира есть имплицитный, «дотекстовый» сюжет: бытовая, «непоэтическая» смерть поэта Николая Рубцова, где убийцей стала его невеста, сталкивается с авторским видением этого события в перспективе времени: это событие определенно нуждается в поэтизации, поэтическом переосмыслении, силы к чему, как кажется, прилагает автор. По мысли Кальпиди, событие убийства связало мужчину и женщину гораздо крепче брачных обязательств, и именно жена стала родительницей нового сентиментально-сочувственного прочтения быстро оборвавшейся жизни «молодого поэта». Поэтому в тексте образу «убеленного сада» противопоставлен образ ранней весны, «остановившегося снега», отсылающий нас к стихотворению Н. Рубцова «Я умру в крещенские морозы...» [12, с. 124], где образ пробуждающейся природы проходит через травестию и весна становится разрушительницей погоста, оказывается началом не космическим, а хаотическим: «Я умру в крещенские морозы / Я умру, когда трещат березы / А весною ужас будет полный: / На погост речные хлынут волны! / Из моей затопленной могилы / Гроб всплывет, забытый и унылый / Разобьется с треском, / и в потемки / Уплывут ужасные обломки / Сам не знаю, что это такое./ Я не верю вечности покоя!» [12, с. 127].
Важен поэтому масштаб картины мира в тексте и «точка наррато-ра» - повествующего. Для поэтики Кальпиди визуальность или, можно сказать, наглядность, является ведущим художественным средством [15] (мы именно видим картину, и в этом произведении также мир статичен, задан, о чем говорят и предикаты в форме прошедшего времени). Также существенен образ границы, обозначающий возможность перемещения нарратора текста из реального в виртуальное, будь то область фантазии или прозрения, когда пространственные локусы сменяют друг друга по принципу расходящихся концентрических кругов все большего объема, а говорящий в финале занимает позицию божественного наблюдателя.
И в данном случае мы видим совмещение разных точек зрения на мир благодаря метафорическому образу окна. Это граница между то-посом сада и точкой наблюдения (вероятно, комнатой), т.е. точкой нар-ратора (вероятно, человек перед окном-в-мир - компьютером). События разворачиваются одновременно в зимнем саду, чья призрачность сравнивается с виртуальным микрокосмосом интернет-окна - «убелённый сад / скорее наяву, чем понарошку / висел в окне, как самопальный сайт / с одною лишь битой ссылкою - на кошку» [6, с. 83] и в виртуальном мире интернет-поиска.
Окно в значении интернет-окна показывает объем потенциально больший, т.к. за ним информационно насыщенный огромный мир («open space»). Но при этом детализация картинки не зависит от качественной характеристики окон: будь оно реально или виртуально, в нем есть женщина и мужчина над ней. Микрокосмос становится здесь макрокосмосом, но в виртуальном плане макрокосмосом управляемым: «Но женщина смеялась страха без. / И чтоб заткнулась эта горемыка, / не знаю кто с мерцающих небес / ей в рот живою мышкой долго тыкал» [6, с. 85].
Такая оптика говорящего в стихотворении помещает его в позицию наблюдателя, прозревающего некоторые истины этого мира. Нарратор здесь находится над художественным миром в положении Бога. Автор -«создатель», творец, представляющий читателю только те фрагменты претекста в интертексте, которые он полагает судьбоносными для понимания и гибели поэта - отдельно взятого поэта Рубцова, и онтологических категорий, определяющих человека как такового в контексте проблемы отграничения жизни от смерти и понимания акта убийства как глубинной новой «связности» между убитым и убивающим: «Кто нас родил - родители, хотя тот, кто убил, не менее родитель» [6, с. 84]. Причем выход к этой истине заранее снят ироническим зачином текста - «смешно, но...», и подкреплен в финале метафорой женской истерики: «На пиксели распался женский смех. / Весна на мониторе чуть зависла. / Но женщина смеялась страха без» (7 и 8 катрен) [6, с. 84-85].
Подчеркнем, что ровный ритмический рисунок данного текста далеко не случаен: он позволяет автору создать определенный эмотивный фон, одновременно сентиментально-возвышенный - символический образ белого сада (эпитеты «убеленный сад» и «мерцающие небеса») и прозаически конкретный («мокрые клены» и «облегчающаяся женщина»). Поэтому и стилистический рисунок текста намеренно включает в себя и высокий слой, отсылающий нас к культурной традиции «небесного вертограда», и прозаизацию этого поэтического универсума. И если мы посмотрим на мотивную предикативную структуру стихотворения, то окажется, что прозаизация окружает концепт «женщина» - это глаголы состояния («стояла», «злилась», «облегчилась», «заткнулась») - это ее уже реализованные возможности, и действия - «удавит», которое отвечает за план будущего), а «поэтизация» - мужское: ОН (мужчина) «парит, как будто космонавт Леонов» [6, с. 84].
То же подтвердит анализ эпитетов: на протяжении всего текста мы сталкиваемся с прилагательным «злая» в семантической связи с предикатом «злилась». А если мы обратимся к фонетическому уровню текста, то окажется, что намеренная аллитерация шипящих и свистящих "с", "ш", "ч", чёткая в первых двух и двух последних четверостишиях, связана с женской темой - смех, шипение злой лирической героини: она и жена, и сама жизнь. Мы можем сделать вывод, что несмотря на позицию «наблюдателя», нарратор определенно интериоризирует эту картину мира, внутренне ее проживает, она субъективна, отсюда подробное описание «злой женщины» и смыслы, заложенные в 3-ем четверостишии, которые отсылают нас к каким-то событиям, прямо не связанным с имплицитным сюжетом произведения: «Когда ей стукнет двадцать девять лет, / она удавит мужа-алконавта, / за это на неё прольётся свет / тринадцатого марта, послезавтра» [6, с. 83].
Но было бы некорректно счесть лексико-фонетический анализ прологом к выводу о типичном противопоставлении мужского и женского, феминного и маскулинного. Вернемся к образу «пуповины». Породившая мужчину женщина, желающая его убить и, как предсказывает автор, желание свое она осуществит, она не только агрессор, но и жертва, т.к. важнейший акт самоопределения - отделение рожденного от родителя, а родителя от рожденного - здесь не происходит. На протяжении всего текста мы рассматриваем этот образ именно как «связанный», неотделенный, в прямом смысле она существует только как жена алконавта, а без него мир не нуждается в ней (см. финальное четверостишие, в котором ее «окно» «не знаю кто» закрывает мышью [6, с. 85]).
Онтологическая природа этого произведения и расположена между понятиями - «граница» и «связность». Связаны между собой муж и жена, связаны между собой жизнь и смерть (автор уподобляет их компьютеру и диску - «смерть, по сути - внешний накопитель»). А убитый будет жить в сознании убийцы так же, как будет пониматься убийца через соотнесенность с фигурой убитого, и ею будет продолжаться его жизнь.
Выйдя за границы стихотворения «Жена алконавта» в поэтический универсум книги «Русские сосны», мы можем утверждать, что понимание «связности» жизни и смерти (а отнюдь не оппозиционный их характер, как это предполагается в традиционной бинарной логике) является если не сквозным, то одним из важных мотивов поэтики Виталия Кальпиди. Так, например, в этом ряду можно рассматривать стихотворение с развернутым названием «Про то, что всё может стать жизнью - даже смерть, невзирая на то, что всё становится смертью - даже жизнь» [6, с. 12], или восьмой катрен шестнадцатого стихотворения «Стать смертью может кто / угодно, даже - ты, / и с вешалки пальто, / и свежие цветы» [6, с. 56], или фрагмент десятого стихотворения под названием «Глянь, нарядившись твоей сединою.»: «Смерть - это самое раннее детство / вечности тёплой, как рот, вот бы попробовать не отсидеться, / а перейти её вброд» [6, с. 32]. И, мы полагаем, здесь же необходимо учитывать все возможные составляющие концептосферы «смерть», в том числе ее архетипическое значение «сон есть смерть», ее присутствие в зимнем пейзаже (а мы полагаем, что «Русские сосны» - это «зимняя книга» Каль-пиди), вопрос о понимании ада и рая, а также божественного присутствия в мире («рай рвется через этот ад»).
Выводы
Таким образом, в творчестве В. Кальпиди отражается общая тенденция современной поэзии к размыканию родовых границ и формированию индивидуальных жанров. В новейшей поэзии фабульность является одной из основных стратегий, в том числе и в рифмованной поэзии, поэтому большое значение имеет позиция нарратора, определяющего субъективные границы художественного мира, поэтому его анализ через нарративный подход является доказательным в отношении выводов о специфике творческого подхода писателя. Сохраняя общую направленность поэзии к обобщению событийного опыта, автор создает новый миф о неразрывной связности и бинарности поэтической вселенной. Мотив «связности» прослеживается на всех уровнях поэтики исследуемого текста, выявляется также в контексте всего сборника стихов «Русские сосны».
Литература
1. Абашева М.П. Мифология «женского» в поэзии Виталия Кальпиди // Филологические науки. 2000. № 3. С. 52-61.
2. Гаспаров М.Л. Фет безглагольный: композиция пространства, чувства и слова // Гаспаров М.Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. С. 139-150.
3. Гаспаров М.Л. «Снова тучи надо мною.»: методика анализа // Гаспаров М.Л. О русской поэзии: Анализы, интерпретации, характеристики. СПб.: Азбука, 2001. С. 9-20.
4. Даниленко Ю.Ю., Федоров В.В. Нарратив телесности в видеопоэзии Виталия Кальпиди // Знак: проблемное поле медиаобразования. 2018. № 4 (30). URL: https://cyberleninka.ru/ article/n/narrativ-telesnosti-v-videopoezii-vitaliya-kalpidi (дата обращения: 05.10.2021).
5. Жирмунский В.М. Введение в литературоведение: курс лекций. М.: ЛЕНАНД, 2016. 464 с.
6. Кальпиди В.О. Русские сосны: книга стихотворений. Челябинск: Изд-во Марины Волковой, 2017. 120 с.
7. Комадей Р.М., Подлубнова Ю.С. Пейзажи, природные компоненты и категория природы в лирике В. Кальпиди // Филологический класс. 2014. №3 (37). URL: https:// cyberfeninka.ru/article/n/peyzazhi-prirodnye-komponenty-i-kategoriya-prirody-v-lirike-v-kalpidi (дата обращения: 05.10.2021).
8. Корман Б. О. Целостность литературного произведения и экпериментальный словарь литературоведческих терминов // Проблемы истории критики и поэтики реализма. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1992. С. 39-54.
9. Лотман Ю.М. Проблема поэтического сюжета // Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение. Ленинград. отд., 1972. С. 103-106.
10. Мукаржовский Я. Лирика // Мукаржовский Я. Структуральная поэтика. М.: «Языки русской культуры»; Кошелев, 1996. С. 251-253.
11. Подлубнова Ю.С. Неузнаваемый воздух. Книга о современной уральской поэзии / лит. ред. Е. Джаббарова. Челябинск: Изд-во Марины Волковой, 2017. 139 с.
12. Рубцов Н. «Я умру в крещенские морозы.» // Рубцов Н. Лирика. М.: Детская литература, 2013. С. 124-127.
13. Сильман Т.И. Семантическая структура лирического стихотворения // Сильман Т.И. Заметки о лирике. Л.: Советский писатель, Ленинград. отд., 1977. С. 5-45.
14. Сидякина А.А. Уральский поэтический видеоарт в процессе становления российской видеопоэзии // Вестник Челябинского государственного университета. Сер. «Филология. Искусствоведение». Вып. 92. 2014. № 23 (352). С. 152-155.
15. Смышляев Е.А. Современная поэзия Челябинска как локальный текст: дис. ... канд. филолол. наук. Челябинск, 2018. 227 с.
16. Смышляев Е.А. Мифологизация пространства Челябинска в поэзии В.О. Кальпиди // Новый филологический вестник. 2018. № 2 (45). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/ mifologizatsiya-prostranstva-chelyabinska-v-poezii-v-o-kalpidi (дата обращения: 05.10.2021).
17. Тимофеев Л.И. Лирика // Литературный энциклопедический словарь / [подгот. Е.И. Бонч-Бруевич и др.]; под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. М.: Сов. энцикл., 1987. С. 208-213.
18. Current trends in narratology / ed. by Greta Olson. Berlin; New York : de Gruyter, 2011. 367 p.
19. Handbook of Narratology / ed. by HOhn P., Pier J., Schmid W., Sooner: J. Berlin; N.Y.: Walser de Gruyter, 2009. 468 p.
20. MOller-Zettelmann E. Poetry, Narratology, Meta-Cognition // Current trends in narratology / Ed. by Olson G. Berlin; N.Y.: De Gruyter, 2011. URL: https://www.researchgate.net/publication/ 346694786_Poetry_Narratology_Meta-Cognition (дата обращения: 05.10.2021).
References
1. Abasheva M.P. Mifologiya «zhenskogo» v poe'zii Vitaliya KaFpidi [The Mythology of the "Feminine" in the Poetry of Vitaly Kalpidi]. Filologicheskie nauki [Philological sciences], 2000, no. 3, pp. 52-61. (In Russian).
2. Gasparov M.L. Fet bezglagoFnyj kompoziciya prostranstva, chuvstva i slova [Fet without Verbs: Composition of Space, Feelings and Words]. Gasparov M.L. O russkoj poe^zii: Analizy) interpretacii, xarakteristiki [About Russian poetry: Analyses, interpretations, characteristics], St. Petersburg, Azbuka, 2001, pp. 139-150. (In Russian).
3. Gasparov M.L. «Snova tuchi nado mnoyu...»: metodika analiza ["Clouds over me Again...": Analysis Methodology]. Gasparov M.L. O russkoj poe^zii: Analizy) interpretacii, xarakteristiki [About Russian poetry: Analyses, interpretations, characteristics], St. Petersburg, Azbuka, 2001, pp. 9-20. (In Russian).
4. Danilenko Yu.Yu., Fedorov V.V. Narrativ telesnosti v videopoe"zii Vitaliya KaFpidi [The Narrative of Physicality in the Video Poetry of Vitaly Kalpidi]. Znak: problemnoe pole me-diaobrazovaniya [Sign: the problematic field of media education.], 2018, no. 4 (30). Available at: https://cyberleninka.ru/article/n7narrativ-telesnosti-v-videopoezii-vitaliya-kalpidi (accessed 05.10.2021). (In Russian).
5. Zhirmunskij V.M. Vvedenie v literaturovedenie: kurs lekcij [Introduction to Literary Studies: a Course of Lectures], Moscow, LENAND, 2016, 464 p. (In Russian).
6. KaFpidi V.O. Russkie sosnykniga stixotvorenij [Russian Pines: Book of Poems], Chelyabinsk, Izd-vo Mariny" Volkovoj, 2017, 120 p. (In Russian).
7. Komadej R.M., Podlubnova Yu.S. Pejzazhi, prirodny"e komponenty" i kategoriya prirody" v lirike V. KaFpidi [Landscapes, Natural Components and the Category of Nature in V. Kalpidi's Lyrics]. Filologicheskij klass [Philological class], 2014, no. 3 (37). Available at: https://cyberleninka.ru/ article/n/peyzazhi-prirodnye-komponenty-i-kategoriya-prirody-v-lirike- v-kalpidi (accessed 05.10.2021). (In Russian).
8. Korman B.O. Celostnost" literaturnogo proizvedeniya i e"kperimental"ny"j slovar" litera-turovedcheskix terminov [The Integrity of a Literary Work and an Experimental Dictionary of Literary Terms]. Problemy' istorii kritiki i poe'tiki realizma [Problems of the history of criticism and the poetics of realism], Izhevsk, Izd-vo Udm. Universiteta, 1992, pp. 39-54. (In Russian).
9. Lotman Yu.M. Problema poe"ticheskogo syuzheta [The Problem of the Poetic Plot]. Lotman Yu.M. Analiz poe'ticheskogo teksta. Struktura stixa [Analysis of the poetic text. Verse structure], Leningrad, Prosveshhenie, 1972, pp. 103-106. (In Russian).
10. Mukarzhovskij Ya. Lirika [Lyrics]. Mukarzhovskij Ya. StrukturaFnaya poe'tika [Structural poetics.], Moscow, Yazy"ki russkoj kul"tury", Koshelev, 1996, pp. 251-253. (In Russian).
11. Podlubnova Yu.S. Neuznavaemy"j vozdux. Kniga o sovremennoj uraFskoj poe^zii [Unrecognizable Air. A Book about Modern Ural Poetry], Chelyabinsk, Izd-vo Mariny" Volkovoj, 2017, 139 p. (In Russian).
12. Rubczov N. «Ya umru v kreshhenskie morozy\..» ["I Will Die in the Epiphany Frosts..."]. Rubczov N. Lirika [Lyrics], Moscow, Detskaya literatura, 2013, p. 124-127. (In Russian).
13. Sil"man T.I. Semanticheskaya struktura liricheskogo stixotvoreniya [Semantic Structure of a Lyrical Poem]. Sil"man T.I. Zametki o lirike [Notes about the lyrics], Leningrad, Sovetskij pisatel, 1977, p. 5-45. (In Russian).
14. Sidyakina A.A. Ural"skij poe"ticheskij videoart v processe stanovleniya rossijskoj videopoe"zii [Ural Poetic Video Art in the Process of Formation of Russian Video Poetry]. Vestnik Chelya-binskogo gosudarstvennogo universiteta. Ser. «Filologiya. Iskusstvovedenie» [Bulletin of Chelyabinsk State University. Ser. "Philology. Art criticism"], is. 92, 2014, no. 23 (352), pp. 152-155. (In Russian).
15. Smy"shlyaev E.A. Sovremennaya poe^ziya Chelyabinska kak lokaFny^j tekst [Modern Poetry of Chelyabinsk as a Local Text], PhD Thesis, Chelyabinsk, 2018, 227 p. (In Russian).
16. Smy"shlyaev E.A. Mifologizaciya prostranstva Chelyabinska v poe"zii V. O. KaFpidi [Mytholo-gization of Chelyabinsk Space in V.O. Kalpidi's Poetry]. Novy'j filologicheskij vestnik [New Philological Bulletin], 2018, no. 2 (45). Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/ mifologizatsiya-prostranstva-chelyabinska-v-poezii-v-o-kalpidi (accessed 05.10.2021). (In Russian).
17. Timofeev L.I. Lirika [Lyrics]. Kozhevnikov V.M., Nikolaev P.A. (ed.) Literaturnyj enciklopedicheskij slovar [Literary Encyclopedic Dictionary], Moscow, Sovetskaya e"nciklopediya, 1987, pp. 208-213. (In Russian).
18. Olson G. (ed.) Current trends in narratology, Berlin, New York, de Gruyter, 2011, 367 p. (In English).
19. Huhn P. a col. (ed.) Handbook of Narratology, Berlin, N.Y., Walser de Gruyter, 2009, 468 p. (In English).
20. Muller-Zettelmann E. Poetry, Narratology, Meta-Cognition. Olson G. (ed.) Current trends in narratology, Berlin, New York, Walser de Gruyter, 2011. Available at: https://www. researchgate.net/ publication/346694786_Poetry_Narratology_Meta-Cognition (accessed 05.10.2021). (In English).
