CC BY
107
немецкая классическая философия и РУССКАЯ историография (Т.н. грановский, п.н. Кудрявцев, с.в. ешевский, с.м. соловьев)
Т.Л. ШЕСТОВА, доц. каф. философии МГУЛ, канд. ист. наук
Вторая четверть XIX в. резко изменила лицо русской историографии. Изменения, произошедшие в этот период в русской исторической науке, можно охарактеризовать как методологический переворот, суть которого заключается в переходе русской историографии с позиций просветительского рационализма на позиции объективно-идеалистической диалектики.
На смену историческим концепциям, построенным на принципах Просвещения, приходит историописание, основанное на идеях немецкой классической философии. Учения Канта, Гердера, Шеллинга и особенно Гегеля становятся методологической основой передовой русской историографии. Антропологический рационализм просветителей, на котором строились исторические концепции конца XVIII - начала XIX века, заменяется поиском объективной рациональности исторического процесса; вера в прогресс, основанный на человеческих деяниях, заменяется верой в объективный прогресс духа. Мировая история начинает рассматриваться как процесс самопознания абсолютного духа, разви-
тие которого поочередно воплощается в истории отдельных народов.
Нравоучительные «дееписания» историков-просветителей заменяются исследованиями, авторы которых стремятся писать, отыскивая глубинный смысл социальных процессов и раскрывая закономерность исторических явлений. Историков начинает интересовать не столько то, как именно происходило то или иное событие, сколько то, что стояло за этим событием, в чем заключались его истинные причины и каковы были последствия. Историческое познание превращается в поиск объективных законов всемирно-исторического процесса.
Проникновение идей немецкого идеализма в русскую мысль начинается уже в 10-20-е гг. Лекции профессоров-естественников М.Г. Павлова и Д.М. Велланского, публикации альманаха «Мнемозина», издававшегося московским кружком любомудров (В.Ф. Одоевский, Д.В. Веневитинов, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков), знакомили русское общество с идеями немецких мыслителей.
В 30-х гг. интерес к передовым идеям немецкой философии резко возрос. Увеличи-
106
ЛЕСНОЙ ВЕСТНИК 7/2006
вается количество публикаций работ немецких авторов в русских журналах. В университетскую практику входит обычай регулярных научных стажировок профессорского состава в Германии. Популярные профессора-гуманитарии Н.И. Надеждин, С.П. Шевырев, И.И. Давыдов, П.Г. Редкин, Д.Л. Крюков, Н.И. Крылов не только были хорошо знакомы с трудами немецких философов, но и пытались применить идеи последних в своих работах и лекциях по философии, эстетике, языкознанию, праву. В лице П.Я. Чаадаева, интенсивно переписывавшегося с Шеллингом, была осуществлена попытка создания на основе идей «Системы трансцендентального идеализма» оригинальной русской историософии. К этому же периоду относится первый (правда, неудачный) опыт написания конкретно-исторической работы по истории России, основанной на идеях немецкой идеалистической философии. Историк-самоучка Н.А. Полевой, журналист, писатель, издатель журнала «Московский телеграф», предпринял попытку написать на основе учения Шеллинга «Историю русского народа», в которой намеревался представить закономерный характер ряда социальных процессов в истории России, особенно народных движений.
В профессиональную русскую историографию идеи немецкой классики входят с конца 30-х - начала 40-х гг. с началом научной и преподавательской деятельности Т.Н. Грановского, П.Н. Кудрявцева, С.В. Ешевского, С.М. Соловьева.
Начало методологического освоения идей немецкой классической философии русской профессиональной историографией следует отнести к деятельности профессора Московского университета Тимофея Николаевича Грановского (1813-1855).
Т.Н. Грановский - воспитанник юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Еще обучаясь в университете, он стремился самостоятельно ознакомиться с передовыми идеями европейской мысли, штудируя произведения крупнейших европейских авторов конца XVIII - начала XIX вв. Его особое внимание привлекли сочинения Юма, Сисмонди, «новейших французских историков» Тьерри и Гизо.
Прослужив по окончании университета несколько месяцев в библиотеке Морского министерства, Грановский познакомился с Н.В. Станкевичем и членами его философского кружка, в котором увлеченно изучали современную немецкую философию. Особенно почитали в этом кружке Шеллинга. Подружившись с Н.В. Станкевичем, Грановский проникся глубоким интересом к творчеству немецких философов, идеи которых оказали на него сильнейшее влияние. Через новых друзей Грановский получил приглашение от попечителя Московского учебного округа графа С.Г. Строганова отправиться на учебу в Германию с тем, чтобы по возвращении занять кафедру всеобщей истории в Московском университете.
В Германии (1836-1839) Грановский слушал лекции историков так называемой «правовой школы» Ф. Савиньи и Ф. Раумера, концепции которых строились на изучении форм «развития народного духа», и в первую очередь, на изучении эволюции государственно-правовых институтов. Особый интерес у Грановского вызвали лекции крупнейшего историка Германии первой половины XIX в., последователя Раумера и Савиньи - Л. фон Ранке (1795-1886). О нем Грановский восторженно отзывался: «Он понимает историю». Ранке был одним из первых крупных историков, ставших писать «по системе», т.е. не просто хронологизируя события, но «осмысляя» историю, «скрепляя идеей» факты [1]. Именно эта специфика историописания - через «философское рассмотрение» истории - станет впоследствии основой метода самого Грановского.
Философию Грановский слушал у К. Вердера (1806-1893), последователя Гегеля. К глубокому изучению трудов самого Гегеля Грановский приступил весной 1837 г., оставив для этого все другие занятия. Система великого мыслителя оказала сильнейшее влияние на Грановского - историка и человека. Через полгода углубленных занятий философией Грановский писал одному из своих друзей: «Займись, голубчик, философией... Учись по-немецки и начинай читать Гегеля. Он успокоит твою душу... Есть вопросы, на которые человек не может дать удовлетвори-
тельного ответа. Их не решает и Гегель, но все, что теперь доступно знанию человека, и самое знание у него чудесно объяснено» [2].
Вернувшись в 1839 г. из-за границы, Грановский стал читать в Московском университете лекции по всеобщей истории, специализируясь на истории средних веков. Уже с первых лекций стало ясно, что на кафедре - выдающийся профессор, читающий не просто историю средних веков, но философию истории. На его лекции всегда стекалось множество слушателей с самых разных факультетов. Слава Грановского разнеслась по городу. Грановский выступал и с публичными чтениями по истории средневековья, на которые съезжалась «вся Москва». По отзыву Чаадаева, публичные лекции Грановского имели «историческое значение» [3], в них отразилось стремление русского общества к «пониманию» своего прошлого и настоящего.
В своих лекциях Грановский проводил идею единства мировой истории, подчеркивая закономерный характер исторических явлений и процессов. События, ранее известные слушателям как некие отдельные «акты» или «сюжеты» мировой истории, приобретали в лекциях Грановского осмысленное звучание, вплетаясь в причинно-следственную цепь непрерывного процесса развития абсолютного духа. Такой взгляд на историю был нов и интересен не только для профессионалов, но и для широкой публики. На лекциях Грановского было воспитано целое поколение русских интеллигентов, вышедших из стен Московского университета в 40-50-х гг.
Вслед за Гегелем Грановский считал, что в основе исторического процесса лежит самопознание абсолютного духа, проявляющегося в духовной жизни отдельных народов. В каждый период истории абсолютный дух достигает своего высшего проявления в духе того народа, который в данный момент занимает лидирующее положение среди других народов. Причины всех исторических событий имманентны, их следует искать не во внешних факторах, а в саморазвитии народного духа, или «идеи народа». «Основная сила ... есть народный дух, который при бесконечном разнообразии лиц и кругов.. .удерживает общее направление... При всем могуществе вне-
шних влияний, которые отрицать невозможно, внутренняя сущность народа, его особенность выходит не из них. Дела народа, его судьбы, учреждения, религия, язык, искусство - суть откровения народного духа» [4], - говорил Грановский в своем теоретическом вступлении к публичным лекциям 1843-44 гг.
Сам Грановский специализировался на медиевистике - самом популярном тогда разделе исторической науки, т.к. именно в рамках истории средних веков рассматривались актуальнейшие в начале XIX в. теоретические проблемы исторической науки - сущности и генезиса феодализма, удельной системы, сословного строя и др. Благодаря Грановскому и его последователям об этих проблемах заговорила общественность, обсуждению этих тем стали регулярно посвящать статьи передовые русские журналы - «Вестник Европы», «Московский телеграф», «Телескоп», «Современник», «Отечественные записки» и др.
К сожалению, Грановский не успел написать крупных конкретно-исторических работ, его письменное наследие составляют несколько исследований и статей, а также восстановленные курсы лекций. Тем не менее именно с Грановского начинает свой отсчет русская «систематическая историография». Первым из русских историков он провозгласил принцип всеобщей закономерности исторического процесса, призвал к рассмотрению исторических явлений через призму их взаимосвязи и развития. В основе исторического прогресса Грановский видел «развитие духа рода человеческого», а главной движущей силой развития общества считал противоречия, возникающие в различных сферах его существования. Как писал Н.И. Кареев, Грановский «первый создал в нашей исторической литературе понятие о всеобщей истории не как о простой сумме частных историй, а как о едином всемирно-историческом целом» [5].
Необходимости философского обоснования исторических концепций и соотношению философии истории с эмпирической историей была посвящена знаменитая речь Грановского «О современном состоянии и значении всеобщей истории» на торжественном собрании Московского университета 12 (25) января 1852 г. Выступая против рас-
пространившегося в европейской науке 40-х гг. стремления абсолютизировать принцип закономерности исторического процесса, доводящего исторические теории до «логического фатализма» и вызывающего позитивистскую реакцию, Грановский отметил необходимость сохранения философского обоснования исторических концепций [6]. «Теперь философия стала необходимым пособием для истории, она дала ей направление к всеобщему, усилила ее средства и обогатила ее идеями, которые из самой истории не могли скоро развиться», - утверждал ученый. Благодаря Грановскому этот принцип вошел в русскую историографию, кардинально преобразив характер конкретно-исторических исследований. С Грановского начинается новый период русской исторической науки - период создания систематизированных концепций, основанных на раскрытии наиболее общих закономерностей всемирно-исторического процесса.
Первым и наиболее талантливым учеником Грановского был Петр Николаевич Кудрявцев (1816-1858), с 1847 г. преподававший на кафедре всеобщей истории Московского университета.
В молодости Кудрявцев был близок к кругу Станкевича и Белинского, увлекался философией и литературой, однако именно под влиянием Грановского стал профессионально заниматься историей. На этом поприще он достиг серьезных успехов. Многие исследователи творчества Кудрявцева считают его даже более талантливым историком, чем Грановского. Грановский привнес в русскую историографию диалектический метод и интерес к системе, передав ученикам пафос рассмотрения всеобщей истории через призму философии, однако не создал при этом фундаментальных исследований конкретно-исторического плана. Из-под пера же Кудрявцева вышел ряд работ, до сих пор высоко оцениваемых в профессиональном плане. Среди них такие крупные исследования, как «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления ее Карлом Великим» (1850), «Каролинги в Италии» (1852), «Дант. Его век и жизнь» (1855), «Римские женщины по Тациту» (1856), «Юность Катерины Медичи» (1858) и др. [7].
Вслед за Грановским Кудрявцев стремился представить историю как всемирно-исторический процесс, определяемый причинно-следственными связями. Как и других историков-гегельянцев, Кудрявцева особенно привлекала государствоведческая и культурно-историческая тематика, т.к. именно в развитии форм «народного духа», и в первую очередь форм государственности, они видели проявление эволюции абсолютного духа.
В историко-методологическом плане особенно интересны две статьи Кудрявцева: «О достоверности истории» и «О современных задачах истории», в которых на примере творчества так называемых «новых историков» - Ф. Гизо, Ф. Шлоссера, Б. Нибура, К. Савиньи и др. - он сформулировал свои методологические принципы.
Обе статьи носили полемический характер, они были написаны в рамках разгоревшейся в тот период в европейской науке дискуссии о методе исторических исследований. Центральной проблемой этой дискуссии был вопрос о взаимоотношении эмпирического и теоретического в историческом познании, о соотношении «схемы» и «факта». Вопрос о том, что «первично» в научной историографии - философская система или конкретный материал - приобрел общественное звучание. Этому вопросу посвящались дискуссии на страницах научных и общественно-литературных журналов, эта тема затрагивалась на публичных выступлениях и лекциях. Сторонники дедуктивного подхода, или «историки-систематики», утверждали, что отказ от систематического рассмотрения истории сводит историографию к простому летописа-тельству. Их противники, «историки-эмпирики», отвечали, что система не должна довлеть над фактами, философия истории не должна опускаться в сферу частных явлений.
В рамках данной дискуссии Кудрявцев проявил себя как сторонник индуктивного подхода. Он выступил против навязывания истории философских идей и схем. Философия истории должна исходить из конкретной истории, а не наоборот: история пишется исходя из схемы. Он утверждал, что к познанию общих законов исторического развития надо приходить от изучения частного, что строить
историческую концепцию следует переходя от исследования эмпирического материала к широким историческим обобщениям.
В форме полемики со знаменитым естествоиспытателем К.М. Бэром Кудрявцев попытался провести параллель между естествознанием и историей. Кудрявцев доказывал, что у истории, как и у природы, свои постоянные законы, «доискиваться которых» и должна научная историография. В то же время между историей и естествознанием есть принципиальное отличие, состоящее в значительной роли субъективного, неповторимого в историческом процессе. Это неповторимое и есть предмет исторического исследования, тот «кирпичик», из которого и должна выстраиваться система.
Подход Кудрявцева к историческому исследованию соответствовал передовым европейским тенденциям методологии науки. Стать подлинно великим историком, крупным систематизатором всеобщей истории ему помешала только ранняя смерть - он умер в неполные 42 года.
Преемником Кудрявцева по кафедре всеобщей истории стал Степан Васильевич Ешевский (1829-1865), талантливый историк, также ученик Грановского, один из основателей Московского археологического общества. После смерти Грановского в 1855 г. именно Ешевскому хотели передать кафедру всеобщей истории в Московском университете, но начальство не отпустило его из Казани, где он успешно работал в течение ряда лет, возглавляя кафедру русской истории. В Московском университете Ешевский стал работать с 1858 г., специализируясь на истории античности и средневековья.
Как и многие историки, воспитанные на немецком идеализме, Ешевский много внимания уделял истории общественной мысли. Его главная работа - «Аполлинарий Сидоний», опубликованная в 1855 г., в которой он на культурно-историческом материале V века н.э. мастерски показал противоречивый характер эпохи крушения античного строя и становления феодализма. В этой работе очень отчетливо проявился новый характер исторических исследований - стремление историка не столько описать то или иное со-
бытие, сколько раскрыть его историческую сущность, т.е. показать место и роль данного события в процессе развития общества.
Приступая к работе в Московском университете, Ешевский предполагал составить свой курс по истории поздней античности и средневековья, последовательно разрабатывая спецкурсы. «По его плану, - вспоминал один из первых историков русской исторической науки К.Н. Бестужев-Рюмин (18291897), - в продолжение 15 лет он должен был довести этот курс, начинавшийся временем падения Римской империи, до конца; тогда он думал снова возвратиться к началу и таким образом переработанные два раза курсы намерен был печатать» [8]. В случае успеха эта работа могла бы стать крупнейшей систематизацией средневековой истории не только в России, но и в Европе. К сожалению, автор не успел осуществить свой замысел до конца. Увидели свет только две первые части курса - «Центр римского мира и его провинции» и «Очерки язычества и христианства». Эти работы были новаторскими не только в методологическом отношении, но и по проблематике. Исследование римских провинций на тот период было единственным в Европе и оставалось таковым вплоть до выхода 5 тома «Истории Рима» крупнейшего исследователя античности немецкого историка Теодора Моммзена (1817-1903).
Одним из первых Ешевский заинтересовался географическим фактором в русской истории. Значительное место в его творчестве занимала тема русской колонизации Поволжья и прилегающих районов, над которой он стал работать еще в Казани. Результатом работы Ешевского над этой темой стал цикл лекций «Русская колонизация северо-восточного края», имевший большое научное значение. Впоследствии именно проблема колонизации стала системообразующей в концепции С.М. Соловьева.
Как и Грановский, Ешевский был прекрасным преподавателем, его любили и уважали студенты. Он сыграл заметную роль в профессиональном становлении многих преподавателей всеобщей истории и истории России. В частности, одним из лучших его учеников (еще в Казанском универси-
тете) был А.П. Щапов (1821-1876), ставший впоследствии известным историком, исследователем русской крестьянской общины. Во многом благодаря авторитету Ешевского в русской историографии третьей четверти XIX в. удерживались традиции идеалистической диалектики, подвергавшейся серьезному напору со стороны позитивистской методологии.
Самым ярким приложением идей немецкой философской классики к русскому историописанию стал фундаментальный труд С.М. Соловьева «История России с древнейших времен». Эта работа стала той вершиной русской исторической науки, на которую и сегодня равняются историки-профессионалы и которая остается непревзойденным образцом систематизации фактов российской истории с древнейших времен до XVIII в. Основой метода Соловьева стали идеи немецких философов о единстве всемирно-исторического процесса, о всеобщей взаимосвязи всех разноплановых явлений исторической жизни.
Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879) учился в университете у молодой профессуры, прошедшей стажировку в Германии (Т.Н. Грановского, Д.Л. Крюкова, П.Г. Редкина, Н.И. Крылова), был хорошо знаком с трудами немецких мыслителей по книгам и лекциям. Соловьев скрупулезно изучил труды И. Гердера, хорошо знал «Философию истории» Гегеля.
Благодаря графу Строганову Соловьев побывал в Германии и Париже. В Берлине ему удалось прослушать несколько лекций Шеллинга. За границей он посещал занятия крупного географа К.Риттера, а также знаменитых историков-медиевистов Ф. Раумера и Л. Ранке.
Вспоминая о годах своего профессионального становления, Соловьев рассказывал о серьезном влиянии, которое оказала на него немецкая философия. Благодаря Гегелю за разрозненными событиями и фактами он научился угадывать смысл и общую направленность исторического процесса, научился видеть закономерности развития народов и государств.
Однако Соловьев не хотел делать философию своим профессиональным поп-
рищем. «Отвлеченности были не по мне; я родился историком», - писал он в своих воспоминаниях [9]. Его привлекала родная история, ее богатейший конкретно-фактический материал. На этом пути для него открывалось перспективнейшее поле исследований. В первой половине XIX в. было введено в научный оборот огромное количество новых источников, работала Археографическая комиссия, публиковалось большое количество исторических документов. Весь этот материал ждал талантливого систематика. Соловьев взялся писать русскую историю, в полной мере владея принципами систематической историографии, переданными ему учителями.
«Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснять каждое явление из внутренних причин - вот обязанность историка в настоящее время, как понимает ее автор предлагаемого труда» [10], - писал он в предисловии к I тому своей знаменитой Истории. Труд этот стал одним из лучших приложений диалектического метода к конкретно-историческим исследованиям не только в России, но и в европейской науке в целом.
Свой метод Соловьев передал многочисленной аудитории - читателям и студентам, среди которых оказалось немало будущих профессиональных историков. Вот как рассказывает о методе Соловьева его лучший ученик В.О. Ключевский:
«Соловьев давал слушателю удивительно цельный, стройной нитью проведенный сквозь цепь обобщенных фактов взгляд на ход русской истории... Обобщая факты, Соловьев вводил в их изложение осторожной мозаикой общие исторические идеи, их объяснявшие. Он не давал слушателю ни одного крупного факта, не озарив его светом этих идей. Слушатель чувствовал ежеминутно, что поток изображаемой перед ним жизни катится по руслу исторической логики; ни одно явление не смущало его мысли своей неожиданностью или случайностью. В его глазах историческая жизнь не только двигалась, но и размышляла, сама оправдывала
свое движение. Благодаря этому курс Соловьева, излагая факты местной истории, оказывал на нас сильное методологическое влияние, будил и складывал историческое мышление: мы сознавали, что не только узнаем новое, но и понимаем узнаваемое, и вместе учились, как надо понимать, что узнаем. ...Настойчиво говорил и повторял он, где нужно, о связи явлений, о последовательности исторического развития, об общих его законах, о том, что называл он необычным словом - историчностью. Вы думаете, легкое дело растолковать сидящему на школьной скамье понятие об основах людского общежития, об историческом процессе, о закономерности исторической жизни! Я встречал взрослых и по-своему умных людей, которым никак не удавалось усвоить себе самую идею исторического процесса. У Соловьева сравнения, аналогия жизни народов с жизнью отдельного человека, отвлеченные аргументы и, наконец, его столь известная и любимая фраза естественно и необходимо, повторявшаяся при всяком случае, как припев,- все врезывало в сознание слушателя эту идею исторической закономерности» [11].
Следует, однако, отметить, что и Грановский, и Соловьев, и другие историки, воспитанные на идеях немецких мыслителей, возражали против того, чтобы их считали абсолютными шеллингианцами или гегельянцами. Восприняв из немецкой философии идеи единства исторического процесса, взаимосвязи всех явлений, развития духа как основы прогресса и т.д., историографы в то же время возражали против абсолютизации рационализма в объяснении исторического процесса, упрекая немецкую историософию в подчинении реальности «схеме», в навязывании логики историческим фактам. Кроме обусловленного и закономерного, они видели в истории индивидуальное, неповторимое, случайное, зная, что подчас именно случайное изменяло судьбу целых народов.
Им также не импонировала излишняя политизированность историософской концепции Гегеля, который, по словам Грановского, под историей «разумел только политическую историю народов, ограничивая таким образом ее значение» [4]. Кроме того, русские
историки возражали против теории Гегеля об «исторических и неисторических народах», особенно против проявлений прусского национализма в его исторической схеме, представлявшей современную прусскую конституционную монархию высшим проявлением мирового духа на тот период времени. Взяв у Гегеля метод, русские историки не разделяли его концепцию. То же относится и к системе Шеллинга, особенно к его работам позднего, «мистического», периода.
Влияние немецкой классической философии на русскую историографию второй четверти XIX в. главным образом касалось общего понимания характера мирового исторического процесса и его движущих сил. Основной методологический принцип, провозглашенный Грановским и его последователями, таков: всеобщая история не может ограничиваться простым перечислением исторических фактов, она должна восходить от частного к общему, от выяснения деталей исторического события во всей его конкретике к пониманию закономерностей, управляющих всемирно-историческим процессом.
Библиографический список
1. Станкевич, Н.В. Переписка / Н.В. Станкевич. - М., 1914. - С. 450.
2. Левандовский, А.А. Т.Н. Грановский в русском общественном движении / А.А. Левандовский. - М., 1989. - С. 27.
3. Герцен, А.И. Собр.соч. / А.И. Герцен. - М., 1956. - Т. 9. - С. 126.
4. Лекции Т.Н. Грановского по истории средневековья / Т.Н. Грановский. - М., 1961. - С. 41-43.
5. Кареев, Н.И. Историческое мировоззрение Грановского / Н.И. Кареев. - СПб., 1986; Памяти двух историков //Анналы, № 1. Пг., 1922.
6. Грановский, Т.Н. Сочинения. Ч. 1. / Т.Н. Грановский. - М., 1866. - С. 40-41.
7. Кудрявцев, П.Н. Лекции. Сочинения. Избранное / П.Н. Кудрявцев. - М., 1991.
8. Бестужев-Рюмин, К.Н. Биографии и характеристики / К.Н. Бестужев-Рюмин. - СПб., 1882. -С. 319-320.
9. Соловьев, С.М. Избранные труды. Записки / С.М. Соловьев. - М., 1983. - С. 268.
10. Соловьев, С.М. История России с древнейших времен / С.М. Соловьев. - СПб., 1851. - Т. 1. - С. 1.
11. Ключевский, В.О. С.М. Соловьев как преподаватель / В.О. Ключевский. - М.: Изд. Историч. Общ. При Моск. Унив., Г. 1. - 1896.
