CC BY
367
В ПОМОЩЬ АСПИРАНТУ
Наука и философия науки в современном обществе
А. ОГУРЦОВ, докт. филос. наук Институт философии РАН
Философия науки является не дисциплинарной организацией философского знания, а тематизацией философии относительно определенной области исследования, а именно науки. Она отнюдь не представляет собой единое и гомогенное знание, а выступает в виде конкурирующих друг с другом исследовательских программ. На протяжении истории философии и развития науки происходит непрерывный процесс формирования новых интерпретаций науки, создания философских концепций науки, их конкуренция друг с другом за умы научного сообщества, за ресурсы, за наиболее оптимальное решение актуальных проблем.
Философия науки ХХ века - ее этапы, ресурсы и многообразие
В развитии философии науки в ХХ в. (а это не только век науки, но и философии науки с различными программами, перспективными идеями и добротными разработками) можно выявить несколько этапов в соответствии с теми приоритетами, которые отдавались теми, кто осуществлял рефлексивный анализ научного знания.
На первом этапе, очевидно, начавшемся вместе с ХХ в. и завершившемся в середине 60-х гг., философы науки исходили из эпистемического приоритета научного знания, идеалов и норм науки. Было развито большое число исследовательских программ анализа научного знания, которые можно объединить тем, что научное знание исследовалось эпистемологически [1]. Это означает, что при всех различиях в трактовке науки независимо от того, исследовалась ли структура научного знания или его рост, от того, как понималась истина,
на которую ориентируется научное знание, на какие методы научного исследования делался акцент, - независимо от этого научное знание рассматривалось как когнитивная деятельность, направленная на постижение истины и регулируемая определенными методами исследования и изложения. Наука обладала приоритетом среди остальных форм духовной деятельности: она занимала первенствующее место в современной культуре, с нею было связано развитие техники и рост благосостояния людей, а предлагаемые ею пути рационализации стали не просто дорогами цивилизации, но и методами построения философии. В этом суть программы Венского кружка, который стремился отнюдь не к элиминации философии вообще, а к построению научной философии, понятой как научное миропонимание, воздвигаемое с помощью методов логики, логически строгого языка науки, испытывающего «аллергию » к способам рассуждения старой и новой метафизики с присущими ей неопределенностью понятий, соединением несоединимого, кругам в определениях и тавтологиям. Эта исследовательская программа в философии привела к громадным достижениям в изучении науки, которые все же не были восприняты по разным причинам: прежде всего из-за исхода основателей и приверженцев Венского и Берлинского кружков после прихода нацистов к власти; их рассеяние по всему миру, конечно, создало предпосылки для приятия их идей на другом - американском - континенте, но одновременно было распадом группы единомышленников, разрушением интеллектуальных связей между ними.
Ядром этой программы была теория
науки, которая нередко отождествлялась с логикой науки, поскольку язык науки строился на базе исчисления предикатов первого порядка. Он включал в себя логические символы, логические константы, словарь наблюдений, теоретический словарь. Единицей анализа науки было высказывание (Satz - у Л. Витгенштейна, Aussage - у венцев) языка науки с его различными уровнями («базисными предложениями », «констатациями », «протокольными высказываниями », «теоретическими предложениями» и т.д.). Язык наблюдений описывает наблюдаемые объекты и их свойства (феноменалистская программа, присущая, например, М. Шлику). Образцом точного и строгого языка науки была физика с ее языком наблюдения и с протокольным языком (физикалистская программа, присущая, например, Р. Карнапу). Основные усилия логического эмпиризма были потрачены на выявление правил соответствия между словарем наблюдений и теоретическим словарем. Здесь сложились разные трактовки и этих правил, и возможностей процедур верификации теории, и значимости теоретических терминов.
Власть научно-ориентированной философии, собственно и приведшей к формированию философии науки, длилась на протяжении 50-х гг. Это были годы складывания «стандартной концепции науки» (термин Ф. Саппе). Те из венцев, кто смог выжить в эти годы, кто смог завоевать авторитет и признание в философском и научном сообществе, уже в начале 60-х гг. столкнулись с тем, что их ориентация на сугубо эпистемологический анализ науки уже не встречает ни понимания, ни поддержки -начался новый период и в отношении к науке, и в интерпретации научного знания.
В этот второй — послевоенный — период сформировалась так называемая Большая наука с ее громадными институтами, государственной финансовой и социальной поддержкой, с кадрами научных сотрудников, перед которыми ставились вполне четкие государственно важные цели, опреде-
лялись сроки выполнения и необходимые ресурсы. Наука после Второй мировой войны стала социальным институтом. Примерами организации науки как большого научно-технического предприятия могут быть манхэттенский и советский проекты по созданию атомной бомбы. Именно в эти годы начинается откат от определения науки исключительно в рамках когнитивной матрицы и поиск социологических параметров науки. Научное предприятие рассматривается как проект, осуществление которого предполагает соединение усилий ученых разных специальностей, инженеров, экспериментаторов, техников-измерителей, проектировщиков и т.д. Не обошлось, конечно, и без военных, осуществлявших контроль и надзор за реализацией инструкций по секретности [2].
Социальные параметры научного исследования как предприятия определяются по-разному: и как массив публикаций, и как кадровый состав науки, и как сеть сложившихся научных организаций. Но каждый из этих параметров развивается по экспоненциальной кривой, и каждому из них в ближайшем будущем грозит насыщение (вспомните острые дискуссии в зарубежной и советской литературе о прогнозах Д. Прайса, кажущиеся ныне смешными). Вместе с тем в этот период были найдены новые способы измерения роста науки, прежде всего институт публикаций - создан Цитат-индекс, позволяющий «замерить » «вес » каждой публикации в мировой научной литературе, а затем сформулирован метод коцитирования, позволяющий выявить коммуникации между учеными, работающими на переднем крае исследований, и создать «карты исследовательских областей». На этой инструментальной базе создаются большие и хорошо оснащенные научно-информационные институты (например, Институт научной информации Ю. Гарфилда), функции которых кардинально изменились: аннотирование вышедшей литературы пополнилось информационным анализом, определяющим приори-
теты и перспективы научных исследований. Именно в этот период главными формами исследования науки стали социология науки и наукометрия.
Единицей анализа науки в социологии науки является научное сообщество, отдающее приоритет той или иной теории, взятой в качестве образца решения тех или иных научных проблем. Единицей анализа науки в наукометрии предстают информационные связи, которые фиксируются в сносках научных публикаций, прежде всего в журнальных статьях, и свидетельствуют о фундаментальной значимости неформальных отношений между исследователями в достижении инноваций («невидимые колледжи »). Вышедшая в середине 60-х гг. книга Т. Куна «Структура научных революций» вызвала широкий резонанс и острые дискуссии не столько своим теоретическим содержанием, сколько тем, что она в яркой и недвусмысленной форме выразила новые настроения, становившиеся ведущими, - найти социальные индикаторы науки и ее роста, выявить характеристики социального «бытиянауки». Ядромиссле-довательских программ, анализирующих науку, стала социология, которая трактовала науку то как социальный институт, то как научное сообщество внутри этих институций, то как формальные и неформальные коммуникативные связи между учеными разных специальностей и разных профессий. Ведущим мотивом изучения науки стал социальный. При всей их разноречивости в дискуссиях, развернувшихся после выхода в свет книги Т. Куна, было выявлено, что социологический подход к науке элиминирует проблему истины как ведущий критерий научного знания, отдавая приоритет таким социально-психологическим характеристикам, как приверженность той или иной теории, «гештальт-переключе-ние», консенсус между учеными и т.д. Знание при любом социологическом подходе оказывается совокупностью убеждений (belief), а его объективность - интерсубъективностью, достигаемой благодаря кон-
сенсусу. Отказ от различения уровней языка науки, прежде всего эмпирического и теоретического, неумолимо приводит к идеям «нагруженности» эмпирии теорией и «несоизмеримости теорий». Все прошлые достижения гносеологического анализа науки, в том числе осознание отношений между теориями, выявление фундамента научного знания и пр., ставятся под вопрос и отвергаются. Знаменем социологического подхода к науке стала «деконструкция» прежнего понимания науки и прежних концепций науки. Разрушительный пафос был направлен прежде всего против гносеологической матрицы исследования научного знания и против прежних методов изучения науки. Социология науки, ставшая исходной в социальной истории науки, была дополнена культурно-историческим подходом к науке. Социокультурный анализ науки не мог осуществиться иначе, как в детальном изучении «отдельных случаев» (описания истории семьи, биографий ученых, их образования, культурного влияния, научных школ и т.д.). Программа «case studies » - сугубо дескриптивная, качественная, отрицающая роль количественных методов, настаивающая на уникальности каждого изучаемого события в развитии науки, отвергающая вообще какую-либо преемственность в росте научного знания - утвердилась не только в гражданской истории, но и в историографии науки. Вместо единого процесса роста науки мы видим «караван историй », вместо интертеоретических взаимосвязей - несоизмеримость теорий, вместо истины или правдоподобности - приверженность тем или иным убеждениям, вместо ценностной нейтральности - консенсус между различным образом ангажированными защитниками тех или иных убеждений.
Но все же дискуссии, развернувшиеся в 70-80-х гг. прошлого века, не привели к разрушению философии науки, а лишь обострили интерес к новым размерностям науки, побудили к поискам новых средств исследования науки.
Поиски новых средств анализа науки
К сожалению, мы мало знаем о тех изменениях, которые происходят в западной философии науки после смерти Т. Куна (1996), К. Поппера (1994) и П. Фейерабен-да (1994). Можно сказать, что середина 90-х гг. - эта та черта, за которую мы не перешли в своем знании зарубежной философии науки. Между тем в зарубежной историографии философии науки существуют попытки осмысления новых тенденций в философии науки.
Естественно, что продолжаются исследования в рамках прежних исследовательских методологических программ. При этом программа исследования научного знания какистории идей восполняется попытками осмыслить логику истории идей [3]. Н. Ре-шер продолжает изучение научного знания под углом зрения его приложения в практике. Л. Лаудан разворачивает программу исследования науки какразвития проблем и способов их решений. Б. Латур продолжает анализировать лаборатории как новую форму организации науки. Он подчеркивает, что «специфика науки заложена не в познавательных, социальных или психологических качествах, а в особом устройстве лабораторий, позволяющем осуществлять смену масштаба изучаемых явлений с целью сделать их удобочитаемыми, а затем увеличить число проводимых экспериментов с тем, чтобы зафиксировать все допущенные ошибки » [4, с. 236]. Для него лаборатории не только позволяют преодолеть прежние дихотомии (внутреннего и внешнего, макро- и микромасштабов) в изучении науки, но и намечают единственный путь перестройки социологии науки, а затем и всего общества.
В современной философии науки можно зафиксировать альтернативные методологические исследовательские программы, которые базируются на специфических оппозициях. Таковы, например, оппозиции история ученых - тематический анализ, историко-научный процесс - case studies,
история ментальности - социальная история науки, кумулятивизм - антикуму-лятивизм. Но все же ведущей в наши дни является альтернатива между эпистемологическим и культурно-историческим подходами к науке, между двумя образами науки - или как системы предложений различных уровней, или как культуры. Философия науки столкнулась с новой реальностью науки - сее новым бытием, крайне усложнившимся и требующим новых средств анализа.
Новые вызовы науки - новые ответы философии науки
Общей тенденцией в развитии науки является технологизация научного мышления, его инструментализация. Это находит свое выражение в увеличении «веса» технологических разработок в составе науки, а в философии науки - в доминировании методологии в философско-научных разработках и прагматики в лингвистически-ориентированных исследованиях науки. Анализ метода осуществляется в конкретно-историческом контексте и на конкретном материале. Инструментализация научного знания означает, что знание рассматривается как форма дискурсивной практики и к нему прилагаются все характеристики практического отношения к действительности. На первый план выдвигается посылка, согласно которой теория выполняет функцию символической репрезентации. Иными словами, теория трактуется как символический проект, а совокупность такого рода символических проектов предстает как исследовательская программа со своим «ядром» репрезентации. Основная ориентация - деконструкция референци-ального отношения символических репрезентаций: знаковые системы не имеют никакого отношения к действительности. Символические репрезентации оказываются (и не только для постмодернистов) си-мулякрами, т.е. символическими системами, не имеющими отношения к реальности. В рамках конструктивистской программы
символические репрезентации оцениваются лишь в перспективе согласованности, совместимости и эффективности [5]. Эти изменения рассматриваются как изменения в образах науки [6].
Научное знание предстает как непрерывный поток инноваций. Поэтому ядром современной философии науки является анализ процесса научного исследования. Вместо ориентации на построение единой, обобщенной системной теории (что свойственно классическому способу мысли) современная наука выдвигает на первый план проблемно-ориентированные исследования. Они направлены или на достижение социально значимых целей, или на решение задач, важных с позиций внутренней логики науки. Но в любом случае научные исследования сконцентрированы вокруг той или иной проблемы, предполагают координацию деятельности ученых разных специальностей в соответствии с разбиением общей проблемы на подпроблемы разного ранга, акцент на процедурах и методах их решения, на эвристическом статусе знания, открывающем новые горизонты нерешенных и требующих своего решения вопросов.
Процедура объяснения того или иного события или процесса связана с несколькими формами символических концептуа-лизаций - даже физическое объяснение предполагает механическую и энергетическую, статическую и динамическую концептуализации. Любой акт объяснения и понимания связан с множественностью кон-цептуализаций. Научное знание предстает как многоуровневая сеть взаимосвязанных символических концептуализаций, а ее узлы - как смысловые концепты, существующие в актах научной коммуникации, в том числе и в актах речевой коммуникации.
Эти инновационные модели и стратегии находят свое выражение в смене приоритетов философии науки. На первый план выходят новые установки, такие как постижение роста научного знания, построение концепций и моделей развития научного
знания как совокупности инноваций, стягивающихся в научные исследовательские программы. Если положить в основание философии науки проблему роста науки и построение моделей развития научного знания, то теоретическое знание предстанет как момент дискурсивной практики, а базисные допущения и модели - как определенные диспозиции и составляющие актов мышления - наблюдения, измерения, поиска правил соответствия между эмпирическим и теоретическим языками, моделирования, концептуализации, построения теоретических, идеальных объектов и т.д. В таком случае познание окажется взаимодействием различных акторов - членов научного сообщества, сопряженного с другими сообществами - инженеров, техников, экспериментаторов и др., объект исследования -артефактом, а их взаимодействие - дискурсом, т.е. надфразовой целостностью, которая представлена прежде всего в речи, в обмене информацией, в совместных усилиях по поиску новой информации.
Кроме того, современная философия науки исходит из мультипарадигмально-сти наук, множественности способов объяснения изучаемых процессов и явлений, мультивариативности научно-рационального дискурса, пролиферации теорий. Она придерживается идеи принципиальной множественности описаний и объяснений, настаивая лишь на ясности и методологической прозрачности исходных принципов и посылок, на последовательности и аргументированности научного дискурса, осуществляющегося в диалоге и критике иных принципов и способов рассуждения. Научное знание трактуется как построение вероятных гипотез, вытекающих из множества статистических решений динамических уравнений и проходящих точки бифуркаций - выбора траекторий дальнейшей эволюции знания. Это означает, что утверждается вероятностная трактовка научного знания и пробабилизм в качестве фундаментальной концепции, в которой дает-
ся оценка и интерпретация знания и веро-ятностныхметодов его достижения. Изменились и критерии научности: идея истины как регулятива научных поисков замещается идеей правдоподобности гипотез и теоретических конструкций. Выдвигаются новые критерии оценки когнитивных построений - по внутренним достоинствам, согласованности, убедительности, продуктивности и эвристичности гипотез, по степени вероятности предложенных и аргу-ментированныхгипотез. В философии науки доминирующее место стали занимать пробабилистские концепции научного знания, которые потеснили подходы, делавшие акцент на дедуктивно-системных методах изложения.
Философия науки, становясь динамической теорией научной рациональности, исходит из иного понимания статуса знания: знание изначально подвержено ошибкам, в нем немалая толика заблуждения, поскольку оно является лишь приближением к истине. И эмпирическое, и теоретическое знание обладают определенной степенью правдоподобия: оценка его надежности всегда дискуссионна, относительна, в ней сохраняется возможность ошибки.
Ныне возникают новые формы пересечения областей исследования, новые зоны обмена между различными сегментами научного знания, новые формы единой стратегии научно-технического комплекса, где фундаментальное знание вырастает из прикладного, а прикладное, в свою очередь, дает мощный импульс и техническим разработкам, и новым способам теоретической мысли. Прежние варианты анализа науки, когда расчленялись и принципиально размежевывались эмпирический и теоретический уровни (знания, языка, исследований и др.), фундаментальное и прикладное знание, научные исследования и технические разработки, оказались нерелевантными условиям функционирования и развития научно-технического комплекса. Это уже начинает осознаваться в наши дни: конструируются новые модели развития науки и предлага-
ются инновационные стратегии, ориентированные на взаимное пересечение исследовательских областей, на принципиальную междисциплинарность исследований, на вовлеченность в них и технических, и экспериментальных, и технологических разработок. Так, М.К. Петров обратил внимание на значение неформального общения ученых, использующих различные тезаурусы. Он назвал этот тип общения «коридорной ситуацией ». П. Галисон, анализируя формы организации пространства в лаборатории Ферми, отметил: «встречи умов » происходили не только на семинаре лаборатории, но и в кафетерии, комнате отдыха, в аэропортах. Это означает, что уже существующие в науке «зоны обмена» далеко не ин-ституциализированы, что в них велика роль межличностных контактов. Существен и тот язык, на котором происходит эта неформальная коммуникация, - вырабатывается особый тезаурус общения между участниками научного проекта, каждый из которых использует высокоспециализированный тезаурус своей дисциплины. Этот тезаурус общения М.К. Петров связывает с тезаурусом, полученным благодаря общеобразовательной школе [7]. Наука сама является динамичным коммуникативным полем, в котором достигается консенсус между высокоспециализированными тезаурусами.
Знание стало трактоваться как момент социальных изменении, момент, имманентно присущий социальным явлениям и несущий на себе отпечаток и их направленности, и их объема, и их последствий. Специальные вопросы о мерах корректировки социальных действий в зависимости от социальных условий и степени их осознания стали предметом социальной инженерии. Происходит не только дальнейшая дифференциация социального знания; оно все более и более отделяется от гуманитарного знания, в котором усиливается антропологическая перспектива в интеграции различ-ныхобластей исследования - от культурологии до искусствоведения, от педагогики до литературоведения.
Современная философия науки, анализируя когнитивные структуры, их смену и взаимоотношения, не может не включать в анализ знания социологические компоненты, такие как научное сообщество в его различных формах - от «невидимых колледжей» до новых организационных форм международного сотрудничества, от научной школы до дисциплинарного сообщества. Формы организации и систематизации знания неразрывно связаны с формами сотрудничества и кооперации усилий внутри научного сообщества, а изучение когнитивных аспектов науки неотделимо от исследования ее социально-организационных форм: когнитивной формой науки все более становятся научные исследовательские проекты, выдвигающие и обосновывающие определенную исследовательскую программу. Это означает, что философия науки имеет дело с серией исследовательских проектов, объединенных программой и методами исследований.
В научных исследованиях возрастает «вес» проективной составляющей. Научно-исследовательские проекты предполагают планирование проекта по годам, включая такие действия, как определение приоритетных проблем исследования, выявление научных дисциплин и соответствующих специалистов, которые должны будут принять участие в проекте, обобщение имеющейся информации, разработка программы исследования, создание и укрепление инфраструктуры, сбор данных, подготовка кадров на местах, обмен информацией и распределение обязанностей в рамках проекта, экстраполяция данных в целях регионального управления и планирования и др. Национальные проекты, кооперируя усилия ученых разных специальностей внутри страны, сталкиваются с интересами отдельных групп, с рядом лимитирующих факторов - от людских ресурсов до отношения местной администрации. В финансировании национальных исследовательских проектов принимают участие зарубежные компании и фонды.
Существенно изменяется предмет различных научно-исследовательских проектов. Им становятся сложные динамические системы, включающие в себя природ-ные,технические, управленческие, социальные подсистемы. Эти подсистемы сплавлены воедино. Дефекты или нарушения внутри одной какой-то подсистемы (например, технической под воздействием «человеческого фактора») нередко требуют изменения параметров ее взаимодействия с другими (переобучения специалистов, техников и инженеров, усиления техники безопасности и контроля и др.). Уже в конце минувшего века природа превратилась в фактор, интегрированный в социально-технические системы. Она оказалась социализированной и вовлеченной в орбиту человеческой деятельности. Природа стала, как говорил К. Маркс, неорганическим телом общественного производства. Но столь же социализированным стало и разрушение природы. Разрушение природных экосистем существенно расширило область угроз, стоящих перед мировым сообществом. Глобальность заражения вредными и ядовитыми веществами окружающей человека среды (воды, воздуха, почвы, продуктов питания и др.), уничтожение многих видов растительного и животного мира, необратимость невидимого и неощущаемого, но крайне опасного для многих поколений радиоактивного загрязнения свидетельствуют, что нагрузки на природу увеличились во много раз. В неменьшей степени возросло и воздействие этой разрушенной «среды» на здоровье и жизнь людей в современных обществах, которые уже не могут отделить себя от других обществ какими-либо барьерами.
Наука, порождая новые риски, вместе с тем является тем колоколом, что «звонит », напоминая об угрозах, которые уже существуют и которых можно ожидать в будущем. Она выдвигает новые исследовательские проекты не только для того, чтобы предусмотреть возможные опасности, но и чтобы направить усилия людей
на предотвращение сегодняшних и завтрашних катастроф и кризисов. Социальные и научно-технические риски глобализируются. Их предотвращение также требует глобальных усилий - со стороны ряда национальных государств, регионов и международных организаций. Ведь все национально-государственные границы и классово обусловленные барьеры при такого рода катастрофах рушатся. Возникает не только осознание угрозы существованию, но и понимание общности и единства судьбы всех людей, разделенных национально-государственными границами и таможенными барьерами. Исток этого осознания - в объективно существующих опасностях и вызовах.
Ведущим регулятивом цивилизации становится безопасность, а мотивом новой наднациональной солидарности - общность страха [8]. Слепота относительно повышенных рисков присуща не только социальным администраторам, но и ученым. Но вряд ли кто будет отрицать тот факт, что помочь человечеству перед лицом глобальных угроз может только наука. Отказ от нее, от принципов рациональности чреват слепотой и беспомощностью перед старыми и новыми угрозами.
Иными словами, наука ответственна за возникновение ряда новых угроз, и вместе с тем она позволяет найти средства для избавления от них.
Итак, наука имеет дело с новыми системами, которые объединяют в себе социальные, природные, технические, управленческие характеристики, - социоприрод-ными объектами. В естествознании возникли такие исследовательские области, как социальная экология, социальная география, социобиология, биоэтика, экологическая этика и др. В социальных науках оформилась область гендерных исследований, что связано с объединением биологических и социокультурных переменных и с постановкой ряда новых тем, ранее не обсуждавшихся в социологии (проявление полового диморфизма в познавательных способ-
ностях людей, связь половой и статусной дифференциации и др.).
Глобализация науки находит свое выражение и в повышении роли электронных коммуникаций, прежде всего Интернета. Это влечет за собой трансформации в структуре научных и образовательных текстов, в самом характере текстового производства. В чем эти трансформации можно выявить уже сейчас? Прежде всего, изменяется социальный статус журналов и журнальных публикаций научных инноваций: рост электронных коммуникаций меняет характер информационных потоков - коллеги по «невидимому колледжу» сообщают друг другу не просто о последних новостях, а о своих достижениях задолго до опубликования научных результатов в журналах. Тем самым журналы и журнальные статьи как тип научной литературы или утрачивают тот «вес», который они имели еще в конце прошлого века, или приобретают совершенно иное предназначение -засвидетельствовать «признание» инновации научным сообществом и легитимировать результат, уже известный коллегам по «невидимому колледжу».
Происходят и изменения в нормах организации знания: складывающееся на наших глазах универсальное информационное пространство вынуждает подчинять текст и текстовое производство новым стандартам: текст дополняется гипертекстом, формируются новые унифицированные стандарты композиции, дизайна, графического оформления в электронных изданиях учебников. Короче говоря, «информационное пространство» требует новых стандартов представления знания и его трансляции.
Электронные коммуникации освобождают производство и освоение текста от привязки к определенному «месту». Отныне важным становится не то, откуда послано сообщение, каков статус его автора и институциональное место, а в первую очередь его инновационное содержание. Поскольку потенциальное число реципиентов сообщения в онлайновом режиме
безгранично, национальность как автора, так и пользователя информации становится несущественной, важна лишь компетентность в понимании содержания информации. Происходит то, что можно назвать «размыванием» национальных границ научных и учебных сообществ, дестабилизацией того распределения статусов и социальных ролей, на котором основывались прежние общества, прежде всего индустриальное. Традиционные формы маркирования социальной дистанции по полу, статусу, роли, званию, специальности утрачивают свое значение. Иначе говоря, статусные и институциональные ре-гулятивы отношений в научном и образовательном сообществах и идентификация личности с тем или иным профессиональным сообществом перестают действовать. Усиливается роль референтных групп в виртуальном коммуникационном пространстве, и ширится многообразие этих референтных групп. Именно коммуникации (как реальные, так и виртуальные) с референтными группами формируют новые стандарты поведения и общения. Конечно, виртуальные референтные группы весьма лабильны из-за того, что виртуальные коммуникации неустойчивы, эпизодичны и динамичны. Неустойчивость и диффузность виртуальных референтных групп объясняют и «размытость» их границ и вместе с тем стремление участников информационного обмена оградить свой «невидимый колледж» от «чужаков», локализовать их в виртуальном пространстве с помощью механизма со-цитирования, выработки специфических «жаргонов», непонятных новичкам в информационном обмене.
Представление знаний в качестве гипертекста не знает жестких границ и постоянно изменчиво, поскольку каждый может добавить в него свой «сайт», построить гипертекст по своему «дизайну». Каноны изложения и представления знаний в информационно-коммуникативных технологиях кардинально меняются. Ранее учебная (да
и научная) литература строилась на основе вычленения очевидных аксиом, постулатов, определений в качестве «базиса» знания, и все «здание» теоретической системы было представлено в виде теорем (этот так называемый геометрический метод исследования стал каноном изложения еще в древности - в геометрии Евклида и сохраняет свою значимость до наших дней - напомню представление Дж. Нейманом квантовой механики аксиоматическим способом). Имеющая место сегодня виртуализация текста означает, что таких канонов в принципе быть не может, что каждый может «дополнить» виртуальное пространство текста своим текстом, изменив прежний и осуществив тем самым свой «ход» в этой «языковой игре » (ложен или истинен этот ход - продемонстрирует другой участник электронной коммуникации).
Вместе с этим виртуальная коммуникация умаляет ту фундаментальную значимость, которую имел во всей европейской культуре институт авторства. Автор нес ответственность за текст, им написанный, и обладал определенными авторскими правами. Ныне автор становится многоликим, добавления и изменения, вносимые в изначальный авторский текст, не просто нарушают его цельность, а трансформируют его до неузнаваемости. Вся стратификация с определенной иерархией автора и читателя разрушается, замещаясь «горизонтальным » распространением «сайтов » и их произвольным расширением, в котором автор произведения становится пользователем информации, а пользователь - автором.
Освоение культуры и достигнутого знания, замкнутое в границах «потребления» бесконечного виртуального пространства, связано еще с одним изъяном: «пользователь » информации не выходит за его пределы, оставаясь в рамках мнимой знаковой системы, устанавливающей между людьми воображаемые связи и замещающей собой реальный мир с его проблемами и трудностями. Иными словами, «пользователь» не выходит к миру референтов, оставаясь
лишь в мире символов двоичного исчисления, по существу живя в этом мире и не испытывая даже потребности перейти к реальной деятельности хотя бы в условиях лабораторной, и уж тем более реальной, действительности. Выражаясь философским языком, можно говорить о деонто-логизации и учебной, и научной деятельности в условиях виртуализации образования, об утрате ими направленности на предмет, на анализ, понимание и представление ими предметного содержания знаний.
Виртуализация когнитивного обмена, характерная для «информационной цивилизации», приводит к элиминации устного общения между «учителем» и «учеником» из образовательного процесса, к увеличению доли обращения студентов к электронным носителям информации, к умалению «веса» книги в составе обучения, к изменениям в производстве и восприятии электронных текстов. Единственным критерием для пользователя компьютерной информации оказывается то доверие, которое он испытывает к источнику и к эксперту информации.
Я не настолько радикален, чтобы прибегнуть к тому описанию «сетевой модели » образования, которую использует, к примеру, С.А. Смирнов. Ддя него главной фигурой системы образования становится «трансфесси-онал - ведущий поиск навигатор, идущий по лабиринту - траектории своего образования, выделывающий себя и постоянно себя про-блематизирующий, не останавливающийся на ставшем состоянии и взрывающий себя», а новой институцией образования - «сетевой образовательный коммунитас», в котором человек «является сам предпринимателем своего образования, меняя свою профессиональную и культурную идентичность» [9]. Как мы видим, здесь говорится о моделях уже практикуемых, уже осуществляемых в образовательной системе России, причем они оцениваются каквесьма перспективные и позитивные. Мое отношение и к такого рода моделям и к такого рода тенденциям - противоположное.
В современной наукометрии и в социологии науки начинают анализироваться виртуальные сообщества, то есть коллективы ученых, распределенные в пространстве, но функционирующие как единое исследовательское направление. Для обозначения такого рода коллективов придумано даже новое слово - collaboratory, в котором объединены слова collaboration (сотрудничество) и laboratory (лаборатория). Эти «ко-лаборатории», будучи исключительно исследовательскими коллективами, пришли на место прежних «невидимых колледжей», в которых еще сохранилось объединение научных исследований с преподавательской работой. Иными словами, единое виртуальное пространство влечет за собой возникновение новых организационных единиц науки.
Эти изменения в статусе и динамике научных исследований приводят к существенным трансформациям в философии науки.
Новые перспективы перед философией науки
Ведущей тенденцией в философии науки на рубеже XX - XXI вв. стал поворот к лингвистике, к лингвистическим методам. Это можно объяснить рядом причин. Во-первых, в бытии науки, в коммуникациях между учеными, в реализации научных инноваций громадную роль играет язык - язык профессионального общения между учеными, язык, в котором «отлагаются» результаты научных исканий. Во-вторых, лингвистика - наиболее развитая гуманитарная дисциплина, широко использующая наряду с дескриптивными и математические, и структуралистские, и сравнительно-исторические, и типологические методы.
Основная альтернатива в сфере философии науки - это альтернатива между структурализмом и лингвистическим анализом научного дискурса. Это две крайние точки на континууме современных философских концепций науки. Одни из этих концепций обращаются кразвитым формам
научно-теоретического знания, прежде всего к анализу математики и физики. Другие - к тем формам знания, которые не соответствуют идеалам математической точности и не получили своей развитой теоретической формы. Эта альтернатива возникла в середине 90-х гг. и начинает все более осознаваться в наши дни.
Структурализм, не отказываясь от достижений логического эмпиризма, предстает как программа моделирования теоретического знания. Такова позиция Мулине -автора предисловия к специальному номеру журнала «Синтез» (2002), посвященному структурализму в философии науки.
Единицей анализа науки стал дискурс. Этот подход ведет к тому, что в исследовании науки широко используются такие лингвистические понятия, как историческое воображение, тропы - метонимия, метафора, ирония, клише, шаблоны, «общие топосы» и др. Иными словами, все то многообразие средств, которые обычно относились к «риторическим фигурам» и выносились за скобки научных высказываний, отождествляемых с нейтральными, денотативными, пропозициональными предложениями [10].
Наука трактуется как нарратив, как повествовательный дискурс, и к нему прило-жимы все средства, ранее использовавшиеся в риторике. Можно сказать, что метафоры, метонимии и вообще тропы, ранее оттесненные из поля метанаучного анализа как фигуры речи, теперь возвращаются в качестве средств анализа науки [11]. Можно согласиться с редакторами книги «Риторический поворот: изобретение и убеждение в руководстве исследованием» (1991) М. Пера и У. Ши в том, что ныне происходит риторический поворот в обсуждении проблем науки. Эта же мысль проводится в работе Л. Чеккарелли, в которой на материале исследований Ф. Добжанского и Э. Шредингера выявляется роль риторики в развитии науки [12]. Не только научное знание как таковое рассматривается под этим углом зрения - аналогичным образом
рассматривается дискурс относительно науки в общественном сознании [13].
Риторический поворот в анализе знания, который нередко отождествляется с софистикой, с беззастенчивой защитой своих убеждений, означает поворот к коммуникативным «параметрам» научного исследования, выявлению условий возможности понимания Другого и достижения взаимопонимания, к нарративным методам анализа дискурса (раскрытие тропов в научной речи, разрывов между означаемым и означающим, для того чтобы осмыслить репрезентирующее как содержащее в себе смысл, уяснение исторического когнитивного поля, различий между риторикой интерпретации и риторикой исторического нарратива).
Этот поворот предполагает раскрытие нелинейного характера рассуждений и мышления в науке. Нелинейность отнюдь не тождественна дезорганизованности, беспорядочности, невнятности и хаотичности мышления, хотя многие произведения постмодернистов являются симбиозом разнообразных стилей и парадигм, зачастую вообще несоединимых. Подход к мышлению как гетерогенной и нелинейной системе предполагает не только осознание важности для него парадоксов, гибкости, динамизма, метафоричности, нарушения привычных правил порядка и симметрии, но и создание нового языка и новых моделей мышления.
Так, уже когнитивная психология кладет в основание исследований мышления осмысление когнитивных карт и описание скрытых целостных полей, определяющих предвосприятие и осмысление объектов. Кроме того, нелинейные модели предполагают анализ мышления как состояния когнитивного поля, которое связывает моменты мышления в единую конфигурацию локальных различий, являющихся матрицей локальных связей, функций и векторов. Состояние поля динамично и насыщено энергией. Такого рода подход в анализе мышления полностью коррелирует с дос-
тижениями современной науки. Так, теория относительности уже ввела «четырехмерный мир» Минковского. Квантовая физика обратила внимание на электродинамические и гравитационные поля. В биологии понятие поля стало использоваться в исследованиях А.Г. Гурвича, Б.С. Кузина. В психологии эта модель мышления представлена в работах К. Левина, и все теоретические преимущества ее еще далеко не осмыслены и не использованы.
Нелинейные модели мышления предполагают осмысление «скачков», гештальт-переключений, нарушающих плавный переход от одного рассуждения к другому, от одной пропозиции к другой. Эти «скачки» мысли нельзя отождествлять с нарушением законов логики. Они свидетельствуют о том, что в ходе аргументации используются иные средства логики, не включавшиеся в поле зрения логиков, отдающих приоритет дедукции.
Дискурс как новая техника мышления1
Дискурс (от греч. diexodoz - путь, изложение, рассказ; лат. discoursus - беседа, аргумент, разговор; франц. discourse - рассуждение, речь) - весьма неоднозначное понятие, ставшее центральным в методологии современной лингвистики. Если в классической философии дискурс отождествлялся с рассуждением и характеризовал практику линейного мышления, последовательно переходящего от одного дискретного шага к другому, и его постепенного развертывания в понятиях и суждениях -в противовес интуитивному схватыванию целого до его частей, то в современной лингвистике можно выделить несколько трактовок дискурса, которые объединены стремлением понять связность и целостность рассуждений, не сводимых к отдельным пропозициям.
В ХХ в. из средства описания линейного
1 Этот раздел является сокращенным изложением текстов, написанных совместно с С.С. Неретиной [14].
процесса мышления, противопоставляемого интуиции, дискурс превратился в целостную и нелинейную организацию языка и речевых актов. Лингвистический поворот в философии ХХ в., ее обращение к лингвистическим моделям и методам, различение ею языка и речи, интерес к семантическим и прагматическим аспектам функционирования языка, к анализу семиотической деятельности привели к тому, что она перешла от изучения типов связки в отдельном предложении к осознанию речи как важнейшего компонента взаимодействия людей и механизма осуществления когнитивных процессов как связной последовательности речевых актов, выраженных в различных текстах и анализируемых в различных аспектах (прагматическом, семантическом, референциальном, эмоционально-оценочном и др.). Со своей стороны лингвистика, прежде всего лингвистика текста, не только осознала его целостность, но и обратилась к сверхфразовым, устойчивым единствам, или дискурсам, понимая их как механизм порождения высказываний и производства текстов.
Но существуют и иные трактовки дискурса. В 1969 г. М. Пеше разрабатывает теорию дискурса на основе учения об идеологии и идеологических формациях Л. Альтюссера. Здесь дискурс отождествляется с идеологией, с идеологическими клише. В 1975 г. П. Серио проводит анализ советского политического дискурса как выражения особой, советской ментальности и обезличенной идеологии. Советский тип дискурса использует особую грамматику и особые правила лексики, создавая свой «суконный язык».
С помощью анализа дискурса лингвистика и философия стали ориентироваться на смыслы, которые существуют для человека в актах его взаимодействия с другими людьми, обратились не к абстрактно значимым и строго однозначным понятиям, а к концептам, функционирующим в актах коммуникации и в дискурсах (А. Вежбиц-ка, Н.Д. Арутюнова).
Помимо этих интерпретаций существует трактовка дискурса как коммуникативного речевого акта, в котором достигается понимание смысла того, что высказал говорящий. Так, Э. Бенвенист, противопоставив дискурс объективному повествованию, характеризовал его как определенный тип речи - «речь, присваиваемую говорящим». Отождествление повествовательного дискурса с дискурсом вообще существенно сузило смысл этого понятия, однако позволило рассмотреть ряд дискурсов культуры (прежде всего литературный, сценический и кинематографический) под одним углом зрения, осмыслить систему времен, длительность повествования, отклонения от принятых норм и т.д. Анализ письменного языка и отстраненного опыта включает в себя изучение прозы от первого, прозы от третьего лица и цитируемой речи, что важно для осмысления литературных текстов. В последующем это понимание дискурса было распространено на все виды прагматически обусловленной речи.
М. Фуко в «Археологии знания» разработал широкое и обобщенное учение о дискурсивной формации как условии функционирования специфических дискурсивных практик со своими правилами, концептами и стратегиями. Все гуманитарное знание мыслится им как археологический анализ дискурсивных практик, коренящихся не в субъекте познания или деятельности, а в анонимной воле к знанию, систематически формирующей объекты, о которых эти дискурсы говорят. Для Фуко дискурс - это «совокупность словесных перформансов », «то, что было произведено... совокупностью знаков», «совокупность актов формулировки, ряд фраз или пропозиций», а дискурсивная формация - принцип рассеивания и распределения высказываний [15, с. 108]. Поэтому и говорят об экономическом, политическом, биологическом дискурсах. «Дискурсивная формация - это основная система высказываний, которой подчи-ненагруппа словесных перформансов» [15, с. 116]. Тем самым Фуко связывает дискурс
с прагматическими, социокультурными факторами, с взаимодействием людей и с погруженностью в жизненные контексты. Это погружение в конкретные условия места и времени он осуществляет с помощью понятия «дискурсивной практики». Отличая ее от экспрессивной и рациональной деятельности, от грамматической компетенции, он называет дискурсивной практикой «совокупность анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания» [15, с. 118]. Дискурс - это историческое априори, задающее возможность совокупности актов высказывания и актуализирующееся в дискурсивной практике, формирующей правила создания и преобразования совокупности высказываний. Тем самым Фуко формирует новую оппозицию «дискурс -высказывание».
Дискурс связывают с такой активностью в языке, которая соответствует специфической языковой сфере и обладает специфической лексикой. Кроме того, продуцирование дискурса осуществляется по определенным правилам синтаксиса и с определенной семантикой. Дискурс тем самым создается в определенном смысловом поле и призван передавать определенные смыслы, нацелен на коммуникативное действие со своей прагматикой. Решающим критерием дискурса оказывается особая языковая среда, в которой создаются языковые конструкции. Поэтому сам термин «дискурс » требует соответствующего определения - «политический дискурс», «научный дискурс», «философский дискурс». В соответствии с этим пониманием дискурс - это «языкв языке», то есть определенная лексика, семантика, прагматика и синтаксис, являющие себя в актуальных коммуникативных актах, речи и текстах. Вне актов живой речи о дискурсе говорить невозможно.
Итак, те оппозиции, в которых анали-
зируется дискурс, весьма многообразны. На мой взгляд, дискурс задает логико-семантическую систему возможностей, которая реализуется в нормах актуальной речи, в актуальных высказываниях и в письменном тексте. Если в классической философии дискурс трактовался как последовательная цепочка элементарных актов рассуждения (высказываний, пропозиций) и требовалось не нарушать правил построения таких цепочек, то в современной философии дискурс начал трактоваться как целостная структура, обладающая различными уровнями, которые оказывают воздействие на нижележащие уровни языка, речи и их усвоения. Дискурс стал пониматься как нелинейная организация речевой коммуникации, где субъекты высказываний могут отличаться от рассказчиков, где взаимопонимание достигается благодаря постижению и оценке меня со стороны Другого, Другого - мною и т.д. В нарратологии как теории «диалогического взаимодействия» писателя и читателя выявляются различные уровни дискурса, зависящие в том числе и от повествовательныхинстанций (нарратора, наррататора и актора), от дискурса персонажей, его дискурса о моем дискурсе, моего дискурса о его дискурсе и т.д.). Анализ включения дискурса в контексты научных коммуникаций является одной из важнейших задач философии науки.
Резюмируя наши рассуждения, надо подчеркнуть, что ведущей тенденцией в развитии философии науки является разработка лингвистических методов постижения науки во всем многообразии ее функций: анализ языка науки, его семантики, синтаксиса и прагматики, изучение научного сообщества как речевого сообщества со своим профессиональным тезаурусом, раскрытие научного дискурса как сети коммуникаций с их взаимоинтенциональностью и взаиморефлексией, выявление явных и латентных диалогических и риторических мотивов в научных текстах, свидетельствующих о взаимной полемике между учеными, о внутренней сопряженности научных
текстов как с метафоричностью речи, так и с их направленностью на понимание Другими. Даже естественно-научное знание, направленное на понимание природы, не может быть проанализировано вне контекста отношений «Я и Другой», вне контекста коммуникативных отношений между учеными. Это тем более относится к социальным и гуманитарным наукам.
Литература
1. См.: Огурцов А.П. Философия науки в 20
веке: успехи и поражения // Философия науки.- М., 2000. - Вып. 6.
2. См.: Современная западная социология на-
уки: Критический анализ. - М., 1988; Огурцов А.П. Т. Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки.-М., 2004. - Вып. 10.
3. См.: Bevir M. The Logic ofthe History of Ideas.
- Cambridge, 1999 и дискуссию об этой книге в журнале «История гуманитарных наук» (History ofthe Human Sciences. - 2002.
- № 2. - P. 99-133).
4. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я пе-
реверну мир // Логос. - 2002. - Вып. 5-6.
5. См.: Inconsistency in Science / Ed. J. Meheus.
- Dordrecht, 2002.
6. См.: The Changing Image of the Sciences /
Eds. I. Stamhuis, T. Koestsier, C. De Pater, A. Van Helden. - Dordrecht; L.; Boston, 2002.
7. Петров М.К. История европейской куль-
турной традиции и ее проблемы. - М., 2004. - С. 713-723.
8. См.: Бек У. Общество риска: На пути к дру-
гому модерну. - М., 2000. - C. 60.
9. Смирнов С.А. Практикуемые модели соци-
ально-гуманитарного образования // Преподавание социально-гуманитарных дисциплин в вузах России. - М., 2003. -С. 156-157.
10. См.: Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. -Екатеринбург, 2002.
11. Brown T. Making Truth. The Roles of Metaphor in Science. - Urbana-Chicago, 2002.
12. Ceccarelli L. Shaping Science with Rhetoric.
- Chicago, 2001.
13. См.: Kallerud E, Ramberg J. The Order of Discourse in Surveys of Public Understanding ofScience // Public Understanding of Science.
- 2002. - Vol. 11. - P. 213-224.
14. См.: Язык и речь - векторы определения культуры; Дискурс // Теоретическая культурология. - М., 2005. - С. 221-252; 252-255.
15. Фуко М. Археология знания. - Киев, 1996.
