CC BY
45В.А. Пищальникова, А.Г. Сонин, К.С. Карданова
НАУЧНЫЕ МОДЕЛИ СОЗНАНИЯ: ОТ ОБРАЗА К ПАТТЕРНУ АКТИВАЦИИ
Гюстав Гийом говорил: «... лингвистика не приносит никакой практической пользы. Среди всех наук лингвистика менее всего прагматична. С другой стороны, это та наука, которая наиболее продвигает нас вперед в познании средств, с помощью которых нашему мышлению удается самому ясно понять свои собственные действия» (Гийом, 2004, с. 17). Модели сознания принадлежат именно к таким средствам. Они представляют собой конструкты, задаваемые совокупностью произвольных параметров, характер и количество которых определяются исследовательской парадигмой, поставленными целями и задачами, спецификой анализируемого материала и рядом других факторов. Именно произвольность параметров при моделировании сознания стала причиной появления в науках о человеке значительного количества моделей, обладающих бульшим или мйньшим объяснительным потенциалом.
Научные взгляды на структурные и содержательные характеристики компонентов модели эволюционировали в связи с изменениями методологических и теоретических установок, которыми руководствовались исследователи. Так, на протяжении XIX - первой половины XX в. научные модели сознания строились с опорой на господствующую в философии и отраслях знания о человеке теорию отражения. В середине XX в. наряду со сложившейся парадигмой начинает формироваться новая методологическая база исследования ментальных структур. В данной статье предпринимается попытка проследить эволюцию подходов к научному моделированию сознания и обозначить возможные пути уточнения структурно-содержательных характеристик образа сознания.
1. Исследование сознания на основе теории отражения 1.1. Научное осмысление сознания в психологических моделях
Первые психологические научные модели сознания строились с опорой на умозрительный объект, названный образом. Понятие образа активно использовалось уже в ассоциативной психологии XIX в. и служило основой для анализа мыслительной деятельности. Однако в начале XX в. ставшая доминирующей в западной науке бихевиористская парадигма надолго вывела за пределы научных исследований не только образы - «химеры», не обладающие, с точки зрения Дж. Ватсона, никаким функциональным значением, но и любые менталистские концептуальные построения (внимание, ментальные процессы и т.д.). Западный антиментализм не коснулся отечественной (советской) науки, в которой понятие образа играло ведущую роль, например, в культурно-историческом направлении психологических исследований. Его основоположник Л.С. Выготский указывал на заключенное в слове обобщение как «совершенно своеобразный способ отражения действительности в сознании» (Выготский, 2002, с. 291) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.). Дальнейшие исследования в области ментальных процессов и структур потребовали номинирования этого «своеобразного способа отражения», что привело к выделению конкретной единицы сознания - образа, характеристика которого была дана в трудах А.Н. Леонтьева, С.Л. Рубинштейна и др. исследователей.
Использование этой категории оказалось методологически необходимым в связи с попытками объяснить специфический характер человеческой деятельности, в которой выделялся особый «внутренний» план, развивавшийся из форм деятельности «внешней» (условность названия «внутренний» в данном случае осознавалась вполне) (Леонтьев А.Н., 1975). В соответствии с этой концепцией конечным продуктом деятельности по производству вещественных продуктов выступает чувственно воспринимаемый предмет. Фиксация осуществленной деятельности в этих вещественных продуктах сопровождается формированием их отображений - образов - в сознании индивида. Соотношение образов позволяет создавать «образы результата», «модели желаемого будущего»: «В мозгу сосуществуют в своего рода единстве противоположностей две категории (или формы) моделирования воспринимаемого мира: модель прошедше-настоящего, или ставшего, и модель предстоящего. Вторая непрерывным потоком перетекает и преобразуется в первую. Они необходимо отличны одна от
другой прежде всего тем, что первая модель однозначна и категорична, тогда как вторая может опираться только на экстраполирование с той или иной мерой вероятности» (Бернштейн, 1966, с. 288). В процессе предметной деятельности происходит постоянное сличение наличного представления (образа сознания) с производимым предметом: «. процесс вещественного воплощения предметного содержания деятельности. презентируется теперь субъекту, т.е. предстает перед ним в форме образа воспринимаемого предмета» (Бернштейн, 1966, с. 127). При этом сторонники этой позиции утверждают, что «образ. безотносительно к предмету, отображением которого он является, не существует. Мы воспринимаем не образы, а предметы в образах» (Рубинштейн, 1997, с. 25). Приведенные положения демонстрируют включение понятия образа в новую, ориентированную на анализ деятельности концепцию. Специфика человеческой деятельности объяснялась апперцептивным построением образа, но серьезные попытки раскрыть «внутренний» механизм его формирования (как идеальный объект возникает под воздействием объектов мира?) и его дальнейшего функционирования (как идеальный объект хранится и как влияет на материальную предметную деятельность?) не предпринимались. Авторы названных и ряда других трудов предлагают только самые общие рассуждения о «действии» образа в полном соответствии с теорией отражения, например: «психические явления возникают в процессе взаимодействия субъекта с объективным миром, начинающегося с воздействия вещи на человека» (Рубинштейн, 1997, с. 27) или: «представление, управляющее деятельностью, воплощаясь в предмете, получает свое второе, "объективированное" существование, доступное чувственному восприятию» (Леонтьев А.Н., 1975, с. 129).
Одна из первых попыток превратить образ в самостоятельный объект психологического исследования в рамках общепсихологической теории деятельности была предпринята А.Н. Леонтьевым. Как известно, ученый выделял три составляющих индивидуального сознания: чувственную ткань, благодаря которой образы реальности различаются «по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т.д.» (там же, с. 133), психологическое значение, в котором представлена «идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой» (там же, с. 141), и личностный смысл, который рождается на базе ситуативного соотношения опыта и мотива деятельности. Онтологическое
единство компонентов сознания обусловливает их взаимные преобразования - формирование новых личностных смыслов на базе психологических значений и наоборот, - которые лежат в основании динамики развития сознания. А.Н. Леонтьев детально комментирует противопоставление психологического значения и личностного смысла, но чувственная ткань как характеристика образа сознания специфицируется недостаточно. Ученый указывает на то, что «обо всем этом написаны многие тысячи страниц», и отмечает лишь одну особую функцию чувственных образов - придавать «реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту», быть «чувственным составом конкретных образов реальности» (там же, с. 133-134), показать ему, что мир - это объективное поле вне сознания. Чувственная ткань, следовательно: а) порождается в практическом взаимодействии с внешним предметным миром как непосредственное впечатление от него; б) служит материалом, из которого строятся сознательные, предметные («значимые») образы; в) выполняет функцию свидетельствования о внешней реальности, функцию придания реальности сознательной картине мира.
Важно отметить, что для А.Н. Леонтьева образ не представляет конкретной единицы сознания. В своей концепции ученый опирается на понятие образа мира как интегративного «отображения в психике человека предметного мира, опосредствованного предметными значениями и соответствующими когнитивными схемами и поддающегося сознательной рефлексии» (цит. по: Леонтьев А.А., 1983, с. 268). Основным свойством образа мира является его амодальность, или актуализация не только тех свойств предмета, которые обнаруживаются индивидом в процессе его деятельности, но и тех, которые непосредственно не взаимодействуют с индивидом. Благодаря этому образ мира является универсальной формой организации знаний индивида. Однако внимание человека единовременно может быть сконцентрировано только на одном «ситуативном фрагменте», «"высвечивается" отдельный предмет, а затем внимание и сознание переключается на другой - и так без конца» (Леонтьев А.А., 1983, с. 269). Одновременно это «переключение предполагает переход предмета (его означенного образа) с одного уровня осознанности на другой» (там же), поскольку образ мира, как и сам мир, многомерен. Перечисленные признаки указывают на субъективность образа мира. Но соотносимость индивидуальных деятельностей в единой культурной среде обусловливает появление общих компонентов сознания. Кроме того, объективность образа мира достигается тем, что познание чело-
веком действительности опосредовано единой для всех представителей социума, усваиваемой в процессе социализации системой значений. «. Индивид не имеет собственного языка, вырабатываемых им самим значений; осознание им явлений действительности может происходить только посредством усваиваемых им извне «готовых» значений - знаний, понятий, взглядов, которые он получает в общении, в тех или иных формах индивидуальной и массовой коммуникации» (Леонтьев А.Н.,1975, с. 154).
1.2. Уточнение содержания образа как объекта
психологического исследования в середине XX в.
Модель образа сознания А.Н. Леонтьева принята в современной психологии и психолингвистике в качестве базовой и выступает методологической опорой в абсолютном большинстве исследований сознания. Однако существуют попытки ее расширения, уточнения и дополнения.
Так, Ф.Е. Василюк отмечает, что в некоторых случаях леон-тьевское понятие образа позволяет довольно точно описать экспериментальные факты, но далеко не всегда (Василюк, 1993). Это связано, по мысли ученого, именно с недостаточно четко определенным содержанием чувственной ткани как образующей образа сознания. Если, по А.Н. Леонтьеву, она рассматривается как материал, из которого строится перцептивный образ, то Ф.Е. Василюк акцентирует: сам материал, из которого строится образ, не обладает спонтанной активностью и внутренней осмысленностью, он «извне кроится и организуется перцептивной деятельностью, которая придает ему форму и разумность»; «чувственная ткань выступает не пассивным материалом для образа, а активной порождающей образ материей» (Василюк, 1993, с. 7). Чувственная ткань, утверждает Ф.Е. Василюк, - «не пришедшее извне впечатление, а поднимающаяся изнутри чувственность; она не послушный материал для образа, а бурлящая магма, рождающая формы и мысль; ей нет дела до придания реальности картине мира, поскольку она феноменологически первореальность» (там же). Существующее понятие чувственной ткани, продолжает Ф.Е. Василюк, фиксирует только часть, только один аспект той реальности, которая в целом заслуживает этого названия. Ученый предполагает, что внутреннее пространство сознания состоит из некоторой недифференцированной чувственной ткани, и она является многомерной субстанцией.
В ней внешний мир представлен предметным содержанием, мир культуры - значением, представителем является слово, а внутреннего мира - личностный смысл. Пространство, «объем» образа-тетраэдра заполнен «живой, текучей, дышащей плазмой чувственной ткани. Чувственная ткань живет и движется в четырехмерном пространстве образа, задаваемом силовыми полями его узлов, и, будучи единой, она вблизи каждого из полюсов как бы уплотняется, концентрируется, приобретает характерные для данного измерения черты» (Василюк, 1993, с. 8). Чувственная ткань, как и другие компоненты модели-тетраэдра, в определенных видах деятельности, в том числе и речевой, может стать доминантой образа сознания. Ф.Е. Василюк подчеркивает главное отличие его модели от модели А.Н. Леонтьева: чувственная ткань, будучи «представителем мира человеческого тела в образе сознания» и «непосредственным внут-рителесным чувствованием», является динамическим органом, «который, собственно, осуществляет в образе функцию интегрирования» (Василюк, 1993, с. 18).
При всей привлекательности представленной модели, акцентирующей соматическую детерминанту процессов деятельности, способы определения (и отграничения) «типа» чувственной ткани, ее специфики, соотношения ее с другими компонентами образа сознания и их возможные зависимости Ф.Е. Василюком не выявляются. Кроме того, в модели смешивается четырехмерность представленной в образе картины мира и четырехмерность самого образа как идеального объекта. Поэтому образ сознания в таком «расширенном» виде не может служить операциональной единицей анализа деятельности. Если процедуры вычленения параметров модели не определены, если не заданы их основные характеристики, то такая модель не является эффективным средством познания объекта. Вместе с тем представление о том, что любой образ, даже образ, связанный с идеей высшей степени абстрактности, всегда воплощен в чувственном материале, всегда возникает в результате взаимодействия «ансамбля» осознаваемых и неосознаваемых телесных движений и чувствований, является весьма продуктивной для углубления понимания сознания и образа как его «единицы».
Специфический компонент образа - биодинамическую ткань - вычленяет В .П. Зинченко, основываясь на теории построения движений Н.А. Бернштейна, который рассматривал «живое движение» и «предметное действие» не только как функцию скелетно-мышечного аппарата, но и как особый функциональ-
ный орган, обладающий собственными морфологическими свойствами и реактивностью. Биодинамическая ткань - это наблюдаемая и регистрируемая внешняя форма живого движения, это материал, из которого строятся целесообразные, произвольные движения и действия. По мере их формирования внутренняя форма, внутренняя картина таких движений и действий становится все более сложной. Она обогащается когнитивными, эмоционально-оценочными, смысловыми образованиями. Чувственная ткань также представляет собой «строительный материал образа». Как биодинамическая, так и чувственная ткани, составляющие материю движения и образа, обладают свойствами реактивности, чувствительности, пластичности, управляемости и теснейшим образом связаны со значением и смыслом. Оба вида ткани образа обладают свойством обратимости и трансформируются одна в другую (Зинченко, 1997). Однако введение нового существенного компонента в структуру образа не было связано с попытками его операционализации.
1.3. Образ сознания как категория
отечественной психолингвистики
Одна из первых попыток операционализации понятия образа была предпринята представителями Московской психолингвистической школы. Отечественная психолингвистика (теория речевой деятельности) - идейная и методологическая «наследница» культурно-исторического направления психологии - переняла понятийный аппарат теории деятельности и, в частности, понятие образа как необходимую составляющую интерпретации речевой деятельности. Приобретая новую функцию в психолингвистической парадигме, термин трансформируется в «образ сознания», а в 1985 г. - в «образ языкового сознания», исследование которого в настоящее время осуществляется более интенсивно, чем изучение традиционного психолингвистического объекта - речевая деятельность. Если А. А. Леонтьев (Леонтьев, 1993) утверждал, что человеческое сознание является по сути своей языковым, то теперь языковое сознание стало рассматриваться как «совокупность образов сознания, формируемых и овнешняемых при помощи языковых средств - слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей» (Тарасов, 2004, с. 36). Иными словами, Е.Ф. Тарасов сводит изучение языкового сознания исключительно к анализу языковых единиц, которые полагаются
«овнешнителями сознания». Несмотря на принципиальные методологические отличия введенного Е.Ф. Тарасовым объекта, понятие образа сознания «перекочевало» в психолингвистические работы без каких-либо оговорок. Парадоксально, но в подавляющем большинстве работ по изучению «языкового сознания» исследователи подробно описывают образ по А.Н. Леонтьеву, но при этом анализ его производится с позиций языкового сознания по Е.Ф. Тарасову, хотя позиции этих исследователей принципиально отличаются. Абсолютное большинство исследований образов сознания по сути сводится к анализу лексического значения слова-ассоциата и к перечислению возможных представлений / знаний о реалиях, которые могут стоять за словом-ассоциатом в рамках данной лингвокуль-турной общности. (Ср.: А.Н. Леонтьев полагал, что языковое значение - только один из видов психологического значения.) Способы же действования со словом, порождающие специфику конкретного образа, не исследуются. Кроме того, при смещении акцента на языковое сознание из поля внимания исследователя исчезает динамика взаимодействия составляющих образа, а именно это, на наш взгляд, являлось принципиальным положением концепции А.Н. Леонтьева. В результате образ рассматривается как некоторый статичный компонент сознания, исследование которого возможно исключительно в синхронии, а динамикой развития образа, как правило, называется сравнение результатов ассоциативного эксперимента либо по разным возрастным группам, либо проведенным с перерывом в несколько лет в одной группе. Практически структурно-содержательные характеристики образа в рамках концепции языкового сознания устанавливаются на основе отождествления их со структурно-содержательными параметрами лексического значения слова. Выделение последних в лингвистике возможно с помощью ряда процедур семантического анализа (например, компонентного анализа), откуда создается впечатление операциональности и «образа языкового сознания». Но сущности образа языкового сознания как специфического психолингвистического объекта такая операциональность не выявляет.
1.4. Операционализация образа в зарубежной когнитивистике
Западная наука, выдержав долгую, длиной в полстолетия, бихевиористскую паузу, вернулась к категории образа в середине 60-х годов прошлого века. Это не было возвращением в собствен-
ном смысле слова. О возвращении можно говорить лишь по отношению к термину, но не к его трактовке. Представители формировавшейся в то время когнитивистики (Бгцпег, 1964; №188ег, 1967; Рiаgеt & 1пЬеЫег, 1966) отказались от характерного для ассоциативной психологии взгляда на образ как на остаточную форму ощущения. Новое поколение исследователей видело в нем продукт символической деятельности субъекта. Среди посвященных образу работ того времени особое место занимают исследования А. Пэйвио (Рато, 1971; Рато, 1975). Изучая работу человеческой памяти, ученый обнаруживает, что образный потенциал слов (их способность вызывать ментальные образы) оказывает определяющее влияние на процессы их запоминания. Это позволяет ему заключить, что в ходе обучения человек может усваивать получаемую информацию двумя способами: при первом акцент делается на вербальные ассоциации (например, в случае со словом «поэзия»), при втором - на создание ментального образа, репрезентирующего слово (например, для слова «жонглер»). Так рождается теория двойного кодирования, согласно которой когнитивная деятельность индивида управляется функционированием двух систем, или двумя видами символической репрезентации.
В отличие от российской науки, в которой целесообразность использования категории образа практически не дискутировалась, заключения А. Пэйвио уже в начале 70-х годов вызвали жесткую критику со стороны ученых, полагавших, что психология должна постулировать существование абстрактной формы, которая не эквивалентна ни образным, ни вербальным репрезентациям и лежит при этом в основе и тех, и других (Аndеrsоn & Bоwеr, 1973; СЬа8е & С1агк, 1972; Ру^Ьуп, 1973; ЯцшеШаЛ, Lindsау & Когшап, 1972). Другими словами, было предложено считать образы побочными продуктами когнитивной деятельности и сместить акцент с их феноменологических свойств на лежащие в их основе глубинные структуры. Многие авторы полагали, что в когнитивной модели репрезентации обязательно должен быть формат представлений, в который могут быть вписаны все формы знания. Постепенно идея существования общей «базы», в которой наглядные и вербальные стимулы активируют один и тот же амодальный семантический код, становится центральной.
Теоретические баталии по поводу базовой формы ментальной репрезентации, не нашедшие, к сожалению, отражения в отечественной науке, послужили мощнейшим импульсом для даль-
нейшего уточнения образа как специфического объекта когнитиви-стики. Так появляется компромиссная модель Маршарка, допускающая существование уровня, на котором знание записано в концептуальной форме, позволяющей пропозициональный анализ, и уровня, на котором знание может быть актуализировано модально во временных ментальных представлениях. В некотором смысле, это новая версия теории «двойного кодирования», в которой две системы репрезентации не функционируют параллельно, а находятся в функциональных отношениях субординации (МагесЬагк, ШсЬшап, Уш11е & Hunt, 1987). Образный когнитивный «модуль» рассматривается здесь как одно из орудий мышления, как средство наглядности значения высказывания, а вовсе не как его обязательный элемент, как продукт системы обработки, но не как форма хранения информации в долгосрочной памяти, как «модель» с которой могут осуществляться некоторые операции, не реализуемые с другими типами представлений.
Другой путь предложен С. Косслином (Rossl^ & Рошегап^, 1977), полагающим, что принятие гипотезы о существовании амодаль-ной базы репрезентации не снижает значимости исследований специфических свойств образных представлений. Как и многие его коллеги, он опирается на пропозиции, но не для описания самих образов как специфических феноменов когнитивной деятельности, а для описания их инфраструктуры и модальности их кодирования в долгосрочной памяти. Если соглашаться с большинством исследователей в том, что образы вырабатываются на основе амодальной базы, то, как считает Косслин, необходимо смоделировать специфические механизмы их образования. Так появляется понятие зрительного «буфера», на основе которого эксплицируется построение образов по отношению к определенным зонам его активации. Отдельно рассматриваются четыре группы процессов, которые могут применяться к образам: а) процессы, позволяющие индивиду порождать образы и обеспечивать их временное удержание в зрительном буфере; б) процессы анализа построенных образов; в) процессы применения к образам различных трансформаций; г) процессы использования индивидом образов для решения задач. Даже не разбирая детально богатейшее теоретическое наследие этого ученого, можно утверждать, что его важнейшая заслуга состоит в том, что своими работами он показал бесплодность дальнейшего использования в когнитивных исследованиях неопределенного или метафорического терминологического аппарата для анализа ментальной репрезентации и процессов ее построения. Эти психические феномены имеют специфи-
ческие параметры, которые могут измеряться, что ведет исследователя образов к необходимости строгой концептуализации и использования максимально точной терминологии. Образы - это когнитивный продукт, компоненты и внутренняя структура которого должны определяться и анализироваться эксплицитно и детально, с выдвижением гипотез об их инфраструктуре и о когнитивном модуле, их порождающем, с обращением к данным нейрофизиологических наблюдений (в частности результатов, показывающих, что использование ментальных образов задействует общие со зрением зоны мозга и что специфические нарушения в мозговых функциях влияют на способность порождать ментальные образы так же, как и на зрение).
Большой резонанс в западной науке получила еще одна концепция, развивающая идею аналогической репрезентации, - теория ментальных моделей (.ТоЬ^оп^аМ, 1983). Эта теория может рассматриваться как еще одна попытка соединить идеи символической репрезентации с принципом структурного изоморфизма между представляемым и представляющим мирами. Ментальные модели -вариант символической репрезентации, однако их структура аналогична ситуации, описываемой во фразе, а не структуре самой фразы. Построение пропозициональной репрезентации близкой по структуре к поверхностной форме текста является лишь первым этапом в его понимании. На втором этапе система пропозициональных репрезентаций трансформируется на основе определенного набора процедур в ментальную модель. Основываясь на лингвистических репрезентациях и строясь на основе знаний субъекта, ментальные модели обладают динамической структурой, которая начинает формироваться одновременно с началом чтения текста, а затем обогащается и перестраивается. Таким образом, ментальные модели, построенные на основе одной фразы, служат контекстом для интерпретации последующих фраз. При этом структурный изоморфизм с репрезентируемой ситуацией не приравнивает ментальную модель к образу. Образ и создаваемая на его основе ментальная модель представлены как два разных типа репрезентации: ментальные модели являются структурными аналогами окружающего мира, а образы - перцептивными коррелятами модели, рассматриваемой с некоторой частной точки зрения (.ТоЬ^оп^а^, 1983, с. 165). Пространственная ментальная модель подобна трехмерному макету, используемому в архитектуре, она может быть визуализирована с разных точек зрения (с порождением соответствующих образов), но не может быть визуализирована одновремен-
но с нескольких точек. Трехмерные ментальные модели используются субъектом как «рабочее пространство» и позволяют ему «вычислять» не эксплицированные в тексте отношения.
Стремление к жесткой операционализации образа привело когнитивистов к установлению однозначной зависимости между языковыми единицами и структурой ментальных объектов, что логически привело к поиску атомарной единицы сознания.
2. Формирование новой методологической основы структурного и содержательного исследования сознания 2.1. Попытки операционализации исследования содержания сознания
Представленные концепции показывают, что операционали-зация сознания в рамках отражательной теории существенно затруднена. Одна из попыток формирования нового подхода к анализу содержания сознания отражена в представлении о языке как достоянии индивида А.А. Залевской и, в частности, в развитии ученым идей так называемой «корпореальной семантики» (Залев-ская, 2004, с. 57-64). Наиболее существенными положениями своей концепции А.А. Залевская считает следующие:
- «Язык ничего не значит сам по себе, он паразитирует на невербальных знаках, которые представляют собой тактильные, обонятельные, вкусовые, слуховые, зрительные и другие "перцептивные прочтения" мира и их фантазийные варианты, функционирующие при сенсорно-аффективно-ментальном взаимодействии на разных уровнях осознаваемости, т.е. означаемые естественного языка требуют тела и эмоций для того, чтобы стать семантически функциональными» (За-левская, 2004, с. 57).
- «Семиозис как нейробиологическая способность человека возможен только на основе взаимодействия тела, мозга и культуры» (там же).
- «Соотношение между языком и образом мира контролируется "достаточным семиозисом", который реализуется под контролем правил, устанавливаемых сообществом» (там же).
Анализируя работы У. Матураны, А. Менегетти, Л.М. Веккера, М.А. Холодной, Е.Э. Газаровой, А.А. Залевская делает вывод о том, что оперирование языковыми значениями невозможно в отрыве от единой перцептивно-когнитивно-аффективной памяти индивида, включенного в социум (и ши-
ре - в культуру). При таком подходе становится возможной опе-рационализация образа на основе включения в его описание физиологических и психологических параметров, проверяемых экспериментально.
Еще в период становления теории речевой деятельности В.М. Павлов подчеркивал, что необходимо преодолеть глубоко укоренившееся у многих лингвистов предубеждение против обращения к исследованию психологических, физиологических и других закономерностей для уточнения объекта языкознания. Он полагал, что в построении нового объекта языковедения необходимо учитывать и «физиологические, мозговые звенья причинного ряда», позволяющие достроить этот объект «снизу». В.М. Павлов рассматривал языковой знак как нервный код в мозгу индивида. Содержание языкового знака он рассматривал как отражение объективных свойств вещей реального мира в виде некоторого нервного кода. «Взаимодействие корковых представительств всех анализаторных аппаратов, участвующих в целостном отражательном процессе, обеспечивает замыкание связей между комплексным физиологическим образом действительных, объективных свойств внешней вещи (объекта) и акустическим образом знака, относимого в данном языковом коллективе к данному объекту. Образованную таким образом элементарную знаковую систему назовем ассоциативным комплексом отдельного знака или - резко, но только с чисто лингвистической стороны неправильно, упрощая отношения - отдельного слова. Это действительно элементарная знаковая система, так как только при ее формировании акустический образ приобретает свойства знака» (Павлов, 1967, с. 59). В.М. Павлов подчеркивал, что содержание психического образования, представленное в языковой форме, «определенным образом структурируется и комплексируется в ориентации на знак (и его место в системе знаков)» (там же).
Следует обратить внимание и на то, что на этапе становления теории речевой деятельности нейролингвистика не исключалась из нее как одна из составляющих, способных существенно повлиять на представления о сущности речевой деятельности. Так, в одном из основополагающих монографических исследований, изданных под общей редакцией создателя теории речевой деятельности А.А. Леонтьева, содержится особая часть - «Нейролингвистика», написанная А.Р. Лурия, Л.С. Цветковой и Т.В. Рябовой (Теория речевой деятельности, 1968).
Попытки трактовки языка как регулятивного механизма деятельности, в котором осуществляется переработка всех сенсорно-аффективно-когнитивных форм деятельности и образуется их ин-тегративная форма - языковая, не прекращаются и в современной науке. Многие исследователи солидарны в том, что в формировании языковой способности огромную роль играет программа обобщения всех внешних и внутренних воздействий, перерабатываемых мозгом. Это аргументируется и целым рядом современных нейрофизиологических исследований животных и человека. Так, в многочисленных опытах У. Дж. Фриман показал, что «мозг - это хаотическая система, которая не только «фильтрует» и «перерабатывает» импульсы, приходящие от органов чувств. Он активно ищет чувственные стимулы как исходный материал (сырье), из которого создаются воспринимающие паттерны с помощью сознания, которое вновь формирует индуцированную стимулами активность» (Фриман, 2004, с. 14) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.). Исследуя движение, У. Дж. Фриман установил, что моторная команда, активирующая соответствующие моторные системы, сопровождается множеством «посланий» во все центральные сенсорные системы, что подготавливает их изменения в сенсорном входе -налицо мультимодальная конвергенция форм восприятия. Такая конвергенция характерна для деятельности мозга человека. «Образы памяти не "запасаются и восстанавливаются" нервной системой, как это представлено в компьютерных системах. Построение паттерна вслед за вызванной стимулом бифуркацией в сенсорной коре не является представлением стимула. Паттерн строится с помощью как воспоминания обстоятельств прошлого опыта, так и осознания текущей значимости стимула для субъекта, его получающего» (Фриман, 2004, с. 17). (Ср. с В. фон Гумбольдтом: слово необходимо для преобразования «низших форм мысли в понятие» и, следовательно, должно появляться тогда, когда «в душе уже есть материалы, предполагаемые этим преобразованием».) Нейрофизиологические и когнитивные исследования подтверждают практически общепринятую в современной науке мысль об ин-тегративной деятельности мозга, о том, что «... обобщенность является сквозной характеристикой всех видов и уровней психического отражения...» (цит. по: Залевская, 2004); обнаружение совпадений и генерация гипотез признаются элементарной функцией коры головного мозга (Моллер, Гросс, 2004). Так, Ж. Фоконье говорит о концептуальной интеграции как универсальной базовой менталь-
ной операции, обеспечивающей успешность процессов познания и общения. Концептуальная интеграция осуществляется как идентификация, а затем интеграция элементов / компонентов разных ментальных пространств как наборов активированных нейронных ансамблей. Эта базовая ментальная операция нейрофизиологически обусловливает процесс порождения нового смыслового образования (подробнее об этом см.: Герман, 2000; Пищальникова, 2003). Таким образом, манипулятивная функция языка задается и единством сенсорно-аффективно-когнитивных процессов, интегрирующихся в формах языка.
Здесь нельзя не вспомнить о ставшем классическим исследовании семантического пространства Ч. Осгуда. Ч. Осгуд установил несколько размерностей семантического пространства, оказавшихся универсальными для разных языков и культур: оценка, сила, активность (Osgood, 1962). Позже к этим размерностям были добавлены обычность (Bentler, La Voie, 1972), развитие, реальность, плотность (Rosch, 1978). Интереснейшие эксперименты И.Н. Трофимовой, сотрудника лаборатории коллективного интеллекта МакМастерского университета (Канада), позволили предположить существование феномена, который мы называем «проекция способностей» (курсив автора. - В.П., А.С., К.К.). Этот феномен проявляется тогда, когда человек воспринимает, регистрирует и ценит преимущественно те аспекты объектов или ситуации, в отношении которых он может адекватно реагировать и действовать соответственно своим способностям. Организм выделяет в восприятии те особенности стимулов, которые он может использовать в активности и которые определяют, какую из имеющихся стратегий, какие из имеющихся ресурсов использовать (Трофимова, 1997) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.); «Наш организм ожидает от объектов преимущественно тех свойств, с которыми он лучше всего готов справиться» (Трофимова, 1997, с. 74). И.Н. Трофимова утверждает, что «категоризация стимулов зависит от состояния организма как носителя этих ресурсов и способностей». (Попутно заметим, что эксперименты И.Н. Трофимовой свидетельствуют о том, что перед любым ассоциативным или иным психолингвистическим экспериментом необходимо проводить экспериментальную проверку темперамента испытуемых, и все эксперименты обязательно проводить на разных возрастных группах.) Сравнение факторов активности, силы, оценки и др. в семантических пространствах людей контрастных темпераментных и возрастных групп показало, что, например, экстраверсия, энергичность и гибкость активности связаны с тенденцией приписывать более актив-
ные и энергетические оценки нейтральным и абстрактным объектам. Высокий нейротизм связан с приписыванием объектам негативности, пассивности, слабости и неорганизованности. Люди с высоким темпом общемоторной активности оценивают объекты как более позитивные и активные. А люди с высокой степенью социальной и вербальной активности оценивали объекты как более определенные, известные и упорядоченные и т.д. (Трофимова, 1997).
Представленная позиция хорошо согласуется с аргументами У. Матураны и Ф. Варелы (Матурана, Варела, 2001). Ученые акцентируют: «... весь когнитивный опыт включает познающего на личностном уровне, коренится в его биологической структуре. Поэтому опыт обретения уверенности есть явление индивидуальное. Этот опыт слеп к когнитивным актам других индивидуумов» (Ма-турана, Варела, 2001, с. 14.) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.). Мату-рана и Варела подчеркивают мысль, ставшую одним из базовых положений современной квантовой физики и синергетики: свойства предметов зависят от их «измерителей», в том числе и приборов / инструментов. (Об этом подробнее см.: Герман, 2000.) Восприятие мира цветных объектов, на анализе которого ученые показывают эту зависимость, не определяется буквально спектральным составом света: «. цветовое восприятие соответствует специфическому паттерну возбуждений в нервной системе, определяемому структурой цвета» (Матурана, Варела, 2001, с. 20). Существуют корреляции между названием цвета и состоянием нейронной активности, но нет корреляций между названием цвета и длиной световой волны, воспринимаемой индивидом. Это означает, что языковой элемент соотносится только с преобразованной реалией, с превращенной формой действительности - психической, и прямых ассоциаций реалия - слово нет - они всегда опосредованы способом, характером интериоризации реалии, характером ее психического образа. Как показывают эксперименты, некое вполне определенное состояние нейронной активности может вызываться, например, красным цветом и другими световыми эффектами, но не словом красный, актуализация которого ведет к возбуждению другого паттерна нейронной активности. Это справедливо и для других визуальных характеристик. «Мы не видим "пространство" мира, мы проживаем поле нашего зрения», - заключают У. Матурана и Ф. Варела (там же), мы не видим цветов реального мира, мы проживаем наше собственное хроматическое пространство. Варела и Сингер утверждают: 80% информации, получаемой клетками
зрительной зоны коры больших полушарий, исходит не от ретины, а от тесно связанных между собой различных зон мозга. Даже на самой периферии зрительной системы информация, которую получает мозг от глаза, в значительной степени связана с активностью коры больших полушарий. Взаимодействие этих двух процессов нейронной активности приводит к возникновению новой когерентной конфигурации, зависящей от резонанса между сенсорной активностью и внутренней конфигурацией коры. Воспринимаемое в большей степени связано с организацией воспринимающего субъекта, нежели со свойствами внешнего мира. «Полученные из опыта данные о мире особым образом утверждаются структурой человека, в результате чего мы получаем представление о "вещи" и возможность описать ее»; «Любая рефлексия. неизбежно осуществляется в пределах языка. По этой причине язык также является нашей отправной точкой, нашим когнитивным инструментом» (Матурана, Варела, 2001, с. 23) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.); «сколь бы обширным ни был наш опыт, рождение мира связано с самыми глубокими корнями нашего когнитивного бытия» (Матурана, Варела, 2001, с. 240).
Возможность операционализации образа с опорой на физиологические и психические детерминанты его структуры и содержания может быть реализована на базе коннекционистских моделей сознания, которые выгодно отличаются от символических не только большей экономичностью, но и соответствием еще одному важному ограничительному принципу - нейрофизиологической достоверности. Коннекционистские модели построены на имитации функционирования нервной системы человека.
Представители классической парадигмы предлагают модели, в которых ментальные репрезентации - это символические структуры, включающие компоненты, которые обладают неким внеконтекст-ным значением, а ментальные процессы - манипулирование этими компонентами, регулируемое набором правил. Методологическая значимость коннекционистского подхода заключаются в том, что они отвергают автономный символ как носитель смысла. Краеугольный камень коннекционистских работ - рассредоточенные, разложимые, гибкие репрезентации. С точки зрения коннекционистов, ментальные репрезентации - это паттерны (относительно стабильные узоры) активации в сети, состоящей из элементарных узлов, не поддающихся семантической интерпретации (соответственно паттерны не имеют семантически интерпретируемых компонентов), а
ментальные процессы рассматриваются как распространение активации этих паттернов. Другими словами, репрезентации рассредоточены между многими узлами, а каждый узел участвует в функционировании многих репрезентаций (Bechtel & Abrahamsen, 1990). Отмеченная гибкость - важнейшая характеристика имитируемой сетями нервной системы - позволяет воспроизводить в них функционирование самых разных ментальных объектов, постулируемых когнитивистикой, в том числе фрагментов образной репрезентации. Эта возможность обеспечивается тем, что в качестве компонентов сети, участвующих в создании репрезентации, могут фигурировать разнообразные следы взаимодействий системы со средой. При доминировании среди узлов, составляющих репрезентацию, следов перцептивного опыта (в частности, зрительного) последняя может характеризоваться как образное представление.
Заметим, что сама идея рассредоточенной репрезентации не является новой для отечественной науки. Уже в 60-е годы A.A. Леонтьев выдвигал и обосновывал гипотезу о рассредоточенном «содержании слова», о «записи» значения в сознании индивида в форме правил его порождения. Сходные идеи можно обнаружить в лингвистической концепции ассоциативно-вербальной сети Ю.Н. Караулова, в которой содержится содержательно-структурное описание сознания (Караулов, 1999; Караулов, 2004). Ученый не раз акцентировал, что «ассоциативный тезаурус представляет собой способ фиксации ассоциативно-вербальной сети, лежащей в основе языковой способности носителя языка» (Караулов, 1999, с. 70) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.), а не просто устанавливающей («отражающей») некие корреляции между отражаемой действительностью и единицами языка. Ассоциативный тезаурус - модель ассоциативно-вербальной сети. Именно такое понимание ассоциативно-вербальной сети позволяет исследовать ее и фиксированные в ней ментальные содержания не в статике, а в известной процес-суальности: «Как только мы подходим к фактам языка с точки зрения языковой способности, мы покидаем системно-детерминистский мир привычного представления языкового строя, его грамматики и лексики и вступаем в вероятностный мир языковой личности» (Караулов, 1999, с. 7) (курсив наш. - В.П., А.С., К.К.). И в другом месте: «Ассоциативно-вербальная сеть ... должна восприниматься не как застывшее, раз и навсегда зафиксированное переплетение семантико-синтаксических связей между составляющими ее словами-узлами, но как перманентная деятельность, как никогда не прекращающаяся осцилляция форм между грамматикализацией лексики и лексикализацией морфологии и син-
таксиса» (Караулов, 1999, с. 35). Ассоциативно-вербальная сеть, по ЮН. Караулову, - аналог языковой способности, но не аналог «фрагмента сознания», хотя по ней и можно моделировать те или иные аспекты фрагментов сознания.
Из ассоциативно-вербальной сети можно извлекать любой тип отношения языковых знаков, поскольку она фиксирует любые способы языкового познания. Ассоциативно-вербальные сети характеризуются измерениями разной глубины: они могут быть смоделированы с учетом самых различных отношений входящих в ассоциативное поле компонентов. Так, говоря об ассоциативной грамматике, извлекаемой исследователем из ассоциативного тезауруса, Ю.Н. Караулов выделяет три уровня ее анализа: «семантико-синтаксический, или уровень грамматики в узком смысле слова, раскрываемый во взаимоотношениях словоформ (черный портфель, черный пес, черный плащ и т.д.); уровень языковой картины мира, или когнитивный, раскрывающий взаимосвязи лексем в плане "язык - мир" (черная суббота, черная дыра, черный кобель); уровень прагматики, характеризующий взаимоотношения человека с миром - "человек в мире" - (черный ворон, Саша Черный, черный - (это) траур» (Караулов, 1999, с. 46). Такой трехуровневый анализ грамматики еще не содержит ее психолингвистической интерпретации, но, на наш взгляд, является необходимым для четвертого уровня - психолингвистического анализа полученных данных в рамках конкретной вербальной деятельности.
Специфика коннекционистских моделей заключается в их способности отражать важнейшее свойство живых систем - способность реагировать на воздействие внешнего мира, перестраивая свою структуру в рамках, ограниченных их организацией. Как следствие, содержание параметров образа должно определяться взаимодействиями индивида с действительностью: его перцепциями, акциями и эмоциями, в том числе и опосредованными вербально. В связи с этим могут быть выделены следующие типы компонентов образа. Компоненты первого типа соответствуют следам перцептивного опыта индивида, компоненты второго типа связаны с практической деятельностью индивида, которая определяет развитие когнитивных функций человека, заставляя его воспринимать в первую очередь то, что представляется важным для выполняемой деятельности. Третий тип - эмоциональные компоненты, без которых формирование образа немыслимо. (Последний тип наиболее последовательно представлен в: Кинцель, 2000; Пищальникова, 1999.) Поскольку специфика ментальных процессов в значительной степени обусловлена использованием языка, лексиче-
ской сети - четвертому типу компонентов - приписывается важная роль в создании связей между концептами и в структурировании образов (концептов).
В работах В.А. Пищальниковой предлагается детализованная интерпретация одной из составляющих ментальной репрезентации - концепта, который представлен в рассредоточенном виде и включает в качестве компонентов эмоцию, оценку, понятие, предметное содержание, ассоциации, представление, тело знака (слово) (Пищальникова, 1999; Пищальникова 2001).
Свое развитие эта идея получает в сетевой коннекционист-ской модели, построенной А.Г. Сониным (Сонин, 2005). Основная задача, решаемая при этом автором модели, заключается в вычленении генетически базовых составляющих сознания. Представлениям в модели А.Г. Сонина соответствуют базовые перцептивные компоненты ассоциативной сети, предметному содержанию - моторные компоненты, в основу оценки закладываются так называемые аффективные компоненты, тело знака (его образ) выносится в лексическую сеть, понятие не рассматривается как элементарный компонент концепта, а скорее как операционализи-рованный продукт дальнейшей концептуализации, и, наконец, ассоциация воспринимается не как специфический компонент концепта, а как указание на связь концепта с другими концептами (Сонин, 2005 а, с. 68-69).
В представленных теоретических построениях не только охарактеризована природа отдельно взятых концептуальных единиц (концепт, ментальная репрезентация, образ сознания и пр.), но и эксплицированы те связи, которые объединяют их в единое концептуальное пространство. В этом упомянутые модели сближаются с концепциями западных исследователей-когнитивистов (см. обзоры в: Залевская, 2005; Сонин, 2002; Сонин, 2005а).
Таким образом, коннекционизм позволяет интегрировать достижения предшествующих концепций, построенных в рамках теории отражения, обеспечивая при этом необходимую гибкость моделей сознания.
! Тело \ знака
Оценка
Понятие
^ ' ! Представ- \
Эмоция > | г I
ление
/ ч
\/ \ / \ / V ' / Предметное /
! Ассоциация
содержание
Рис. 1. Структура концепта
Список литературы
Анохин П.К. Узловые вопросы теории функциональных систем. - М., 1980. -196 с.
Анохин П.К. Философский смысл проблемы интеллекта // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 301-320.
Аршинов В.И., Буданов В.Г. Синергетика постижения сложного // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 82-127.
Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности - М., 1966. - С. 349.
Василюк Ф.Е. Структура образа (К 90-летию со дня рождения А.Н. Леонтьева) // Вопр. психологии. - М., 1993. - № 5. - С. 5-20.
Выготский Л.С. Мышление и речь. - М., 2002. - 416 с.
Герман И.А. Лингвосинергетика. - Барнаул, 2000. - 168 с.
Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. - М., 2004. - 224 с.
ГореловИ.Н. Избранные труды по психолингвистике. - М., 2003. - 320 с.
Залевская А.А. О комплексном подходе к исследованию закономерностей функционирования языкового механизма человека // Психолингвистические исследования в области лексики и фонетики. - Калинин, 1981. - С. 29-45.
Залевская А.А. Телесность / корпореальность и значение слова // Языковое бытие человека и этноса: Психолингвистический и когнитивный аспекты. - М.; Барнаул, 2004. - С. 57-65.
Зинченко В. П. Миры сознания и структура сознания // Вопр. психологии. - М., 1991. - № 2. - С. 15-37.
Зинченко В.П. Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашвили: К началам органической психологии. - М., 1997. - 334 с.
Караулов Ю.Н. Типы коммуникативного поведения носителя языка в ситуации лингвистического эксперимента // Этнокультурная специфика языкового сознания. - М., 1996. - С. 71-102.
Караулов Ю.Н. Ассоциативная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. - М.,
1999. - 180 с.
Караулов Ю. Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира. - М., 2000. - С. 191-206.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. - М., 2004. - 264 с.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. - М., 1987. - 261 с.
Караулов Ю.Н. Семантический гештальт ассоциативного поля и образы сознания // Языковое сознание: Содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации: Тез. докл. - М.,
2000. - С. 107-109.
Караулов Ю.Н. Элементарная фигура знания и ее отображение в структуре языкового сознания // Речевая деятельность. Языковое сознание. Общающиеся личности: Тез. докл. XV Междунар. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. - М., 2006. - С. 140-141.
Кинцель А.В. Психолингвистическое исследование эмоционально-смысловой доминанты как текстообразующего фактора. - Барнаул, 2000. - 110 с.
Князева Е.Н. Методы нелинейной динамики в когнитивной науке // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 29-49.
Леонтьев А.А. Языковое сознание и образ мира // Язык и сознание: Парадоксальная рациональность. - М., 1993. - С. 16-25.
Леонтьев А.А. Деятельный ум: (Деятельность. Знак. Личность). - М., 2001. - 392 с.
Леонтьев А.А. Основы психолингвистики: Учебник для студ. высш. учеб. заведений. - М., 2005. - 288 с.
Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. - М., 2003. - 312 с.
Леонтьев А.А. Слово в речевой деятельности. - М., 2003. - 284 с.
Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. - М., 2003. - 216 с.
Леонтьев А.А. Психология воздействия в массовой коммуникации // Язык средств массовой информации: Учеб. пособие. - М., 2003. - С. 97-107.
Леонтьев А.А. Психолингвистические особенности языка СМИ // Язык средств массовой информации: Учеб. пособие. - М., 2004. - Ч. 2 - С. 66-88.
Леонтьев А.А. Творческий путь Алексея Николаевича Леонтьева // А.Н. Леонтьев и современная психология. - М. , 1983. - С. 201-283.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. - М., 1975. - 304 с.
Леонтьев А.Н. Образ мира // Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. - М., 1983. - С. 251-261.
Леонтьев А.Н. Потребности. Мотивы. Эмоции: (Конспект лекций). - М., 1971. - 39 с.
Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. - М., 1981. - 584 с.
Леонтьев А.Н. Эволюция психики. - М.; Воронеж , 1999. - 416 с.
Матурана У., Варела Ф. Древо познания. - М., 2001. - 224 с.
Моллер Р., Гросс Х.-М. Обнаружение совпадений и генерация гипотез - элементарная функция коры головного мозга // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 210-218.
Нейрофизиологические механизмы мышления //Бехтерева Н.П (отв. ред), Гого-лицын Ю.Л., Кропотов Ю.Д., Медведев С. В. - Л., 1985. - 272 с.
Павлов ВМ. Проблема языка и мышления в трудах Вильгельма Гумбольдта и в не-огумбольдтианском языкознании // Язык и мышление. - М., 1967 - С. 152-162.
Пищальникова В.А. Общее языкознание. - 2-е изд. - М., 2003. - 212 с.
Пищальникова В.А. Основы динамической теории значения: когнитивный аспект // Лукашевич Е.В. Когнитивная семантика: эволюционно-прогностический аспект. - М.; Барнаул, 2002. - С.3-20.
Пищальникова В.А. Психопоэтика. - Барнаул, 1999. - 176 с.
Пищальникова В.А. История и теория психолингвистики: Курс лекций. - М., 2005. - Ч. 1. - 296 с.
Рубинштейн С.Л. Избранные философско-психологические труды: Основы онтологии, логики и психологии. - М., 1997. - 463 с.
Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - СПб., 2000. - 688 с.
Сонин А.Г. Когнитивная лингвистика: Становление парадигмы. - Банаул, 2002. - 222 с.
Сонин А.Г. Понимание поликодовых текстов: Когнитивный аспект. - М., 2005. - 220 с.
Сонин А.Г. Моделирование механизмов понимания поликодовых текстов: Дис. ... д-ра филол. наук / РАН. Ин-т языкознания. - М., 2005 а. - 311 с.
Тарасов Е.Ф. Языковое сознание // Вопр. психолингвистики. - М., 2004. - № 2. -С. 34-47.
Теория речевой деятельности. - М., 1968. - 272 с.
Трофимова И.Н. Взаимосвязь характеристики темперамента с некоторыми особенностями познавательной деятельности человека // Вопр. психологии. - М., 1997. - № 1.- С. 74-82.
Трофимова И.Н. Синергия динамики тела и восприятия мира // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 61-82.
Фриман У. Дж. Динамика мозга в восприятии и сознании. Творческая роль хаоса: Пер. с англ. // Синергетика и психология. - М., 2004. - С. 13-29.
Anderson J.R., Bower G.H. Human associative memory. - Wash., 1973. - 275 p.
Bechtel W., Abrahamsen A. Connectionism and the mind: An introd. to parallel processing in networks. - Cambridge (Mass.), 1990. - 320 p.
Bentler P.M., La Voie A.L. An extention of semantic space //J. of verbal learning a. verbal behavior. - N.Y.; L., 1972. - Vol. 11. - P. 491-496.
Bruner J.S. The course of cognitive growth // Amer. psychologist. - Wash., 1964. -Vol. 19, N 1. - Р. 1-15.
Chase W.G., Clark H.H. Mental operations in the comparison of sentences and pictures // Cognition in learning and memory. - N.Y., 1972. - Р. 205-232.
Johnson-Laird P.N. Mental models. - Cambridge, 1983. - 298 p.
Kosslyn S.M., Pomerantz J.R. Imagery, propositions, and the form of internal representations // Cognitive psychology. - N.Y., 1977. - Vol. 9, N 2. - Р. 52-76.
Mallot H.A., Kopecz J., Seelen W. V. Neuroiformatik als empirische Wissenschaft // Kognitionswissenschaft. - Heidelberg, 1992. - Bd 3, N 1. - S. 12-23.
Neisser U. Cognitive psychology. - N.Y., 1967. - XI, 350 p.
Osgood Ch. Studies on generality of affective meaning system // Amer. psychologist. -Wash., 1962. - Vol. 17, N 1. - P. 10-28.
PaivioA. Imagery and verbal processes. - N.Y., 1971. - 596 p.
Paivio A. Neomentalism // Canad. j. of psychology. - Toronto, 1975. - Vol. 29. -P. 263-291.
Piaget J., InhelderB. L'image mentale chez l'enfant. - P., 1966. - 463 p.
Pylyshyn Z.W. What the mind's eye tells the mind's brain: A critique of mental imagery // Psychol. bull. - Wash., 1973. - Vol. 80, N 1. - P. 1-24.
Rosch E.N. Principles of categorization // Cognition and categorization. - N.Y., 1978. -P. 560-567.
Rumelhart D.E., Lindsay P.H., Norman D.A. A process model for longterm memory // Organization of memory. - N.Y, 1972. - P. 197-246.
The role of imagery in memory: On shared a. distinctive information /Marschark M., Richman C.L., Yuille J.C., Hunt R.R. // Psychol. bull. - Wash., 1987. - Vol. 102, N 1. - P. 28-41.
