CC BY
46
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2015. №3
о.в. Никандрова, а. а. Холиков
Научное творчество В. Е. Хализева:
философский аспект
В статье освещается взаимодействие теоретико- и историко-литературных взглядов В. Е. Хализева с философией и культурологией. Авторы анализируют работы 1990-2000-х годов, выявляя опорные для ученого понятия и указывая на связь между ними.
Ключевые слова: В. Е. Хализев, герменевтика, нравственная философия жизни, философия науки, культурология, личность, ценность, ответственность, вовлеченность.
The article deals with interplay and convergence between V.E. Khalizev's views on the theory and history of literature with the XX century philosophy and cultural studies. The authors analyze Khalizev's articles of the 1990s — 2000s to find out the scholar's main concepts and to show correspondence between them.
Key words: V.E. Khalizev, hermeneutics, ethical philosophy of life, philosophy of science, culturology, personality, values, responsibility, involvement.
В. Е. Хализев никогда не претендовал на роль ученого-философа. Однако философский аспект в его научных работах присутствует уже потому, что наиболее полное постижение уникальных явлений духовной жизни человека, к которым принадлежит творчество писателя, достигается через понимание, а значит, по убеждению ученого, «методологической основой» гуманитарного знания «становится (или близка к тому, чтобы стать)» герменевтика1. За последние 15 лет В. Е. Хализев опубликовал цикл фундаментальных работ по философии науки2. Их можно считать
1 См.: Хализев В. Е. Теория литературы. 5-е изд., испр. и доп. М., 2009. С. 14.
2 См.: Хализев В.Е. 1) О составе литературоведения и специфике его методологии // Наука о литературе в ХХ веке: (История, методология, литературный процесс). М., 2001. С. 7-30; 2) О стратегиях анализа литературного произведения // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2007. Т. 66. № 6. С. 16-22; 3) О языке современного литературоведения // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2011. Т. 70. № 2. С. 3-12; 4) Отечественное литературоведение в эпоху господства марксизма-ленинизма (1930-1980-е годы) // Памяти Анны Ивановны Журавлевой: Сборник статей. М., 2012. С. 108-138; Хализев В.Е., Холиков А. А. Русское академическое литературоведение начала ХХ века
итогом размышлений исследователя над спецификой литературоведения как филологической дисциплины. Аналитическому обзору этих статей посвящена первая часть предлагаемого очерка.
i
Одной из ключевых в рассуждениях В. Е. Хализева является проблема научности литературоведения, его предмета и места в ряду других дисциплин. Он обращается к ней в начале 2000-х годов, когда бурный поток работ о литературоведческой методологии заметно иссяк. Центральный предмет литературоведения, по словам ученого, — произведение в его многоплановости, выражающее индивидуальную творческую волю автора. Постижение единичных словесно-художественных феноменов в их формально-содержательной целостности является первичным в составе науки о литературе, тогда как изучение более широких и крупных явлений вторично, производно: оно зависит от итогов рассмотрения отдельных художественных творений. В то же время максимальное внимание к самому произведению не исключает обращение и к творческому контексту. На примере множественности трактовок (порой взаимоисключающих) образа Татьяны в завершающей главе пушкинского романа В. Е. Хализев недвусмысленно призывает пишущих о литературе считаться с текстовой целостностью произведений, открыто явленной словесно-художественной данностью, а также с волей авторов и культурно-историческим контекстом их творчества3.
Данная установка (ее можно назвать базовой) побудила В. Е. Хализева к раздумьям методологического характера - о путях осмысления произведений в их сложности и глубине. Отмечая недостаточность существующих опытов систематизации аспектов науки о литературе, ученый выделяет три феномена в составе изучения литературного произведения: «Это, во-первых, рассмотрение текстов как некой эмпирической данности, не-
и традиция Александра Веселовского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2013. № 5. С. 116-139; Хализев В.Е., Никандрова О. В. Научные школы и вненаправ-ленческое литературоведение в России XX века // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2014. Т. 73. № 5. С. 36-54; Хализев В.Е., Холи-ков А. А. Парадоксы и «плодотворные крайности» русского формализма (методология/мировоззрение) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2015. № 1. С. 7-33. Сюда же можно отнести более раннюю статью: Хализев В. Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики. М., 1980. С. 49-92.
3 См.: Хализев В.Е. Участь пушкинской Татьяны на рубеже ХХ-ХХ1 веков // Пушкин в XXI веке: Сборник в честь Валентина Семеновича Непомнящего. М., 2006. С. 402-414.
редко требующее напряженной исследовательской работы (текстология). Во-вторых, это проблемно-систематизирующее изучение художественной формы, т. е. ее описание и анализ на основе данных теоретической поэтики. И, наконец, в-третьих, это смыслопостижение, т. е. интерпретация. Опираясь на терминологию М. Верли, суммируем сказанное об аспектах познания литературы: во-первых, это текстовая филология (Textphilologie); во-вторых, это интерпретирующая поэтика (Interpretierende Poetik), слагающаяся, в свою очередь, из описательно-аналитических процедур и интерпретаций как таковых; в-третьих, это история литературы»4. Таким образом, согласно В. Е. Хализеву, сфера конкретных литературоведческих исследований далеко не сводится к истории литературы.
Главная болевая точка литературоведческой методологии, на которой сосредотачивается ученый, располагается в области теории и практики интерпретаций. Иными словами, вопрос о научности литературоведения — это вопрос адекватности толкования текста. Во многом отталкиваясь от теоретико-методологических суждений Э. Штайгера, Х. Зедльмай-ра, Н. Мекленбурга (как и предварившего их А. П. Скафтымова), В. Е. Хализев обосновывает взаимодополняющий характер интуиции и рациональности в деятельности литературоведа, непосредственного чувства и логического мышления. Он убежден, что методы естественных и гуманитарных наук принципиально различны. Несмотря на то что литературоведческая рациональность составляет центр работы ученого, решающая роль в деятельности интерпретатора-аналитика отводится интуиции.
Так вырисовывается одна из главных установок В. Е. Хализева, имеющая не только методологический, но и мировоззренческий характер: «Это - активная вовлеченность личности ученого в им вершимые познавательные процессы, вовлеченность именно его личности, а не только интеллекта»5.
Выходит, что субъективность не препятствует научности, а, напротив, стимулирует ее. Пользуясь самохарактеристикой О. Э. Мандельштама, В. Е. Хализев утверждает право литературоведа быть не в последнюю очередь «смысловиком» и допускает выход интерпретаций, базирующихся на оценочном отношении к искусству, за рамки собственно науки
4 Хализев В.Е. О составе литературоведения и специфике его методологии // Наука о литературе в ХХ веке (История, методология, литературный процесс). М., 2001. С. 10-11.
5 Там же. С. 17.
в общегуманитарную сферу, признает за ними личностную и мировоззренческую значимость, а также культурно-историческую весомость.
Любая интерпретирующая деятельность, претендующая на научность, неизбежно приводит к вопросу о выборе инструментария, адекватного предмету исследования. В спорах о литературоведческих методах В. Е. Хализев отстаивает насущность разных путей изучения литературы - методологический плюрализм. Наиболее близкими ему в этом отношении оказываются дореволюционные традиции, идущие от академика А. Н. Веселовского и реализованные в трудах В. В. Сиповс-кого, А. М. Евлахова, В. Н. Перетца, М. Н. Розанова, А. Н. Вознесенского. В то же время ученый, отвергая узкий эмпиризм позитивистского толка, выступает за создание прочного эмпирического фундамента мыслительной работы, исключающего возможность подведения фактов под общий взгляд. В противостоянии всякого рода умозрительным построениям В. Е. Хализев выбирает для себя в качестве методологического ориентира работы тех ученых первого ряда, которые синтезировали научный опыт прошлых эпох и во многом его обогатили (В. М. Жирмунский, А. П. Скафтымов, Д. Е. Максимов, Л. Я. Гинзбург, Д. С. Лихачев, А. П. Чудаков, С. Г. Бочаров).
Выделяя в отечественной науке о литературе две магистральные линии (во-первых, историю направлений и школ, а во-вторых, историю деятельности ученых, не входивших в какие-либо научные сообщества), В. Е. Ха-лизев отдает предпочтение «вненаправленческому» литературоведению (до него соответствующее явление как сложное единство, основанное на близости мировоззренческих и гносеологических предпосылок, не рассматривалось), которое в большей степени свободно от крайностей редукционизма (как стадиально обусловленного, так и стимулирующегося групповыми пристрастиями и интересами, т. е. идеологизированного).
Данная методологическая позиция имеет под собой серьезные мировоззренческие основания. Во-первых, по мнению В. Е. Хализева, редукция в науке о литературе как игнорирование многоплановости художественных смыслов и миросозерцательной активности авторов приводит в конечном счете к ее деперсонализации. А во-вторых, литературоведение, склонное к редукционизму, так или иначе связывается в сознании ученого с авангардистским компонентом культуры ХХ столетия, с агрессивным противостоянием традиции. Неслучайно ему импонирует та атмосфера в филологической среде, которая сложилась до 1917 г., когда преобладало мирное и доброжелательное сотрудничество ученых, придерживавшихся разных взглядов и установок, и не было заметно того,
что принято называть конкуренцией, тем более — враждой между какими-либо группировками. Здесь к месту вспомнить Пушкинский семинарий С. А. Венгерова. Позднее именно «вненаправленческое» литературоведение, как показывает В. Е. Хализев, не «подыгрывало» царившей в ХХ в. розни и вражде, но, напротив, служило (к сожалению, не очень приметно) великому делу взаимопонимания ученых, стимулировало заинтересованное и уважительное внимание людей науки друг к другу, а также к дореволюционному литературоведению и культурным традициям в их богатстве.
Филологическое мышление В. Е. Хализева можно охарактеризовать как недогматическое и неутопическое, скорее, сопрягающее, нежели альтернативное. Оно чуждо «единоспасающим» идеями и монистическим концепциям, опирается как на общенаучные принципы, так и на специфические черты гуманитарного знания, подчинено неустанному поиску истины и здравому смыслу. В этом отношении литературовед ориентируется на идеи крупных мыслителей XX в., далеких от революционного радикализма (Л. М. Лопатина, Н. О. Лосского, В. Гейзенберга, М. Элиаде)6.
Опора на методологический плюрализм, с одной стороны, позволяет ученому провозглашать открытость литературоведения (в его центральном, интерпретационно-аналитическом звене) иным наукам, в первую очередь философским (аксиологии, герменевтике, эстетике)7 и культурологии (в той ветви, которая ориентирована на проблемы межличностного общения)8, а с другой - актуализирует проблему языка науки о литературе как одну из острейших. Значимость не только того, что познано и сказано ученым, но и того, как познанное выражено в речи, обусловле-
6 См.: Хализев В. Е. Жанровые предпочтения формалистов и М. М. Бахтина // Филологические науки. 2006. № 2. С. 3-12.
7 См.: Хализев В.Е. 1) Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920-1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995. С. 12-17; 2) Судьбы категории «эстетическое» в XX веке // Научные доклады филологического факультета МГУ Вып. 2. М., 1998. С. 111-118; 3) Теория поступка М. М. Бахтина в контексте философии ХХ века // Литературоведение как литература: Сборник в честь С. Г. Бочарова. М., 2004. С. 339-363; 4) Ценностные ориентации русской классики. М., 2005; 5) Традиции религиозной философии рубежа XIX-XX веков в литературоведении советского периода // Русская литература XX-XX[ веков: проблемы теории и методологии изучения. М., 2008. С. 14-19.
8 См.: Хализев В. Е. Культурология в ее значимости для современного литературоведения // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции. М., 1998. С. 34-41.
на обращенностью литературоведения как области гуманитарного знания к широкой публике. В. Е. Хализев полагает, что научная речь не должна ограничиваться специальной лексикой, поскольку «терминологическая безудержность» грозит деперсонализацией не меньше, чем редукционизм. Вместе с тем, считает ученый, недопустимо решительное отвержение терминов (в духе М. М. Бахтина9), замена их «размытыми понятиями» и/или метафорами. За увлечениями терминологическими и околотерминологическими «кухнями» В. Е. Хализев усматривает стремление ряда исследователей к элитарной замкнутости и вновь обращает внимание историков отечественного литературоведения к неповторимо-индивидуальным научным стилям филологов «вненаправленчес-кого» толка.
Приведенные суждения по основополагающим (бытийным) вопросам литературоведения представительны и весомы. Их можно воспринимать как одно из проявлений ценностных установок самого В. Е. Хализева по отношению к художественной литературе и культуре в целом, о которых речь пойдет во второй части нашей обзорной статьи.
ii
В 1990-2000-е годы В. Е. Хализев публикует ряд работ10, образующих единый контекст и в значительной мере выходящих за пределы собствен-
9 При этом ученому остается близок миросозерцательный фундамент ранних работ М. М. Бахтина («К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности»), который составляет классический тип видения мира (см.: Хали-зев В. Е. Наследие М. М. Бахтина и классическое видение мира // Филологические науки. 1991. № 5. С. 3-13).
10 См.: Хализев В.Е. 1) Классическое видение мира и культурно-художественная ситуация ХХ века // Классика и современность. М., 1991. С. 248-253; 2) Наследие М. М. Бахтина и классическое видение мира // Филологические науки. 1991. № 5. С. 3-13; 3) Учение А. А. Ухтомского о доминанте и ранние работы М. М. Бахтина // Бахтинский сборник. Вып. 2: Бахтин между Россией и Западом. М., 1991. С. 70-86; 4) Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920-1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995. С. 12-17; 5) Ценностная ориентация М. М. Бахтина и его духовная драма (К 100-летию со дня рождения) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1995. № 6. С. 5-20; 6) А. А. Мейер и его речь на открытии Рыбинского религиозно-философского общества (1916) // Контекст. 1994, 1995. М., 1996. С. 27-43; 7) ВзглядыМ. М. Пришвина в контексте культурологии XX века // Художественная литература в социокультурном контексте: Поспеловские чтения. М., 1997. С. 111-123; 8) Культурология в ее значимости для современного литературоведения // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции. М., 1998. С. 34-
но литературоведения. Тематическим ядром этой группы текстов становится обращение к мировоззренческой концепции, которую ученый, вслед за В. С. Соловьевым и М. М. Бахтиным, именует нравственно ориентированной философией жизни11. Ей причастны С. А. Аскольдов, Н. С. Арсень-ев, И. М. Гревс, А. А. Золотарев, ранний М. М. Бахтин, А. А. Ухтомский,
41; 9) Интуиция совести (теория доминанты А. А. Ухтомского в контексте философии и культурологии ХХ века) // Евангельский текст в русской литературе XVШ-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 21-42; 10) Платонов-мыслитель в контексте современной ему философии (о «Записных книжках» писателя) // Постсимволизм как явление культуры. Вып. 3. М.; Тверь, 2001. С. 26-30; 11) «Моцарт и Сальери» А. С. Пушкина в свете теории личности XX века // Евангельский текст в русской литературе XVШ-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 4. Петрозаводск, 2005. С. 138155; 12) Теория поступка М. М. Бахтина в контексте философии ХХ века // «Литературоведение как литература»: Сборник в честь С. Г. Бочарова. М., 2004. С. 339-363. К этому кругу статей примыкает ряд историко-литературных публикаций, в том числе статья: Хализев В. Е. Веселье и смех в пушкинских сюжетах 1830 года // Филологические науки. 1987. № 1. С. 3-10; а также работы, переизданные в книге: Хализев В. Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005; цикл статей о Бранде (Ерошкина Е.В., Хализев В.Е. 1) Финал «Бранда» (К столетию со дня смерти Генрика Ибсена) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2006. Т. 65. № 5. С. 34-44; 2) Спектакль и пьеса (Драма Г. Ибсена «Бранд» на сцене Худо -жественного театра) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2007. Т. 66. № 1. С. 54-58; 3) Творчество Генрика Ибсена в России начала XX века (о «Бранде» и вокруг него) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2008. Т. 67. № 2. С. 22-31). Сюда можно также отнести группу статей, написанных В. Е. Хализевым для книги: Культурология. Энциклопедия: В 2 т. М., 2007 (Алексеев (Аскольдов) Сергей Алексеевич, Гревс Иван Михайлович, Мейер Александр Александрович, Ухтомский Алексей Алексеевич) и статьи, посвященные А. А. Золотареву (Хализев В.Е. 1) Из истории русской публицистики и критики 1910-х гг.: НаследиеА. А. Золотарева // Контекст. 1991. М., 1991. С. 167-184; 2) Забытый деятель русской культуры // Литературное обозрение. 1992. № 2. С. 98-105; 3) Один из «китежан» // Континент. М.; Париж. Т. 82. М., 1994. С. 206-215; 4) История одной дружбы (О переписке С. А. Аскольдова и А. А. Золотарева в 1937-1941 гг.) // Время и текст. Историко-литературный сборник. СПб., 2002. С. 314-323) и Н. С. Арсеньеву (Хализев В.Е. Н. С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед // Литературное обозрение. 1994. № 1-2. С. 97-103).
11 Данная формулировка присутствует в ряде работ В. Е. Хализева, в том числе в статьях: Хализев В. Е. Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920-1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995. С. 16; Хализев В.Е. Теория поступка М. М. Бахтина в контексте философии ХХ века // «Литературоведение как литература»: Сборник в честь С. Г. Бочарова. М., 2004. С. 357.
М. М. Пришвин, А. П. Платонов, С. Н. Булгаков и некоторые другие. Внимание В. Е. Хализева сосредоточено также на том в литературе XIX в., что внутренне родственно этой ветви философии и в значительной мере ее предваряет. При этом он не ставит себе задачи показать историю развития нравственной философии жизни в России либо же детально проанализировать взгляды кого-то из мыслителей. Тематически и композиционно тексты статей обозначенной нами группы весьма разнородны, однако в них прослеживается единая установка: опорные положения каждого из мыслителей встраиваются в общий контекст представлений, свойственных философии жизни, и противопоставляются тому, что В. Е. Хализев именует утопическим типом мышления, элементы которого присущи ницшеанству, марксизму, новому религиозному сознанию третьезаветного толка, а также экзистенциализму. По словам исследователя, о философии ХХ в. обычно судят, опираясь как раз на эту более броскую ветвь, отмеченную радикализмом, тотальным неприятием существующей реальности и культурной традиции, склонную к переоценкам и масштабным проектам, а также к редукции многоплановой человеческой реальности до отдельных ее сторон. Основание нравственной философии жизни, по мысли
B. Е. Хализева, составляет неприятие вышеперечисленных установок.
Круг мыслителей, причастных «духовному футуризму» (выражение
C. Н. Булгакова, которым В. Е. Хализев характеризует носителей симво-листско-марксистско-ницшеанской ориентации), упрекается в «небрежении ценностями наличного бытия», в склонности к жесткому догматизму. «У всякого принципа нет лица и внимания к людям. Вот почему все принципиальное безжалостно», — приводит ученый предельно жесткую цитату М. М. Пришвина. Собственная позиция В. Е. Хализева менее однозначна, но и для него любые радикальные устремления футуристического толка, не приемлющие компромисса, подозрительны, поскольку по природе своей утопичны, а утопии разрушительны, они «взрывают самые основы бытия»12.
Нравственная философия, напротив, «несовместима с провозглашением общеобязательных постулатов, с морализированием и негодующим обличением»13. Мыслители, ориентированные на нравственную филосо-
12 См.: Хализев В.Е.Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920-1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995. С. 12.
13 Хализев В. Е. Взгляды М. М. Пришвина в контексте культурологии XX века // Художественная литература в социокультурном контексте: Поспеловские чтения. С. 119.
фию, сосредоточены на близкой реальности, такой, какой она явлена в настоящем. При этом близкая реальность воспринимается как исполненная сложностей и противоречий, но по существу благая и гармоничная. Данную установку В. Е. Хализев соотносит с классической картиной мира14.
Антитеза классической и неклассической картин мира в контексте философии XX в. основывается, прежде всего, на понимании мироздания как гармонического и благого по своей сути, либо же, напротив, как хаотичного и если не злонамеренного, то безразличного, чуждого человеку. В работах В. Е. Хализева как философы с неклассической картиной мира упомянуты Ф. Ницше, А. Камю, Ж.-П. Сартр и Ж. Деррида, которые «были едины в отрицании упорядоченности мира и его смысла»15. В установках данного типа сознания «доминирует идея активной личности, черпающей силу лишь из себя самой, отвергающей (вместе с настоящим) и историческое прошлое, и при этом взыскующей неких локальных обретений преимущественно для себя... либо всецело устремленной к будущему в качестве участника его сотворения.» В крайних своих проявлениях данный тип личности ориентирован на эгоистическое самоутверждение, титанизм, отрицание какой бы то ни было преемственности и родственной любовной связи с прошлым, ее породившим. В противоположность этому классическое видение мира опирается на признание «устойчивого и верного себе миропорядка и ценностных универсалий, предначертанных человеку», соединено с «приобщенностью человека к бытийному единству». В современности классическому видению мира «сопутствует идея приобщенности человека к надэпохальным... ценностям культуры», стержень данного миропонимания составляет «идея свободной и ответственной личности, которая причастна мировому целому»16.
Таким образом, в центре нравственно ориентированной философии оказывается личность, наделенная чувством гармонии с миром, внимани-
14 См.: Хализев В.Е. 1) Наследие М. М. Бахтина и классическое видение мира // Филологические науки. 1991. № 5. С. 3-13; 2) Классическое видение мира и культурно-художественная ситуация ХХ века // Классика и современность. М., 1991. С. 248-253; 3) Интуиция совести (теория доминанты А. А. Ухтомского в контексте философии и культурологии ХХ века) // Евангельский текст в русской литературе XVШ-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 21-42.
15 Хализев В. Е. Ценностная ориентация М. М. Бахтина и его духовная драма // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1995. № 6. С. 11.
16 Хализев В. Е. Классическое видение мира и культурно-художественная ситуация ХХ века // Классика и современность. М., 1991. С. 249.
ем к другому человеку, имеющая непосредственное отношение к традиционным ценностям и культуре, осознающая свою ответственность перед близкой реальностью и внутренне свободная. Обладающая, по не раз упоминаемому В. Е. Хализевым выражению М. М. Пришвина, «порядком в душе». Данный тип личности с отсылкой к христиански ориентированной философии охарактеризован в одной из работ: «... обозначим совокупность исходных, первичных черт личности как некую тетраду: свобода, ответственность. вовлеченность (причастность). способность и расположенность к радости и веселью»17. Художественное воплощение подобной личности В. Е. Хализев видит в героях русской литературы XIX в.: персонажах А. С. Пушкина, Н. С. Лескова, Л. Н. Толстого, отчасти — М. Ю. Лермонтова и Ф. М. Достоевского (Максим Максимыч, князь Мышкин, Алеша Карамазов), которых он относит к «житийно-идиллическому сверхтипу». Эти герои становятся центром работ, объединенных в книгу «Ценностные ориентации русской классики», в предисловии которой о них сказано как об обыкновенных людях, не притязающих на великие свершения, но причастных одухотворенной ткани бытия, пребывающих в сфере быта с его поэзией, радостями и тяготами и признающих над собой власть нравственного и религиозного императива. Жизнь их предстает как «поддержание... порядка и лада — и в душе именно этого человека, и вокруг него. Люди открыты миру окружающих, способны любить и быть доброжелательными к каждому другому»18.
В связи с этим идея радости в рамках философии жизни часто связывается с общением, любовной приобщенностью к жизни других людей, а также жертвенным служением интересам ближнего. В таком служении не должно быть натужного исполнения долга, только тогда оно способно приносить «удовлетворение от радостной наполненности жизни»19. В подобном роде неоднократно высказывались М. М. Пришвин, А. А. Ух -томский, близкую установку видит В. Е. Хализев у А. П. Платонова, указывая на то, что она позволяет полнее постичь и его творчество, опровергая утверждения о тотальном пессимизме писателя.
17 Хализев В.Е. «Моцарт и Сальери» А. С. Пушкина в свете теории личности XX века // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 4. Петрозаводск, 2005. С. 141.
18 Хализев В.Е.Типология персонажей и «Капитанская дочка» // Хализев В. Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005. С. 153.
19 Хализев В. Е. Взгляды М. М. Пришвина в контексте культурологии XX века // Художественная литература в социокультурном контексте: Поспеловские чтения. С. 117.
Способность к такого рода светлой «сообщительной веселости» (выражение П. А. Вяземского, не раз цитируемое в статьях В. Е. Хализева) ученый находит у любимых героев Л. Н. Толстого, у персонажей Н. С. Лескова и А. С. Пушкина. Так, очень важным оказывается противопоставление светлой жизнерадостности Моцарта, его веселья, безобидного смеха, готовности к доверительному общению и мрачной подозрительности и замкнутости Сальери.
В статье «Человек смеющийся» В. Е. Хализев последовательно отделяет личностный индивидуально-инициативный смех от различных форм смеха ритуального, а также от иронии и насмешки, связанных с установкой на отчуждение смеющегося от других людей: «. смех в освещении наших писателей свидетельствовал об идиллическом потенциале жизни; о том, что в сознании и поведении людей наличествуют существенные предпосылки для гармонического мироустроения»20. Позитивно значимым является смех, включенный в общий ценностный контекст бытия личности, просветленный сочувственным вниманием к другому, т. е. несущий на себе печать ответственной вовлеченности в окружающий мир.
Ответственность и вовлеченность — два понятия, неразрывно связанных между собой. Они проистекают из любовного доверия к жизни сознания, не уединенного, не замкнутого на самом себе, но раскрытого навстречу другим людям. Такую установку В. Е. Хализев находит, в частности, в работах А. А. Ухтомского («доминанта на другое лицо»), раннего М. М. Бахтина («не алиби в бытии», концепция устремленного к согласию диалога), А. А. Мейера (задача современности — разрешить проблему свободного общения), М. М. Пришвина («родственное внимание к миру»), А. А. Золотарева (творчество как возрастание и постоянство любви), Н. О. Лосского (идеи «одностороннего утверждения личности» и тотального отчаяния человеческого сознания от реальности себя исчерпали), А. П. Платонова («Пока я люблю и могу любить, не может быть, чтоб плохо было на свете, да и не будет плохо») и целого ряда других мыслителей. Ответственная вовлеченность противопоставляется как «безответственному самоотданию бытию», так и полному отрешению от него, погружению в самодовлеющий теоретизм.
Живое воплощение данного принципа В. Е. Хализев видит в поведении героев отечественной классики, особенно — произведений А. С. Пушкина. Знаменательно, что разбору «Пира во время чумы» предпослан эпиг-
20 Хализев В. Е. Человек смеющийся // Хализев В. Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005. С. 317. Соавтор — В. Н. Шикин.
раф из работы М. Шелера, постулирующий неразрывную связь личности с жизнью других людей. Соприсутствие на пиру ощущается Вальсинга-мом как долг, проявление общности с окружающими. Он чувствует ответственность за этих людей, что и стремится объяснить священнику. По утверждению В. Е. Хализева, диалог двух центральных героев пьесы — это диалог, достигающий согласия (по М. М. Бахтину): ни один из персонажей не переходит на точку зрения другого, но оба способны понять и принять чужую позицию. Выражением этого становится финальное благословение священника. В том же русле анализ диалога Гринева и Пугачева в статье о «Капитанской дочке». Как и Вальсингам со священником, Пугачев и Гринев не могут перейти на чужую точку зрения (что отчетливо перекликается с бахтинской единственностью своего места в бытии), но способны понять правду другого, пусть и не согласиться с ней. Проявлением этого понимания становится освобождение Гринева Пугачевым. Важно то, что в произведениях А. С. Пушкина принцип вовлеченности, по мысли В. Е. Хализева, становится действенным, герои руководствуются им в своем поведении, проявляя милосердие, открытость к чужому мнению и готовность отстаивать свое — не громкими словами, а последовательным поведением и личным примером.
Тот же принцип вовлеченности реализуется и в отношении к окружающей реальности, понятой и как повседневное окружение, быт, и как мир природы, и как область «своего» в историко-культурном смысле, национального. Такое понимание вовлеченности напрямую коррелирует с культурой, понятой не только технически (область достижений прогресса) и элитарно (область высших творческих достижений), но максимально широко, как национально предание, сохраняющее и передающее от поколения к поколению фундаментальные ценности человеческого бытия. По мысли В. Е. Хализева, культура — все позитивно значимое в жизни сообщества и прежде всего — сфера ценностей. При этом оговаривается, что не все ценности человеческого бытия принадлежат культуре. Не входят в нее так называемые вечные ценности, представляющие собой идеальную установку, лишь частично воплощающуюся в жизни человеческих обществ. Не принадлежат культуре и ценности личные, составляющие предмет приязненности небольшой группы людей. Культу -ра в понимании В. Е. Хализева имеет два аспекта: предметный и деятель-ностный. Предметный включает собственно материальные начала (прирученные животные, возделанные поля), устойчивые формы жизне-устроения и художественные произведения.
Особое внимание В. Е. Хализев уделяет второму, деятельностному, аспекту, значимому для нравственно ориентированной философии жизни. В работах мыслителей данного направления эта сторона культуры часто именуется «тканью жизни», которая слагается из повседневных привычек, заполнения времени будней и праздников, навыков мышления и общения. Так понятая культура включает быт, поведение человека и его ценностные ориентиры. Культура основывается на преемственности и традиции, поэтому небрежение ими оценивается резко негативно, зато огромной позитивной значимостью обладает бережное отношение к историческому прошлому своей страны, которое в жизни «китежан» (вслед за В. Н. Турбиным В. Е. Хализев так именует дружеский круг мыслителей, причастных нравственной философии жизни), например, у Н. П. Анциферова и А. А. Золотарева, находило практический выход в краеведение. Для культурологической установки мыслителей указанного круга характерна «оптимистическая философия доверия к человеку, укорененному в культурной традиции»21. «Лучшие доминанты человечества передаются... преданием слова и быта. Каждому отдельному человеку приходится завоевывать свои доминанты, они не даются ему даром, и оттого они тем дороже для него, тем дороже и то общество, и тот быт, которые сообщили и поддержали в нем трудные и обязывающие доминанты, облегчив их внесение в жизнь»22, — утверждал А. А. Ухтомский. Одна из опорных формулировок М. М. Пришвина: быт как «культура общения». А. П. Платонов в своих записных книжках не раз говорил о величии простого и будничного, его приоритете над эффектным и исключительным, и о том, что «у нас народ хороший», потому что его «хорошо "зарядили" предки»23. Утрата памяти, в понимании писателя, губительна и для отдельного человека, и для нации в целом.
Соединение и наследование основных ценностей, на которых сосредоточена нравственно ориентированная философия жизни, происходит в культуре: «Культурно значимая деятельность неизменно ориентируется на высшие ценности. И именно при наличии этой устремленности реализуется ответственность совершаемых людьми поступков — ответственность (интуитивная или сознательная) одновременно перед близкой реальностью, социумом как целым и универсальными законами бытия. Поэтому
21 Хализев В. Е. Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920-1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995. С. 16.
22 Ухтомский А. А. Доминанта. Статьи разных лет. 1887-1939. СПб., 2002. С. 157.
23 Платонов А. П. Записные книжки. Материалы к биографии. М., 2000. С. 271.
деятельность в сфере культуры обретает личностный характер»24. Такое понимание культуры позволяет видеть в ней одновременно и исток, питательный субстрат, и высшее интегрирующее начало, объединяющее и литературу, и науку о ней, и философию. Несмотря на то что В. Е. Хализев не ставит задачу изложения собственных взглядов, его авторская позиция отчетливо просматривается. Именно нравственно ориентированная философия жизни становится той мировоззренческой точкой отсчета, которая задает систему координат, определяя предпочтения в сфере гуманитарной мысли, методологические установки, выбор авторов и аспектов для историко-литературных работ. Таким образом, литературоведение и, шире, культурология В. Е. Хализева обретает гармонически целостный (но вовсе не статичный, о чем ярко свидетельствуют, например, послесловия к статьям книги «Ценностные ориентации русской классики») характер. Русская классика в работах ученого служит живым примером осуществления высоких нравственных установок, сродных философии жизни.
Список литературы
Ерошкина Е.В., Хализев В. Е. Спектакль и пьеса (Драма Г. Ибсена «Бранд» на сцене Художественного театра) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2007. Т. 66. № 1. Ерошкина Е.В., Хализев В. Е. Творчество Генрика Ибсена в России начала XX века (о «Бранде» и вокруг него) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2008. Т. 67. № 2. Ерошкина Е.В., Хализев В. Е. Финал «Бранда» (К столетию со дня смерти Генрика Ибсена) // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2006. Т. 65. № 5. Культурология. Энциклопедия: В 2 т. М., 2007.
Ухтомский А. А. Доминанта. Статьи разных лет. 1887-1939. СПб., 2002. Хализев В.Е. Н. С. Арсеньев: философ, культуролог, литературовед // Литературное обозрение. 1994. № 1-2. Хализев В. Е. Веселье и смех в пушкинских сюжетах 1830 года // Филологические науки. 1987. № 1. Хализев В. Е. Взгляды М. М. Пришвина в контексте культурологии XX века // Художественная литература в социокультурном контексте. Поспеловские чтения. М., 1997.
24 Хализев В. Е. Культурология в ее значимости для современного литературоведения // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции. М., 1998. С. 37.
Хализев В. Е. Забытый деятель русской культуры // Литературное обозрение. 1992. № 2.
Хализев В. Е. Из истории русской публицистики и критики 1910-х гг.: Наследие А. А. Золотарева // Контекст. 1991. М., 1991.
Хализев В. Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики. М., 1980.
Хализев В.Е. Интуиция совести (теория доминанты А. А. Ухтомского в контексте философии и культурологии ХХ века) // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 3. Петрозаводск, 2001.
Хализев В. Е. История одной дружбы (О переписке С. А. Аскольдова и А. А. Золотарева в 1937-1941 гг.) // Время и текст: Историко-литературный сборник. СПб., 2002.
Хализев В.Е. Культурология в ее значимости для современного литературоведения // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции. М., 1998.
Хализев В.Е. А. А. Мейер и его речь на открытии Рыбинского религиозно-философского общества (1916) // Контекст — 1994, 1995. М., 1996.
Хализев В.Е. «Моцарт и Сальери» А. С. Пушкина в свете теории личности XX века // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 4. Петрозаводск, 2005.
Хализев В.Е.Классическое видение мира и культурно-художественная ситуация ХХ века // Классика и современность. М., 1991.
Хализев В. Е. Наследие М. М. Бахтина и классическое видение мира // Филологические науки. 1991. № 5.
Хализев В.Е. О составе литературоведения и специфике его методологии // Наука о литературе в ХХ веке (История, методология, литературный процесс). М., 2001.
Хализев В.Е. О стратегиях анализа литературного произведения // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2007. Т. 66. № 6.
Хализев В.Е. О языке современного литературоведения // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2011. Т. 70. № 2.
Хализев В.Е. Один из «китежан» // Континент. М.; Париж. Т. 82. М., 1994.
Хализев В.Е. Опыты преодоления утопизма (О философии в России 1920 -1940 гг.) // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. М., 1995.
Хализев В. Е. Отечественное литературоведение в эпоху господства марксизма-ленинизма (1930-1980-е годы) // Памяти Анны Ивановны Журавлевой: Сборник статей. М., 2012.
Хализев В.Е. Платонов-мыслитель в контексте современной ему философии (о «Записных книжках» писателя) // Постсимволизм как явление культуры. Вып. 3. М.; Тверь, 2001. Хализев В. Е. Судьбы категории «эстетическое» в XX веке // Научные доклады филологического факультета МГУ. Вып. 2. М., 1998. Хализев В.Е.Теория литературы. 5-е изд., испр. и доп. М., 2009. Хализев В. Е. Теория поступка М. М. Бахтина в контексте философии ХХ века // Литературоведение как литература: Сборник в честь С. Г. Бочарова. М., 2004.
Хализев В. Е. Традиции религиозной философии рубежа XIX-XX веков в литературоведении советского периода // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения. М., 2008. Хализев В. Е. Участь пушкинской Татьяны на рубеже XX-XXI веков // Пушкин в XXI веке: Сборник в честь Валентина Семеновича Непомнящего. М., 2006.
Хализев В. Е. Учение А. А. Ухтомского о доминанте и ранние работы М. М. Бахтина // Бахтинский сборник. Вып. 2: Бахтин между Россией и Западом. М., 1991.
Хализев В. Е. Ценностная ориентация М. М. Бахтина и его духовная драма (К 100-летию со дня рождения) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1995. № 6.
Хализев В. Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005. Хализев В.Е., Никандрова О. В. Научные школы и вненаправленческое литературоведение в России XX века // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 2014. Т. 73. № 5. Хализев В.Е., Холиков А. А. Парадоксы и «плодотворные крайности» русского формализма (методология/мировоззрение) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2015. № 1. Хализев В.Е., Холиков А. А. Русское академическое литературоведение начала ХХ века и традиция Александра Веселовского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2013. № 5.
Сведения об авторах: Никандрова Ольга Владимировна, канд. филол. наук, старший преподаватель кафедры истории и теории литературы Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. E-mail: [email protected]; Холиков Алексей Александрович, докт. филол. наук, старший преподаватель кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
