CC BY
25
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2019. № 1
Валерий Иванович Коваленко,
доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой российской политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1, 119991 Москва, Россия), e-mail: rospolit.msu@mail.ru
Юлия Сергеевна Черняховская,
кандидат политических наук, доцент, докторант кафедры российской политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1, 119991 Москва, Россия), e-mail: Julcher1@yandex.ru
НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ РОМАНТИЗМ: ОБОСНОВАНИЕ КОНСТРУКТА И СОВРЕМЕННАЯ АКТУАЛИЗАЦИЯ
Статья посвящена обоснованию концепта политико-философского феномена научно-технического романтизма. Этот феномен возник в эпоху Просвещения, получил развитие в мироощущении мыслителей XIX в. и достиг своего апогея вXX в., в первую очередь в Советском Союзе в эпоху космического и атомного прорывов. Научно-технический романтизм рассматривается в статье в единстве его составных частей: а) антропологического оптимизма; б) социально-политического сциентизма; в) гуманистического технократизма. Формулируется сущность данного феномена, в своем развитии стремящегося стать высшим демиургом, способным радикально изменить мир. Имманентность выражения политико-философской рефлексии как в рациональных, так и в художественно-образных формах позволяет отнести феномен научно-технического романтизма к сфере политико-философских исследований и рассматривать его в этом качестве вне предметного поля литературоведения, культурологии и философии культуры.
Ключевые слова: политико-философский феномен, научно-технический романтизм, атомный и космический прорывы, политические идеалы, политическая философия.
Valeriy Ivanovich Kovalenko,
Do^or of Philosophy, Professor and Chair, Russian Politics Program, Political Science Department, Lomonosov Moscow State University (Leninskie Gory 1, 119991 Moscow, Russia), e-mail: rospolit.msu@mail.ru
Julia Sergeevna Chernyakhovskaya,
Kandidat of Political Sciences and Associate Professor, Doctoral Candidate, Russian Politics Program, Political Science Department, Lomonosov Moscow
State University (Leninskie Gory 1,119991 Moscow, Russia), e-mail: julcher1@ yandex. ru
SCIENTIFIC-TECHNICAL ROMANTICISM:
THE BASIS OF THE CONSTRUCT AND A MODERN UPDATING
This article is devoted to the substantiation of the concept of the political and philosophical phenomenon of scientific-technical romanticism. This phenomenon arose during the Enlightenment at the junction ofpolitical philosophy and culture, was developed in the worldview of 19th century thinkers and reached its apogee in the 20th century, primarily in the Soviet Union during the era of breakthroughs in space science and atomic energy. Scientific-technical romanticism is considered in the article as a formed unity of three component elements: a) anthropological optimism; b) socio-political scientism; and c) humanistic technocratism. The authors lay out the essence of this phenomenon, in its development aspiring to become the highest demiurge capable of radically changing the world. The immanence of the expression of political-philosophical reflection in both rational and artistic-figurative forms allows us to attribute the phenomenon of scientific-technical romanticism, the article maintains, to the sphere ofpolitical andphilosophical research and consider it in this context outside the subject fields of literary criticism, cultural studies and philosophy of culture.
Key words: political-philosophical phenomenon, scientific-technical romanticism, the nuclear breakthrough, space breakthrough, political ideals, political philosophy.
Предметное поле современной политологии уже достаточно четко определено. Вместе с тем остается ряд вопросов, которые еще требуют своего дальнейшего уточнения, в частности вопрос о предметном поле политической философии. На 200-летие со дня рождения А.С. Пушкина наш журнал откликнулся публикацией статьи С.Л. Франка «Пушкин как политический мыслитель»1. Статья отличается тем, что автор останавливается в ней не столько на собственно социально-политических мотивах в творчестве великого поэта («К Чаадаеву», «Во глубине сибирских руд...», «Клеветникам России», «История Пугачевского бунта» и др.), сколько на глубинных основаниях миропонимания Пушкина, раскрывая тем самым плодотворность анализа наследия Пушкина с позиций политической философии. Интереснейшие исследования такого же плана есть и в отношении творчества М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева, А.А. Блока, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. И этот перечень можно было бы продолжить.
1 Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 1999. № 3. С. 3-17.
Другими словами, предметное поле политической философии нельзя сводить лишь к системно конструированным представлениям о смысловых основаниях политической жизни2. И это касается не только мировоззренческих позиций крупных писателей, ученых (М.В. Ломоносов, К.Э. Циолковский, Д.И. Менделеев, В.И. Вернадский и др.), но применимо и к умонастроениям, которые были значимы для своей эпохи, не являясь при этом политико-философскими концепциями, доктринами, учениями. Для характеристики этих умонастроений считаем позволительным использовать термин «феномен» (культурно-исторический, духовно-идеологический, политико-философский и т.д.).
Категория феномена в истории философии подчас трактовалась по-разному: от представления Платона, понимавшего под ним лишь отражение мира идей, до Ф. Бэкона, проблематизировавшего его онтологическое значение, рассматривавшего феномены как «квазипредметы»3. В этом отношении отчасти можно понять стремление М. Хайдеггера использовать термин «феномен» сугубо оперативно, без неких специальных разъяснений, за что его неоднократно критиковали4. Эта критика, впрочем, не была достаточно строгой, поскольку оппоненты признавали, что суть феномена — в некоторой изначальной неопределенности, не «ноуменальности», а феноменальности как первичной необъясненности самого феномена.
Таким образом, фиксируя наличие феномена, исследователь констатирует, что имеет перед собой нечто, еще не вполне рационально познанное, что требует еще своей рефлексии и изучения. В этом отношении феномен отчасти близок метафоре в значении, отмеченном Ортегой-и-Гассетом. Испанский философ определяет метафору как незаменимое орудие разума, своеобразную форму научного мышления. Любое новое понятие, поясняет он, ничего не говорит окружающим. И ученый или мыслитель, создавая или открывая новое, всегда оказывается вынужден найти ему некое имя, которое формально может быть не вполне точным с научной точки зрения, но способно наиболее понятно выразить это приемлемым для аудитории языком. Ортега-и-Гассет подмечает, что без метафоры вообще сложно мыслить о недоступных для рационального осмысления предметах, и в этом отношении определяет ее (метафору) как инструмент рационального5.
2 Политическая энциклопедия: В 2 т. / Науч. ред. Г.Ю. Семигин. Т. 2. М.: Мысль,1999. С. 223.
3 Husserl E. Gesammelte Schriften. Bd. 7: Formale und transzendentale Logik. Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1992.
4 Подробнее см.: СафроновП.А. Онтология феномена. М.: Издательский центр «Азбуковник», 2007.
5 «Действие ума, с чьей помощью мы постигаем то, что не под силу понятиям. Посредством близкого и подручного мы можем мысленно коснуться отдаленного
Подобно метафоре, феномен также связан с фиксацией наличного, частью непонятого, частью не описанного, но обладающего некими общими признаками либо свойствами.
Говоря о научно-техническом романтизме как о политико-философском феномене, наличие которого в политической философии до сих пор предметно не выделялось, мы в первую очередь выделяем ряд взаимосвязанных явлений, характерных для различных исторических этапов политико-философской, политико-идеологической и политической жизни Европы и ориентированных на нее стран. Все эти явления могут быть отнесены к политико-философскому феномену научно-технического романтизма.
На первом этапе научно-технический романтизм определяет свои отношения с окружающей действительностью, не только свои связи с ней, но и свои различия. Это происходит в эпоху Просвещения, когда можно наблюдать сближение гуманизма, рационализма и веры в научно-технический прогресс и возможность рационального устройства мира.
Завершение этого осмысления «в-себе» на втором этапе переходит в его осмысление, точнее, освоение «мира-для-себя», что к середине XIX в. привело к утверждению антропологического оптимизма — веры в человека (Л. Фейербах); социально-политического сциентизма — веры в способность человеческого разума создать идеальное общественное устройство (О. Конт); гуманистического технократизма — веры в возможность решить общественные проблемы на основе достижения научно-технического прогресса. Эти явления обнаруживаются как в сфере политической философии — сфере утопии (А. де Сен-Симон), научного осмысления общественных процессов (К. Маркс, Ф. Энгельс), художественной мысли (Ж. Верн, Г. Уэллс), так и в сфере политического движения и борьбы за власть промышленных классов (выход на первое место политической жизни промышленно-буржуазных и рабочих партий), а также в формировавшихся к началу XX в. интеллектуальных традициях технократизма (Т. Веблен, Г. Скотт)6.
и недосягаемого. Метафора удлиняет радиус действия мысли, представляя собой в области логики нечто вроде удочки или ружья» (Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М.: Искусство, 1991. С. 205).
6 «Период роста самосознания индустриального общества порождает новый тип мышления, целью которого уже не является просто обеспечение уверенности, примирение с существующими условиями жизни. Тип человека, сознательно изменяющего мир и преобразующего самого себя, движимого мотивами обновления и изменения, воплотился в интеллигенте - "искателе новых перспектив"» (Ширинянц А.А. Политическая культура интеллигенции России XIX — начала XX века: (опыт концептуального анализа): Дис. ... докт. полит. наук. М., 2002. С. 69).
Превратившись в результате такого осмысления в деятельност-но-политическую и в политико-культурную силу, научно-техниче-скийромантизм на третьем этапе переходит в стадию осмысления «в-себе-и-для-себя». Кардинальные сдвиги в обществе, атомный и космический прорывы, их осмысление в различных формах теоретического и художественно-образного плана свидетельствуют о том, что соединение политической философии с политическим действием, с одной стороны, и политической философии с культурой — с другой, дополняется соединением культуры с политическим действием, что замыкает профиль данного феномена. Теперь он воспринимает себя не как особую часть мира или противостоящее ему начало, а как абсолют, призванный преобразовать мир в соответствии со смыслами, заявленными этим же миром через его феноменальность.
Как политико-философское явление научно-технический романтизм нельзя в полной мере отнести к одной из структурно-научных форм, таких как парадигмы, школы, научные направления, или считать его собственно политическим учением. Строго говоря, в нем нет совокупности фундаментальных научных установок, представлений и терминов, принимаемых и разделяемых научным сообществом и объединяющих большинство его членов, потому что и установки, и представления, и терминология данного направления оказываются различными, хотя и объединенными некими общими интенциями, ценностными основаниями и идеалами. Соответственно, его нельзя характеризовать как оформленную систему научных взглядов, что не дает основания считать его научной школой, и научным направлением, поскольку последнее характеризуется принадлежностью к определенной научной школе. Точно так же научно-технический романтизм не имеет признаков доктрины как совокупности теоретических положений какой-либо области знаний. Он не может быть характеризован как совокупность взглядов какого-либо ученого или мыслителя просто потому, что объединяет взгляды и положения разных авторов, политиков, мыслителей.
В совокупности определяющих его характерных черт сам научно-технический романтизм как некое ценностно-философское течение исторически проявляется в разных политических идеологиях. Оформляясь в своих началах в рамках Просвещения, он не несет в себе установок, принципиально несовместимых ни с ранним либерализмом, ни с коммунизмом. Более того, это общее течение прогрессизма, своего рода «сохраняющего прогрессизма», рассматривает достижения прошлого как основу преобразования мира, т.е. в каких-то своих внутренних началах имеет и элементы консерва-
тизма. В целом это дает основание трактовать научно-технический романтизм шире, чем политические идеологии. В неменьшей степени он являет себя и в общественных настроениях, политическом поведении, культуре и искусстве, что само по себе может быть предметом изучения социологии, психологии, искусствоведения и литературоведения.
Представляется, что научно-технический романтизм не просто пограничный феномен, а начало, существующее и внутри каждой из этих сфер, и вне каждой из них. Он проявляет себя и в политической философии, и в политической действительности, и в сфере эмоционального и чувственного — через художественные образы. Остановимся на возможностях политической философии. Если рассматривать ее как «поиск ответов на вопросы, связанные с основами человеческого общежития и институтами, созданными в рамках этого общежития», включая ответы на вопросы, «какое политическое устройство является наилучшим и справедливым, и можно ли вообще построить идеальное общество и идеальное государство»7, то научно-технический романтизм можно рассматривать как ответ на эти вопросы, но ответ, артикулирующий не столько предметные формы, сколько основания философского, научного и ценностного подходов к решению этих вопросов8. И в этом отношении он является феноменом мира политического, относящимся к наиболее общим мировоззренческим и ценностным основаниям политической теории. Он задает и морально-нормативистское осмысление мира, и характер выражения интенций и интересов конкретных социально-деятельностных групп, и глобальное альтернативное проектирование, и вектор практических преобразований и экспериментирования.
В этом отношении он обладает свойствами феномена — как конструкт воздействия политической философии на мир через человеческую деятельность — политическую практику. Художественные проявления для него инструментальны и вторичны.
В свое время В.Г. Графский выделял три основные формы обсуждения природы властных отношений: произведения политико-философские (диалоги Платона, трактаты Аристотеля — до «Философии права» Гегеля), политико-наставительные (биографии Плутарха, «Артхашастра» Каутильи — до «Государя» Макиавелли), а также мифопоэтические и художественно-образные, к которым он причисляет и древние мифы, и классические произведения
7 Федорова М.М. Классическая политическая философия. М.: Весь мир, 2001.
С. 7.
8 Ср.: ВасиленкоИ.А. Политическая философия. 3-е изд., пер. и доп. М.: Юрайт, 2016. С. 16.
политической мысли, подобные «Утопии» Т. Мора или «Дивному новому миру» О. Хаксли9.
Вопрос о соотношении форм политико-философских произведений более сложен. В определенном смысле политическая философия во многом родственна художественным формам10. Сущ-ностно она касается вопросов поиска лучших политических форм и возможностей соотношения политической действительности с политическими идеалами11. Соотношение форм действительности с идеалами в значительной степени существует в сфере образного восприятия. Политическая философия изначально метафорична, поскольку метафоричен и сам акт рефлексии, и многие используемые для этого категории, такие как политическое пространство, политическое время и т.д.
Оформляя результат рефлексии и осмысления, политическая философия предлагает свои выводы и произведенные смыслы окружающему миру. Само это предложение высказывается в формах, соответствующих существующему языку и существующей готовности восприятия, и эти формы могут носить как академически-рациональный характер, так и характер художественно-образный. Это определяется как минимум двумя обстоятельствами: в зависимости от наличия или отсутствия в научном языке терминов, способных описать новые явления и сформулировать новые смыслы, и в зависимости от того, какой тип восприятия на данном этапе и в данных политических условиях более комфортен для существующего социума. В конечном счете это можно выразить формулой «образы/ агрегации — осмысление — образы/артикуляции/действие».
Таким образом, политико-философская мысль оказывается облаченной в художественно-образную форму, что не делает ее менее научной и не выводит из области политической философии исключительно в область литературоведения. Соответственно, вопросы политико-философского содержания художественного произведения вполне правомерно могут стать предметом политико-философского рассмотрения, в то время как вопросы особенностей формы, стиля,
9 См.: Графский В.Г. Представления о власти в историко-теоретической перспективе // Ежегодник Советской ассоциации политических наук. 1988: История политической мысли и современность / Гл. ред. Д.А. Керимов. М.: Наука, 1988. С. 44-45.
10 Показательно, что предисловия ко многим томам объемного издания «Библиотеки современной фантастики», изданной в СССР в 1960-е гг., были написаны известными обществоведами, в числе которых Э.А. Араб-Оглы, И.В. Бестужев-Лада и др.
11 Ср.: Паспорт специальности 23.00.01 «Теория и философия политики, история и методология политической науки». URL: http://vak.ed.gov.ru/316
эстетического анализа и т.д. остаются в сфере внимания литературоведения, искусствоведения и культурологии.
В силу отмеченного соединения сферы философии как таковой и художественных форм ее представления возникает определенный соблазн отнести изложение политико-философских идей и смыслов к сфере философии культуры. Однако предметом последней по определению является не содержание философских идей, артикулируемых с помощью культуры, а философское осмысление самой культуры как специфического явления.
Для анализа научно-технического романтизма как политико-философского явления особый интерес представляет концепт советского проекта, тем более важный, что сегодня именно он оказывается в центре современных политических и теоретических дискуссий, получая подчас крайне полярные оценки — от характеристики его как попытки дерзновенного прорыва в будущее до определения его в качестве реакционной утопии, воплотившей на практике худшие дофеодальные стороны российской действительности. Мы не ставим своей задачей в настоящей статье дать всесторонний анализ содержания советского проекта, тем более с позиций его политико-идеологических оценок. Цели нашего исследования в другом: определить, присутствовала ли в этом проекте мощная научно-техническая составляющая и была ли она одной из конституирующих оснований заявленного модернизационного вектора развития? В пользу положительных ответов на эти вопросы свидетельствует следующее.
Уже при формировании партии большевиков как самостоятельной политической силы было четко определено, что эта партия ориентирована на индустриальное развитие и форсированную модернизацию страны. Причем это было выражено не просто на доктринальном уровне, но отчетливо проявилось и в интеллектуальном ядре руководства (особо здесь следует отметить В.И. Ленина, Л.Б. Красина, А.А. Богданова). Можно уверенно зафиксировать и сам модернизационный (если не сверхмодернизационный) вектор развития страны, осуществлявшийся как минимум до середины 1970-х гг. В его рамках можно выделить: а) собственно практический государственно-политический модернизационный курс советского руководства; б) энергетизированное состояние общественного сознания — особая, используя терминологию И.А. Ефремова, «психическая атмосфера» «мира фронтира»; в) активно развивавшуюся художественную футурологию, представленную в первую очередь произведениями философской научной фантастики, в которых осмыслялись проблемы общественного развития, осуществлялись агрегация и артикулирование политико-философских идей и настроений и совершалось идеальное политическое конструирование
будущего. Художественно-философскими выразителями основных составных частей научно-технического романтизма явились А.Н. и Б.Н. Стругацкие (социально-политический сциентизм), А.П. Казанцев (гуманистический технократизм) и И.А. Ефремов (антропологический оптимизм)12.
На фоне этого обращает на себя внимание интересный нюанс: решение о целенаправленном издании произведений Ж. Верна в СССР принималось особым постановлением ЦК ВКП(б) от 9 сентября 1933 г., т.е. массовое издание и пропаганда идей французского фантаста рассматривались как политическая задача высшего уровня. За период 1918-1986 гг. в стране было предпринято 514 изданий его книг, общим тиражом более 50 млн экземпляров.
Научно-технический романтизм в советский период — период его высших достижений — существовал в своих особых, актуализированных ипостасях. Он выступал как явление и политического бытия, и политического сознания и познания, и политического действия. Научно-технический романтизм в советском проекте, коррелируя с общим пафосом революционной эпохи, был неотъемлемой частью масштабных задач переустройства мира на новых началах, как бы определял новые грани свободы и творчества. Показательны в этом плане воспоминания И.Г. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». В них он, в частности, рассказывает о случае, связанном с командировкой одного молодого советского инженера (что достаточно часто практиковалось в СССР в 1920-е гг.) в Париж для ознакомления с закупаемыми страной технологиями. Его консультант-француз — собеседник Эренбурга, считавшегося в Париже почти что своим, поведал писателю буквально потрясший его разговор. Когда, уже после длительной совместной работы с советским коллегой, на теплом прощальном ужине он в неформальной обстановке спросил его: «А теперь скажите откровенно, что вам не понравилось во Франции?», — тот, немного помявшись, ответил: «У вас нет свободы». Хотя в 20-е гг. маховик массовых чисток был еще не раскручен, француз, конечно же, знал, что режим СССР в политическом отношении проявляет себя вполне жестко. Но наш молодой инженер, как это выяснилось из последующего разговора, ограничения свободы человека видел в совершенно другом — в размеренном, «уютном», рутинном существовании. Степень свободы измерялась им возмож-
12 Представляется, что подобное синтетическое начало трех составных научно-технического романтизма проглядывало уже в интенциях начального интеллектуального ядра большевистской партии: социальный сциентизм — В.И. Ленин, антропологический оптимизм — А.А. Богданов, научно-технический оптимизм — Л.Б. Красин.
ностью участия в свершении громадного цивилизационного сдвига, и свою роль советского инженера он видел именно в этом качестве.
Научно-технический романтизм характеризует модернизаци-онный проект СССР как начало проекта сверхмодернизации мира. В данном проекте этот феномен и достиг своего апогея в эпоху космического и атомного прорывов. И оба эти прорыва не случайны: один был ориентирован на освоение мира «вверх», к внешнему, к звездам, другой — на освоение мира «внутрь», к физически внутреннему — глубинам материи.
Научно-технический романтизм — это глубинный пласт сознания россиян целой эпохи с определенными ожиданиями и устремлениями, нравственными нормами и ценностными идеалами. «Девять дней одного года» М.И. Ромма — это не девять календарных дней. За ними напряженные, длящиеся годами, споры «физиков» и «лириков». Это Гагарин, Королев и Курчатов. Это мечты о лучшем будущем. И борьба за это будущее.
В наши дни страна стоит перед острейшей задачей — перехода на рельсы инновационного развития. Это невозможно без бережного отношения к накопленному опыту, без взвешенного отношения в том числе к советскому проекту, всем его составляющим. «Преемственность, — писал русский писатель-эмигрант В.В. Вейдле, — не состоит в повторении прошлого... Преемственность восстановима только в выборе, в борьбе, только путем усвоения одного и отбра-сыванья другого. Нельзя утвердить ее, продлить, передать будущему, не прибавить к старому ничего нового. Но чтобы прибавить, надо знать, к чему прибавлять»13. И сам дух научно-технического романтизма, воплощаемый в созидающей практике, нацеленный на всемерное развитие творческих способностей человека в преобразовании мира — это то, что может стать мощной составляющей устойчивого и уверенного развития нашей страны, обретения ею достойного места в мировом сообществе. В этом смысле он может и должен стать важной предметной темой политико-философских исследований.
ЛИТЕРАТУРА
ВасиленкоИ.А. Политическая философия. 3-е изд., пер. и доп. М.: Юрайт, 2016.
Вейдле В. Безымянная страна. Paris: YMKA-PRESS, 1968.
Графский В.Г. Представления о власти в историко-теоретической перспективе // Ежегодник Советской ассоциации политических наук. 1988: История политической мысли и современность / Гл. ред. Д.А. Керимов. М.: Наука, 1988. С. 43-54.
Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М.: Искусство, 1991.
13 Вейдле В. Безымянная страна. Paris: YMKA-PRESS, 1968. С. 29.
Сафронов П.А. Онтология феномена. М.: Издательский центр «Азбуковник»,
2007.
Федорова М.М. Классическая политическая философия. М.: Весь мир, 2001. Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 1999. № 3. С. 3-17.
Ширинянц А.А. Политическая культура интеллигенции России XIX — начала XX века: (опыт концептуального анализа): Дис. ... докт. полит. наук. М., 2002.
Husserl E. Gesammelte Schriften. Bd. 7: Formale und transzendentale Logik. Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1992.
REFERENCES
Fedorova, M. M. Klassicheskaiapoliticheskaia filosofiia. Moscow: Ves' mir, 2001. Frank, S. L. "Pushkin kak politicheskii myslitel'," VestnikMoskovskogo universiteta. Seriia 12. Politicheskie nauki, No. 3, 1999, pp. 3-17.
Grafskii, V. G. "Predstavleniia o vlasti v istoriko-teoreticheskoi perspective," Ezhegodnik Sovetskoi assotsiatsiipoliticheskikh nauk, 1988: Istoriia politicheskoi mysli i sovremennost', ed. D. A. Kerimov. Moscow: Nauka, 1988, pp. 43-54.
Husserl, E. Gesammelte Schriften, Vol. 7: Formale und transzendentale Logik. Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1992.
Ortega y Gasset, J. Estetika. Filosofiia kul'tury. Moscow: Iskusstvo, 1991. Safronov, P. A. Ontologiiafenomena. Moscow: Izdatel'skii tsentr «Azbukovnik»,
2007.
Shiriniants, A. A. Politicheskaia kul'tura intelligentsii Rossii XIX — nachala XXveka: (opyt kontseptual'nogo analiza): Dissertation. Moscow, 2002.
Vasilenko, I. A. Politicheskaia filosofiia. 3rd ed. Moscow: Iurait, 2016. Veidle, V. Bezymiannaia strana. Paris: YMKA-PRESS, 1968.
