CC BY
46
Вальцев С. В.
г. Москва
Национальное экономическое сознание как фактор институционального перехода
Вальцев Сергей Витальевич Московский государственный строительный университет, кафедра психологии, канд. психолог. наук, доцент
Аннотация: в статье анализируется национальное экономическое сознание как фактор институционального перехода.
Abstract: the article examines the national economic consciousness as a factor of institutional transition.
Ключевые слова: национальное экономическое сознание, менталитет, институционализм, трансакционные издержки
Keywords: national economic consciousness, mentality, institutionalism, transaction costs.
Современная экономическая жизнь приобретает все более сложный характер. Прежде всего, развернувшийся в мире процесс глобализации четко обозначил не только растущий объем деловых связей, но и качественное их изменение. Все глубже постигается исследователями и другая истина: экономика — сфера принятия хозяйственных решений и, одновременно, — область сложнейших психологических реакций, проблем, явлений. Поскольку практика хозяйствующего субъекта протекает всегда в рамках социальной целостности, в которой учет ценностных, социальных, этических и других внеэкономических аспектов экономического поведения может оказаться не только моральным, но и прибыльным аспектом, так что социально-ценностное и высоко нравственное поведение может давать весьма выгодный навар (spill-overs) любым субъектам предпринимательства, бизнеса или хозяйства, но, как правило, в долгосрочной перспективе. В новых работах по экономической теории схождение нравственности и правильно понятого собственного интереса подтверждается. Так, X. Зауэрман, X. Албах установили, что доверие снижает затраты при заключении сделки (bargaining costs) [1]. Дж. Бьюкенен показал, что этика может способствовать решению дилеммы больших чисел (large number-dilemma)[2, c.364-368.]. А. Сен доказал, что с помощью кодекса этических норм можно избежать парадокса изоляции (когда каждый, собственно, хочет делать добро, если и другие хотят его делать, но не делает добро, опасаясь, что останется единственным добряком) и можно превратить знаменитую в классической экономике «дилемму заключенных «(prisoner's dilemma) в «игру-страхование» (assurance game), что оказывается лучшим выходом для всех [3]. К. Эрроу усматривал в
нормах общественного поведения, включая этические нормы, реакции общества, компенсирующие недостатки рынка, поскольку действие этических норм снижает трансакционные затраты деловых соглашений и тем самым идет всем на пользу [4, с.22]. И. Бэнфилд установил, что недостаток доверия и социальной интеграции, господство непосредственного эгоистического интереса представляют собой серьёзный тормоз для экономического роста [5. С 89]. Наконец, как доказал О. Уильямсон, трансакционные издержки при обменных процессах на рынке являются причиной того, что эти трансакции переходят с внешнего рынка в фирмы, создающие внутренние рынки труда и капитала. Эти внутренние рынки, благодаря специфически фирменным кодексам норм (мораль фирмы, «философия фирмы»), более интегрированы, чем всеобщий рынок, и поэтому повышают совпадаемость фактического поведения работников фирмы с ожидаемым. Внутренние рынки в фирмах снижают трансакционные затраты [6].
Наибольшее влияние на социально-экономическую мысль развивающихся стран оказали работы шведского ученого Г. Мюрдаля (1898-1987). Г. Мюрдаль, причисляя себя к сторонникам институциональной теории, часто критиковал своих коллег за чрезмерное увлечение эконометрикой и пренебрежение моральными основами экономики. В своей трехтомной монографии «Азиатская драма: исследование бедности народов» (1968) автор подчеркивает противоположность предмета исследования ученых, занимающихся проблемами «третьего мира», и классиков буржуазной политэкономии, изучавших экономику народов, первыми вставших на путь капиталистического развития. В качестве непосредственного объекта анализа им были выбраны страны Южной и Юго-Восточной Азии. Подвергнув резкой критике западные подходы к анализу «третьего мира», исследователь справедливо обращает внимание на значение азиатских ценностей, которые не замечают большинство западных исследовании. Перечисляя азиатские ценности, чаще всего говорят о том, что представители этого региона более религиозны, неагрессивны, высоко ставят моральную ценность личности. Г. Мюрдаль подробно останавливается на распространении идеологии планирования. Государство в «третьем мире» выступает как решающий фактор общественной эволюции. Если в Европе экономическое развитие никогда не возводилось в ранг государственной политики, то в Азии каждый успех в экономике изображается как результат успешного планирования. Если европейские страны в действительности преуменьшают роль экономического планирования, то азиатские, как правило, преувеличивают.
По мнению Г. Мюрдаля, хотя во всех странах региона планированию свойственна тенденция развиваться в сторону социального и экономического радикализма, его фактическое осуществление не привело к уменьшению экономического неравенства и ослаблению концентрации экономической власти. Даже юридические законы, принятые в ряде стран, не обеспечивают достижения формального равенства. Половинчатые меры принесли выгоды больше средним и высшим слоям населения, чем низшим, а законодательство о труде, об уровне заработной платы и видах социального обеспечения не коснулось большинства сельского населения. Провозглашаемые
политическими лидерами свободы отражают их искушение жить в мире иллюзии.
Г. Мюрдаль обращает внимание на отсутствие реального контраста между демократическими и авторитарными режимами. Их объединяет иное: и те, и другие не способны провести коренные реформы; и там, и здесь отсутствует опыт защиты массами своих интересов через демократические процедуры. Поэтому на практике, как наглядно показывает Г. Мюрдаль, планирование ведет к укреплению монополизации производства. Он выделяет два вида оперативного регулирования частного сектора. То, которое применяется по решению чиновника, наделенного правом действовать по праву собственного усмотрения, он называет дискреционным; другое же, которое осуществляется автоматически в соответствии с установленными правилами или вследствие изменения цен, введения тарифных и акцизных сборов, — не дискреционным. Г. Мюрдаль подчеркивает, что в странах Южной Азии используется преимущественно первый вид.
В результате бизнесменам приходится прокладывать себе путь сквозь джунгли административных дискреционных мер. При этом демократическая процедура принятия решения не облегчает, а лишь усложняет задачу. Главную роль играют «связи». Однако предприниматели, которые сумели «поладить» с правительственными чиновниками, не остаются в накладе, поскольку им по доступным ценам предоставляются дефицитные ресурсы, и они получают гарантии сохранения монопольного или полумонопольного положения в области, как производства, так и сбыта, что обеспечивает им исключительно высокие прибыли. К тому же для них открываются лазейки в налоговом законодательстве, позволяющие уклониться от уплаты налогов.
Поэтому предприимчивость на Востоке означает умение ладить с регулирующими органами правительства. При таких условиях у предпринимателей нет стимула повышать производительность и совершенствовать производственные процессы.
Упор на нехватку внешних ресурсов — товаров, денег, капитала и т. д. — не так остро затрагивает национальные чувства, как признание собственных недостатков в качестве главных и определяющих факторов слаборазвитости. Проводившиеся реформы не затрагивали коренных основ традиционного общества.
Г. Мюрдаль отмечает, что подавляющая часть рынков в азиатских странах возникла нелегальным путем. Причинами обширных масштабов нелегальной деятельности, по мнению исследователя, являются высокие трансакционные издержки первичной легализации и поддержания легального бизнеса, а также бюрократические барьеры, препятствующие свободному развитию рыночных отношений.
На наш взгляд, экономический успех любой страны зависит от отсутствия противоречий между национальным экономическим сознанием, находящего свое выражение в ценностных ориентациях, традициях, стереотипах мышления данной страны и ее экономической и хозяйственной практикой.
Экономический строй страны складывается под влиянием таких факторов как среда обитания (природно-климатические условия, ландшафт, местоположение), демографические условия (численность и состав населения), государственный строй, геополитика (отношениями с соседними
народами) и передаваемые генетически природные задатки народа, то есть социально-экономический генотип, который в совокупности с культурой определяет экономическое сознание. Ни один из факторов в отдельности не является решающим, они взаимозависимы, но при благоприятном или неблагоприятном сочетании они определяют темпы экономического (и не только) развития разных народов и государств.
Национальное экономическое сознание можно определить, как своего рода инфраструктурный фактор (или даже - инфраструктурную основу) принятия экономических решений. Действительно, подсознание нации накладывает отпечаток на многие формы делового поведения людей.
Таким образом, национальное экономическое сознание можно рассматривать как социально-экономический и социально-исторический фактор, объясняющий ряд составляющих национально-государственного существования народа и государства, и объясняемый ими. То есть, экономическое развитие государства, планирование и осуществление реформ, их ход и их последствия напрямую связаны с преобладающим в данном обществе менталитетом, порождающим национальные традиции, определяющие экономическое мышление и связанные с ним экономические теории, отражающие различия в национальных экономических интересах. Экономическое сознание представляет собой формирующуюся и развивающуюся в результате длительного и устойчивого воздействия природно-географических и социально-экономических условий систему социально-психологических механизмов (установок), посредством которых программируется и реализуется основанная на совокупности укоренившихся способов, форм и традиции, стереотипов поведения социально-экономическая деятельность, обуславливающая
социально-экономическое мышление и, как следствие, мотивированное поведение отдельного человека и нации в целом, то есть хозяйственный строй.
Многие исследователи задаются вопросом, какова функция такого института как национальное экономическое сознание. При этом часто упускается важное обстоятельство: национальное экономическое сознание — это не автомобиль, который мы выбираем для исполнения определенных функций. Национальное экономическое сознание мы не выбираем для исполнения кокой-то функции, мы вообще его не выбираем, национально-экономическое сознание наследуется генетически и задает рамки нашего рационального выбора. В. Вольчик подчеркивает: «Институт экономической ментальности не является продуктом целенаправленной деятельности индивида или группы индивидов. Он формируются в результате эволюционного культурного отбора. Индивиды, принимая решения в процессе хозяйственной деятельности, учитывают те ограничения, которые обусловливаются устоявшимися и принятыми как традиционные матрицами поведения. Игнорируя доминирующие в обществе этические нормы, индивиду трудно рассчитывать на успех своего дела» [7]. Однако мы не говорим об отсутствии функциональной значимости национального экономического сознания (экономической ментальности), мы просто заостряем внимание на отсутствии выбора типа национального экономического сознания. Главная же функция национального
экономического сознания в экономике заключается в создании благоприятных условий для деятельности отдельного индивида и взаимодействия индивидов в соответствии с их внутренними установками. Национальное экономическое сознание закрепляет в обществе те неформальные нормы, которые благоприятствуют успешному решению задач модальной личности (типичному представителю данного этноса) и благодаря созданию более комфортных условий деятельности индивидов, снижают трансакционые издержки.
Действуя согласно правилам, которые закрепились в результате эволюционного отбора, субъект хозяйственной деятельности использует больше информации о приемлемости своих поступков, чем он может получить и осмыслить, руководствуясь лишь одной рациональностью. Неслучайно Хайек отмечает по этому поводу: «... Рационализм может быть ошибочным и, традиционная мораль может в некоторых отношениях обеспечить более верное руководство для человеческих действий, чем рациональное знание» [8, c 185].
Моральные нормы влияют на процесс формирования субъективных мысленных конструкций у индивида. Обладая различными способами восприятия экономических явлений, индивиды в схожих экономических ситуациях принимают различные решения. «Мысленные конструкции игроков, заданные сложностью окружающего мира, ограниченной информационной обратной связью с результатами деятельности, унаследованными культурными традициями, определяют их восприятие» [9, а17]. Следовательно, успех или неуспех проведения рыночных реформ во многом зависит от учета специфики экономического сознания населения [14].
Большой прорыв в реальной оценке проблем построения эффективной экономической системы достигла именно институциональная теория, т. к. в центре внимания институциональной теории часто оказывается не слабая покупательная способность и неэффективный потребительский спрос, не низкий уровень сбережении и инвестиций, а ценности, отчуждение, традиции, культура, национальное экономическое сознание. Основная цель экономики - совершенное распределение ограниченного набора ресурсов, основная цель экономической науки - теоретически обосновать этот процесс. И российская экономика здесь не исключение, главная задача заключается не в теоретическом обосновании построения развитых рыночных отношений, а в организации совершенного распределения ресурсов, и построении хозяйственной системы наиболее адекватно соответствующей российскому экономическому сознанию.
Именно благодаря институциональному подходу к вопросу экономического взаимодействия, можно объяснить такие, например, явления, как иррациональность, алогичность в принимаемых субъектами экономики решениях. Тем самым дополняется арсенал средств неоклассической теории, которая, как известно, изначально опиралась лишь на принцип рационального поведения всех участников рынка.
Вообще, идея о том, что рыночные институты западного образца наиболее эффективны и применимы к любой стране, ошибочна. Формула Рыночная экономика = богатство — ошибочна. Это миф во многом определил путь развития нашей страны в начале 90-х г. Однако реальность такова: рыночная
экономика - это экономика стран Латинской и Южной Америки, Африки, Индии, в этих странах есть все атрибуты рыночной экономики: частная собственность, конкуренция, регулирующая роль цен и т. д., руководят экономикой этих стран выпускники Гарварда и Кембриджа, причем руководят в соответствии с рекомендациями авторитетных международных финансовых институтов в лице МВФ. И несмотря на это, большинство упомянутых стран - это нищие страны, а их успехи эфемерны, недолговечны и заканчиваются глубокими кризисами, что лишний раз подтверждается недавним опытом Аргентины, Мексики и других стан [12-13]. И такое положение существует в большинстве стран с рыночной экономикой, ведь только в одной Индии живет почти столько же, сколько во всем западном мире. Так что с полным основанием можно сказать: рыночная экономика = бедность. Рыночная экономика успешно функционирует в основном в западных странах, в странах с определенным экономическим сознанием. По сути, появление всего спектра рыночных институтов во многом было обусловлено именно определенной типом экономического сознания западного человека.
Институты направляют движение развития общества незаметно и очень эффективно, они «как бы «заталкивают» общество в определенное русло, с которого потом трудно свернуть. В любом обществе всегда складывается «смесь» из эффективных и неэффективных институтов и именно соотношение между ними определяет в конечном счете траекторию его развития» [10].
Один из основных институтов является идеология, в рамках нашего исследования национальное экономическое сознание - субъективные модели, через призму которых люди воспринимают и оценивают окружающий мир. Идеологические пристрастия также не свободны от влияния экономических расчетов: чем больше прибыльных возможностей блокирует чья-либо субъективная картина мира, тем сильнее стимулы к ее пересмотру. «Вместе с тем идеология, - по мнению Д. Норта, -нередко действует как самостоятельный фактор. Одним из таких примеров он считает отмену рабства в США, которое к началу гражданской войны оставалось экономически высокоэффективным институтом. Его отмену, - полагает Д. Норт, - можно объяснить только постепенным проникновением в сознание общества убеждения в аморальности собственности на человеческие существа.»[10].
В одной из своих работ Д. Норт для подтверждения своей идеи о том, что часто институты определяют экономическое развитие страны, а не экономическое развитие определяет контуры институционального развития, предпринял попытку сравнительного анализа экономической истории Англии и Испании. В 16 в. они находились в очень схожих стартовых условиях. Но в Англии мощное противодействие дворян и купечества произволу королевской власти помогло раннему упрочению частной собственности и связанных с ней институтов. Напротив, в Испании победа оказалась на стороне короны и государственной бюрократии. Это задало расходящиеся траектории дальнейшего развития: восходящего - в Англии, стагнирующего - в Испании. Более того, перенос «материнских» институтов
в английские и испанские колонии в Новом Свете привел к тому, что столь же отличными оказались затем пути развития Северной и Южной Америки.
В книге «Идеология и конкурентоспособность наций», опубликованной в США, на основе сравнительного анализа опыта развития 9 стран Европы, Америки и Азии делается вывод о том, что экономический успех страны зависит, прежде всего, от учета неформальных институтов: национальных традиций, обычаев, идеалов [11].
Пример влияния сознания на экономическое поведение В. П. Зинченко берёт из ближайшей истории нашего Отечества. Определённые успехи в экономике в самом начале перестройки в СССР были детерминированы именно изменениями экономического сознания, а не бытия. Минимальные изменения в сложившейся экономической системе осуществлялись на первых порах в сопровождении эффектных лозунгов об ускорении социально-экономического развития и были приняты с восторгом. Это повлекло за собой оживление экономической жизни. Лозунги оказались столь эффективными, потому что выразили давно созревшее стремление народа к переменам и даже, являясь объективно неотражающими реальные потребности экономики, оказали более сильное влияние, чем осуществлённые на тот момент реформы.
Будучи подструктурой общественного сознания, экономическое сознание оказывает влияние на другие его подструктуры. Очевидно взаимовлияние и взаимопроникновение его в нравственное, историческое, политическое, правовое, религиозное и даже эстетическое сознание. Как раз на примере обратного влияния экономического сознания на такую часть бытия, как хозяйственная жизнь общества, наиболее наглядно подтверждается правомерность утверждения о возможности обратной детерминации бытия сознанием.
Все это позволяет сделать общий вывод, в соответствии с которым, во-первых, даже механистическая модель всеобщего рыночного равновесия не может сделать излишними ценности и этику как метаэкономическую оценку альтернативных действий. Для того чтобы снизить трансакционные затраты, надо придать обязательный характер моральным нормам - они должны быть интериоризированы. Экономическое поведение людей не является самостоятельным фактором развития жизни общества, поскольку зависит от сложившейся системы экономических и социальных отношений, условий формирования экономической культуры, и, особенно, от экономического сознания нации и соответствующей ей культуре производства и потребления. Вторых, влияние национального экономического сознания, как института, определяющего социально-культурное и социально-экономическое мышление и, как следствие, мотивированное поведение отдельного человека и нации в целом, наиболее продуктивно исследуется в рамках современных неоинституциональных концепций, что позволяет именно неоинституционализму выработать комплекс наиболее адекватных рекомендаций по реформированию экономики Российской Федерации.
Литература
1. Баиегшапп Н. (Hrsg.). Bargaining Behavior. Tubingen: J. С. В. Mohr (Paul Siebeck), 1978; Albach H. Vertrauen in der ökonomischen Theorie //Ztschr. gesarnte Staatswias. 1980. Bd. 136(1). S.3 f
2. Buchanan J. M. Ethical Rules, Expected Values and Large Numbers //Ethics. 1965. Vol. 76. P. 8; Buchana J. M. Markets, States, and theExtent of Morals // Amer. Econ. Rev. 1978. Vol. 68.
3. Sen A. Ökonomische Ungleichheit. Frankfurt; New York: Campus, 1975. Англ.: On Economic Inequality. Oxford: Clarendon Press, 1973. S. I 19.
4. Arrow К. J. Political and Economic Evaluation of Social Effects and Externalities // Intriligator M. D. (Ed.). Frontiers of Quantitative Economics. Amsterdam: North Holland, 1971. P.22.
5. Banfie1d E. C. The Moral Basis of a Backward Society. Glencoe, III.: Free Press, 1958. Baumol W. J. Business Responsibility and Economic Behavior // Phelps E. S. (Ed.). Altruism, Morality, and Economic Theory. New York: Sage Foundation, 1975.
6. W i 11 i a m s о п О. Е. Firms and Markets // Weintraub S. (Ed.). Modern Economic Thought. Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 1977.
7. Вольчик В. В. Курс лекций по институциональной экономике Ростов -н/Д: Изд-во Рост. Ун-та, 2000
8. Хайек Ф. А. Происхождение и действие нашей морали: проблема науки // ЭКО. 1991. № 12.
9. Норт Д. Институциональные изменения: рамки анализа // Вопросы экономики. 1997. № 3.
10. Капелюшников Р. И., Неоинституционализм. - М.: 1999.
11. Lodge Y., Vogel E., «Idelogy and National Competitiveness. An Analysis of Nine Countries».- Boston, 1987.
12. Вальцев С.В. Использование мирового и исторического опыта при проведении реформ в экономике России // Проблемы современной науки и образования. 2012. № 1 (1). С. 4-5.
13. Вальцев С. В. Теоретические подходы к определению категории «институт» в рамках институциональной теории // Проблемы современной науки и образования. 2012. № 2 (2). С. 4-9.
14. Вальцев С.В. Врожденные национально-психологические особенности // Проблемы современной науки и образования. 2012. № 1 (1). С. 20-21.
