CC BY
97
УДК 321
А.Ю. Мордовцев1 А.Ю. Мамычев2
Владивостокский государственный университет экономики и сервиса Владивосток. Россия
Т.А. Безматёрных3
Ростовский институт (филиал)
Всероссийского государственного университета юстиции (РПА Минюста России) Ростов-на-Дону. Россия
Насилие и властные институты в российской
w Jb
политико-правовой реальности*
Представлены теоретико-методологические аспекты осмысления сущности и специфики феномена властного насилия в отечественном политико-правовом поле. Авторы приводят аргументы в пользу важности исследования различных форм и видов насилия в контексте национальной, правовой и политической жизни страны. Такого рода работы имеют смысл и значение для поиска оптимальных с точки зрения современной политики и права способов легитимации государственной власти, что, в свою очередь, можно отнести к значимому фактору устойчивого развития любого государства.
Ключевые слова и словосочетания: политическое насилие, государственная власть, легитимность, политико-правовая организация общества, социокультурные факторы, правовой менталитет, политический режим, властные практики.
A.Yu. Mordovtsev A.Yu. Mamychev
Vladivostok State University of Economics and Service Vladivostok. Russia
T.A. Bezmatyornikh
Rostov branch of the all-Russian State University of Justice Rostov-on-Don. Russia
Force and power structure of political-legal reality in Russian empire
The article presents the theoretical and methodological aspects of understanding the essence and specificity of the phenomenon of domestic violence of the powerful political and legal field. The authors cite the arguments in favour of the importance of research into various forms and types of violence in the context of national legal and political life of the country. This type of work
1 Мордовцев Андрей Юрьевич — профессор кафедры теории и истории российского и зарубежного права Института права; e-mail: aum.07@mail.ru.
2 Мамычев Алексей Юрьевич - д-р полит. наук, канд. юрид. наук, доцент; e-mail: mamychev@yandex.ru.
3 Безматёрных Татьяна Алексеевна — канд. пед. наук, доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин.
* Работа выполнена при финансовой поддержке гранта Президента РФ № МД-6669.2016.6.
have meaning and value for the search of optimum from the point of view of modern politics and the right ways to legitimize State authority, which in turn can be attributed to the significant factor of sustainable development of any country.
Keywords: political violence, State power, legitimacy, the politico-legal organization of the society, socio-cultural factors, legal mentality, political regime, the power of practice.
В рамках широко используемого в современной кратологии подхода к основным понятиям, определяющим содержание власти, специфику конфигурации властных институтов, как правило, относят насилие, «страх населения» перед властвующими и их решениями, ценностные ориентации властных элит, их первоочередные интересы, авторитет, уровень владения политической и правовой информацией, управленческий опыт, способы воздействия на сознание населения (манипулятив-ные практики) и др.
Таким образом, можно утверждать, что понимание природы власти включает обязательный анализ следующих ее элементов: не менее двух сторон власти (ее субъекта и объекта); распоряжения осуществляющего власть, подкрепленные возможностью санкций (каких-либо, в том числе, и правовых мер воздействия) за их невыполнение; особенности подчинения получившего распоряжение тому, кто его отдал (определяется, как известно, уровнем легитимации деятельности властных структур и институтов); существование общественных норм, устанавливающих обязательность таких отношений.
Для осуществления государственной власти необходимы, прежде всего (как минимум), два элемента: общественное разделение труда между группой, осуществляющей власть, и группой, в отношении которой власть осуществляется; и организованное принуждение как основа осуществления власти.
Отметим, что ни в зарубежной, ни в российской политико-правовой литературе нет общепринятого определения как государственной, так и (шире) политической власти [1], что говорит о многогранности этого явления и полисемантичности соответствующей категории. Тем не менее, ряд отечественных и зарубежных исследователей, делая акцент на сущностной стороне политики, ее взаимодействии с правом, разного рода административными, управленческими и правоприменительными практиками, стремятся сформулировать рабочее (необходимое им для решения конкретных задач) определение государственной (политической) власти, часто забывая при этом, что «политика», например, по М. Веберу, «имеет очень широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству».
На рубеже XX-XXI вв. российская правовая и политическая наука постепенно уходит от универсализма классового подхода к государству, праву и, разумеется, власти и переходит к осмыслению этих явлений, организации властных отношений, вначале в рамках либерально-правовых методологем, не давших в итоге какой-либо целостной картины национальной, в частности, российской государственности, а значит, не отвечающих потребностям современного государственно-правового строительства, а потом в более широком социокультурном (например, консервативном или евразийском) смысловом контексте [12].
Вообще исследование состояния и вектора развития отечественных властных практик вызывает немало проблем и противоречий, тем более, если рассматривать их с позиций включенности института насилия (принуждения) в отечественную политическую и правовую жизнь.
Обобщая новейшие достижения научных исследований, можно выделить несколько основных направлений изучения феномена насилия в российском властном пространстве: ряд авторов представляют научные статьи и монографии, посвященные проблемам государственного принуждения, его формам; другие исследователи разрабатывают вопрос о месте, роли и пределах насилия в отечественной государственности с точки зрения механизма легитимности государственной (публичной) власти, тем самым включая не только правовые, но и политические и социально-психологические аспекты [15]. В современной российской литературе весьма интенсивно идет обновление знаний в этой научно-эвристической сфере.
В.А. Бачинин предлагает несколько вариантов понимания «политики», одним из которых является следующий: «Сфера публичной цивилизованной жизни, охватывающая общественные отношения субъектов, наделенных полномочиями и обязанностями, участвующих в управлении государством, деятельности властных институтов, выражающих и отстаивающих интересы определенных социальных слоев» [3].
В целом же не случайно, что при определении специфики политики среди трех ее доминант на первое место всегда выдвигается власть, считающаяся наиболее традиционной основой национальной политической жизни. Причем вплоть до конца XIX - начала XX века политику чаще всего вообще идентифицировали с государственной властью, и только с завершением процесса политико-правовой институционализации различного рода негосударственных образований (партий, лоббистских групп, СМИ и др.) субъекты государственной и политической власти перестали совпадать, а само явление политики, политической власти в значительной мере усложнилось, что, впрочем, и вызвало к жизни теории М. Фуко, Э. Дюркгейма, Р. Мертона и др.
Тем не менее, реально политика всегда связана с поддержкой существующего строя, механизмом легитимации институтов государственной власти, содержание которого, используемый набор средств, конечно же, различаются и зависят от множества факторов (правоментальной специфики, традиционной для того или иного этноса религии, национального состава государства, обычаев и т.п.), но в рамках принятых в современной юридической науке обобщений сопряжены с категорией «политический режим», определяемой чаще всего как «совокупность норм, методов, способов взаимодействия власти и общества, проявляющихся в реализации права и закона, характеризующих качественное состояние государства и общества на определенном этапе его развития» [4].
Ясно, что такого рода дефиниции охватывают проблему в самом общем виде, т.к. ориентируют читателя на обязательную «реализацию права и закона» в условиях любого вида политического (или государственно-правового) режима. Это же, скорее всего, вариант должного, но не сущего, т.к. в действительности властные
практики как в прошлом, так и в настоящем более сложны, а значит, и нормы и методы взаимодействия властвующих элит и общества не могут трактоваться как исключительно правовые (тем более что в непозитивистских теориях право и закон вообще различают).
В контексте же настоящей статьи вопрос распадается на несколько составляющих проблему элементов:
1. Государственная власть не может обойтись без использования тех или иных (хотелось бы, конечно, легитимных) форм насилия в отношении общества, что связано с природой государственной власти, а также с сущностью самого права как особого (государственного) регулятора общественных отношений, обеспеченного возможностью государственного принуждения (в практическом плане право, закон без воли государства, без соответствующего властного механизма не имеет никакого смысла). Хотя, например, в российской истории были случаи сохранения и функционирования правовых норм на уровне национального обычая, традиций, поддерживаемых силой народного мнения. Однако такого рода ситуации вовсе не подрывают атрибуты самого права, но лишь свидетельствуют о кризисном состоянии отношений между властвующими элитами и обществом («Царем и Землей»), что имело место в период Смуты, эпоху петровских преобразований, в постсоветское реформирование (академик В.Н. Кудрявцев еще в 90-е годы ясно обозначил политику двойных стандартов демократической власти в сфере законности и правового порядка) [6].
2. Государственная политика должна быть направлена на предотвращение насилия, разного рода угроз насилия в отношении общества в целом, отдельных социальных, этнических групп, конфессий, отдельного человека, что должно осуществляться в рамках и с позиций права и закона, тем более что именно право в современном мире (с условием, что иные регуляторы, к сожалению, во многом уже исчерпали свой упорядочивающий ресурс) является основой, источником достижения консенсуса, задает возможность устранения рассогласования общественных отношений.
3. Специфика демократического, авторитарного или тоталитарного политического режима заключается в том или ином варианте разрешения дилеммы «сила власти» - «власть силы», первый из вариантов которой предполагает весьма широкий набор способов воздействия на подвластных (от правовых до не правовых, от убеждения до принуждения, от легальных форм использования насилия до насильственного произвола), второй же - подчеркивает исключительно насильственный вариант проведения государственной политики во всех или, по крайней мере, во многих сферах жизнедеятельности населения. Принято считать, «сила власти» присуща развитому демократическому режиму, ряду «умеренных» видов авторитаризма, модели полицейского государства. Тоталитарный режим опирается исключительно на власть силы, на открытое насилие или его угрозу. Реально, конечно, в отношении тоталитарного (или диктаторско-тоталитарного) режима нельзя утверждать абсолютное господство «насильственных практик»
и, что называется, сбрасывать со счетов идеологически-манипулятивный фактор воздействия на подвластных (имеющий место во всех режимах).
4. Единой, универсальной для «всех времен и народов» формулы достижения и сохранения авторитета власти нет. Для одного типа политических и правовых культур «власть силы» привычна и понятна, действенна, а поэтому легитимна, авторитетна. использование же иных норм, методов и способов воздействия власти на общество может привести к хаосу, маргинализации многих слоев населения, возникновению насилия со стороны отдельных представителей общества (разбойников, нигилистов, бандитских группировок), этносов (столкновения на национальной почве) и даже к развалу самого государства. В россии, например, господство насильственных форм, начиная от Ивана III и до советского периода, обеспечивало сохранение государственности как таковой, приращение новых территорий, относительную гармонию в межэтнических отношениях. При этом нельзя сказать, что государственное насилие было «слепым», «оголтелым», «безграничным». Православно-религиозный дух, «печалование» церкви, отдельных ее деятелей за народ смягчало давление властных элит (правда, не всегда с ожидаемым результатом), влияло на то, чтобы «сила власти» не противоречила «силе духа», особой христианской «благодати». В условиях отсутствия гражданского общества такая деятельность РПЦ была очень важной, значимой для сохранения баланса отношений между властью и народом. Для иного рода цивилизационных образований «власть силы» имела место быть на определенном этапе исторического развития, а затем (в силу ряда обстоятельств) эволюционировала в «силу власти»: на первый план действительно стали выходить правовые, договорные способы взаимодействия властных элит и населения. Тем более, что «право Запада выросло из двух первоисточников: римского права и городского самоуправления» (Берман Г. Дж., 1998) и весьма быстро стало основным его социальным языком, универсальным способом социального взаимодействия, легализирующим насилие со стороны институтов государственной власти и минимизирующим иные формы насилия в обществе, способствующим предотвращению этих негативных проявлений.
В настоящее время, в период серьезных глобализационных изменений, государственная власть, конечно же, сохранила способность навязывать свою волю подвластным, в этом ее природа, ее атрибут, сущностный аспект и т.п. Причем формы такого «навязывания» в современном мире, его способы стали весьма и весьма разнообразны:
- прямое физическое насилие, легализованное принуждение;
- стимулирование, поощрение;
- коммуникативное воздействие, т.е. сотрудничество, соперничество, согласованное общение либо конфронтационное общение;
- информационное общение (воздействие), т.е. обучение, трансляция информации; создание различных организаций и общественно-политических движений, через которые навязывается воля правящей группы;
- идеологическое и психологическое воздействие;
- подсказки, т.е. ненавязчивое внедрение в массовое сознание выгодных власти установок или предрассудков;
- блокирование нежелательных последствий, т.е. помеха конкуренту в борьбе за власть;
- политический маркетинг, т.е. искусственное нормирование нужд, которые может удовлетворить лишь носитель (субъект) власти;
- понуждение: обещания, льготы, посулы, подкуп и др.;
- информационный прямой и косвенный контроль, осуществляемый с помощью предостережений, рекомендаций, мести и т.д.
Как мы видим, государственная (политическая) власть обеспечивается и прямой грубой силой, и угрозой ее применения, и богатством, и престижем, и авторитетом (отдельных лидеров либо властных элит), и контролем, и поощрением, и различными информационно-манипулятивными технологиями и пр. Следовательно, правовое государство обязано учитывать признаки власти, особенности механизма ее реализации уметь вовремя гасить их негативные последствия и черты либо не допускать их перерастания за определение границы.
Таким образом, политическое насилие в современном мире - это физическое принуждение, используемое как средство навязывания воли субъекта с целью овладения властью, прежде всего государственной, ее использования, распределения, защиты [9].
Существуют и различные типологии политического насилия. Так, Ю. Гальтунг выделяет агрессивное и оборонительное политическое насилие, преднамеренное и непреднамеренное. Он полагает, что есть несколько комбинаций этих типов: преднамеренное агрессивное насилие, непреднамеренное агрессивное насилие, преднамеренное оборонительное и непреднамеренное оборонительное насилие. Эта типология делает акцент на инициаторе политического насилия и на отношениях между действующим лицом и самим актом насилия [14].
«... Людей не просто убивают с помощью прямого насилия, но также их убивает социальный строй» [14]. Т. Гурр указывает на то, что существует насилие государства, его агентов и насилие самих масс и классов. насилие государства - это использование силы для предотвращения отклоняющегося поведения граждан и поддержания внутреннего спокойствия.
Можно выделить разнообразные причины насилия: психологические, социокультурные и политические. Так, важнейшим фактором, влияющим на развитие политического насилия в обществе, является институционализация властных отношений.
многие парадоксы национальной истории, ее неожиданные повороты не раз это демонстрировали: коллапс политического центра каждый раз влек за собой крушение государства, паралич привычных социально-регулятивных форм, часто грозивших тотальным распадом всей системы социальных отношений и, как следствие, национальной правовой системы как целостного культурно-исторического феномена. Это происходило и в начале XVII века, после вымирания правящей династии Рюриковичей, и в 1917 году (и в 1991 г.). Предпосылкой для
преодоления государственного кризиса каждый раз было либо быстрое, либо постепенное восстановление сильного центра власти, а также привычных способов и форм влияния на население. Без этого российское государство оказывалось практически не функционирующим, а российское общество - неуправляемым. Более того, политическая система россии никогда не создавала ощутимых правовых и социально-психологических предпосылок для возникновения и интеграции сил, способных выступить в роли реальной политической оппозиции - необходимого противовеса государственной власти, сдерживающего эту власть фактора.
«Слаборазвитость среднего уровня власти и учреждений, расположенных между самодержцем и несущим тяготы крестьянским населением, являлась важной особенностью Московского государства... русскому дворянству лишь в конце XVIII в. высочайшим указом Екатерины II было предоставлено право на самоорганизацию. Однако и это право вплоть до падения монархии распространялось лишь на местное самоуправление», - отмечает немецкий исследователь Г. Симон [10].
Таким образом, «по-западному» сложные и многогранные взаимоотношения общества и государства в условиях российской истории просто «растворяются», элиминируются спецификой отечественной юридико-политической сферы: «соборная» эгалитарность не просто не предполагает формирование классического гражданского общества, но и отрицает его в принципе.
В подобном ракурсе возможно рассмотреть и современные государствоведче-ские дискурсы. События рубежа столетий обнажили в общем старую «как мир» дискуссию о необходимости построения (в наших условиях - реанимации) так называемого сильного государства. В самых разнообразных терминологических конструкциях предстает эта идея.
Например, академик Б.Н. Топорнин предложил использовать понятие «сильное государство». М.В. Баглай справедливо возразил, что юридической науке понятие «сильное государство» пока неизвестно и предположил принадлежность данной категории сложившейся в последнее время практике неадекватной работы государственного аппарата, а Д.Н. Козак не просто употребил этот термин, но и достаточно легко «навесил» на него предикат «правовое», посетовав при этом на «пренебрежительное отношение к огромному потенциалу, заложенному в сильном правовом государстве» [11].
Умеренно-критическую позицию занял академик В.С. Нерсесянц, который перевел (наверное, один из немногих) обсуждение в юридическую (а не политическую!) плоскость и в этой связи напомнил, что положение о сильном государстве выходит за рамки конституционных, что чревато утверждением государства силы, предложил сместить акценты и вести речь о становлении суверенной государственности в стране, верховенстве государственной власти и конституционно-правовой законности (Российское государство., 2002). «Антитезой «государству силы» является «государство права» (правовое государство)», - пишет наиболее известный представитель либертарно-цивилитарного направления в отечественной юриспруденции [8].
Ясно одно - попытки одних «очистить» государство от права, а других - «отделить» право от государства, к большому сожалению, более заботят современных правоведов, чем обозначившиеся в последние годы у немногих авторов приоритеты в исследовании национальных основ государства и права, что и должно привести к формированию необходимого для осмысления различных феноменов (в том числе, и насилия) смыслового контекста.
Широкое распространение (в различных профессиональных сообществах и на обыденном уровне) представлений о «сильном государстве», равно как и укорененность преимущественно позитивистских схем в сфере научного и профессионального правопонимания, наверное, весьма поспешно объявлять ошибочными, случайными или «порочными» тенденциями в отечественной правовой и политической науке. Эти феномены просто не могут быть оторваны от конституирующих их социальных практик, поэтому и рассматривать их следует только в контексте доминирующего стиля юридического и политического мышления, способа политико-правовой деятельности и характера социальных отношений, а не с позиций каких бы то ни было, пусть даже самых благих и привлекательных ценностно-целевых абсолютов.
вероятно и то, что подобный анализ привлекает не только своей телеологической ценностью, но и операциональностью, так как «связывает» концептуальные построения и эмпирически наблюдаемые правовые, политические и экономические явления (практики, события, процессы и др.), сообразует мысль о предмете и предмет мысли, придавая одинаковое значение этим сторонам научного исследования.
1. Любашиц, В.Я. Государственная власть: парадигма, методология, типология / В.Я. Любашиц, А.Ю. Мордовцев, А.Ю. Мамычев. - М., 2013.
2. Панарин, А.С. Процессы модернизации и менталитет: из материалов «круглого стола» «Российская ментальность» / А.С. Панарин // Вопросы философии. - 1994. - №1.
3. Бачинин, В.А. Политология. Энциклопедический словарь / В.А. Бачинин. - СПб., 2005.
4. Курскова, Г.Ю. Политический режим Российской Федерации. Теоретико-правовой аспект / Г.Ю. Курскова. - М., 2008.
5. Кудрявцев, В.Н. О правопонимании и законности / В.Н. Кудрявцев // Государство и право. - 1994. - № 3. - С. 3-8.
6. Кудрявцев, В.Н. Преступность и нравы переходного общества / В.Н. Кудрявцев. -М, 2002.
7. Берман, Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования / Г. Дж. Берман. -М., 1998.
8. Нерсесянц, В.С. Постсоветское общество, право и государство: проблемы и тенденции развития / В.С. Нерсесянц // Государство и право на рубеже веков: материалы Всеросс. конф. - М., 2001.
9. Пиджаков, А.Ю. Сущность и разновидности политического насилия / А.Ю. Пиджаков // Credo new. - 2002. - № 2.
10. Симон, Г Мертвый хватает живого / Г. Симон // Цивилизации. - М., 1997.
11. Российское государство и право на рубеже тысячелетий: Всероссийская научная конференция // Государство и право. - 2000. - №7. - С. 5-8, 10.
12. Agamirov, A.R. Legal mindset as factor in the state in the XXI century / A.R. Agamirov, I.A. Sarychev, A.Y. Mordovcev, A.Y. Mamychev // Mediterranean Journal of Social Sciences. -2015. - T. 6, № 36. - P. 235-240.
13. Baranov, P.P. The state authority constitutional legitimacy in modern Russia / P.P. Baranov, A.I. Ovchinnikov, A.Y. Mamychev // Mediterranean Journal of Social Sciences. - 2015. -T. 6, № 5, S3. - P. 201-208.
14. Haltung, J. The Specific Contribution of Peace Research to the Study of Violence / J. Haltung // Violence and its Causes. Paris, UNESCO, 1981. - P. 87.
15. Lyubashits, V.Y. The social-cultural paradigm of state authority / V.Y. Lyubashits, A.Y. Mamychev, A.Y. Mordovcev, M.V. Vronskay // Mediterranean Journal of Social Sciences. - 2015. - T. 6, № 36. - P. 301-306.
16. Lyubashits, V.Y. State and algorithms of globalization / V.Y. Lyubashits, A.Y. Mordovcev, A.Y. Mamychev // Mediterranean Journal of Social Sciences. - 2015. - T. 6, № 36. -P. 277-282.
17. Mordovcev, A.Y. The convergence of law: the diversity of discouses / A.Y. Mordovcev, A.Y. Mamychev, T.V. Mordovceva // Mediterranean Journal of Social Sciences. - 2015. -T. 6, № 3. - P. 262-267.
18. Ovchinnikov, A. Sociocultural bases of state - legal development coding / A.Ovchinnikov, A. Mamychev, D. Mamycheva // Mediterranean Journal of Social Sciences. - 2015. -T. 6, № 3, S4. - P. 67-74.
© А.Ю. Мордовцев, 2016 © А.Ю. Мамычев, 2016 © Т.А. Безматёрных, 2016
Для цитирования: Мордовцев А.Ю., Мамычев А.Ю., Безматёрных Т.А. Насилие и властные институты в российской политико-правовой реальности // Территория новых возможностей. Вестник Владивостокского государственного университета экономики и сервиса. 2016. N° 4. С. 18-26.
For citation: Mordovtsev A.Yu., Mamychev A.Yu., Bezmatyomih T.A. Force and power structure of political-legal reality in Russian Empire // The Territory Of New Opportunities. The Herald of Vladivostok State University of Economics and Service. 2016. № 4. P. 18-26.
Дата поступления: 04.10.2016.
