CC BY
46
РОССИЙСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ Everyday Life in Russia
T.A. Володина, K.A. Подрезов
«НАШИ ЖЕНЫ - РУЖЬЯ ЗАРЯЖЕНЫ»:
РУССКАЯ АРМИЯ И СЕМЕЙНО-СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА (XVIII - первая половина XIX веков)
T.A. Volodina and K.A. Podrezov
"Our Wives Are Loaded Guns": The Russian Army and Family-Sexual Culture (18th - First Half of the 19th Centuries)
Военно-историческая проблематика всегда привлекала внимание отечественных ученых. Однако их работы традиционно рассматривали в первую очередь «батальную» сторону вопроса: история сражений, войн, полководческого искусства, порядок организации и снабжения войск. В последние годы в противовес этой «батально-сти» формируется направление военной антропологии, исследовательский фокус которого направлен в буквальном смысле на «человека с ружьем» - его психологию, поведение, ценности и девиации, его быт и повседневное существование в экстремальных условиях боевых действий1.
Между двумя полюсами - «батальным» и «антропологическим» - сохраняется малоисследованная бездна вопросов: о влиянии армии на экономическое, политическое, социальное и культурное развитие страны. В этом отношении наша историческая наука делает лишь первые шаги2. В данной статье мы попытаемся рассмотреть, каким образом регулярная армия влияла на семейно-сексуальную культуру российского общества.
ф Ф Ф
В исторической литературе бытует мнение, что петровские реформы привнесли европейские нравы и обычаи преимущественно в жизнь русского дворянства: именно оно стремительно изменялось параллельно с процессами модернизации страны, простонародье же сохраняло свои культурные ценности нетронутыми и традиционны-
ми. Веками формировавшиеся на основе церковного права семей-но-брачные нормы были одной из наиболее устойчивых компонент традиционной культуры, и Русская православная церковь стояла на страже их нерушимости. Однако именно в XVIII в. брак в среде дворянства начинает терять ореол священного нерушимого таинства. С горечью смотрел на эти новации такой критик «повреждения нравов», как князь М.М. Щербатов: «Мы можем положить сие время началом, в которое жены начали покидать своих мужей... а ныне их можно сотнями считать»3.
Впрочем, развод в России ХУШ-Х1Х вв. был делом настолько долгим, хлопотным и сложным, что в большинстве случаев люди искали обходные пути. Для дворянства помимо официального развода существовал достаточно приемлемый путь решения сложных семейных ситуаций путем неформального развода, который выражался в виде разъезда и раздельного проживания. Подчас такое раздельное проживание легко соединялось с адюльтером, на которое общество закрывало глаза. Дело, разумеется, касалось не только женщин - устои священных уз брака подвергались ревизии и со стороны мужского пола. Резонеры винили во всем «развратные нравы» двора да французские романы, однако на самом деле начало размыванию традиционного института брака было положено новыми чертами социальной жизни, связанными с процессом модернизации. И главным фактором в этом отношении выступало создание многочисленной регулярной армии, которая постоянно сражалась, выступала в поход, занимала крепости, меняла дислокацию или перемещалась на новый фронт военных действий. Такой образ жизни неизбежно порождал территориальную мобильность сотен тысяч мужчин (солдат и офицеров).
Невесты еще сидели по своим домам, но женихи передвигались по просторам страны и за ее пределами с невиданной прежде прытью. Масса дворян-мужчин оказывалась в постоянном перемещении: от Пруссии до уральских заводов, и от крымских степей до кораблей Балтийского флота. По многочисленным свидетельствам мемуаристов, жизнь предлагала различные варианты решения семейного вопроса в подобных условиях. Жена могла проживать в имении и ждать редкой оказии, когда супруг получит отпуск или же заглянет домой по пути из одного полка в другой. Альтернативой являлась жизнь офицерской жены в полку, что доставляло массу неудобств, а в период военных действий было просто опасно4. Ну и, наконец, после Манифеста о вольности дворянства, самый одобряемый в обществе алгоритм брачного поведения для дворянина заключался в том, чтобы после сорока лет выйти в отставку, осесть в имении и только после этого подыскивать себе невесту.
Впрочем, все эти способы, во-первых, были возможны лишь для дворян, а во-вторых, не снимали остроты вопроса - как ввести в приемлемые рамки сексуальную жизнь десятков и сотен тысяч муж-
чин цветущего возраста, военной службе которых конца не было видно, а понятия «дом и семейный очаг» становились весьма размытыми. Недаром уже Петр I в своем «Воинском артикуле» 1715 г. вводит главу 20-ю - «О содомском грехе, о насилии и блуде», в которой устанавливались наказания (телесные, ссылка на галеры или отсечение головы) за зоофилию, гомосексуализм и изнасилование5.
За прелюбодеяние наказания были более щадящие, к тому же законодатель вполне допускал, что супруг может простить свою виновную половину, а уличенный в прелюбодеянии может доказать, что другим способом не мог «телесную охоту утолить» (артикул 170). По петровским меркам, практически гуманной выглядит декларация: «Никакие блудницы при полках терпимы не будут, но ежели оные найдутся» - их должно выгнать (артикул 175).
Двоебрачие на этом фоне вообще выглядит легкой шалостью, не заслуживающей уголовной ответственности: «Кто при живой жене своей на другой браком сочетается, и тако две жены разом иметь будет, онаго судить по церковным правилом» (артикул 171). Спустя несколько лет Петр вновь подтвердит «терпимость» государства к двоебрачию («о посягнувших женах во отсутствие мужей за других, такожде и о мужах, в подобных винах являющихся»), предоставив подобные дела на рассмотрение Синода6. Гораздо более серьезными в глазах императора были вопросы изнасилования и статуса незаконнорожденных детей, которые он оставлял за светскими судами. В компетенции Синода было наказание церковным покаянием (недопущение к причастию, епитимия), а в руках светских судов были инструменты куда более грозные (смертная казнь, каторга и галеры).
Ключевое слово здесь - «во отсутствие мужей». К концу правления Петра I регулярная армия насчитывала 250 тыс. человек. Волею военной судьбы «отсутствие» их чаще всего было многолетним, а средства коммуникации, контроля и проверки информации на всем протяжении XVIII в. оставались явно недостаточными. Даже в современной России, со всеми ее компьютерами и базами данных, нет возможности быстро и эффективно проверить брачный статус человека по паспорту, если он приложил определенные усилия к исчезновению из этого документа штампа о браке. Как же мог сельский священник XVIII в. выяснить действительный матримониальный статус бравого поручика или капитана, который (проездом из Смоленска в Очаков) влюбившись в очаровательную вдовушку, стремглав отправляется с ней под венец? Тем более что жених не спешил признаваться в существовании еще одной жены, а иногда и сам доподлинно не знал, вдов он или женат.
От такого брака, например, родился князь Григорий Потемкин7. А дед Пушкина, капитан морской артиллерии Осип Ганнибал указом императрицы был в 1784 г. отправлен «на кампанию в Северное море, в наказание, за женитьбу его при жизни первой жены на другой»8.
Стандартная процедура церковного оглашения и обыска, когда священник вопрошал прихожан, не знает ли кто препятствий к совершению данного брака, эффективно работала только в условиях низкой мобильности, когда большинство населения проводило всю свою жизнь в рамках уезда или волости (а главное - в рамках своего прихода)9. В условиях же широкого перемещения людей она теряла всякий смысл. Формально венчаться требовалось в приходе жениха или невесты, но при желании всегда можно было договориться с батюшкой, как это сделал, например, в 1783 г. каптенармус Рылеев, обвенчавшийся с солдатской женой. Коломенская духовная консистория потом пять лет разбиралась, что делать с батюшкой и обвенчанной парой, которые нарушили целый букет законов и предписаний10.
До какой степени территориальная мобильность снижала возможность контроля за брачующимися, хорошо демонстрирует случай дворянина Ивана Филиппова, который, сбежав из Измайловского полка, в течение 1775-1776 гг. успел обвенчаться пять раз и готовился к шестому браку. При расследовании, которое проводилось Московской духовной консисторией, священники на допросах показывали: «Филиппов, живя у дьякона, и в церковь почасту к заутрени, литургии и вечерням хаживал, и подозрения в нем приметить было не можно»11. Остается невыясненным лишь вопрос: «хаживая к литургии» - причащался ли этот брачный аферист XVIII в.? Если нет - получается, пренебрежение причастием уже выглядело обыденным для офицера и не вызывало «подозрения» в глазах священника. А если он исповедовался и причащался, то ложь или умолчание на исповеди уже не были для него чем-то из ряда вон выходящим. Примечательно, что одной из жертв этого многоженца стала тульская купеческая вдова Екатерина Ивановна Лугинина. Венчалась она с Филипповым в 1776 г. в сельской церкви, прожила с ним всего два месяца, зато расторжение брака растянулось на целых четыре года12.
Пословицы того времени отражают эту крайнюю степень трудности в деле официального развода: «Женитьба - есть, а разженить-бы нет», «Худой поп свенчает - и хорошему не развенчать»13.
Русская православная церковь веками утверждала святость и нерасторжимость брака как церковного таинства. Елавным источником брачно-семейного права оставалась Кормчая книга, и в глазах церкви единственным безупречным резоном для прекращения брака являлась смерть одного из супругов. Конечно, в соответствии с церковным правом поводами для развода могли выступать и другие факторы (прелюбодеяние, многобрачие, неспособность к брачному сожительству и т.п.)14. Однако расторжение брака по любому из этих поводов оборачивалось долгим и хлопотным процессом, а духовные консистории всеми силами и до конца стояли за нерушимость брака. Даже в случаях абсолютно прозрачных с точки зрения канонического права, рассмотрение дела было очень медленным. Так, шесть лет
(1787-1793 гг.) заняло решение вопроса о разводе трех деревенских мужиков, которые, попав под влияние секты скопцов, добровольно подвергли себя оскоплению. На расторжении брака настаивал владелец крестьян помещик Яков Стечкин, однако даже в этом случае развод так и не состоялся15.
В реальной жизни одним из главных поводов для расторжения брака в XVIII - начале XIX вв. являлось многобрачие16. В фонде Тульской духовной консистории, например, который насчитывает почти 70 тыс. единиц хранения, содержится немногим более 30 дел, касающихся развода. Аналогичная картина наблюдалась по всей территории империи применительно к православному населению.
Понятно, что практика социальной жизни тянула в одну сторону, а церковное каноническое право - в другую. В этих случаях дорогу себе постепенно, приспосабливаясь и изворачиваясь, прокладывает реальная жизнь. Синод неоднократно сетовал, что «некоторые люди с женами своими не ходя к правильному суду, самовольно между собой разводятся», и к таким разводным письмам «прикладывают руки их духовные отцы»17.
Новые условия жизни меняли отношение к браку не только среди дворянства - нижние чины российской императорской армии следовали в этом отношении за своими офицерами. Ведь основной костяк армии составляли солдаты, выходцы из податных слоев. Обстановка регулярной армии, территориальная мобильность и участие в военных действиях - все это оказывало воздействие на брачно-семейную культуру простонародья, и главным «драйвером» здесь выступали солдаты. Это воздействие не столь бросается в глаза просто потому, что в массе своей солдаты и солдатки были неграмотны, мемуаров и писем не писали, и «корректировка» института брака с их стороны (в отличие от дворянства и аристократии) не попадала на рассмотрение монарших особ. Можно предположить, что эти случаи в реальности были гораздо более многочисленны хотя бы в силу количественного преобладания солдат над офицерами, но они просто не дошли до нас, ибо не фиксировались. В редких случаях такие казусы становились достоянием гласности и предметом разбирательства.
Тем ценнее материалы, позволяющие увидеть эти процессы. Сравним несколько случаев, рисующих, как в ткань социальной жизни солдаты привносили то, что по сути своей являлось «разводом по обоюдному согласию», а на языке духовных консисторий именовалось «продажей жены».
В 1721 г. архимандрит Златоустовского монастыря в Москве Антоний обратился в Синод, пребывая в большом затруднении. Вкратце суть дела сводилась к следующему. В 1704 г. из деревни Шолко-вой был «взят в поголовные солдаты» крестьянин Иван Афанасьев. Жена его Матрена Михайлова в 1710 г. вышла замуж за крестьянина Емельяна Савостьянова, а в 1716 г. «Вятских полков солдат» Иван
Афанасьев на некоторое время приезжал в свою деревню. Именно тогда первый и второй муж Матрены встретились, поговорили «полюбовно», и 15 января составили и подписали специальный документ - «поступную». Архимандрит недаром беспокоился, ибо «нотариусами» здесь выступили монахи его обители: писал документ монах Арсений, а засвидетельствовал его иеромонах Козма. «.. .Тою своею женою я, Иван, поступился ему Емельяну, и впредь мне Ивану о той своей жене на него Емельяна в монастыре властям и нигде не бить челом; а по договору взять мне Ивану на нем Емельяне денег два рубли да четыре ведра вина; и взял на переднее рубль, а другой рубль взять о святой неделе нынешнего же году, а вино взять на сырной неделе два ведра, да на святой неделе два ж ведра. В том я Иван Афанасьев ему Емельяну на себя и сие письмо дал»18.
Согласно этому документу, крестьянин и солдат вполне представляли себе, что такое задаток, письменный договор, уплата в рассрочку и роль свидетелей; оба не собирались терять время даром и, судя по хронологическим вехам, стремились урегулировать дело за несколько недель Великого поста. К этому времени Вятский пехотный полк уже участвовал в многочисленных сражениях (Нарва, Лесная, Полтава, Прутский поход, военные действия в Пруссии и Померании)19. Думается, за 12 лет службы солдат Иван побывал в таких переделках (военных и амурных), что четыре ведра водки и 2 рубля денег представлялись ему вполне пристойной компенсацией за «нерушимость брака» (2 рубля в петровское время составляли примерное жалованье солдата за три месяца). Если бы он после этого погиб или просто обосновался где-нибудь подальше от своей родной деревни, то ни Синод, ни историки никогда бы не узнали о существовании феномена «простонародного развода». Но с окончанием Северной войны армию покидали израненные ветераны, и в 1721 г. отставленный от службы Иван Афанасьев по распоряжению губернской канцелярии вернулся в деревню Шолковую. Сами участники «развода» были совершенно удовлетворены ситуацией, но с точки зрения церковного права она выглядела возмутительно: два венчанных мужа у одной женщины. Синод по этому делу разъяснил: «Жены, вышедшие замуж от живых мужей...которые не будут потребованы к себе первыми мужьями», должны отсылаться в девичьи монастыри20.
По сути, зеркальным повторением этого дела начала XVIII в. служит разбирательство, относящееся к концу столетия21. Впрочем, оно гораздо информативнее, так как содержит протоколы допросов самих участников «народного развода» и их односельчан. Предыстория дела такова. В 1753 г. крестьянин Карп Васильев (1728 г.р.) был обвенчан с Анной Яковлевой (1740 г.р.), а спустя два года он по набору оказался в рекрутах. В 1789 г. Анна Яковлева обвенчалась со вдовым экономическим крестьянином Карпом Фроловым. (Необходимо пояснить, что все «фамилии», которые мы употребляем
применительно к крестьянам, являются на самом деле отчествами: в следственных протоколах писалось «Иван Аммосов сын», поэтому и Анна именуется не по фамилии первого или второго мужа, а «Анна Яковлева»),
А в 1793 г. воспоследовал высочайший манифест, которым срок службы для солдат ограничивался 25 годами22. Началась «демобилизация» ветеранов, и солдат Васильев, будучи отправлен на покой с небольшим пенсионом, в 1796 г. вернулся в родные места. Очевидно, чувствуя определенное неудобство в силу сложившейся ситуации, солдат взял с собой в качестве свидетелей имеющих вес в деревне людей (деревенский голова Иван Аммосов и староста Дементий Кириллов) и отправился в дом крестьянина Фролова. Поговорив «полюбовно», обе стороны пришли к решению: Анна остается жить со вторым мужем, а тот выплачивает солдату 50 руб. (половину суммы - сразу, а вторую половину - после подписания отставным солдатом «письменного вида») плюс ежегодно солдат будет получать «полотна на рубахи».
У жителей деревни эта сделка не вызвала никакого протеста. Тревогу подняли служители сельской церкви Козьмы и Дамиана, направив донесение Веневскому благочинному, «дабы за недонос их о том чего им в винность причтено не было»23. Коломенская консистория, в ведении которой находился Веневский уезд, приказала благочинному провести расследование совместно со светской властью (многобрачие рассматривалось как преступление в рамках церковной юрисдикции, а вот «продажа жены» подлежала рассмотрению светскими властями по государственным законам). Именно благодаря протоколам допросов до нас дошли живые голоса участников этого дела: показания свидетелей венчания солдатской женки Анны Яковлевой, мнения деревенского головы и старосты, наконец, свидетельства самого брачного треугольника - двух мужей и жены.
На основании этих протоколов мы можем выделить характерные черты «простонародного развода». В первую очередь обращает на себя внимание следующий факт: все участники дела относятся к самому «разводу» как к договору, регулирующему гражданские отношения (задаток, письменный документ, свидетели). При непротивлении сторон все они воспринимают такой договор как нечто обыденное и «справедливое». Во-вторых, солдат, не видавший своей жены более сорока лет, относился к ситуации абсолютно прагматически, видя в ней способ поправить свое материальное положение. При этом деньги он запрашивал умеренные: во всяком случае, у крестьянина в доме сразу нашлась требуемая сумма. Для понимания масштаба цен укажем, что в это время денежный оброк составлял 5-10 руб. в год с души, цена на зерно в Тульской губернии была около 4 руб. за четверть (112 кг.), а откупиться от рекрутчины стоило 500 рублей24.
Все попытки следователей поставить под сомнение сам факт
вторичного венчания разбивались о показания свидетелей, которые подтверждали, что венчание проводилось священником и дьяконом в церкви (оба к 1796 г. уже умерли), днем, открыто и в присутствии свидетелей. Формально венчание солдатской вдовы могло состояться лишь по предъявлении письменного удостоверения о смерти мужа, полученного из полка, однако на практике это условие, очевидно, не выполнялось25. Батюшка вполне удовлетворился устным заверением, что «муж в полку помре».
Обращает на себя внимание еще один факт. В начале каждого протокола допрашиваемый сообщает: был ли он на исповеди, у какого священника, и допущен ли к причастию. Очевидно, в XVIII в. эти данные играли роль своеобразного «удостоверения добропорядочности» для простонародья. Примечательно, что из пяти допрошенных жителей деревни мужского пола двое (сельский староста и крестьянин Фролов) к причастию не были допущены: «На исповеди у приходского своего священника ежегодно бывает, а у святого причастия по совету священника отца своего духовного не всегда»26. Недопущение к причастию свидетельствует о наложенном церковном наказании (епитимии).
Вообще каноническое право знало эту форму в качестве многолетнего наказания за такие преступления, как невольное убийство, мужеложство, кровосмешение, прелюбодеяние и блуд27. Наиболее частым поводом для епитимии в русской деревне выступало последнее. Однако отлученные мужики вовсе не чувствовали себя в деревне несчастными париями. Духовенству приходилось гибко приспосабливаться к новым реалиям жизни и не злоупотреблять епитими-ей. Феофан Прокопович в «Духовном регламенте» утверждал, что на рядовых воинов, корабельных служителей и нищих епитимию лучше вообще не налагать, ведь «поститися им невозможно, милостыни давать не из чего». Строгий священник, конечно, мог половину паствы отлучить от Святого причастия, но это лишь привело бы к понижению значимости наказания. Тот же Феофан Прокопович сетовал, что такая епитимия ныне «не токмо не страшна многим, но и желаемая ленивым стала; тайным же раскольникам и весьма любимая»28.
Необходимо отметить, что феномен «продажи жены» как простонародный эрзац-развод присутствовал в истории Англии, хотя это явление сравнительно недавно попало в фокус исследовательского внимания ученых29. Историки отмечают, что «продажа жены» среди мясников, каменщиков и поденщиков достаточно широко распространилась в Англии в XVIII в. Легитимность этому «разводу» придавал особый ритуал: вывод жены на аркане в людное место типа рынка или центральной площади, продажа в форме аукциона и т.п. Тогда это явление воспринималось образованным обществом как нечто совершенно обыденное. Грубое, низкое, постыдное - но обыденное. Английская публика проявляла амнезию, когда
дело шло о «продаже жен», ведь континентальные соседи (в первую очередь Франция) кололи ей глаза этими фактами «английского варварства»30. Компаративное изучение данных феноменов должно быть, безусловно, предметом отдельного исследования, однако можно предположить, что главную роль в распространении «продажи жены» в Англии сыграло комплексное воздействие индустриальной революции (с сильнейшим модернизационным социальным импульсом) и англиканской церкви (с меньшей степенью вмешательства в частную жизнь человека по сравнению с католичеством и протестантизмом). В России индустриальной революции в XVIII в. еще не было, однако регулярная армия такой огромной численности по-своему играла роль модернизационного социального фактора. А духовная власть после церковной реформы Петра I в глазах паствы превращалась в государственную «духовную коллегию» и потому теряла силу непререкаемого морального авторитета с правом вмешательства во внутреннюю интимную жизнь, особенно с учетом того влияния, которое оказывали на жизнь простонародья идеи раскольников.
Рассмотренные архивные дела приоткрывают процесс трансформации, которому подвергалась брачно-семейная культура простонародья под влиянием такого модернизационного фактора, каким являлась регулярная армия. Однако существование армии не только разъедало традиционные нормы, оно рождало и новые. Понять эти новые нормы, адресуясь только к делопроизводству или законодательству, чрезвычайно трудно. Можно попытаться вычленить характерные черты сексуально-семейной культуры солдатской массы, обратившись к значительному комплексу фольклорных источников31, собранных в первой половине XIX в. Среди фундаментальных публикаций необходимо указать несколько изданий народных сказок, песен и пословиц, которые в мировой фольклористике признаны классическими32.
Особенно следует отметить в этой связи «Сказки не для печати», или, как называл их сам А.Н. Афанасьев, «Русские заветные сказки»33. Частично они были опубликованы анонимно в Женеве в 1872 г., а в России впервые были напечатаны лишь в 1997 г. (в состав «Русских заветных сказок» А.Н. Афанасьева входят также пословицы и поговорки, собранные В.И. Далем совместно с П.А. Ефремовым). Дело в том, что «заветные сказки» главным своим предметом имели телесную, плотскую сторону жизни, отличаясь при этом жесткостью, прямотой, едкой сатирой и обсценной лексикой. Несмотря на сатирическое осмеяние попов и помещиков, они даже в советское время не публиковались. Среди историков и этнографов ходили лишь слухи об этом собрании Афанасьева, но оно расценивалось как «порнография». Поскольку «народ» в глазах советской гуманитарной науки обладал своего рода нравственной индульгенцией и создавать мог только великие образцы фольклора, но никак
не «порнографию», делался вывод: «рождалась она не в крестьянской избе, а в лакейской», ну а лакеи, понятное дело, испытывали на себе «развращающее воздействие барской культуры»34. В действительности то, что рассказывал народ, было отнюдь не похоже на приглаженный, обработанный вариант «сказок для детей», и это характерно не только для России. В классической работе Роберта Дарнтона содержится блестящая историческая реконструкция жизни французских крестьян в XVIII в. через призму сказок, и жизнь эта отнюдь не демонстрирует добропорядочность, целомудрие, гуманность и милосердие35. Не вдаваясь в подробности, отметим только, что в России значительный пласт фольклора в XVIII в. был порожден именно казармой.
Какие же черты мироощущения военных по части «секс - женщины - семья» можно реконструировать на основе фольклора?
В качестве фона присутствует постоянный сексуальный голод. Вот как отставной солдат вспоминает свою армейскую жизнь: «Пятьдесят лет с хвостиком пропостился; всяко случалось: бывало, другой раз и схватит за живое, да на царской службе не то, что дома; побоишься да и всунешь его, сердечного, в снег, чтобы поостыл. А то, пожалуй, - как раз на судьбу наткнешься да часы с кукушкою и подцепишь!»36. «Приобрести часы с кукушкой (с курантами)» (этимологию этого выражения можно, очевидно, связать с визуальным образом мужских гениталий: в часах с кукушкой всегда были две гирьки и между ними - маятник, который мог лишь слегка отклоняться от вертикали) - в XVIII в. этот фразеологизм означал заразиться венерической болезнью37.
В отличие от крестьянского населения, которое и в XIX в. не считало сифилис опасной болезнью и рассматривало его как «простуду, золотуху или порчу», солдат в сказке уже знает об опасности венерического заболевания и о том, что подцепить его несложно. Естественно, у него было больше шансов заразиться, но у него были и военные врачи, которые могли эту болезнь диагностировать. В сенатском указе за 1763 г., например, сообщалось, что в главном военном госпитале в Петербурге содержится 670 больных солдат, из которых «более чем две трети одержимы франц-венерою»38.
Большая часть солдат либо не имела жен, либо не имела возможности проживать с ними совместно постоянно. Мы не будем вдаваться в причины этого явления, отметим только, незадолго до военной реформы 1874 г. в целом по армии статистика выглядела следующим образом: женатых и вдовых, имеющих семьи при себе, - 5,47 %, женатых и вдовых, имеющих семейства на родине, - 36,65 %, вообще не имеющих семейств - 57,88 %39.
В XVIII в. статус солдата был, вероятно, еще более «холостым». В Семеновском полку, например, в начале XIX в. (при общей численности полка около 2,5 тыс. человек) из нижних чинов лишь 200 человек имели жен. А это касалось элитной гвардейской части, ко-
торая одной из первых в стране обзавелась казармами (1803 г.), и где специально выделялись помещения для семейных солдат. Впрочем, и такого количества женатых солдат здесь не было бы, если бы не заведенный по высочайшему приказу обычай: дважды в год в полку переписывали желающих жениться и приводили их в воспитательный дом, где они и выбирали себе невест из числа выпускниц этого заведения40.
Конечно, солдаты не жили монахами, но модели их сексуального поведения отличались от традиционных норм большинства населения. Мемуарист, столкнувшийся с «дореформенными солдатами», определил это отличие как «ту особенную точку зрения, которая специально вырабатывается в казармах и по которой достоинства женщины определяются извлекаемыми из нее доходами»41.
Солдаты мыслили свои семейно-сексуальные связи гораздо более приземленными и кратковременными, по большому счету не ожидая от женщины верности и целомудрия. Их брачные союзы не несли той эмоциональной романической окраски, которая из книжной культуры уже проникала в жизнь дворянства. Наряду с этим отношения солдат с женщинами были гораздо «легковеснее», нежели союзы в крестьянской среде, где брачное единение было жестко детерминировано хозяйственными интересами, где баба и лошадь с точки зрения мужика в равной мере являлись фундаментом самого существования хозяйства. В таком «армейском» ключе размышляет в сказке солдат, отслуживший 25 лет и вышедший в отставку, задумываясь о женитьбе: «Дай хоть на старости попробую женатую жизнь, авось посчастливится! А ежели и не задастся - что за беда? Жене билет в зубы, а сам - в сторону. Да что толковать; ведь наше дело собачье: посовал-посовал да и пошел, словно не твоя забота! А есть захочет - так сама достанет!»42.
«Билет в зубы» - это о праве солдатских жен на получение специального документа, позволяющего им жить и работать самостоятельно: «А буде которая солдатская жена пожелает... жить в другом месте и пропитание иметь своими трудами, таковым от полку давать пашпорты с прописанием, какого мужа жена и куда отпущена»43. В российских реалиях того времени это был единственный разряд замужних женщин, которые оказывались вне патриархального контроля общины, родни или семьи. Одновременно с этим солдатки в гораздо большей степени были вынуждены вступать в контакты с властями различного ранга и искать заработка своим трудом. Женская эмансипация в России началась раньше появления нигилисток и курсисток, и истоки ее тоже были связаны с регулярной армией.
Военных отличало житейски-практическое отношение к вопросам верности и целомудрия, в реальной жизни на них рассчитывать не приходилось. В нашей историографии традиционно подчеркивается несчастная судьба солдатки, которую презирает крестьянская община за распущенность и незаконнорожденных детей44. Посло-
вицы действительно отражают этот оттенок осуждения, с которым крестьянский мир смотрел на детей солдатской жены: «У солдатки сын семибатешный», «Солдаткиным ребятам вся деревня отец». Однако взгляд изнутри солдатской среды отличался большей теплотой и толерантностью: «Богданушке все батюшки» (о кантонистах, солдатских детях), «У солдата везде ребята», «Где ни пожил солдат, там и расплодился»45.
Подобное понимающе-снисходительное отношение не было исключительной прерогативой нижних чинов. Генерал-майор В.И.Левашов во время Русско-шведской войны 1788-1790 гг. держал оборону при Фридрихсгаме. Ситуация складывалась очень тяжелая, и генерал обратился с письмом к императрице: «Я имею от многих дам детей, коих число по последней ревизии шесть душ; но как по теперешним обстоятельствам я легко могу лишиться жизни, то прошу, чтобы по смерти моей означенные дети, которым я, может быть, и не отец, были наследники мои»46.
Структура семейных связей в целом подвергалась в армии глубинному пересмотру. Большая семья, включенность в широкий круг родственных взаимоотношений - все это было невозможно в армейской среде. Даже нуклеарная семья была здесь неустойчивым явлением. Знаменитая народная песня «Солдатушки, бравы ребятушки» рисует всю родню служивого: «жены - ружья заряжены», «братцы -ранцы», «дети - пушки на лафете» и т.п. Практически перефраз этой песни мы находим в пословицах, собранных В.И.Далем: «Солдатская жена (ружье)», «Солдатский братец (ранец)», «Опричь матери родной вся родня в полку (братья, дяди и пр.)», «Солдату отец - командир, мать и мачеха - служба»47. И действительно, неформальные отношения внутри полка вели за собой выстраивание некой функциональной структуры, которая привносила употребление «семейных» терминов: «братцы», «дядя», «племяш», «отец».
Сексуальная модель поведения военных предполагала активность, напористость и широкие рамки приемлемого, при этом любые препятствия на своем пути они сметали лихо и уверенно. Некой безропотностью перед неизбежным дышит пословица, которую В.И. Даль услышал из уст орловских крестьянок: «Лучше нищему не подать, а солдату дать»48. В «Заветных русских сказках» солдат с неутомимостью отбойного молотка обрабатывает всех женщин, встреченных на своем пути, будь то барыня или поповна, кухарка или горничная, принцесса или крестьянка. В сказке, описывающей солдата на постое в крестьянской избе, в юмористическом ключе рисуется картина, как мужик практически вытаскивает свою жену из-под солдата. На все упреки хозяина солдат, натягивая штаны, хладнокровно отвечает: «Чрез тебя, мошенника, я теперь надорвался. Вот и веди меня в госпиталь, да лечи на свой счет: я - человек казенный! А не вылечишь - сам на мое место в солдаты попадешь». Крестьянину приходится еще и умасливать солдата, выставив тому
ведро водки. Завершает сказку резюме в виде воплощенной солдатской мечты о постое: «С той поры пошло солдату важное житье: сколько хочешь с бабою возись, мужик будто и не видит»49.
Генерал-мемуарист, описывая армию екатерининского времени, признавался: «Русский солдат является бичом своего хозяина: он распутствует с его женой, бесчестит его дочь, выгоняет хозяина из его постели и иногда даже дома, ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет его непрестанно»50. Правда, автор подчеркивал, что так неприкрыто солдаты ведут себя в Малороссии, Литве или Польше; в Великороссии же они стремятся достичь аналогичного результата, не прибегая к откровенному насилию. Такой тип взаимоотношений никак нельзя назвать отношениями между народом и армией, которая является плотью от плоти этого народа; проскальзывают здесь некие оттенки поведения оккупантов и побежденных.
Насколько гражданское население «любило» армию, показывает хотя бы такой пример, который можно назвать «рецептом Моисея». Один из малоизвестных мемуаристов, повествуя о событиях 1792 г., когда он командовал эскадроном близ Саратова, раскрывает секрет, как мог командир части заработать денег, не делая совершенно ничего. Стоило лишь во время передислокации кружить по дорогам, ожидая к себе депутаций от крестьян. Действуя подобным образом, расстояние в сотню верст можно было преодолевать целый месяц, при этом мужики сами будут приносить деньги и радостно благодарить только за то, чтобы часть не останавливалась на постой в их деревне51.
Создается впечатление, что между армией и всем невоенным народонаселением существовал некий водораздел, и он заключался не только во внешних чертах (форма, оружие, бритые подбородки), но и во внутренних ментальных установках (ценности, привычки, модели поведения). Так был ли кто-то в этом обществе, за исключением таких же солдат, кого нижние чины российской армии воспринимали бы как «своих»? Как ни странно, «своими» для солдата были те самые офицеры, которые по расхожему мнению советской историографии, мучили рядового, отвешивая ему зуботычины и отдавая приказы о порке. В сказке «Генерал и горнист» мы находим любопытное описание, как солдат-горнист закрутил любовь с горничной генеральши, а у генеральши, в свою очередь, в любовниках состоял бравый адъютант. Застигнутый у предмета своей любви, горнист решил спрятаться под кроватью, а офицер в это время, раздевшись и сняв золотые часы, затеял любовную игру с генеральшей: «...Я буду на тебя штурмом идти, точь-в-точь как Варшаву мы брали». В этот момент горнист выбрался из-под кровати и заиграл сигнал наступления. Любовников как ветром сдуло, а горнист подумал: «Что б такое мне взять в завоеванном городе? - Возьму-ка я часы». На следующий день на ученье солдат вышел с часами и цепочку вы-
пустил. Офицер, конечно, увидел это. Далее состоялся примечательный диалог: «Послушай, братец, откуда ты это взял?» - «А это, ваше благородие, помните, как мы с вами Варшаву брали? Так я с бою взял». - «Ах, помню, помню, братец! Владей себе на здоровье!»52.
Солидарность подобного рода между человеком высшим и низшим по статусу невозможно вообразить в любой другой социальной общности российской империи. Здесь, безусловно, вступали в действие корпоративные представления о «правильных» нормах поведения. Ведя такой рассказ где-нибудь на биваке или в казарме, рассказчик сразу же задает рамки этой корпоративной этики: солдат и офицер принадлежат к одному сообществу, которое выполняет общие задачи, имеет общие воспоминания, разделяет общие модели поведения, в том числе и касательно женского пола. Здесь под «взятием Варшавы» подразумеваются события 25-26 августа 1831 г., когда русская армия под командованием И.Ф. Паскевича овладела Варшавой в ходе подавления польского восстания. Сохранению общей памяти в армии способствовали различные символические и мемориальные знаки. В 1831 г., например, была отчеканена серебряная медаль, которой награждались все - от генерала до рядового - участвовавшие в этом штурме. И надпись на этой медали перекликалась с пикантным текстом сказки: «За взятие приступом Варшавы»53. Медаль была зримым вещественным напоминанием об общих заслугах, победах и трофеях, так что в глазах военной корпорации единственно возможным и одобряемым вариантом поведения мог быть только тот, который демонстрирует в сказке офицер. Рассказывай этот сюжет суворовские солдаты, они бы могли вставить в текст упоминание о штурме Измаила.
ф ф ф
Армия, созданная Петром I, представляла собой корпорацию. Главной отличительной чертой любой корпорации является ее «отдельность» от общего социального организма. Весь мир в глазах солдата разделялся на две неравные половины: свои - это все члены «христолюбивого русского воинства», и чужие - это «вольные», все остальные жители страны. Отношение к «вольным» представляло собой сложную смесь неприязни, зависти и презрения. Могучий дух этой корпорации был столь силен, что, забирая рекрута из крестьянской среды, она за несколько лет превращала его в солдата, в устах которого слово «мужик» становилось презрительным ругательством. Это было характерно не только для нижних чинов: ведь и в офицерском лексиконе бытовали презрительные слова для обозначения гражданских - «шпак», «рябчик», «штафирка». Личность, собственность и мнение человека, не облаченного в мундир, мало что значили в глазах солдата. В кругу «своих» кража была преступлением, а воровство у обывателей - лишь
свидетельством удальства и смекалки. Модели сексуально-семейного поведения военных тоже несли на себе отпечаток этой корпоративной этики.
Армия не только выигрывала сражения и штурмовала крепости, подготавливая тем самым почву для мирных трактатов и перекраивания границ. Наряду с этим она выступала в роли мощного социокультурного фактора, который влиял на трансформацию российского общества, оказывая воздействие на различные пласты его жизни. Новые модели семейно-сексуального поведения подтачивали традиционное церковно-каноническое представление о сакральном браке и в то же время порождали социальный запрос на вызревание новых норм, свойственных институту гражданского брака в эпоху модернизации.
Примечания Notes
1 Сенявская Е.С. Военно-историческая антропология - новая отрасль исторической науки // Отечественная история. 2002. № 4. С. 135-145.
2 Володина Т.А., Подрезов К.А., Тарунтаева Т.А. Российская армия как феномен империи: Анализ историографии // Былые годы. Российский исторический журнал. 2020. Т. 57 № 3. С. 1011-1024; Гребенкин И.Н. Военная бюрократия и военные бюрократы: от Российской империи к республике Советов // Новейшая история России. 2020. Т. 10. № 2. С. 297-314; Лапин В.В. Армия России как имперский интеграционный механизм // Петербургский исторический журнал. 2019. № 1 (21). С. 302-313; Лапин В.В. История России в рамках военных технологий XVIII - XXI вв. // Россия XXI. 2009. № 5. С. 56-79.
3 Щербатое М.М. О повреждении нравов в России. Москва; Аугсбург, 2001. С. 34.
4 Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Москва, 2013. Т. 1. С. 32-48; Мемуары графини Головиной. Записки князя Голицына. Москва, 2000. С. 54-60.
5 Российское законодательство X - XX веков. Т. 4. Москва, 1986. С. 358-360.
6 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 1-е (ПСЗРИ-1). Санкт-Петербург, 1830. Т. VI. № 3963.
7 Карабанов П.Ф. Статс-дамы русского двора в XVIII столетии // Русская старина. 1871.Т. 3.№1.С.39, 40.
8 ПСЗРИ-1. Санкт-Петербург, 1830. Т. XXII. № 15946.
9 Парвов А. Практическое изложение церковно-гражданских постановлений в руководство священнику на случай совершения важнейших треб церковных. Изд. 3-е. Санкт-Петербург, 1868. С. 101-105.
10 Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 896. Оп. 2. Д. 5. Л. 1-6об., 114-118.
11 Розанов Н.П. История Московского епархиального управления со
времени учреждения Св. Синода (1721 - 1821) Ч. 3. Кн. 1. Москва, 1870. С. 69, 70.
12 Государственный архив Тульской области (ГАТО). Ф. 1770. Оп. 2. Д. 4206. Л. 6-12.
13 Даль В.И. Пословицы русского народа. Т. 1. Москва, 1989. С. 317.
14 Скворцов И.М. Записки по церковному законоведению. Киев, 1848. С. 229-236.
15 ГАТО. Ф. 1770. Оп. 2. Д. 4610.
16 НижншИ.С. Правовое регулирование семейно-брачных отношений в русской истории. Санкт-Петербург, 2006. С. 159-198.
17 ПСЗРИ-1. Санкт-Петербург, 1830. Т. VIII. № 5655; ПСЗРИ-1. Санкт-Петербург, 1830. Т. XVIII. № 12935.
18 Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Т. I. Санкт-Петербург, 1869. С. 235, 236.
19 Рабинович М.Д. Полки петровской армии, 1698 - 1725: Краткий справочник. Москва, 1977. С. 39.
20 Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания. Т. I. Санкт-Петербург, 1869. С. 236.
21 ГАТО. Ф. 1770. Оп. 2. Д. 4645.
22 ПСЗРИ-1. Санкт-Петербург, 1830. Т. XXIII. № 17149.
23 ГАТО. Ф. 1770. Оп. 2. Д. 4645. Л. 1, 1об.
24 Рубинштейн И.Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. Москва, 1957. С. 156, 477; Воспоминания русских крестьян XVIII - первой половины XIX вв. Москва, 2006. С. 658.
25 Скворцов И.М. Записки по церковному законоведению. Киев, 1848. С. 232.
26 ГАТО. Ф. 1770. Оп. 2. Д. 4645. Л. 3, 8.
27 Цыпин В.А. Каноническое право. Москва, 2009. С. 642.
28 Духовный регламент Петра Первого: С прибавлением «О правилах причта церковного и монашеского». Москва, 1897. С. 106, 107.
29 Stone L. Road to Divorce: England, 1530 - 1987. Oxford; New York: Oxford University Press, 1990; Thompson E.P. Customs in Common: Studies in Traditional Popular Culture. London: Merlin Press, 1991.
30 Thompson E.P. Customs in Common: Studies in Traditional Popular Culture. London, 1991. P. 404, 405, 409-411.
31 Щербинин П.П. Отражение повседневной жизни солдатских семей в русском фольклоре в XIX в. // Вестник Тамбовского государственного технического университета. 2004. Т. 10. № 4-2. С. 1230-1234.
32 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Т. 1-5. Москва, 19131914; Киреевский П.В. Песни, собранные П.В. Киреевским. Вып. 1-10. Москва, 1860-1874; Соболевский А.И. Великорусские народные песни. Т. 1-7. Санкт-Петербург, 1895-1902\Даль В.И. Пословицы русского народа. Т. 1,2. Москва, 1989.
33 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997.
34 Гуковский А.И. Не о всяких сказках вести сказ // Вопросы истории. 1967. № 1. С. 186.
35 Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. Москва, 2002. С. 13-90.
36 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997. С. 287.
37 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997. С. 501.
38 Кузнецов М.Г. Проституция и сифилис в России: Историко-статисти-ческие исследования. Санкт-Петербург, 1871. С. 69.
39 Военно-статистический сборник. Вып. 4. Санкт-Петербург, 1871. С.
88.
40 Дирин П. История Лейб-гвардии Семеновского полка. Т. 1. Санкт-Петербург, 1883. С. 361, 363, 364.
41 В.П. Из записок рядового первого призыва // Вестник Европы. 1875. Кн. 9. С. 282.
42 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997. С. 287.
43 Инструкция полковничья пехотного полку, конфирмованная от ее императорского величества. Санкт-Петербург, 1764. С. 32.
44 Щербинин H.H. Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII - начале XX века. Тамбов, 2004. С. 25-125.
45 Даль В.Н. Пословицы русского народа. Т. 2. Москва, 1989. С. 198, 199, 231.
46ГарновскийМ.А. Записки, 1786- 1790//Русскаястарина. 1876. Т. 16. №5. С. 31.
47 Даль В.Н. Пословицы русского народа. Т. 2. Москва, 1989. С. 198.
48 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997. С. 494.
49 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857- 1862. Москва, 1997. С. 343.
50 Ланжерон А.Ф. Русская армия в год смерти Екатерины // Русская старина. 1895. Т. 83. №4. С. 151, 152.
51 Пишчевич A.C. Жизнь Пишчевича им самим описанная, 1764 - 1805 // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских приМосковском Университете. 1885. Кн. 2. С. 158, 159.
52 Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым, 1857 - 1862. Москва, 1997. С. 403, 404.
53 Смирнов В.П. Описание русских медалей. Санкт-Петербург, 1908. С. 236.
Авторы, аннотация, ключевые слова
Володина Татьяна Андреевна - докт. ист. наук, профессор, Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого (Тула)
Подрезов Константин Андреевич - канд. полит, наук, доцент, Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого (Тула)
В статье анализируется возраставшее влияние регулярной армии на брачно-семейные и сексуальные отношения в российском обществе после петровских реформ. Авторы выявляют главные факторы, которые способствовали изменению форм и практик сексуального поведения не только дворянства, но и простого народа. Главным фактором выступала регулярная армия - огромная по численности группа мужчин, которая в силу высокой мобильности и невозможности применения к ней традиционных форм контроля в брачно-семейной сфере трансформировала прежние формы сексуального поведения и порождала новые.
В статье на основе архивных документов, воспоминаний и фольклора выявляется корпоративный характер семейно-сексуальных установок и моделей поведения военных, а также раскрывается влияние этих отношений на традиционный церковно-канонический тип брака. Сравнивая феномен «простонародного развода» в России и в Англии, авторы высказывают предположение, что схожесть этого явления можно объяснить одновременным действием двух факторов - созданием регулярной армии и проведением церковных реформ в петровское время. Делается вывод о глубоком социокультурном влиянии армейского фактора на русское общество. Российская императорская армия самим фактом и самими условиями своего существования способствовала появлению черт гражданского союза в сфере семейно-сексуальных практик. Тем самым армия несла в себе мощный импульс модернизации в социокультурной сфере.
Российская империя, русская армия, офицер, солдат, крестьянство, Русская православная церковь, церковный брак, развод, семейные отношения, сексуальные отношения.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Grebenkin, I.N. Voyennaya byurokratiya i voyennyye byurokraty: ot Rossiyskoy imperii k respublike Sovetov [Military Bureaucracy and Military Bureaucrats: From the Russian Empire to the Republic of Soviets.]. Novey-shaya istoriya Rossii, 2020, vol. 10, no. 2, pp. 297-314. (In Russian)
2. Gukovskiy, A.I. Ne о vsyakikh skazkakh vesti skaz [Don't Teil a Tale
about AnyFairy Tales.]. Voprosyistorii, 1967,no. l,pp. 184-186. (InRussian)
3. Lapin, V.V. Armiya Rossii kak imperskiy integratsionnyy mekhanizm [The Russian Army as a Mechanism for Imperial Integration.]. Peterburgskiy istoricheskiyzhurnal, 2019, no. 1 (21), pp. 302-313. (InRussian)
4. Lapin, V.V. Istoriya Rossii v ramkakh voyennykh tekhnologiy XVIII -XXI w. [A History of Russia in the Framework of Military Technologies, 18th - 21st Centuries.]. RossiyaXXI, 2009, no. 5, pp. 56-79. (In Russian)
5. Senyavskaya, E.S. Voyenno-istoricheskaya antropologiya- novaya otrasl istoricheskoy nauki [Military-Historical Anthropology as a New Branch of Historical Science.]. Otechestvennaya istoriya, 2002, no. 4, pp. 135-145. (InRussian)
6. Shcherbinin, P.R Otrazheniye povsednevnoy zhizni soldatskikh semey v russkom folklore v XIX v. [The Everyday Life of Soldiers' Families as Reflected in Nineteenth Century Russian Folklore.]. Vestnik Tambovskogo gosudarst-vennogo tekhnicheskogo universiteta, 2004, vol. 10, no. 4-2, pp. 1230-1234. (In Russian)
7. Volodina, T.A., Podrezov, K.A. and Taruntayeva, T.A. Rossiyskaya armiya kak fenomen imperii: Analiz istoriografii [The Russian Army as a Phenomenon of Empire: A Historiographical Analysis.]. Bylyye gody. Rossiyskiy istoricheskiyzhurnal., 2020, vol. 57, no. 3, pp. 1011-1024. (InRussian)
(Monographs)
8. Darnton, R. Velikoye koshachye poboishche i drugiye epizody iz istorii frantsuzskoy kultury [The Great Cat Massacre and Other Episodes in French Cultural History.]. Moscow, 2002, 378 p. (In Russian) = Darnton, R. The Great Cat Massacre and Other Episodes in French Cultural History. New York: Basic Books, 1984, 298 p. (InEnglish)
9. Kuznetsov, M.G. Prostitutsiya i sifilis v Rossii: Istoriko-statisticheskiye issledovaniya [Prostitution and Syphilis in Russia: Historical and Statistical Studies.]. St. Petersburg, 1871, 344 p. (InRussian)
10. Nizhnik, N.S. Pravovoye regulirovaniye semeyno-brachnykh otnosh-eniy v russkoy istorii [The Legal Regulation of Family and Marriage Relations in Russian History.]. St. Peterburg, 2006, 270 p. (In Russian)
11. Rubinshteyn, N.L. Selskoye khozyaystvo Rossii vo vtoroy polovine XVIII v. [Russian Agriculture in the Second Half of the 18th Century.]. Moscow, 1957, 495 p. (InRussian)
12. Shcherbinin, P.P. Voyennyy faktor v povsednevnoy zhizni russkoy zhen-shchiny v XVIII - nachale XX veka [The Military Factor in the Daily Life of Russian Women from the 18th to the Early 20th Centuries.]. Tambov, 2004, 507 p. (In Russian)
13. Stone, L. Road to Divorce: England, 1530 - 1987. Oxford; New York: Oxford University Press, 1990, 460 p. (In English)
14. Thompson, E.P. Customs in Common: Studies in Traditional Popular Culture. London: MerlinPress, 1991, 560 p. (InEnglish)
15. Tsypin, V.A. Kanonicheskoye pravo [Orthodox Canon Law.]. Moscow,
2009, 864 p. (In Russian)
Authors, Abstract, Key words
Tatyana A. Volodina - Doctor of History, Professor, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University (Tula, Russia)
Konstantin A. Podrezov - Candidate of Political Science, Associate Professor, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University (Tula, Russia)
The article analyzes the regular army's growing influence on marriage, family and sexual relations in Russian society after Peter the Great's reforms. The authors identify the major factors changing the forms and practices of sexual behaviour not only of the nobility, but also of common people. The main role was played by the regular army, a huge male cohort which, due to its high mobility and defiance of traditional forms of regulation in the marriage and family relations transformed the previous forms of sexual behaviour and created new ones.
Based on archival documents, memoirs and folklore, the article indicates the corporative character of family and sexual orientations and behaviour models of the military men. It also reveals the influence of these relationships on the canonical type of church marriage. Comparing the phenomenon of "common people's divorce" in Russia and England, the authors assume that the similarity of this phenomenon can be explained by the simultaneous interaction of the two factors: the formation of a regular army and the church reforms during Peter the Great's time. The authors come to the conclusion about the deep influence of the army upon Russian society. The Russian Empire's Army by way of its mere existence and its mode of existence facilitated the emergence of some signs of a civil union in the sphere of family and sexual relationships. The army, thereby, was a powerful driving force for modernizing the socio-cultural sphere.
Russian Empire, Russian Army, officer, soldier, peasantry, Russian Orthodox church, church marriage, divorce, family relations, sexual relations.
